Глава 5 4 страница

— О нет! — вскричала маркиза. — Я уже вижу дальнейшую цепочку, ведущую не вверх, а вниз. Но так можно и пасть, а думать, что восходишь к высотам духа.

— Да, именно такому заблуждению подвержены многие люди. Они теряют ориентир и в лучшем слу­чае топчутся на месте, ну а в худшем — вы уже дога­дались, что происходит.

— Так как же быть с той энергией, которую я уже накопила? Это ведь отрицательная энергия, не правда ли?

— Да, как и Жак накопил отрицательную энер­гию тоски по своей половинке. Следует подумать о

том, как эту энергию нейтрализовать, хотя она явля­ется джинном, выпущенным из бутылки. Но, во вся­ком случае, новую не порождайте. Старайтесь быть жизнерадостными и общительными и в любых чув­ствах находите положительные моменты. Радуйтесь жизни! Что я ещё могу вам посоветовать?

Титурель в это время мирно посапывал в корзинке. — Вот у кого прекрасный характер, — сказал Мол­чун. — Дед был мудрым и справедливым, никогда не унывал и принимал жизнь такой, какая она есть, ра­дуясь каждому следующему дню. Надеюсь, что эти качества только будут усиливаться.

Шарлотта ничего не поняла из того, что сейчас наговорил Молчун, но Жак ей коротко объяснил, что этот младенец и монах находились в прошлом в кров­ном родстве и поэтому Молчун особенно заинтере­сован в судьбе ребёнка, поскольку желает отплатить деду за его заботу о нём.

— Дед не только обеспечил меня. Он дал мне гораздо больше, но я по молодости не понимал его, принимая заботу о своей душе за обычные настав­ления и критику. Маркиза, позаботьтесь о мальчи­ке. В аббатстве ему пришлось бы стать монахом, а это не его путь. У него дух бойца, и ему суждено сыграть особую роль в будущем Франции. Вместе с Гаспаром они будут неразлучны, а пока Титурель ста­нет вам сыном и заменит брата.

Шарлотта побледнела, потому что почувствовала тайный смысл слов Молчуна, но, вспомнив о том, что больше не должна думать об одиночестве, вслух сказала:

— Я счастлива, что у меня теперь появятся новые обязанности. Через два-три года дети будут воспиты­ваться вместе, строя мост в будущее. Я отказываюсь от своей тоски и постараюсь производить как можно больше энергии радости. А можно ли мне таким об­разом частично искупить содеянное?

- Да, именно так. У вас есть время, а вот у Жака его почти не осталось.

— Ничего, он тоже будет стараться и наведёт по­рядок в своей душе.

Тут Титурель проснулся и потянулся к Шарлотте. С ребёнком её что-то связывало, и она почти физи­чески ощущала близость к нему.

— Я с ним как будто одно целое, — сказала маркиза. — Жака я люблю и боготворю, но этого маль­чика я вижу впервые в жизни и не могу разобраться в своих ощущениях. Разве можно полюбить так сра­зу? Да и чувство моё не очень-то похоже на любовь. Это нечто иное.

— Маркиза, Титурель — ваша половинка. Вам по­везло, потому что такое редко случается на Земле. Тот из вас, кто духовно созреет раньше, уйдёт, что­бы больше не воплощаться, но тянуть другого в мир горний. Это и есть та помощь, которую вечно оказы­вают нам наши души или духи, если угодно. В лю­бом случае они стараются изо всех сил, чтобы по­мочь нам дойти.

Шарлотта держала на руках Титуреля, и они вме­сте действительно выглядели как нечто единое. Маль­чик просто примагнитился к ней, не издавая ни зву­ка. Жак никогда не видел Шарлотту с детьми, да и она сама держала их на руках от силы два-три раза, но эта картина его поразила. Невозможно было даже представить такой гармонии, которую являли эти два существа с разницей в возрасте в тридцать пять лет. А Молчун даже прослезился, глядя на них.

