Анализ источника. Откуда есть пошло «Слово о полку Игореве».

С момента обнаружения «Слова о полку Игореве» в конце XVIII в. и до современного нам времени к этому грандиозному памятнику древнерусской литературы прикован заслуженно высокий интерес, и не нужно быть пророком, чтобы предсказать, что спад этому интересу не грозит (а если такие тенденции и будут наблюдаться, то не из-за того, что будто бы устареет прекрасный источник, а разве что в связи с девальвацией культурных ценностей общества – но будем надеяться, что критичных пределов такие печальные процессы не достигнут). Вокруг «Слова о полку Игореве», содержания, смыслов текста, истории источника разгораются непрерывные споры и ведутся дискуссии, и ореол такого внимания окружает этот шедевр не только отдельно взятой древнерусской, но и всемирной литературы в целом – не случайно. Замечательно сказал о «Слове» советский писатель и литературный критик Евгений Иванович Осетров[8]: «Вникая в «Слово», ты узнаешь, что такое доблесть и мужество, отвага и верность. Читая, будешь помнить, что Игореву песнь - так нередко называют в обиходе «Слово о полку Игореве» - будут читать и через много лет дети твоих детей, внуки твоих внуков». И высказывание это, его пафос, совершенно обоснованы, и даже более того, можно слова эти дополнять, ведь через «Слово» познаются не только доблесть и мужество, отвага и верность, но и ещё множество важных качеств, читая это произведение с его тонкой поэтикой, как бы погружаешься в сокровищницу нравственности, заглядываешь в старинную ажурную шкатулку, заполненную неиссякаемым запасом драгоценных человеческих чувств и сокровенных воззрений. Не проходит мимо дидактический, воспитательный элемент – при прочтении «Слова» как бы учишься на исторических ошибках и воспитываешься на исторических идеалах, а когда представляешь себя на месте героев, на время срастаешься с судьбою их, то происходит срастание с самим потоком истории, казалось бы, неудержимым, а на самом деле, вполне укротимым, запечатлеваемом – запечатлеваемом в подобных бессмертных шедеврах. Если бы «Слово о полку Игореве» было сухой хроникой едва ли оно привлекло такое внимание – да, конечно, специалисты не оставались бы безучастными, проводили свой анализ… но разве можно себе представить, что скупая хроника, да еще - рассказывающая, казалось бы, далеко не о самом примечательном по историческим меркам событии - манит к себе многие поколения, становится неотъемлемой частью не только образовательных программ, но и личного опыта отдельных людей и духовной жизни всего народа. На вряд ли можно вообразить, что всё это может происходить с сухой хроникой. По крайней мере, ни один подобный пример навскидку в голову не приходит. А вот со «Словом» всё это не только вообразимо – это объективная реальность, ведь «Слово о полку Игореве» - не безынтересное описание событий далёкого 1185 г., а уникальное произведение на все времена. «Слово о полку Игореве» интересно, прежде всего, как гениальный художественный шедевр, облекший реальную историю, хронику событий, в прекрасную форму, поистине вписав их в вечность, сделав образцами, на которых можно рассмотреть многие общечеловеческие проблемы. Древнерусская литература знает много примеров замечательных произведений, но настоящая жемчужина в ожерелье древнерусской литературы – именно «Слово». «Слово» - неотделимое по большому ряду объективных показателей от всего массива древнерусской литературы (подкрепляется это суждение словами Лихачёва: «Почти все произведения древней русской литературы XI—XIII вв., посвященные реальным событиям, избирают эти события из живой современности, описывают события только что случившиеся. События далекого прошлого служат основанием только для новых компиляций, для новых редакций старых произведений, для сводов - летописных и хронографических. Вот почему самые события, изображенные в «Слове», служат до известной степени основанием для датировки столь публицистического произведения, как «Слово». «Слово о полку Игореве» и в этом отношении типично. Тема поражения, как основа для поучения, для призыва к единению, может быть избрана только для произведения, составленного тотчас же после этого поражения»[9]), а между тем – совершенно уникальное (подчеркивая такую амбивалентную природу «Слова» вновь обращусь к высказыванию Дмитрия Сергеевича Лихачёва: ««Слово о полку Игореве» - не рассказ о походе Игоря. Это «слово», размышление о походе, плач о русском поражении, слава вернувшемуся из плена Игорю, призыв к русским князьям объединиться, загородить половецкому полю путь на Русскую землю. Это поэтическое раздумье о русской истории и русской современности»). Сам факт подобной многогранности и уникальности «Слова» становился и становится не лишь для отдельных исследователей, но и для учёных плеяд – поводом для скептицизма. При этом поводы эти проистекают ещё и из истории источника, без обращения к которой (его я и совершу сейчас) невозможно понять всю сложность проблем, связанных со «Словом о полку Игореве» и его изучением.

