Один триллион долларов 19 страница

– Успех любого предприятия зависит от его сотрудников. В этом заключена главная тайна экономики, но никто эту тайну не бережет, потому что в ней мало кто смыслит. В первую очередь те, кто ищет работу. Если бы они ее понимали, мир выглядел бы иначе.

Позднее Джон совершил еще одну прогулку по Ватикану денег. Один, впервые с тех пор, как… Он уже и припомнить не мог, когда в последний раз перемещался один. Маккейн его заверил, что ничего не случится; с каждого угла его записывает видеокамера, и вездесущие полицейские не спускали с него глаз. Все вокруг было чисто вылизано и немного скучновато, несмотря на позолоту гербов и великолепные фасады. Людей на улицах было мало, а туристы среди них, видимо, вообще не попадались.

В одном узком, неприметном переулке с односторонним движением он наткнулся на вывеску с надписью «Н.М.Ротшильд и сыновья». Он заглянул в стеклянный входной холл. Там на стене висело громадное полотно, изображающее Моисея и его народ, только что принявших от Бога десять заповедей.

– Сэр? – Рядом с ним откуда ни возьмись появился человек из службы безопасности в темной форме. – Не будет ли вам угодно пройти дальше? – попросил он со стальной учтивостью.

Джон посмотрел на него. «Я мог бы купить этот банк и уволить его», – мелькнуло у него в мыслях. Он увидел себя отраженным в темных стеклах вестибюля. Вид не тот. Он оставил костюм в отеле, был одет в джинсы и тонкую ветровку. Все это тоже стоило немалых денег, но они не бросались в глаза.

Нет, он решительно не походил на клиента Н.М.Ротшильда и сыновей.

– Ладно, – ответил Джон. – Я так и так собирался идти дальше.

* * *

Маклер был щуплый, что-то бормотал, и лицо у него было кривое, но его парфюм издавал дорогое благоухание, а на визитной карточке красовался золоченый герб. И, естественно, по «объектам», как он выражался, они разъезжали на «Роллс-Ройсе».

– Имение, – гнусавил он, направляя машину к гигантским кованым воротам, – принадлежало восемнадцатому графу Хэррингтон-Кейнсу, который, к сожалению, умер бездетным. – Он привел в действие пульт управления. Пока ворота с аристократическим безразличием пропускали их, он указал на кованый герб: – Все эти знаки вы, разумеется, при необходимости устраните.

– Разумеется, – ответил Маккейн. – При необходимости.

Они въехали в ворота. Ограда, казалось, была построена еще во времена нашествия норманнов, а могучие деревья, возможно, давали тень еще Генриху Восьмому. Самого имения пока не было видно. Машина мягко скользила вверх по холму, пересекая ландшафт, похожий на обширные охотничьи угодья или одичавшие площадки для гольфа.

– Графиня последние годы живет в доме престарелых и больше не имеет возможности подобающим образом заботиться о фамильном владении, – продолжал маклер. – Два года назад она решилась на продажу.

Они пересекли холм. Взгляду открылся простор. Словно не от мира сего, перед ними предстал замок, построенный на века из неприступного серого базальта. Замок состоял из трех многоэтажных частей, обращенных к симметричному пруду, с башнями и эркерами на внешних углах.

Они вышли из машины. Джон растерянно переводил взгляд с одного конца замка на другой. Интересно было бы сосчитать, сколько в замке окон.

– Ну, Джон? – спросил Маккейн с воодушевлением, как будто построил все это собственными руками. – Что скажете?

Джон посмотрел туда, откуда они приехали.

– Далековато будет до почтового ящика, а? – сказал он. – Особенно в дождливую погоду.

Маклер в ужасе вытаращил глаза, но Маккейн только засмеялся и сказал:

– Давайте заглянем внутрь.

В холле можно было играть в теннис. С масляных картин в золоченых рамах на них взирали свысока портреты умерших графов.

– Галерея предков завещана одному музею, – объяснил маклер. – Так что вы должны представить себе помещение без картин.

– С огромным удовольствием, – сказал Джон.

Коридорам не было конца. На дверных ручках лежала пыль. Столовая походила на церковь.

– Абсолютно соразмерно положению, – находил Маккейн.

– Немного мрачновато, – находил Джон.