— Мадонна, — тихо проговорил он и покачал го­ловой. — Как же вам повезло.

Шарлотта целиком погрузилась в заботы о малень­ком Титуреле, и нужно сказать, что это сильно изме­нило её жизнь. Ради него и его будущего она начала принимать гостей и сама выезжать в свет, что хотя ей и не нравилось, но давало потом возможность ма­ленькому маркизу войти в привилегированное обще­ство. При ребёнке были обнаружены бумаги, кото­рые удостоверяли его дворянское происхождение и позволили маркизе усыновить его с сохранением за ним всех титулов. Шарлотте не составило труда те­перь уже на законном основании появляться с Титурелем в высшем обществе, не вызывая ни насмешек, ни таинственных разговоров за спиной.

— Как людям важны всякого рода бумаги и до­казательства, — говорил Жаку Молчун. — Ну если бы я не состряпал все эти документы, такие древние и убедительные, сколько бы пришлось претерпеть маркизе!

— Я так понимаю, что в этом вам помогали зна­ния алхимии, — ответил Жак, — но пусть это оста­нется между нами. Даже Шарлотта ничего не должна знать. А бумаги сослужили прекрасную службу и при­дали ей необычайную уверенность. Её уверенность подействовала на других — и вот, пожалуйста, Титурель — законный наследник и маркиз.

— А что сделали вы со своими землями и замками?

— Практически всё я отдал Шарлотте и часть — нескольким аббатствам. Я последовал советам графа, думаю, он знает лучше, как мне следовало распоря­диться своим имуществом, — ответил Жак.

— Теперь, когда процедура с бумагами закончена, нам нужно подумать об отъезде.

Но Шарлотта и слышать не хотела о том, что ей нужно расстаться с Молчуном и Жаком. Она согла­силась на расставание только тогда, когда Молчун дал ей обещание вернуться и заняться воспитанием Титуреля. Сама она написала несколько писем в аб­батство с просьбой отпустить Молчуна для столь бла­городного дела.

— Нас фактически воспитывал Франсуа, и мы получили от него так много, не сознавая того, что

он, вкладывая в нас сердце и душу, строил наше бу­дущее, — говорила Шарлотта. — Я даже представить не могу, что у Титуреля не будет зрелого наставника, владеющего премудростью тайной науки.

— Я же не отказываюсь, — отвечал ей Молчун. — Есть те, кто знает лучше. Если им будет угодно, то я в скором времени вернусь. Но в любом случае сове­тую вам подчиниться их решениям. Они не оставят никого своим вниманием и сделают так, как будет правильнее.

Одним из законов, преподанных когда-то Франсуа, было подчинение разумным приказам тех, кто ₄ал и видел лучше. И Шарлотта, и Жак обладали внутренним чутьём, угадывая планы таких людей, и не обращая внимания на внешние признаки. Они ни­когда не вспоминали ни о своём происхождении, ни о своём богатстве, прекрасно сознавая, что в следую­щей жизни могут быть лишены всего. Поэтому, при­ученные смотреть на приходящих глазами сердца, они и себя не ставили высоко, ощущая, что являются ча­стью целого. Это целое было многогранным, и кто-то в нём видел, а кто-то слышал лучше, кто-то был умнее, а кто-то добрее. Откуда было Шарлотте и Жаку знать, какое качество у них развито более всех ос­тальных? Не раз они убеждались в том, что всегда находился тот, кто в данном вопросе мог разобраться лучше них, но тем не менее был подчинён стоящим на более высокой ступени. Это не вызывало ни у кого протеста, а, наоборот, дисциплинировало и застав­ляло куда более скептически относиться к своему Я. В любом случае это помогало ему не раздуваться до неимоверных пределов и подчиняться совести и спра­ведливости. Поэтому Шарлотта мгновенно согласи­лась с Молчуном, надеясь на его возвращение. Жак Должен был уезжать вместе с ним, проводив до сере­дины пути, а далее свернуть в совершенно другую сторону. Его ждали в одном из древнейших замков Праги, в котором собралось изысканное общество лучших умов Европы.