Открытие «Слова о полку Игореве» после веков безвестности (ежели следовать мнению о подлинности источника, которого я и придерживаюсь) для широкой общественности – связано с именем знаменитого коллекционера, собирателя древностей графа Алексея Ивановича Мусина-Пушкина. Распространено, известное со слов самого Мусина-Пушкина, мнение о том, что граф приобрёл «Слово» на рубеже 1780-1790-х гг. у последнего архимандрита упразднённого к тому времени Спасо-Ярославского монастыря Иоиля («Он приобрел у архимандрита Иоиля, настоятеля упраздненного Екатериной II Спасо-Ярославского монастыря, рукописный сборник, который, судя по описанию, был написан в XVI в. на северо-западе Руси (в районе Пскова или Новгорода). В состав сборника входили произведения светского характера: "Хронограф"; "Временник, еже порицается летописание русских князей и земля Русьскыя"; "Слово о полку Игореве" и "Девгениево деяние»[10]). Однако всё более распространённым становится иное мнение о том, как же «Слово» оказалось у Мусина-Пушкина: возможно, история с приобретением «Слова» у Иоиля - лишь легенда, придуманная Мусиным-Пушкиным для маскировки не слишком благовидной правды (однако также вписывающейся в струю сторонников подлинности источника) – пользуясь положением обер-прокурора, Мусин-Пушкин получил сборник, содержащий «Слово» из Кирилло-Белозёрского монастыря, а затем беспринципно присвоил его[11].

Как бы то ни было, единственный известный список «Слова» (приблизительно XV-XVI вв.), в котором оно и дошло до XVIII-XIX вв., сгорел в огне московского пожара 1812 г. вместе с другими экземплярами богатейшего собрания Мусина-Пушкина, явно состоявшего не из подделок. В совокупности со специфическими чертами «Слова» гибель списка с ним и становится основанием для скептицизма (как и то, что список был уж слишком поздним, да ещё и был и остаётся (а, может, и останется) единственным известным). Однако академик Лихачёв в пику скептикам справедливо обращает внимание на то, что список до того, как сгореть, находился лет 10-15 в руках круга (и не сказать, что узкого) наиболее компетентных и знающих исследователей того времени, и хотя, разумеется, арсенал их технической оснащённости и уступал современному уровню, но они наверняка заподозрили бы что-то не ладное, если бы перед ними действительно была подделка[12] (коллективный сговор всех ведущих специалистов того времени предположить, считаю, невозможно). К тому же, «все известные нам подделки первой половины XIX в. претендовали быть рукописями, современными созданию памятника, а не одним из его поздних списков. Таковы все подделки, сделанные наиболее известными фальсификаторами начала XIX в. - А. И. Бардиным и А. И. Сулакадзевым»[13].

Стоит обратиться и к вопросам о первоначальных упоминаниях источника и об издании, публикациях «Слова». Впервые в печатной форме упоминание об открытии Мусиным-Пушкиным нового ценного источника (списку которого предстояла столь трагическая судьба, а тексту столь выдающаяся) знаменитым актёром и писателем Петром Алексеевичем Плавильщиковым в статье «Нечто о врождённом свойстве душ российских»[14] (само название уже говорит за себя в контексте тематики соприкосновения корней российского сознания, прослеживающихся в источнике, и современных черт народа российского). Статья помещена была в февральской книжке журнала «Зритель», на что первым внимание обратил, разыскав эту важную публикацию, советский литературовед и источниковед Павел Наумович Берков[15]. Как ни странно, немалым (около пяти лет) оказался промежуток между первой (1792 г.) и второй (1797 г.) публикациями (установленными) о «Слове»: второе печатное сообщение о случившемся открытии «Слова» помещено русским поэтом эпохи Просвещения Михаилом Матвеевичем Херасковым в примечании к новому изданию собственной поэмы «Владимир»: «Недавно, - сообщил Херасков, - отыскана рукопись под названием «Песнь полку Игореву» и неизвестным писателем сочиненная, кажется за многие до нас веки, в ней упоминается Баян, Российский песнопевец»[16].

