Сентября. Всенощная под Воздвижение

Всенощная под Воздвижение. Да будет ми

по глаголу святого. Ангел говорит устами младенца

Что творилось у нас вчера за всенощной под Воздвижение, того и описать невозможно — такая была уйма народу! В храме было до того тесно, что не было возможности перекреститься, а народ еще, кроме того, сплошной стеной окружал собор, не вмещаясь в стенах довольно обширного летнего храма. Ровно в 11 часов о. архимандрит начал воздвигать крест, а бдение окончилось за полночь. Мы, с благословения о. архимандрита, всей семьей стояли на клиросе правого придела, и нам было исключительно хорошо, несмотря на то, что народ стоял вплотную к самым царским вратам придела. Величественное и трогательное было это зрелище! Вся эта огромная сила веры, подвигргая такое множество людей к подножию воздвизаемого Креста Господня, не обличение ли мне в моих эсхатологических ожиданиях и предчувствиях? Пусть, думалось мне, основанием их служит мое многолетнее изучение вопроса, но ведь ин суд Божий, и ин человеческий! Не ошибаюсь ли я? Более того — не согрешаю ли, стремясь проникнуть пытливостью своею в такие тайны домостроительства Божия, которые не открыты были даже и Ангелам? Вон сколько их еще, не подклонивших Ваалу! И это в одной Оптиной. А там? По церквам, монастырям и соборам всей великой России? Если здесь сотни и тысячи, то там — миллионы!.. Так думал я. Взглянул я на толпу, переполнявшую храм, и что же бросилось мне в глаза? Вся эта толпа состояла из одних только женщин. Были и мужчины, но они, как одинокие камни в безбрежном просторе открытого моря, терялись в среде богомолец, простых деревенских женщин, преимущественно среднего возраста и старше. Интеллигенции не было, не было и молодежи, кроме немногих девушек и женщин из Стенино. И опять подумалось: не такое ли же было множество народу при входе Христовом в Иерусалим, когда ваиями устилали путь Его и возглашали "Осанна Сыну Давидову"? Много ли дней прошло с того дня до предания Его и Креста, при котором были, за исключением любимейшего ученика, одни только женщины, как и теперь, в конце второй тысячи лет, при воздвижении того же символа нашего спасения?.. И чего-чего только не передумалось мне за этой навсегда памятной для меня всенощной! И решил я в сердце своем: да будет воля Божия, но то, что я считаю своим знанием, тем обязан делиться со всяким, кто пожелает от этого знания попользоваться.

Святой Кирилл Иерусалимский заповедь дал: "Знаешь признаки антихристовы, не сам один помни их, но и всем сообщай щедро⁵⁵.

Да будет ми по глаголу святого.

Кстати об антихристе. Живет с нами девочка-сиротка, Любочка. Ей шестой год идет толь-

ко. До детского ее слуха нет-нет да и долетит то или другое слово об антихристе. Сидит она как-то раз вдвоем с моей женой и что-то щебечет своим детским язычком. И вдруг:

– Тетя! Скажи мне, что такое антихрист?

О Христе она уже многое знает.

Приноравливаясь к ее пониманию, жена ейдаладовольно подробное объяснение вопроса; не забыла упомянуть и об антихристовой печати, без которой, не наложив ее на себя, нельзя будет ничего ни купить, ни продать.

– И хлебца нельзя будет себе купить без нее? — спросила Любочка.

– Ничего нельзя, — ответила жена.

– Но ведь мы, тетя, не дадим на себя накладывать эту поганую печать?

– С помощью Божией, конечно, не дадим, деточка.

– Тогда, значит, умирать придется с голоду, — решила девочка. Потом задумалась и вдруг радостно воскликнула:

– А Бог-то, тетя! Он ведь все может: Он и без хлеба сделает так, что мы сыты будем.

Рассказали мы об этом о. С., одному из от­цов Оптинских.

– Это Ангел Божий внушил такое сильное слово Любочке: устами младенца изреклась сама истина; дал бы только Бог всю полноту веры, нужную для осуществления этой истины в то страшное время.

И тут опять влияние Оптиной. Счастливая Любочка!