– Один американский историк пишет, что этот замок по площади ровно в десять раз больше Белого дома в Вашингтоне, – вставил маклер и добавил: – Но я не проверял.

Маккейн веско кивал. Джон неуютно сглотнул. Они походили по замку и когда снова вышли, Маккейн отвел Джона в сторонку и тихо спросил:

– Ну? Я думаю, это достойное жилье для богатейшего человека мира.

– Замок? А не слишком ли это?

– У любой мало-мальской рок-звезды есть что-то в этом роде. Хотите, покажу вам имение Мика Джаггера? Или замок, в котором живет Джордж Харрисон?

– Но он такой… ужасно большой!

– Джон, – сказал Маккейн и строго посмотрел ему в глаза. – Вам надо научиться мыслить масштабно. Этот замок – только начало. Рассматривайте его как площадку для ежедневных упражнений.

Так Джон Сальваторе Фонтанелли, богатейший человек мира, купил английский замок пятнадцатого века с четырьмя квадратными милями имения, с просторными домами для прислуги, подсобными помещениями, садовыми домами и беседками, домом привратника и собственной капеллой. Консорциум строительных фирм взял на себя реставрационные работы, представитель ответственного архитектурного бюро раз в три дня являлся с докладом о ходе работ и для уточнения деталей. Незадолго до Рождества, как и было запланировано, Джон уже смог переехать.

Маккейн настоял на том, чтобы все было обустроено с максимальным великолепием, не считаясь ни с расходами, ни с усилиями. Нижний этаж северного крыла замка был перестроен в просторный бассейн, с джакузи, с несколькими саунами и парной, с массажными залами и зимним садом. Чтобы достойно разместить роскошные машины, которые Джон заказал по настоянию Маккейна – для начала по одному экземпляру «Роллс-Ройса», «Ягуара», «Мерседес-Бенца» и «Ламборджини», – и содержать их в ухоженном состоянии, большая часть конюшен была перестроена в гаражи и оборудована собственная автомастерская. Двести штатных сотрудников следили за домом и садом. Чтобы заняться их подбором и наймом, Джереми в Портесето передал дела Софии, а сам перебрался в Лондон. Для руководства кухней наняли увенчанного лаврами французского повара, который привел с собой всю команду – от специалиста по соусам до резчика овощей – и получил полную свободу действий и почти неограниченный бюджет для технического вооружения кухни.

В отдаленном уголке имения построили вертолетную площадку с мачтами заливающего освещения. Весной обнаружилось, что шум приземляющегося вертолета, вполне терпимый в самом замке, пугает специально импортированных павлинов, живописно разгуливающих среди цветочных клумб.

Его жизнь, как никогда раньше, разом приобрела прочные и регулярные основы. Утром он вставал в половине седьмого, принимал душ, завтракал и в половине восьмого его уже ждала машина, чтобы отвезти в офис под охраной целой толпы телохранителей, число которых, казалось, росло день ото дня. Везли его всякий раз по новому маршруту, и таким образом он хотя бы увидел Лондон, потому что остальное время он проводил с одержимым Маккейном, одна близость которого действовала как наркотик.

На здание их офиса набросились орды мастеров, инсталлируя телефонные устройства, компьютерные сети и системы контроля и безопасности, настилая полы, обновляя отопление, переоформляя стены и потолки, укладывая мрамор там, где прежде была тиковая древесина, и золото там, где раньше довольствовались нержавеющей сталью. Неожиданно Джон обнаружил себя в кабинете, по площади равном четырехкомнатной квартире, с таким панорамным видом на город, что за него впору было взимать отдельную плату. Маккейну достался симметрично расположенный кабинет в другом конце этажа, а между ними располагался огромный конференц-зал. Остаток этажа занимала приемная со множеством кожаных кресел, стеклянных столов и пышных растений, чтобы толпам посетителей уютно было ждать, когда их примут. Шесть топ-модельных секретарш восседали за стойкой из снежно-белого мрамора, чтобы радовать глаз вышеозначенных посетителей, писать письма и вести телефонные переговоры.

Дни выстраивались в недели, недели в месяцы, и дела постепенно набирали ход. Площадки перед лифтами и лестничные пролеты наполнялись людьми. Этажом ниже руководства располагался отдел персонала, а нанятые им аналитики и экономисты занимали еще три этажа. Остальное здание пока пустовало, но уже были точные планы его использования, каждый день мастера устанавливали мебель, и уже было видно, что до конца года вся башня будет вибрировать от кипучей деятельности. Это походило на то, как многотонный локомотив медленно набирает обороты, вначале едва заметно, а потом неудержимо.