Жаку доставляла истинное удовольствие беседа с Молчуном, поскольку к любым вопросам он подхо­дил с необычной стороны, освещая их как бы под другим углом зрения.

— Хотя в аббатстве у нас собраны люди очень высокого духовного развития, это ведь не значит, что
они родились такими. Процесс становления духа про­исходит в каждой жизни, и на это требуется опреде­лённое время. Какими только они не приходили в аббатство! Самовлюблённые эгоисты, изнеженные богачи, игроки, ловеласы и беспутные гуляки! И как всей братии приходилось трудиться, чтобы привести их в должный вид! Духовный потенциал огромен, но он разменян на излишества и всевозможные соблаз­ны этой жизни, и, кстати, во многом работает отри­цательная энергия прошлого. Но, как видите, мы справлялись.

— Да, это редкий случай. Я видел много монасты­рей, много сообществ, но всюду есть люди с изъяна­ми, с недостатками, с неизлеченной самостью, — го­ворил Жак.

— У нас излечивались все. Наверное потому, что нами руководили особые наставники и их уроки заключались в том, чтобы никому не делать замечаний и не читать нравоучений, а обращаться к их совести и сердцу. И это помогало. Кроме того, основным моментом был труд. У нас работают все и исправляют свой характер в деле, а не в разговорах и беседах. Мы сильно натерпелись от тех, кто, приходя к нам впервые, искал изъяны во всех братьях. Они вдруг мнили себя блюстителями порядка и стражами духовного роста. Они вдруг начинали искать соответствия или несоответствия их представлениям о духовности и бесконечно жаловались на те или иные плохие качества и недостатки братьев.

— Мне тоже трудно было сначала понять, что за­ученное в другом есть лишь отражение твоих собственных качеств. То есть я знал это теоретически, но на практике всё равно разбирал человека на со­ставные части и критиковал. И всё мне было не так: то мне казалось, что он идёт не туда, куда следует, и я умолял графа принять срочные меры по спасению его души, то я думал, что человек впал в гордыню или самообман. Мне помог Франсуа: он подговорил Шарлотту и нескольких наших друзей разыграть сцен­ку, в которой во время бурного обсуждения меня довели до крайности и заставили говорить то, что я думал. Я поддался на провокацию и произнёс речь, увлекаясь всё больше и обличая всех и вся. Они мол­чали. Прошёл час и два, а я всё не замолкал, уличая их в лицемерии, зависти, гордыне. Но поскольку никто не сказал ни единого слова, то сначала я ре­шил, что попал в самую цель и сразил всех наповал. Это придало мне уверенности в своей правоте, но когда мой пыл начал иссякать, а все продолжали со­чувственно на меня смотреть и молчать, я вдруг по­нял, что говорю о себе. Всё то, что я приписывал им, было применимо ко мне, причём в большей степени. Когда я остановился, они просто перестали обра­щать на меня внимание и продолжали прерванный разговор, как будто прошедших двух часов и не было. С тех пор я никого не сужу, а как только во мне под­нимется протест против кого-то, я мгновенно обра­щаю взгляд на себя, выискивая такое же качество в себе, и смотрю, почему это вдруг оно меня гак задело. — Ваш Франсуа был мудрым наставником, — от­ветил Молчун. — Мы использовали такие же мето­ды, и люди постепенно понимали, что их никто не будет ругать или унижать, к чему они привыкли в миру. На все их недостатки смотрели снисходитель­но, как на болезнь, которая должна неизбежно прой­ти. Им тоже становилось стыдно, как будто они являются носителями инфекции и могут заразить всех остальных, и они старались подтянуться до общего уровня.

— Удивительно и другое — то, что я не обиделся, но и в этом мне помог Франсуа. Я ведь мог оскор­биться, посчитать унижением для себя этот розыгрыш, но он мудро разъяснил мне и собственные мотивы, и возможные изъяны в моём мышлении, не дав скатиться до саможаления или самовозвеличивания.