Третье упоминание и первое заграничное (иногда за ограниченностью фактов упоминаемое, как, в принципе, первое) также относится к 1797 году и сделано анонимным автором в октябрьском номере немецкой (конкретно – гамбургской) газеты «Spectateur du Nord» (это же первая публикация на иностранном, французском, языке). Под самим этим анонимным автором многие, в том числе вследствие прослеживаемой писательской манеры, видят Николая Михайловича Карамзина (иногда доверие к этой версии столь высоко, что даже без упоминания анонимности издания проводится прямое отождествление). В публикации этой сказано: «Два года тому назад открыли в наших архивах отрывок поэмы под названием: «Песнь Игоревых воинов», которую можно сравнить с лучшими Оссиановскими поэмами» (здесь же прослеживается сравнение с великими зарубежными средневековыми поэмами (в этом случае – за образец взяты кельтские), что говорит о том, что специалисты изначально видели возможность того, что опираясь на русские каноны автор «Слова» притом пользовался и передовым опытом тогдашних зарубежных эпосов, саг и произведений иных жанров (углубляя тем самым специфику творимого «Слова»). Из самих этих сравнений можно сделать вывод о присутствии зачатков полноценного исследовательского компонента уже в первых публикациях о «Слове о полку Игореве»).

В изданиях, появлявшихся в период, когда цел был список со «Словом», поначалу отсутствовали, но затем стали появляться комментарии, и первые же из них вновь становятся аргументом в пользу подлинности и списка, и источника - всё-таки устанавливать сей факт при наличии сохранного списка правомочнее; гибель же списка произошла при обстоятельствах, которые странными не назовёшь, и опять-таки основанием для подозрений в подлинности может служить лишь очень относительным. Почти по картезианской логике – «сомневаюсь, следовательно - существую») (к тому же, ряд известных скептиков, например, А.А.Зимин прибегали в своих работах к не совсем честным приемам, утаивали часть мнений и оценок, которые могли воспрепятствовать задаче во что бы то ни стало добиться признания своих теорий (также привлекала внимание к скептикам и их определенная гонимость (а гонения, как ни парадоксально, с учетом российского менталитета скорее служат положительной дискриминации гонимого) – написанные Зиминым в 1960-е гг. труды по этой темы опубликованы полностью были лишь к началу 2000-х (правда, к тому моменту удалось выдвинуть гораздо большее число аргументов в пользу подлинности источника, причем без всяких подтасовок фактов и манипулирования ими). Однако и сторонники подлинности «Слова» признают, что Зимин является самым основательным скептиком, с его мнением нельзя не считаться, а совершенно не знакомясь с ним нельзя приступать к дальнейшим вопросам атрибуции памятника, времени его создания[17]. Впрочем, пусть отнюдь не напрасно, но отступился я от темы, которую сначала стал затрагивать в абзаце – к ней и вернусь. Вот, к примеру, один из комментариев к первым изданиям «Слова»: «Подлинная рукопись, по своему почерку весьма древняя, принадлежит издателю сего (гр. Алексею Ивановичу Мусину-Пушкину), который, чрез старания и просьбы к знающим достаточно российский язык, доводил чрез несколько лет приложенный перевод до желанной ясности, и ныне по убеждению приятелей решился издать оный на свет» (хотя ещё в энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона в статье о «Слове» в отношении этого комментария сказано – что прописан он вскользь, как бы «между прочим»[18]. Впрочем, претендовать на то, чтобы служить источником неких абсолютных истин, данная статья едва ли может, и доверия как-то больше, к пусть даже и прописанному вскользь, комментарию к одному из первых изданий «Слова» нач. XIX столетия).