Они поговорили о том, чтобы завести для Джона квартиру на промежуточное время, но у него не было желания снова разъезжать с маклерами, и было решено, что какие-то часы он может проводить и в отеле. Номер там был довольно просторный, и роскоши тоже хватало. Даже завтраки стали лучше после того, как он сделал менеджеру отеля замечание; тогда к нему каждое утро после завтрака стал являться лично шеф-повар, чтобы осведомиться о пожеланиях гостя, пока блины не стали такими мягкими, кофе таким душистым, а тосты такими хрустящими, что Джон, ложась в постель, уже предвкушал следующее утро.

Он хотел было распорядиться, чтобы ему привезли из Портесето побольше костюмов, но, вспомнив совет Маккейна мыслить масштабно, велел позвонить портным, у которых уже были его мерки, чтобы заказать весь гардероб заново. И на сей раз со сроком исполнения не шесть недель, a pronto! И, о всесильная власть денег, никому не понадобилось больше трех дней, чтобы доставить ему в отель заказанные костюмы и рубашки. Никто не обременял его счетами. Как-то все регулировалось само собой, Джон не замечал как, да и не интересовался этим.

Дни превратились в бесконечный водоворот событий, без пауз, без выходных и без праздников. Маккейн таскал его с собой на переговоры, знакомил его с планами, проектами договоров и бесконечными цифрами и выкладками, говорил ему о балансах и экономической статистике, присылал ему на подпись чеки, договоры аренды, договоры найма, договоры покупки, бланки из налоговых органов и так далее.

Когда у Джона появлялась свободная минута, он садился в своем роскошном кабинете за свой роскошный стол и читал газеты, финансовые выпуски и биржевые ведомости или какую-нибудь книгу по народному хозяйству, управлению предприятием или по экологии, рекомендованную ему Маккейном. Он мало чего во всем этом понимал, но старался, чтобы это не бросалось в глаза. Как правило, не проходило и получаса, как Маккейн просил его зайти, и Джон с удивлением наблюдал, как этот человек управляется с целой батареей телефонов одновременно, выслушивая при этом людей, пришедших с докладом, и отсылая их с дальнейшими поручениями. Когда Джон приезжал в восемь утра, Маккейн уже был на месте, и хотя тот ни словом, ни взглядом не давал ему понять, что ждет от него такой же жертвенной жизни, у Джона возникало чувство вины, когда в восемь вечера ему уже хотелось к себе в отель, а Маккейн все еще продолжал работать. Со временем он стал задумываться, уезжает ли Маккейн вообще домой.

Так дни выстраивались в недели, и время шло. Франция, невзирая на международные протесты, провела испытание атомной бомбы под атоллом Муруроа, бывшая футбольная звезда О.Дж. Симпсон был оправдан в сенсационном судебном процессе по обвинению в убийстве, а израильский премьер-министр Ицхак Рабин был застрелен во время демонстрации сторонников мира. Все чаще Лондон окутывался по утрам серым туманом, уже давно никто не подстерегал Джона Фонтанелли у выхода из отеля с микрофонами и фотовспышками, как вдруг наступил день, когда все разразилось.

* * *

– Вот они. Первые рекомендации аналитиков.

– А, – сказал Джон.

– Которые мы, – сказал Маккейн, бросив на стол пачку бумаг, – поначалу проигнорируем.

Хлопок, с которым бумаги упали на безупречную поверхность стола, отдался эхом. В этом огромном кабинете наверху было так тихо, что существование наружного мира начинало вызывать сомнения.

– И что сделаем вместо этого? – спросил Джон, чувствуя, что Маккейн ждет от него именно этого вопроса.

– Наше первое приобретение фирмы, – объяснил Маккейн, – должно стать сенсацией. Настоящим ударом молота. Чем-то таким, чем уже никто не сможет пренебречь. Наш первый удар должен пробрать весь мир до мозга костей.

Джон смотрел на рассыпанные бумаги. Просторная поверхность стола блестела в свете утреннего солнца, как черное озеро в штиль, а стопка бумаги была посреди него как скалистый остров.