— Да, это проявление гордыни, её различных ли­ков. Мы часто сталкивались и с таким в нашем аб­батстве. Особенно это заметно на упрямцах, кото­рые вроде бы преданы делу и жаждут служения всем сердцем. Но они сами не замечали, как искреннее желание совершенствоваться превращалось в беско­нечный поиск новых методов. Благодаря собствен­ному устремлению они улавливали свои недостатки мгновенно и, поразмыслив над ними день-другой, переходили к поиску следующих. Работа, не дове­дённая до конца, оставляла за собой хвост, который увеличивался, порождая новую ложную личность, рож­дённую гордыней от самосовершенствования. То есть, по большому счёту, они были в восторге от своих успехов и даже своих неудач, которые ясно осозна­вали. Эта ясность и давала им возможность воз­гордиться, отмахиваясь от указаний рядом идущих. «Сам знаю!» — обычный мотив таких упрямцев. Это воистину путь по острию ножа — чуть влево или вправо — порез, а то и смертельное ранение.

— Ну и как вы помогали таким? — спросил Жак.

— На самом деле с ними труднее всего, потому что на первый взгляд они и идут правильно, и служат искренне. Таким людям бессмысленно что-то объяс­нять, потому что они сами прекрасно всё видят, зна­ют свои недостатки и даже могут объяснить способы выхода из сложившейся ситуации. Всё в них правиль­но, но они не добираются до корня, до главного. По сути дела, они себя берегут, вернее, не желают сильно травмировать и причинять боль. Вот эта ма­лость им мешает. Что могли мы делать с такими? Опять-таки, ставить в ситуации, в которых они виде­ли себя как бы со стороны. Очень часто мы таких сталкивали между собой, то есть давали им одно за­дание на двоих. Вот где вылезали все их недостатки! Они начинали обвинять друг друга в том, что было свойственно им самим. Периодически мы меняли со­став пары, давая возможность отдохнуть, а потом вновь сводили их вместе. Конечно же им помогала чистота атмосферы, в которой они жили, и постепенно они вырывали гордыню с корнем. Я сам таким был, да и вы, Жак, по-моему, тоже. Но нам повезло в том, что мы оба были исправлены в молодости. С возрастом это сложнее, потому что гордыня усиливается, обра­зуя большую корневую систему. Но нет ничего, что невозможно было бы изменить при желании.

Впереди замелькали огни всевозможных цветов, при­обретая очень насыщенный оттенок.

— Что это? — спросил Один, обращаясь к рядом стоящим рыцарям. Никто ничего не видел, но, однако, они теснее сомкнули ряды.

— Я вижу, — вдруг произнёс один из рыцарей, на­прягшийся всем своим существом. — Сюда движется поток хаотического огня, несущий глыбы размером с маленькие планеты.

Огонь надвигался с неумолимой быстротой.

— Нас мало, но больше никого в дозоре нет, — сказал Фаль. — Сомкните щиты и зовите помощь.
Мы должны удержать огонь любым способом. Помни­те, дело не в том, что мы можем погибнуть, герои­чески сражаясь и жертвуя собой. Дело — в победе. Мы можем только побеждать. Образуйте двойной круг.

Его последние слова утонули в огненной лавине, обру­шившейся со всей мощью на маленький дозорный отряд, вышедший к границе Солнечной системы. На них летели обломки планет, астероиды и метеориты, в огненном смерче пытаясь увлечь рыцарей в хаос вращения, но они стояли, изнемогая под бурным натиском, удерживая огонь и принимая удары, которые по силам было выдержать только гигантской планете. Пот градом струился по их телам, и изорванные в клочья доспехи падали к ногам намертво стоящих воинов. И вдруг в середине кольца возник могучий рыцарь, исполненный великого Света, и весь отряд почувствовал мгновенное облегчение, потому что огненному смерчу была противопоставлена грозная сила Света, отводящая хаотические потоки. Рыцари заметили, что повсюду замелькали огни дозорных колец с возвышающимися в центре огромными фигурами Учи­телей, ставящих заслон смертельным лавинам.