Дальнейшие изыскания, касающиеся рассмотрения «Слова о полку Игореве» будет уместным привести уже в разделе историографии, а анализ источника следует продолжить теперь рассмотрением того, какие же источники текста «Слова» сохранились после утраты Мусин-Пушкинского списка, какие основные переводы «Слова» (художественные и научные) были до сего момента выполнены (и, рассматривая которые, как раз и можно изучать источник (правда, с учётом того, сколько же исследований и переведов выполнено – приводить буду лишь те, на которые сам опираюсь, и которые соприкасаются со спецификой моей работы). Так после московского пожара сохранилась «Екатерининская» (подготовленная в 1795 г. специально для Императрицы Екатерины II) копия «Слова». «Екатерининская» копия была найдена адъюнктом (впоследствии «доросшим» до академика) Петром Петровичем Пекарским в 1864 г. в Государственном архиве, среди черновых рукописей императрицы, собранных в нескольких фолиантах (ныне хранящимся в Российском Государственном Архиве Древностей). Пекарский издал эту копию в тот же год, когда и нашёл (1864 г.), уже более справную, переработанную научно версию этого списка издал в 1889 г. Павел Константинович Симони. Сохранилось и первое издание 1800 года, подготовленное, собственно, Мусиным-Пушкиным, и выпущенное впервые под заглавием: «Ироническая песнь о походе на половцев удельного князя Новгород-Северского Игоря Святославича»[19] (на момент сразу после пожара – единственное доступное полное издание по источнику (так как созданный ранее Екатерининский список был найден среди личных бумаг правительницы годами позже, о чём я уже и сказал ранее)).

Информация об особенностях утраченного источника является крайне противоречивой: не предвидя столь мрачную судьбу для списка, никто из приближенных к нему не позаботился над тем, чтобы скопировать образчик, так что информация об утраченном образчике поступала и сохранялась уже со слов очевидцев, лицезревших его, и заверявших, что писан список был скорописью, без разделения слов, с надстрочными буквами, что вкупе с ещё рядом лингвистических особенностей, подмечаемым по этим свидетельствам, вполне позволяет соотносить список к XVI в. (к которому причисляли его и в период до утраты). Дальнейшие же переводы делались в-основном с указанных мной в предыдущем абзаце сохранившихся копий. Исследованием «Слова о полку Игореве» и переводами произведения (научными, прозаическими, поэтическими, с комментариями и без) занималось столько специалистов, что перечисление одних только имён их с кратким упоминанием заслуг заняло бы увесистый книжный том, так что и в разделе историографии (особенно учитывая, что большое внимание исследователям уделяю я и в текущем разделе – анализ источника) ограничусь я рассмотрением тех специалистов и тех трудов, которые связаны непосредственно с тематикой моей работы – языческой символикой в «Слове о полку Игореве». Сам же я пользуюсь при рассмотрении источника, в первую очередь, дословным переводом, сделанным академиком Д.С.Лихачёвым[20], текстом на древнерусском, а из поэтических переводов ближе всего мне тот, что осуществлён в 1950 году Николаем Алексеевичем Заболоцким (хотя, конечно, каждый перевод по-своему ценен, и может дать нечто новое для понимания, передавая и воззрения, мысли переводивших, их взгляды на то, как же нужно выстроить композицию, ритмику – но для проведения основных первоначальных изысканий (в том числе по теме о языческой символике) вполне достаточным я считаю и апеллирование ограниченным числом переводов и тестом на древнерусском, сохраняющим и передающим все основные моменты и детали, заложенные в «Слове»).