17 сентября

День Ангела Любочки. Нечто из оптинских тайн.

"Дочка" Царицы Небесной. Спиритизм и "теплохладность"

Сегодня день Ангела нашей Любочки, а у нас, как на грех, с утра всякие недоразумения в домашнем хозяйстве. К приходу наших сирот от обедни все они рассеялись, и вновь чисто и безоблачно стало домашнее наше небо.

О тех, кого я называю "нашими сиротами", о Любе и ее воспитательнице Ляле, мне не миновать записать в свои заметки, только не сегодня: сегодня не о них поведется моя речь.

Недоразумения рассеялись, но "враженки", маленькие и побольше, все же не унимаются и вьются, как летние комары, вокруг нашего тихого и мирного жития. Одного из них вчера обнаружил отец Ф., и мы общими с ним усилиями вывели все его козни на свежую воду. Произош­ло это при обстоятельствах, заслуживающих памяти как характеристика той жизни духа, в которой мы, по великой милости Божией, живем и которою назидаемся.

Дело было так: ходил я к болеющему отцу Эрасту отнести ему одну брошюру, сердечно меня умилившую (мы с этим старцем частенько видимся и обмениваемся мыслями и впечатлениями по поводу всего, что до слуха нашего доходит из мира внешнего). Посидел я у него с часок и пошел домой. Иду от него и у архимандритской встретился с отцом Ф. Принял его бла­гословение и спрашиваю:

– Ну, как в Москву съездили?

А он только что вернулся из Москвы, куда ездил по одному важному для одной души христианской делу.

– Съездить-то съездил, — ответил на мой вопрос отец Ф., — только результатов от своей поездки никаких, или почти никаких, не добился. Но и за то, чего добился, и за то благодарение Богу. Но что с Москвой стало за эти десять лет, что я из нее выбыл! Ее узнать нельзя. Люди стали, как звери: говорить с ними ни о чем нельзя — все их раздражает; на собеседника, особенно в рясе, смотрят, как на врага; любви совсем не осталось — там прямо ужас что стало твориться!

Тут по дорожке, на которой мы беседовали, повезли дрова. Мы сошли с нее и приблизились к келье отца Ф.

– Зайдите ко мне, — сказал он. — Ведь вы у меня еще в этой келье не бывали.

Не успел я перешагнуть ее порога, как был поражен, точно небесным видением, образом Нерукотворенного Спаса, прямо против вход­ной двери сверкнувшим на меня своею лампадой.

– Откуда у вас такая красота?

– Работа отца Даниила¹.

Надо было видеть этот Божественный лик, эти Божественные очи, проницающие в душу, чтобы понять сердцем, что не одна кисть отца Даниила воспроизвела эту святыню, а что кис-

Отец Даниил Болотов. О нем в моей книге "Великое в малом, в очерке "Искатель града невидимого".

Сила и вдохновение даны были свыше: человек от себя, одним своим искусством не мог бы создать такой красоты небесной.

– У меня на исповеди и совете была одна монахиня, — сказал мне отец Ф. — Монахиня эта сердцем ожесточилась до того, что решила снять с себя мантию и вернуться в мир. Как ни уговаривал я ее, как ни убеждал, она стояла на своем и меня слушать не хотела. Я упросил ее остаться одной в келье и помолиться перед этим образом.

Когда я вернулся к ней, то застал ее в слезах, и от ее страшной решимости не осталось и следа.

Я опять взглянул на этот пречистый лик и едва мог оторвать взгляд от этого благодатию вдохновенного изображения: и самому окаменелому сердцу, правда, немудрено было перед ним раствориться... Отец Даниил, оказывается, написал его одному оптинскому монаху за три рубля — за цену красок и холст, — а он за ту же цену переуступил отцу Ф.

Поистине, только в Оптиной и могут совершаться такие сделки^[124].

Слово за слово — разговорились мы с отцом Ф... Вдруг он прервал ход беседы.

– А знаете, С.А., — сказал он мне, — у меня ведь на сердце есть тень, налегшая на на­ши с вами отношения.

– Да что вы, батюшка? — испуганно спросил я.