— Как душно, — сказал Жак. — гроза надвигает­ся, нам следует укрыться.

— О, Жак, если бы вы могли видеть, какая буря только что миновала, — тихо произнёс Молчун.

— Я опять увлёкся и что-то не заметил? — спро­сил Жак.

— Главное, что дух ваш заметил и выстоял до кон­ца, спасая нашу планету. А то, что здесь начнётся гроза, так это немудрено, нужно же как-то атмосфе­ре разрядиться.

Они поспешили к лесу, где среди деревьев видне­лась хижина. С первыми каплями дождя они уже были внутри лачуги, наполовину вросшей в землю. Мало бы кто вообще заметил её, если бы не Молчун, вер­нее, его способности, уловившие флюиды человека из этой части леса. Крыша хижины едва возвыша­лась над землёй, образуя холмик. Внутри сидела ста­руха, очень напоминавшая бабу-ягу, вся в окруже­нии веток, листьев, пучков трав и всевозможных пло­шек. Посредине горел костёр, над которым в котле кипело какое-то варево.

— Принесла нелёгкая, — проворчала старуха, од­нако пригласила путников присесть. Искоса погля­дывая на них, она бормотала какие-то заклинания, не вступая в разговор.

— Мелинда, ты ли это? — вдруг спросил Молчун.

Старуха вскинула на него глаза, её брови поползли вверх, и на лице появилось подобие улыбки. Что по­разило Жака, так это её глаза, которые вдруг стали ясными и даже красивыми. Жак почувствовал, что за всем обликом старухи кроется тайна, которую она скрывала и своей внешней уродливостью, и непри­ветливостью, и откровенным следованием колдовству. Мелинда засуетилась, откуда-то притащила еду и присела у ног Молчуна, который гладил её по пле­чам. Старуха ничего не говорила, но на глазах преоб­ражалась из бабы-яги в добрую и милую старушку.

— Мелинда воспитывала меня, — сказал Мол­чун. — У неё неудачно сложилась жизнь, и в пят­надцать лет она родила девочку, которая вскоре умерла, а тут появился на свет я, и дед привёл Мелинду

нам, чтобы она кормила меня. Двенадцать лет она прожила в нашем замке, пока однажды не исчезла с каким-то высокородным господином. Она всегда была склонна к знахарству, заговорам, снабжая своим зельем всех нуждающихся в её услугах. Дед за­прещал ей этим заниматься, объясняя, что она не улучшает, а только ухудшает свою жизнь и наносит вред душе. Я помню, как однажды слышал его сло­ва: «Рано, Мелинда, рано! Поживи в чистоте трид­цать лет, а потом ты сможешь всё исправить». А Мелинда плакала и говорила, что не желает губить свою молодость. «При чём здесь молодость? Ты губишь воплощение!» Но Мелинда не хотела вникать в его объяснения и, видно, думала только о том, как бы извлечь выгоду из своей молодости и красоты. На­сколько я теперь вижу, у Мелинды был дар, кото­рый и теперь при ней, но, видно, она, как и я, на бедствовалась с ним и прикрывается колдовством, чтобы её все боялись.

Мелинда молчала. Видно было, что она счастлива и душа её отдыхает. Она подливала Жаку и Молчуну разбавленного вина, а сама всё пристальней вгляды­валась в Жака.

— Царица, — вдруг произнесла она, — не оставь, матушка, милостью своей верную рабу твою.

— Ты что, Мелинда, — вскричал Молчун, — рех­нулась?!

Но Мелинда, не обращая на него никакого вни­мания, продолжала разговор с Жаком.

— Ты же знаешь, как я люблю тебя, да и ты лю­бишь свою Катеньку. Позволь уехать, я ведь за госу­дарство радею. Мне эти французы все секреты свои откроют, и наша академия лучшей в Европе станет.