– Вы хотите сказать, что мы должны купить по-настоящему крупную фирму.

– Да, конечно. Но одного этого мало. Она должна что-то символизировать. Она должна быть больше, чем просто фирма. Она должна быть институцией. И это должна быть американская фирма. Мы должны отхватить филейный кусок ведущей экономической власти, одним-единственным смелым взмахом ножа.

Джон наморщил лоб, мысленно пробегая названия фирм, которые он знал. Более или менее они все были институциями, разве нет? Казалось, сутью успешной фирмы как раз и было то, что она представляла собой институцию.

– Но вы же не хотите спросить у меня, какую фирму мы должны купить. Ведь у вас уже что-то есть на примете?

Маккейн неприметно кивнул, положив властную руку на черное, тихое озеро.

– Вы как американец какое имя связываете с понятием богатства?

– Билл Гейтс.

– Ол райт, но я имею в виду не его. Я думаю о человеке из прошлого века.

Джон задумался.

– Рокфеллер?

– Правильно. Джон Д.Рокфеллер. Вы хоть знаете, как называлась его фирма?

– Погодите-ка… Standard Oil? – Изучал это в школе? Он не мог вспомнить. В какой-то книге ему попадалось, но скорее случайно. И по телевизору что-то говорилось, несколько лет назад. – Да, правильно. Standard Oil Corporation. Это была история. У Рокфеллера была монополия на нефтяном рынке, пока правительство не издало антитрастовый закон и его концерн был разбит.

– Это народная версия. Реальная история такова: Джон Д. Рокфеллер в 1892 году в Огайо был обвинен в связи с антитрастовым законом, но ушел от решения суда, разложив Standard Oil на части и переместив фирмы в другие страны. Фирмы, которые по-прежнему контролировались его штабом. Судебный процесс заставил его создать первый международный концерн.

– Ну, хорошо. И что? Standard Oil ведь больше не существует.

– Вы думаете? Нью-Йоркская Standard Oil Company с 1966 года называется Mobil Oil. Отделения Standard Oil из Индианы, Небраски и Канзаса с 1939 года по 1948-й слились и с 1985 года называются Amoco. Отделения Stndard Oil из Калифорнии и Кентукки объединились в 1961 году и работают с 1984 года как Chevron. А самый крупный кусок бывшего холдинга, Standard Oil из Нью-Джерси, изменил свое название с 1972 года на Exxon Corporation.

Джон уставился на него и чувствовал, как его нижняя челюсть хочет стать самостоятельной.

– Вы хотите купить Exxon!

– Вот именно. Exxon по многим причинам идеальный кандидат для нанесения первого удара. Он один из пяти крупнейших предприятий мира, второй по величине энергетический концерн после Shell, действует по всему миру, представлен на всех континентах, кроме Антарктиды. И, что немаловажно, Exxon – одна из самых прибыльных фирм на этой планете.

– Exxon?.. – Джон вдруг почувствовал пульс на своей шее. – Но разве мы можем позволить себе это? То есть ведь Exxon же гигант…

Маккейн вытянул из принесенных с собой бумаг журнал и раскрыл его на определенной странице.

– Это «Форчун-500», список пятисот крупнейших промышленных компаний мира. Самая важная – предпоследняя графа, собственный капитал. 51 процент его должен принадлежать вам, чтобы вы могли контролировать фирму. – Он подвинул к нему список. – Просто посчитайте, насколько вас хватит.

Джон смотрел на список, видел названия – такие, как General Motors, IBM, Daimler-Benz, Boeing или Philip Morris. Он взял большой калькулятор, начал складывать, только миллиарды, и остановился, дойдя на первой странице до 50-го места, когда у него все еще оставалось шестьсот миллиардов.

– Да я действительно могу купить полмира, – пролепетал он.

Маккейн кивнул, как учитель, довольный ответом своего самого трудного ученика.

– И даже если вы купите полмира, – довершил он, – ваши деньги никуда не денутся. Они инвестированы. Это значит, что они только начнут по-настоящему зарабатывать. Зарабатывать те деньги, за которые мы купим и все остальное.