– Да, да! — подтвердил он. — Тень легла. И как же это меня во время моей поездки тяготило, я вам и сказать не умею, даже жутко было. Ну, как, думалось мне, со мною в дороге да что-нибудь случится: поезд ли, в котором еду, потерпит крушение или еще что приключится, — как предстану я там, на суде Господнем, не освободив души своей от этого чувства?

– Что же это такое? — спрашиваю я, не чувствуя за собой никакой вины перед батюшкой.

– А помните искушение с вашей рукописью "Святыня под спудом", когда мне пришлось с вами о ней договариваться по поручению отца архимандрита? Едва я тогда повел с вами этот дипломатический разговор, вы мне и слова не дали вымолвить, вскочили, махнули рукой и ушли в церковь, откуда я вас вызвал для разговора. Помните ли вы это? Меня:по тогда больно кольнуло в сердце: я же ведь ни при чем был в этом искушении, я был только лишь передаточной инстанцией и не заслужил к себе такого отношения. И вот тогда в сердце мое залегла тень некоторой на вас обиды, и лежала она на нем, и тяготила его, и страшило меня это чувство страхом ответа на суде Христовом.

До того умилительна была тонкость ощущения греха, в котором и повинен-то был не отец Ф., а я, что я встал со стула и поклонился Ф. в ноги...

– Простите, — кланяюсь я ему, — дорогой мой батюшка! Но Бог видит, что у меня и в мыслях не было нанести вам обиду.

Смотрю, и пожилой духовник оптинский, одно из наиболее почетных лиц в обители, стал тоже передо мною на колени и кланяется мне чуть не со слезами в землю.

– И меня, — говорит, — Бога ради простите!

И так до двух раз просили мы друг у друга

прощения, и, во второй раз поклонившись друг другу, благословил он меня, и мы, по обычаю монашескому, в оба плеча расцеловались. И совершилось это таинство любви Христовой пред тем же Божественным ликом Нерукотворенного Спаса, который и строптивую монахиню привел к послушанию и цена которому была на деньги только три рубля за холст да за краски.

Пришла от обедни наша маленькая именинница, вся сияющая, радостная, в новеньком беленьком платьице. На белом платьице голубые бусы, на белокурой головке голубые ленточки; поясок тоже голубой...

– Совсем точно дочка Царицы Небесной! — воскликнул "наш" француз.

А у верующих французов часто детей посвящали от рождения Матери Божией. Было это тогда, когда Франция была еще христианской. Таких детей до их конфирмации одевали во все голубое и белое — цвета Царицы неба и земли: голубое — небо; белое — невинность. Кому-то теперь детей своих посвящает Франция?

Но наша Любочка, к счастью, родилась в России, чей свят-корень еще не успел ко дню ее рожденияотпасть целиком от веры отцов своих... И живет-то Любочка в Оптиной, и день рождения-то ее 26 марта, день собора Святого АрхистратигаГавриила, следующий заБлаговещением день... Счастливая Любочка!

Откуда же у нас это дитя Божие, эта названнаядочка Небесной Царицы, Матери Божией? Откуда Господь послал нам эту девочку?

Не хотел, было, говорить об этом сегодня, а, видно, придется, хотя бы и кратко. Было дело это в августе 1907 года. За два месяца до нашего поселения в Оптиной мы приехали пожить около ее старцев недельки две, да и поноветь кстати, благо и время к тому было подходящее — Успенский пост. Стоим мы как-то за поздней обедней и видим: няня причащает на руках маленькую девочку. Платьице на девочке беленькое, поясок голубенький, голубенькая ленточка в белокурых, как чистый лен, светлых волосиках. Поднесла няня девочку к святой чаше, а девочка, как взрослая исповедница Христова, перекрестилась истовым крестным знамением, сложила ручонки крестом на груди, причастилась, опять так же, большим крестом, перекрестилась и благоговейно приложилась к краю потира. Дивное дело! Ребенка от земли не видать, а причащается так, как в наше время и из взрослых-то редкий кто умеет причащаться.

До слез это нас с женой умилило. Что же за сокровище, подумалось нам, мать этой девочки! Не утерпели мы, подошли к няне, поздра­вили и поцеловали ребенка.