— Мелинда, прошу тебя, перестань, — тряс её за плечи Молчун. — Не нужно о будущем, ты ещё и сейчас послужить миру можешь не зельем, а реаль­ной помощью.

Мелинда вернулась из грёз и внимательно слуша­ла Молчуна, но теперь уже прижимаясь к ногам его.

— Ты ещё можешь деду моему отплатить за его доброе сердце и помощь тебе. Хочешь?

— Конечно, — вдруг сказала Мелинда. — Лучше сейчас долги отдавать, чем копить их. Потом време­ни на это не будет, ведь сделать-то сколько предсто­ит. Мне науку целого государства поднимать. А что, он жив?

— Да, только ему около года. Сестра Жака его усыновила, и Титурель живёт в поместье маркизы. Я напишу ей, и она за тобой пришлёт. Поедешь? — спросил Молчун.

— Поеду, — ответила Мелинда. — Я за ним ещё ровно двенадцать лет присмотрю.

— Ну и ладно. Гроза прошла, мы поедем, — ска­зал монах.

— Нет, сегодня вас опасность подстерегает. Ос­таньтесь здесь переночевать. Я собак спущу, и они
никого близко не подпустят. Утром поедете до раз­вилки дорог. Потом ты налево, а царица — направо.

Молчун пожал плечами, соглашаясь с Мелиндой. и они все придвинулись поближе к огню.

Глава 3

Эхо от стука копыт билось о стены домов и уно­силось вглубь узких улочек, мощённых камнем.

«Какой древний город, — думал Жак, всматрива­ясь в строения причудливых и гордых очертаний. — Здесь столько шпилей, и всё тянется в небо».

Он представлял себе, как в совершенно другом обличий пробирается по безмолвным ночным ули­цам и тихонько стучит в невидимую дверь, скрытую в листьях дикого винограда.

«Этот город наполнен тайной, — подумал Жак. — Я могу себя представить в нём только окружённым мистикой и чем-то непознанным».

«Тебе не нужно ничего представлять, — послы­шался Жаку голос графа. — Ты жил здесь и можешь легко вспомнить прошлое, если немного напряжёшь­ся. Сверни направо в конце улицы, мой друг, тебя ждут там».

Жак последовал своим внутренним ощущениям и через пару минут оказался перед дверью, которая толь­ко что привиделась ему в мечтаниях.

— Я позабочусь о лошади, сеньор, а вы входите внутрь, — сказал подошедший слуга.

Жак ступил за дверь и оказался в огромной ком­нате, заставленной диковинными предметами. Здесь всё дышало Востоком: бесчисленные вазы и сосуды, стоявшие на замысловатых столиках, диваны с гру­дами подушек, причудливой формы лампы, как по­казалось Жаку, прикрывавшие свечи. Он подошёл

поближе к светильнику, пытаясь понять его устрой­ство, но не нашёл свечи внутри.

— Её там нет, — раздался голос, и Жак, обернув­шись, увидел человека в восточной одежде. Он был
очень высокого роста, и многочисленные халаты при­давали ему ещё более величественный вид. — Меня
зовут Моруа, и я приехал сюда по крайне важным и неотложным делам. Вы только что рассматривали све­тильник и не могли понять, каким образом он го­рит. Это древний секрет, известный на Востоке.
Когда вскрывали гробницы тысячелетней давности, то поражались свету, горящему внутри и, казалось бы, не имевшему источника. На самом деле всё очень про­сто, и нужно использовать не вещество, которое, сго­рая, даёт свет и тепло, а энергию пространства. Но человечество склонно искать помощь во внешнем, не стремясь проникнуть вглубь мира. Оно скорее бу­дет уничтожать природу, используя её как сырьё для получения еды, света, тепла и всевозможных вещей, чем пытаться воспользоваться свойствами материи, имеющейся в неограниченном количестве вокруг.

Жак слушал Моруа, но одновременно уносился в иной мир, где в окружении воинов внимал голосу Учителя.