Это был один из тех магических моментов, которые на всю жизнь остаются в памяти ярко освещенными картинками. Джон смотрел на список фирм и колонки цифр – жалких по сравнению с чудовищным весом триллионного состояния, и в это яркое, пронзительное мгновение впервые постиг, какую власть он получил в свои руки. Только теперь он понял, что задумал Маккейн, уразумел масштаб плана и неотразимую динамику, какую они способны были развить. Их ждал неотвратимый успех. Просто потому, что не существовало на свете ничего, что могло встать у них на пути.

– Да, – прошептал он. – Это мы сможем.

– Две недели, – сказал Маккейн. – И мы будем сидеть в Техасе.

Джону пришла в голову еще одна мысль.

– Это значит, практически все крупные нефтяные концерны восходят к рокфеллеровской Standard Oil Corporation?

– Не все. Корни Shell в Нидерландах и в Англии, и у них никогда не было ничего общего со Standard Oil. Elf Aquitaine – французская, British Petroleum, как следует уже из названия, изначально британская. – Маккейн подался вперед. – Но заметили ли вы? Кое-кто уже пытался двигаться в нашем направлении. Проблема Рокфеллера состояла в том, что он появился слишком рано. В принципе он не знал, как распорядиться могуществом, каким он уже обладал. Живи он сегодня, уже никому не удалось бы разбить Standard Oil, и можно предположить, что он задумал бы тот же план, что и мы.

* * *

В тот же день Fontanelli Enterprises объявила, что намерена поглотить Exxon. Инвестированная стоимость Exxon Corporation составляла к этому времени 91 миллиард долларов, куда входил собственный капитал 40 миллиардов, поделенный на два с половиной миллиарда долей во владении шестисот тысяч зарегистрированных акционеров. Курс составлял 35 долларов, Фонтанелли предлагал 38 долларов за акцию.

Немедленно собралось правление Exxon, чтобы обсудить положение. Это был шок; экономические показатели были так хороши, что предприятие казалось неуязвимым против попыток поглощения. Никто не рассчитывал на атаку инвестора, для которого несколько миллиардов туда, несколько миллиардов сюда – не играло роли.

Правление связалось с крупнейшими акционерами, постановили выкупить самые большие пакеты акций, чтобы воспрепятствовать поглощению. Тем временем биржевой курс неудержимо лез вверх, перешагнув даже заданные 38 долларов, когда все поняли, что Fontanelli Enterprises располагает практически неограниченными средствами, и продолжал расти. Инвесторы как в лихорадке пытались влезть в число акционеров Exxon, поскольку безумный триллионер из Лондона якобы готов был заплатить любую цену.

– Идет игра на нервы, – говорили биржевые профессионалы, когда курс преодолел отметку в 60 долларов. – Если он захочет получить Exxon, он заплатит.

Лондон реагировал холодно. Курс достиг 63,22 доллара, когда по телеграфу пришло одно из тех сообщений, которые выворачивают наизнанку кишки у тех, кто понимает далеко идущие последствия произошедшего. Джон Сальваторе Фонтанелли, как стало известно в хорошо осведомленных кругах, сказал, что тогда мы купим «Shell». На следующий день были объявлены предложения о скупке акций всех остальных концернов сырой нефти.

Все, кто купил акции Exxon по безумно завышенным курсам, теперь панически пытались их сбросить. Но покупать больше никто не хотел, и курс падал камнем.

Маккейн следил за показателями Нью-Йоркской биржи по своему компьютеру в Лондоне с напряженным спокойствием бомбардира.

– Пора, – мягко сказал он своему телефонному собеседнику при курсе 32,84 доллара.

Через две недели служащие компании повсюду в мире начали день с того, что выбросили старые бланки в контейнеры для мусора, чтобы заменить их на другие – с шапкой «EXXON – A Fontanelli Corporation».

* * *

На сей раз заголовки вышли на первые страницы всех газет. Не было телевизионной компании, которая не сообщила бы о поглощении в первоочередных новостях. Тон сообщений можно было передать в двух словах: просто ужас.

Даже последним журналистам стало ясно, что означает личное состояние в триллион долларов. В бесчисленных телепередачах, круглых столах и интервью по всему глобусу обсуждалось то, что Маккейн объяснил Джону во время их самой первой встречи: одно дело, когда инвестиционный фонд или банк распоряжается сотнями миллиардов долларов, и совсем другое, когда одна-единственная персона действительно обладает этой же суммой денег.

