Канетти Э. Масса и власть 30 страница

История основана на целой последовательности заблуждений. Притворяясь существом, которым он на самом деле не является, человек старается ввести в заблуждение дру-Превращение 399

гие существа. Действие развивается благодаря тому, что притворство вызывает не те последствия, на которые рассчитано. И только человек применяет притворство сознательно. Он сам притворяется другим существом, как охотник, или же он маскирует другое существо, как мойщик - своего осла. Животное здесь оказывается всего лишь пассивной жертвой притворства. Здесь налицо полное отделение человека от животного. Легендарные времена, когда их было не отделить друг от друга, когда люди вели себя как животные, а животные говорили как люди, - эти времена миновали. Человек уже научился - именно благодаря своему мифологическому опыту бывания животным - использовать любое животное для своих человеческих надобностей. Превращения у него стали притворством. Одевая на себя разные маски и кожи, он сохраняет ясное сознание своих целей, остается самим собой и господином животных. Кого он не может себе подчинить, перед тем благоговеет, как перед тигром. Но и к нему некоторые, особенно храбрые, умеют подобраться, используя притворство, и, возможно, охотнику удалось бы, благодаря своей хитрости, убить настоящего тигра.

Удивительно, как в столь короткой истории выразилось так много важных связей и отношений. И не в последнюю очередь важно, что она начинается с мойщика: он имеет дело с платьями - последними, можно сказать, неодушевленными представителями тех шкур, возложение которых в мифах способствовало превращениям. Тигровая шкура, которую он использовал для своего обмана, как бы одушевляет безвредное белье, с которым ему обычно приходится иметь дело.

Притворство - это ограниченный род превращения, единственный, что доступен властителям вплоть до наших дней. Дальше властитель превращаться не может. Он остается самим собой, поскольку осознает свою враждебную внутреннюю сущность. Ему доступны лишь те превращения, что не затрагивают его внутреннее ядро, его подлинную сущность. Он может счесть выгодным иногда замаскировать ужас, внушаемый его подлинной сущностью. Для этого он пользуется разными масками. Но они надеваются лишь на время и не могут ни на йоту изменить его внутреннего облика, совпадающего с его природой.

400 Элиас Канетти

Фигура и маска

Фигура - это конечный продукт превращения. Дальнейшего превращения она уже не допускает. Фигура ограничена и ясна во всех своих чертах. Она не природна, а является человеческим созданием. Это спасение из бесконечного потока превращений. Фигуру не следует путать с тем, что современная наука обозначает понятиями вид или род.

Ближе всего ее сущность можно постичь, размышляя о фигурах богов древних религий. Стоит рассмотреть с этой точки зрения некоторых египетских богов. Богиня Шехмет - женщина с головой львицы, Анубис - мужчина с головой шакала. Тот - мужчина с головой ибиса. У богини Хатор голова коровы. У Гора голова сокола. Эти фигуры в их законченной и неизменной двойственной человеко-животной форме тысячелетиями властвовали в религиозных представлениях египтян. В этой форме они запечатлевались, таковым им возносились молитвы. Удивительно их постоянство. Но задолго до того, как возникли системы божеств такого рода, двойственные человеко-животные создания встречались у многочисленных народов, никак друг с другом не связанных.

Мифические предки австралийцев - это люди и животные одновременно, иногда - люди и растения. Эти фигуры называются тотемами. Есть тотем кенгуру, тотем опоссум, тотем эму. Для них характерно, что это животные и одновременно люди, они ведут себя и как люди и как животные и являются предками обоих.

Как понять эти изначальные фигуры? Что они выражают? Надо не забывать, что это представители мифических первовремен, когда превращение было универсальным даром всех существ и происходило безостановочно. Текучесть тогдашнего мира я уже отмечал неоднократно. Человек мог превращаться во что угодно и умел превращать других. Из этого общего потока поднимались отдельные фигуры, представляющие собой фиксированный результат отдельных превращений. Фигура, которую, так сказать, удерживают, которая воплотилась в традицию, определяющую жизнь, которая постоянно изображается и становится предметом рассказов, - это не есть то, что мы сегодня называем видом животных, не кенгуру и не эму, а двойственное существо:

Превращение 401

кенгуру, проникнутое человеком, человек, по желанию превращающийся в эму.

Процесс превращения оказывается, таким образом, древнейшей фигурой. Из многообразия возможных бесчисленных и бесконечных превращений вычленяется одно и закрепляется в фигуре. Сам процесс превращения, один из таких процессов, закрепляется и потому наполняется особой ценностью по сравнению с другими процессами, которые при этом исключаются. Такая двойная фигура, закрепившая и сохранившая в себе превращение человека в кенгуру и кенгуру в человека и оставшаяся навсегда себе тождественной, и есть первая и древнейшая фигура, их источник.

Можно сказать, что это свободная фигура. Оба ее аспекта равноценны, один не прячется за другим, один не подчинен другому. Она восходит к первобытным временам, но в богатстве своих смысловых воздействий всегда современна. К ней имеется подход: излагая относящиеся к ней мифы, человек как бы соучаствует в ней.

Для нас важно добиться ясности в отношении этого древнейшего вида фигур. Важно понять, что такая фигура начинается со сложного, а вовсе не с простого, и в противоположность тому, что мы сегодня понимаем под фигурой, выражает процесс превращения одновременно с его результатом.

