Неопределенность, гротеск, меланхолия

Протест Руссо против цивилизации выразился в художественном плане в протесте против классических правил и приемов мастерства и в пер­вую очередь против самого классического из классиков — Рафаэля. Этот протест развивался от Констебла до Делакруа (предпочитавшего Рубенса и венецианскую школу) и дошел до прерафаэлитов. Двусмыс­ленная, морализирующая и эротическая Красота прерафаэлитов, тяготеющая ко всему смутному и мрачному, — одно из следствий осво­бождения Красоты от классических канонов. Отныне Красота может выражать себя через единство противоположностей: Безобразное — это уже не отрицание Прекрасного, но его оборотная сторона. Не принимая идеализированную и безликую Красоту классицистов, Фридрих Шлегель требует, чтобы Красота обрела интересные и харак­терные черты, и тем самым ставит проблему эстетики Безобразного. Шекспир потому и оказывается сильнее Софокла, что греческий автор выражает чистую Красоту, а в шекспировской драме Красота и Безобразие сосуществуют, причем часто приправляются гротеском (вспомним Фальстафа).

Позже, все больше приближаясь к реальности, романтики придут к отталкивающему, уродливому, ужасному. Гюго, теоретик гротеска как антитезы Величественного и как находки романтического искус­ства, создаст незабываемую галерею гротескных и отталкивающих персонажей, от горбуна Квазимодо и обезображенного человека, который смеется, до женщин, изведенных нищетой и жестокостью жизни, словно ополчившейся на нежную Красоту невинных и юных созданий.

Мы уже видели, как порыв к Абсолюту и приятие судьбы могут сделать смерть героя не только трагической, но прежде всего прекрасной; та же форма, если выхолостить из нее дух свободы и бунт против мира, станет китчевой оболочкой «прекрасной смерти», которую будут превозносить (как правило, на словах) тоталитарные режимы XX в. А еще прекрасны могилы, предпочтительно ночью: в глазах Шелли нет, кажется, в Риме более достойной Красоты, чем маленькое клад­бище, где покоится его друг Ките. И тот же Шелли, сознательно воспе­вавший все, связанное с сатаной и вампирами, околдован образом Медузы — ошибочно приписывавшейся Леонардо картиной, где ужас и Красота слиты в единое целое.

Здесь снова романтизм дает новую жизнь мотивам-провозвестникам, звучавшим в предшествовавшие эпохи, и тем самым создает себе традицию: прекрасную смерть предвосхитили томительные сцены Освобожденного Иерусалима, когда умирают Олиндо и Клоринда; сатанизму, худо-бедно предполагающему некоторое очеловечива­ние Сатаны, предшествовал унылый взор Князя тьмы в поэме Джамбаттисты Марино Избиение младенцев, а главное — столь милый сердцу большинства романтиков Сатана Мильтона, Люцифер, несмотря на падение, не утративший своей лучезарной Красоты.

Очеловечивание Сатаны. Торквато Тассо. Освобожденный Иерусалим, IV, 1575

Величием ужасным озарен

Его свирепый и надменный облик,

И взгляд, подобный гибельной комете,

Смертельным ядом глаз его сверкает.

Противная густая борода

Собой всю грудь косматую закрыла;

Как бездна, открывается широко

Испачканный нечистой кровью рот.

Зловонное дыханье изо рта

Чумой, с огнем и дымом, вылетает:

Так Этна извергает из своих

Воспламененных недр смолу и серу.

Князь тьмы. Джамбаттиста Марино Избиение младенцев, 1632

Когда в осеннюю глухую полуночь

Бросая яркий свет, густой мрак гонят прочь:

Так искошенные сего владыки взгляды

Лиют не жизни ток, но — смертоносны яды.

Внутрь челюстей его ужасный ад горит,

А сера со смолой в груди его кипит.

Смущен — отчаян — горд — он молньи изрыгает, —

Трепещет — мучится и — громами стенает!

Сатана. Джон Мильтон Потерянный рай, I, 1667

Мятежный властелин,

Осанкой статной всех превосходя,

Как башня высится. Нет, не совсем

Он прежнее величье потерял!

Хоть блеск его небесный омрачен.

Но виден в нем Архангел. Так, едва

Взошедшее на утренней заре,

Проглядывает солнце сквозь туман

Иль, при затменье скрытое Луной,

На пол-Земли зловещий полусвет

Бросает, заставляя трепетать

Монархов призраком переворотов,—

И сходственно, померкнув, излучал

Архангел часть былого света.

Скорбь Мрачила побледневшее лицо.

Исхлестанное молниями; взор,

Сверкающий из-под густых бровей.

Отвагу безграничную таил,

Несломленную гордость, волю ждать

Отмщенья вожделенного.

Медуза. Перси Биши Шелли Медуза Леонардо да Винчи, 1819

Она лежит в туманностях вершины

И смотрит вверх, там ночь и высота;

Внизу, далеко, зыбятся равнины;

Чудовищность ее и красота

Божественны. Не чарами долины

В ней смутно дышат веки и уста;

На них, как призрак мрачно распростертый,

Предсмертное мученье, пламень мертвый.

Но не от страха, нет, от красоты

Дух зрящего пред нею каменеет;

Встают на камне мертвые черты,

Вот этот лик с ним слился, цепенеет,

С ним сочетался в сон одной мечты,

И нет следа для мысли, дух немеет;

Но музыки исполнена мечта.

Затем что в мраке, в боли — красота.

Поэзия примитивного восприятия. Эжен Делакура Мысли об искусстве, о знаменитых художниках, 1857

Мы судим обо всем остальном мире с точки зрения нашего узкого кругозора и не выходим из круга своих мелких привычек, а потому неудивительно, что наши восторги и прорицания, суждения о творениях человека и природы одина­ково неразумны и самонадеянны. Надо признать, однако, что житель Парижа или Лондона обладает чувством прекрасного в меньшей степени, чем полудикий обитатель тех мест, где еще ничего не знают о благах цивилизации. Прекрасное доходит до нас только через воображение художников и поэтов, дикарь же в своей бродячей жизни встречает его на каждом шагу. Конечно, я легко соглашусь, что он не мо­жет уделять много времени поэтическим впечатлениям, так как вынужден посто­янно заботиться о том, чтобы не умереть голодной смертью и бороться с суровой природой, отстаивая у нее право на свое жалкое существование. И все-таки величественное зрелище или доступная ему поэзия глубоко трогает его сердце и наполняет его восторгом.

Дата добавления: 2015-08-17