– Разница в том, – подытожил известный лорд Питер Робурн в интервью одному из самых значительных журналистов в области мировой экономики, – что Фонтанелли в своих решениях плюет на рентабельность. Это делает его непредсказуемым. Можно даже сказать, свободным.

Такой размах свободы вызывает опасения. Министры экономики заговорили о социальной ответственности. Профсоюзные вожди задумались об опасности такой концентрации денег и влияния. Председатели правлений других крупных концернов тщились излучать уверенность и создавать впечатление, что они все держат под контролем.

Кто на очереди? – потирали руки сторонние наблюдатели. Некоторые журналы, в том числе серьезные финансовые издания, опубликовали реальные карты мира, на которых было помечено – фирменным логотипом и биржевой стоимостью, – как будет выглядеть всемирный концерн Фонтанелли.

– Они избавили наших аналитиков от половины работы, – довольно жмурился Маккейн.

Один не очень серьезный журнал подсчитал, какие страны Африки Фонтанелли мог бы купить со всеми потрохами и госсобственностью. Все прогнозы на будущее расходились. В принципе, казалось, можно было ожидать чего угодно.

* * *

На Рождество Маккейн пригласил Джона к себе и своей матери на домашний ужин.

Миссис Рут Эрнестина Маккейн, страдавшая прогрессирующим ревматизмом, скособочившись сидела в цветастом обширном кресле, но излучала непоколебимую решимость бороться с болезнью. Серо-голубые глаза смотрели проницательно, улыбчивое лицо обрамляли седые курчавые волосы поразительной густоты.

– Как вам нравится в вашем замке? – спросила она.

– Пока трудно сказать, – ответил Джон. – Я живу там всего неделю.

– Но ведь из него сделали красивое строение?

– Да, очень красивое.

– Вы должны знать, – вставил Маккейн с веселой улыбкой, – что моя мать прекрасно осведомлена обо всем, что пишет желтая пресса. Поэтому она знает ваш замок лучше, чем вы сами.

– А, – понял Джон. – Ну, это нетрудно.

Несколько номеров таких журналов лежали на столе рядом с ней. Бегло глянув на них, Джон с облегчением удостоверился, что леди Диана по-прежнему сохраняет за собой главенствующее место на обложках.

Ему странно было видеть Маккейна в домашней обстановке, расслабленным и благодушным. В офисе это была динамомашина, работающая на полных оборотах, рассыпающая искры от высокого напряжения.

Дом располагался на тихой улице спокойного предместья Лондона и казался почти неприметным среди других, куда более роскошных вилл. Для матери Маккейна, которая передвигалась с трудом, был сооружен современный стеклянный лифт, нарушивший архитектурную гармонию вестибюля, во всем прочем здесь сохранялась обстановка довоенных времен.

Еда была вкусная, но не изысканная, почти домашняя. Сервировала ужин пожилая домработница, единственная прислуга в доме, как узнал Джон, если не считать сиделки, которая приходила дважды в день, чтобы присмотреть за миссис Маккейн.

Когда Маккейн ненадолго вышел, его мать указала на акварель над камином, в простой раме из нержавеющей стали.

– Узнаете это?

– Флоренция? – спросил Джон. – Один из мостов через Арно.

– Понте-Веккио, да. – И она добавила заговорщицким тоном: – Это Малькольм.

– Неужели? – Никогда в жизни Джон не подумал бы, что Маккейн может держать в руках кисть.

– В юности он много рисовал, – рассказала миссис Маккейн. – Моего покойного мужа часто переводили по службе, знаете, и мы много переезжали. Тогда мы жили в Италии, Малькольм ходил в эту компьютерную фирму и вскоре перестал рисовать. – Ее глаза блеснули: – Только не говорите ему, что я вам об этом рассказала.

Джон смотрел на картину и не знал, что думать. Глупо было принимать это за особый знак, но вдруг? Значит, они оба рисовали, а потом перестали. Всего лишь мелкая деталь. Знак, что они должны были когда-то встретиться.

* * *

– Есть еще одно дело, которое мы постоянно откладываем на потом, – сказал однажды Маккейн, собираясь в Техас на переговоры с правлением Exxon. – Договор моего найма. Надо его наконец подписать, чтобы я представлял предприятие как его управляющий.

– Ах, да, – сказал Джон и схватился за ручку. – Конечно. Я про это совсем забыл.