— Вы проявили то мужество, на которое мы и рас­считывали, принимая рыцарей в ряды воинов Христо­вых. Только так нужно стоять, защищая человечество от бури, которая пытается смести всё живое на сво­ём пути. Вы думали не о подвиге и не о геройской гибе­ли, потому что она не спасла бы планету. Вы муже­ственно сносили удары, которые были вам едва по силе, и думали о жизни, которую вам нужно было сохранить во что бы то ни стало, потому что только так будет спасено человечество.

Фигура Учителя светилась и возвышалась над ры­царями, сидевшими в тесном кругу вокруг стола.

— Возблагодарим Единого Сущего за Любовь, нис­посланную нам, и за помощь, оказываемую нам всегда, на всех дорогах наших странствий.

Приложив левую руку к сердцу, рыцари сомкнули правые руки в пожатии в центре стола.

По телу Жака разливалось тепло, и сердце его ста­новилось огромным, едва сдерживая усиливающееся биение.

— Присядьте и выпейте этот напиток, — услышал он голос Моруа, который подвинул к нему бокал с
розовой жидкостью.

Жак залпом осушил его, пытаясь потушить начи­нающий разгораться внутри огонь. Напиток действительно помог ему, и он уже спокойно внимал мело­дичному голосу восточного гостя, который почти усыплял Жака своими мягкими вибрациями.

— Вас пригласили на совет. Сюда же, в Вальдштейнский замок, прибудут многие рыцари со всех концов земли. Не удивляйтесь столь многочислен­ному собранию. Оно происходит всегда один раз в сто лет, но не всегда на нём присутствуют люди в плотном теле. Поэтому вы можете увидеть и двад­цать, и сто человек, но ни то, ни другое не будет являться истинным числом присутствующих гостей.

— Пусть войдут, — вдруг сказал Моруа слуге, по­явившемуся в дверях.

Двое новых посетителей были явно братом и се­строй.

— Я рад, что вы встретились здесь, — продолжал восточный гость, — потому что вам предстоят вели­кие дела в следующем воплощении. Конечно же не в этом облике и не в этой стране вам предстоит встре­титься, да и вряд ли вы вспомните о сегодняшнем днне через пятьдесят лет, но знайте, что в духе вы месте, и старайтесь единство высших миров нести а Землю.

Жак, Сегильда и Ромулд сразу почувствовали сим­патию друг к другу. Они были примерно одного уров­ня развития.

«Интересно, как они ощущают мир и как они вос­питывались?» — подумал Жак.

— Вы даже и предположить не можете, сколько пришлось им испытать, — сказал Моруа, — но ду­маю, что завтра они вам сами обо всём расскажут. А сейчас я хочу посвятить вас в некоторые наши тай­ны. Вы не впервые присутствуете на таком совете, и в прошлых веках неоднократно принимали в них уча­стие. Мы собираем всё передовое человечество, то, которое ушло далеко вперёд в своей эволюции, для того, чтобы дать импульс к развитию науки, искусст­ва, техники, общественного устройства и управления государствами. Сюда приглашены люди, занимающие совершенно разное положение в обществе — от ко­ролей до простых ремесленников. Но вы сами знае­те, что дело не в их внешних данных, а в их духе, поэтому не будет ни большого приёма, ни парада нарядов. Никто не может знать даже количество гос­тей, за исключением тех, кто обладает уникальным даром ясновидения и находится на высочайшей сту­пени духовного развития. Поэтому я обращаюсь ко всем присутствующим: будьте терпеливы, терпимы друг к другу и помните о высоком доверии, вам оказанном.

Голос Моруа не стал громче, но он усилил свою мощь, и по телу Жака побежали крупные мурашки.

— У меня такое ощущение, что мы здесь не одни, — шепнула Сегильда.

— Ты что?! — шепнул ей в ответ Ромулд. — Ты не видишь всех остальных?! А вы сколько человек здесь видите?

Ромулд обернулся к Жаку.

— Вас двое и ещё двое вошли и стоят у дверей.