– Чья это, — спросили мы у няни, — девочка?

– Это круглая сиротка, — ответила няня, — воспитывается она у оптинской жилички, Надежды Николаевны, а зовут ее Любочкой.

Это была наша первая встреча с Любочкой.

Потом поселились мы с 1 октября того же года на житье в Оптиной, узнали Надежду Николаевну, Любочкину воспитательницу, узнали и Лялю (Елену), которая жила с ними, — многое узнали из их жизни, за что их всех, трех сирот, полюбили; а померла после того через пять месяцев Надежда Николаевна, кормилица и поилица Любина и Лялина, они и перешли к нам, с благословения старцев, как близкие, родные, как дети общей с нами матери, Оптиной.

Просто это совершилось, проще чего и быть не может: друг другу в одолжение во имя любви Христовой и послушания старческого. Так и прибавилась наша семейка на полтора чело­века, на две души христианские — на Лялю и на Любу.

Но какое море слез пролито было Лялей о Надежде Николаевне! Да и было с чего: святая была покойница, эта удивительная женщина! Не помянет ли она и нас в дерзновении своем пред Престолом Всевышнего, с Лялей и Любой своими вместе?!. Такова наша христианская вера. В миру на место Христовой веры стремятся ввести иную, и, кажется, не без успеха. Для мира это как бы новое откровение, а для верующих христиан давно знакомые хитрости "бога" "новой веры", древнего диавола.

В отделе "Маленькая хроника" сегодня по­лученного номера "Нового времени" (№ 12037) читаю:

"У нас уже сообщалось, что известный английский публицист В. Стэд открыл в Норфолк-стрите спиритический кабинет, где некая Юлия А. соединяла мертвых и живых за скромную плату в несколько шиллингов. Теперь Стэд в "Matin" рассказывает чудесный случай из практики спиритического кабинета, причем мы, русские, сыграли видную роль в замечательнейшем явлении загробного мира.

Стэд встретил в Лондоне княгиню Вяземскую, которая его пригласила во Францию полюбоваться на полет ее сына на аэроплане. Полет предполагался близ Шалона.

В этот же день в спиритическом кабинете произошло следующее чудесное явление. Некий голос возглашает:

– Если вы поедете в Шалон, я поеду с вами!

Стэд: "Кто говорит?"

Голос: "Я недавно умер; моя фамилия Ле-фебр".

Фамилия эта никаких воспоминаний в Стэде не вызвала. Как истый публицист, газет он не читает и о смерти авиатора Лефебра не знал.

Стэд: "Вы знаете аэроплан Болотова?"

Голос: "Знаю. Скажите молодому человеку, чтобы он был осторожнее. Пусть он внимательнее осмотрит свой мотор. Вы сами не садитесь в биплан".

Стэд: "Вы знакомы с Болотовым?"

Голос: "Нет, но я его встречал".

На другой день Стэд узнал, кто такой Ле-фебр, и решил задать еще несколько вопросов.

Стэд: "Что вызвало ваше падение?"

Голос: "Я не знаю — во время падения не думаешь".

Стэд: "Сохранили ли вы хладнокровие?"

Голос: "Я чувствовал, что падаю; но прежде, чем коснуться земли, я потерял сознание. Мне показалось, что душа моя вылетела из тела. Я витал в выси и видел свое тело распростертым внизу. Неприятного чувства я не испытывал. Какое-то высшее существо было около меня, и завтра это высшее существо попробует через ваше посредство писать на сеансе".

Стэд^[125] телеграфировал Болотову предостережения Лефебра и выехал в Шалон. Хотя мотор, неоднократно испытанный, работал, по-видимому, исправно, но в момент полета с ним что-то случилось, и Болотову так и не удалось подняться"...

Таков "чудесный случай", сообщенный "Новым временем" своим многочисленным читателям. Такова пропаганда "чудес и знамений ложных" наиболее распространенной русской газеты. Так на виду у теплохладных христиан подрываются корни веры Божией "за то, что они не приняли любви истины для своего спасения... да будут осуждены все не веровавшие истине, но возлюбившие неправду"¹.

Дата добавления: 2015-08-02