– Ну, забот и без того хватало, – сказал Маккейн и достал из своей кожаной папки многостраничный договор в трех экземплярах. – Но вы же понимаете, иногда я должен подумать и о себе. Предположим, если сейчас мы не придем к согласию об условиях этого договора, это будет означать, что в течение нескольких месяцев я работал на вас бесплатно. И я окажусь на улице, а вы не будете мне должны и ломаного гроша.

Его тревога удивила Джона. Неужто британец до такой степени в нем сомневался?

– Ну, уж я думаю, мы как-нибудь договоримся, – попробовал он отшутиться и протянул руку: – Давайте сюда.

– Прочитайте как следует, прежде чем подписать. – Маккейн сел, закинул ногу на ногу и скрестил руки, приготовившись к долгому ожиданию.

Джону пришлось заставить себя прочитать одну за другой все страницы, лишь приблизительно понимая, что значила вся эта юридическая казуистика.

И лишь дойдя до параграфа, где значилось вознаграждение, он очнулся. Сумма, которая там стояла, была вполне однозначной. У Джона отвисла челюсть.

Маккейн требовал годовой зарплаты в сто миллионов долларов!

Глядя на цифру, красующуюся на бумаге как нечто само собой разумеющееся, Джон почувствовал, как в нем поднимается горячая волна. Это нахальство его разозлило, но вместе с тем он непостижимым образом чувствовал, что должен проглотить свою злость.

– А вы, м-м, не погорячились малость?

Маккейн поднял брови:

– Что вы имеете в виду?

Джон слегка приподнял лист. Он вдруг показался ему очень тяжелым.

– Я читаю параграф о зарплате, и у меня такое чувство, что вы по ошибке приписали лишний нуль.

– Нет, точно нет.

– Но сто миллионов долларов… Во всем мире нет управляющего, который зарабатывал бы хоть что-то близкое к ста миллионам в год!

– Да бросьте вы, Джон, – ответил Маккейн с налетом досады в голосе. – Сто миллионов – это проценты с вашего состояния за один-единственный день. А ведь я повышаю ваши доходы. Я легко их удвою. Это значит, что я возмещу вам мою зарплату более чем трехсоткратно. Покажите мне другого служащего на этой планете, который мог бы утверждать нечто подобное.

– Но ведь мы делаем все это не для того, чтобы огрести побольше денег, так? Я думал, мы здесь для того, чтобы выполнить задачу? Чтобы направить судьбу мира в другое русло?

Маккейн разглядывал свои ногти.

– Вы знаете, что я делаю все это не ради денег, Джон. Моя зарплата – это символ. Она показывает, что я – шеф самой крупной фирмы мира. С большим отрывом крупнейшей фирмы мира. Потому и зарплата моя должна быть самой большой в мире, с отрывом, это вы понимаете? Такие вещи не удержишь в тайне. И я не хочу держать это в тайне. Когда я буду сидеть напротив кого-то из этих ребят, которые обычно воображают о себе черт знает что, я хочу, чтобы он знал, что я зарабатываю в пятьдесят раз больше, чем он. Такова игра, Джон. Он будет это знать и чувствовать себя маленьким и сделает все, что я ему скажу.

Джон снова глянул на число. Сто миллионов долларов. Разумеется, теоретически он может не подписывать этот договор. Деньги принадлежат ему, фирма принадлежит ему, все здесь принадлежит ему – стул, на котором сидит Маккейн, бумага, на которой распечатан договор, ручка, которой он должен был поставить свою подпись. Он мог зачеркнуть число и написать другое, двадцать миллионов, например, или двадцать пять, а то и десять, что уже целая куча денег, и если Маккейн с этим не согласится, то их пути разойдутся.

Теоретически. Практически он только что купил мультинефтяную компанию, офисное здание в много миллионов, нанял людей и наподписывал договоров… Он затеял дела, с которыми одному ему не управиться. Обо всем, что касается бизнеса и экономики, у него более смутное представление, чем у Мурали, хозяина пиццерии. Он был бы не в состоянии вести дела газетного киоска, не говоря уже о предприятии, собственный капитал которого был больше, чем вместе взятый капитал трехсот следующих за ним по величине предприятий.

Он почувствовал, что ладони у него вспотели. Как будто от бумаги исходил жар. Он бросил на Маккейна взгляд, но тот сидел, отвернувшись.

Дата добавления: 2015-07-21