Важно и определение жанровых особенностей «Слова», а с самого момента обнаружения источника мнения по этому вопросу стали существенно расходиться, и хотя некоторые и обрели преобладающий характер, но к какому-то общему знаменателю исследователи так и не пришли. Тем не менее, вырисовывается основной спектр взглядов на этот счет. Популярны в научной среде следующие жанровые градации в отношении «Слова»: песнь, поэма, героическая поэма, «трудная» (что означает – воинская) повесть, ораторская речь (собственно, «слово», что запечатлено в названии источника: хотя упоминание того или иного жанра в названии не всегда говорит о принадлежности произведения к оному). Н.М.Карамзин определял открытый памятник как поэму, и даже – «отрывок поэмы» (тем самым, пытаясь представить свой взгляд на вопрос о том, отчего же гениальный памятник древнерусской литературы значительно короче грандиозных поэм и иных эпических произведений зарубежной Европы, создававшихся в то же время (а Карамзин был склонен соизмерять русское «Слово» с зарубежными произведениями)). Исторической поэмой считал «Слово» и замечательный исследователь Фёдор Иванович Буслаев, уделяя притом, что особенно важно, большое значение мифологическому началу в произведении, языческим элементам, высказывая важное суждение о том, что языческие символы были не лишь эстетическим украшением или вспомогательным композиционным элементом, а вплетены в ткань, как часть живого верования, синкретического сознания, в котором активно уживаются привнесённые христианские основы и основополагающие до Крещения, но не затерявшиеся и после, языческие: ««Слово о полку Игореве» хотя и принадлежит к такому уже времени, когда христианство не только распространилось, но и утвердилось в народе, однако это произведение носит на себе все признаки язычества. Народная мифология является в нем не так, как греческая и римская в оде Ломоносова или в поэме Хераскова, т. е. не риторическим украшением, а действительным верованием; язычество долго оставалось в народе, долго христиане были двуверными: стихия языческая удержалась в жизни народной даже доселе...»[21].

Но были и те, кто категорически не соглашался с причислением «Слова» к разряду поэм – так историк Михаил Александрович Максимович во всех своих трудах отстаивал точку зрения о том, что «Слово» - на самом деле, песня[22] (при этом, как и многие специалисты того времени, справедливо обращая внимание на языческие аллюзии). И Максимович не был одинок – отрицал возможность отнесения «Слова» к жанру поэмы и знаменитый критик, само имя которого стало нарицательным, Виссарион Григорьевич Белинский, по результатам исследований также начавший склоняться к варианту с песнью. Имели место быть и иные трактовки, которые продолжали вслед за XIX столетием появляться и в веке XX – Александр Исаакович Никифоров высказал оригинальное мнение о «Слове о полку Игореве» как о былине. Докторская диссертация, защищённая Никифоровым в мае 1941 года в ЛГУ так и называлась – ««Слово о полку Игореве» - былина XII века». Корни «Слова», как, к примеру, и куда более поздней (следуя опять-таки положению о подлинности «Слова») «Задонщины» связывал специалист с былинами об Азове, находил множество параллелей, которые, по его мнению, были основаниями считать «Слово», как бы проистекающим стилистически из былинного жанра: ««Слово» не является литературным уником, как думали до сих пор, а есть явление фольклорное и по своей судьбе, т. е. типовое... и выступает исторически в окружении сложного комплекса аналогичных произведений устно-народного творчества»[23]. Оригинален и взгляд Игоря Петровича Еремина, советского историка, объём работ которого, посвященных «Слову», относительно невелик, а вот значение каковых колоссально. Ерёмин выдвигает совершенно новую версию о жанре «Слова» и тщательно прорабатывает (специальное внимание уделяя рассмотрению предполагаемой личности автора «Слова» в соотношении с текстом произведения). «Слово о полку Игореве» Еремин считал жанром устного ораторского искусства, «памятником эпидейктического красноречия Киевской Руси»[24] (попутно в формулировке подчёркивается влияние наследия Киевской Руси на автора «Слова» и на русскую культуру в целом, сохранявшее, по мнению Еремина, огромное значение и в период феодальной раздробленности и постепенного угасания роли Киева как культурного и политического центра). Под ораторским жанром эпидейктической речи подразумевается речь «по случаю» - торжественная и одновременно моралисткая, носящая дидактический характер: в-общем-то можно согласиться, что эти черты, действительно, присущи «Слову», но сам вопрос сложнее и глубже неких отдельных критериев, и, конечно, исследователи, выдвигая свои предположения, понимали это, и осознавали, что едва ли когда-то столь многогранное произведение, как «Слово о полку Игореве», будет в один голос отнесено всеми специалистами к какому-то определенному жанру – в этом смысле возможны компромиссы, но никак не окончание исканий. А почву для изысканий и анализа «Слово» даёт благодатную, приносящую массу всходов в виде новых интересных точек зрений и доводов в пользу или опровержение уже существующих.

Дата добавления: 2015-08-17