— У каких дверей? — спросила Сегильда.

— Здесь же один вход, — ответил Жак.

— Я вижу, по меньшей мере, пять дверей, и у каж­дой стоят по двое или трое людей, — сказал Ромулд.

Моруа с улыбкой обратился ко всем:

— Не удивляйтесь, я предупреждал всех в самом начале, что никто не сможет сказать об истинном
количестве гостей, поскольку у всех разный уровень развития, достигнутый в этом воплощении. Наше
первое знакомство состоялось, и вы знаете о цели совета. Завтра продолжим беседу в замке, а вам, —
Моруа обернулся к молодым людям, — я советую познакомиться поближе.

Хотя всем отвели по комнате и пригласили отдох­нуть, никто не хотел идти спать.

— Давайте прогуляемся, — предложил Ромулд. — Я хорошо знаю город. Мы спустимся к реке и поси­дим у воды.

Жак и Сегильда согласились.

Они развели костёр и просидели на берегу до рас­света, с удовольствием выслушивая необычайные истории их жизни.

Сегильда и Ромулд были детьми восточного сул­тана от скандинавской наложницы. От матери они унаследовали светлые волосы и стать, и только чёр­ные глаза выдавали принадлежность к Востоку. Дети выделялись своей внешностью среди всех ос­тальных, и султан любил, чтобы они находились в зале приёмов, украшенные с подобающей им пыш­ностью. Их обучали езде верхом и владению саблей и кинжалом, и, несмотря на законы, царившие во двор­це, маленькой Сегильде позволялось делать то же, что и брату. В шесть лет они были прекрасными на­ездниками и выезжали на охоту в сопровождении воинов. Однажды, во время одного из таких выездов. Сегильда, помчавшись за подстреленной уткой, про­пала, и сколько её ни искали, нигде не смогли найти. Не было уголка, в который бы не заглянули воины султана, но Сегильда как будто испарилась. Отец был безутешен. Через месяц какой-то нищий доставил во дворец бумагу. Ни один гонец не решился бы на та­кой шаг, поскольку был бы пытаем и казнён, но бро­дяга объяснил, что ему только что сунули красивый свиток в руки на базаре, даже не сказав ни слова. Он испугался такой красоты и немедленно попытал­ся отдать его воину, который и привёл нищего во дворец. К удивлению многих, бродягу не казнили, а даже одарили, отпустив очень быстро. Но султан был в ярости. От него требовали в обмен на Сегильду ка­кой-то камень, хранящийся во дворце. Никто из окружавших султана людей о камне ничего не знал, но он сам, забрав мать Сегильды, вышел в море, и два дня провёл на корабле в беседе с ней. Мать детей была царской крови, похищенная во время одного из набегов султана на северные земли. Она хранила удивительный камень в небольшой коробочке, кото­рая висела у неё на шее. Когда сё доставили во дво­рец и султан вышел посмотреть на привезённых женщин, рука его, потянувшаяся к висевшему на шее Марии медальону, дёрнулась, будто от ожога. Это заметил один из советников султана, и он, по­дойдя поближе, что-то прошептал ему на ухо. Марии разрешили оставить всё, что было на ней, при себе, но позже с ней долго беседовал мудрый старец, кото­рый вскоре исчез из дворца. Мария осталась в гаре­ме, камень же хранился у султана, и никто не знал об этом, кроме троих посвященных в тайну.

Султану же было известно только одно: этот ка­мень поможет ему впоследствии стать могуществен­ным властелином огромной империи, шахом много­численных земель. Отдать его в обмен на Сегильду он не мог, но он также понимал, что, бросив дочь в беде, он не обретёт ожидаемого могущества. Им была задумана ловкая игра, в которой предстояло сыграть свою роль и Марии. Камень оставался в руках султана и хранил силу только оттого, что султан и Мария не разлучались, да ещё имели детей, которых отец обожал. Любовь удерживала готовый распасться круг и давала султану возможность надеяться на лучшее будущее.

Дата добавления: 2015-07-25