Маска отличается от всех остальных конечных состояний превращения своей неподвижностью. На место вечного движения мимической игры выступает ее прямая противоположность - неподвижность и застылость. В игре мимики воплощена беспрестанная способность человека к превращениям. Человеческая мимика богаче, чем мимика любого другого существа, человеческая жизнь богаче любой другой в смысле превращений. Если бы удалось внимательно понаблюдать за побуждениями и настроениями, скользящими по человеческому лицу, как много зачатков превращения удалось бы поймать и обособить!

Обычай не везде одинаково оценивает свободную игру лица. В некоторых цивилизациях свобода мимики существенно ограничена. Считается неподобающим сразу демонстрировать радость или боль, их надо замкнуть в себе так, чтобы ничто не отразилось на лице. Никто не имеет права проникать в другого. Человек должен иметь силу быть самим себой, тождественным самому себе. Одно от другого неотрывно. Ибо именно воздей-402 Элиас Канетти

ствие одного человека на другого побуждает эти бесчисленные мимолетные превращения. Они выражаются в мимике и жестикуляции; там, где последние предосудительны, превращение затруднено и в конечном счете парализовано.

Уяснив природу застылости таких неестественных, "стоических" натур, легко понять сущность маски вообще: она есть конечное состояние. Постоянный поток неясных, всегда незаконченных превращений, чудесным выражением которых является естественное человеческое лицо, в маске застывает, находит завершение. Когда маска налицо, нет уже ничего, что начиналось бы, что было бы еще неоформленным бессознательным импульсом к превращению. Маска ясна, она выражает нечто вполне определенное, не больше и не меньше. Маска застыла - это определенность, которая не меняется.

Правда, под этой маской может находиться другая. Ничто не мешает исполнителю носить под одной маской другую. Двойные маски известны многим народам: человек снимает одну маску, под ней является другая. Но и это всего лишь маска, другое конечное состояние. Переход от одной маски к другой скачкообразен. Все возможные посредующие звенья исключены; нет смягчающих переходов, которые можно наблюдать в человеческом лице. Новое, другое является внезапно. Оно так же ясно и так же неподвижно, как то, что было раньше. От маски к маске возможно любое изменение, но только путем скачка к другому столь же концентрированному состоянию.

Маска воздействует в основном вовне. Она создает фигуру. Она неприкосновенна и устанавливает дистанцию между собой и зрителем. Например, в танце она может приблизиться к зрителю. Но он сам должен оставаться там, где находится. Застылость форм выливается и в застылость дистанции, в ее неизменности - чары маски.

Ибо сразу за маской начинается тайна. В полноценных, логически завершенных ситуациях, о которых мы здесь и говорим, то есть когда маска воспринимается всерьез, человеку не положено знать, что за ней находится. Она выражает многое, но еще больше скрывает. Она кладет собой разделительную черту: пряча опасность, природу которой человек не должен знать и с которой нельзя свести знакомство, она приближается к нему вплотную, но даже в этой близости остается совершенно чуждой. Она угрожает сгущающейся за нею

Превращение 403

тайной. Поскольку в ее чертах ничего не прочитывается, как прочитывалось бы в человеческом лице, человек гадает и пугается скрытой за нею неизвестности.

При этом в визуальной сфере происходит то, с чем каждый знаком по сфере акустической. Предположим, человек прибывает в страну с незнакомым языком. Люди вокруг пытаются с ним заговорить. Чем меньше он понимает, тем больше старается угадать. При этом многое из того, что он слышит, звучит для него враждебно и недоброжелательно. Но он просто не может поверить, испытывая облегчение и даже немножко разочарование, когда слышит все это в переводе на знакомый ему язык. Как все это безвредно и безопасно! Каждый совершенно незнакомый язык представляет собой акустическую маску, став понятным, он превращается в узнаваемое, а вскоре и в хорошо знакомое лицо.

Маска, следовательно, - это то, что не превращается, что пребывает неизменным и длящимся в изменчивой игре превращений. Она воздействует, по сути дела, тем, что скрывает прячущееся за нею. Маска полноценна, когда перед нами только она, а то, что за нею, совершенно непознаваемо. Чем определеннее она сама, тем непостижимее то, что за нею. Никто не знает, что из-за нее вдруг может вырваться. Это напряжение между определенностью маски и тайной за нею может достигать страшной силы. В этом причина ее угрожающего воздействия. "Я именно то, что ты видишь", - как бы говорит маска. - "А то, чего ты боишься, - оно за мною". Она очаровывает и одновременно заставляет сохранять дистанцию. Никто не смеет к ней притронуться. Если ее сорвал кто-то, не имеющий на это права, ему полагается смертная казнь. Во время своей активности она священна, неприкосновенна и неуязвима. Известное в маске, ее ясность заряжены неизвестностью. Ее власть в том и заключается, что, хорошо ее зная, не знаешь, что таится за нею. Ее знаешь только снаружи или, так сказать, спереди.

Если в определенных церемониях маска ведет себя именно так, как от нее ожидается, как к этому привыкли, она даже может действовать умиротворяюще. Ибо она оказывается между зрителем и спрятанной за нею опасностью. Так что, если с ней обращаться правильно, она поможет избежать опасностей. Она может собирать опасное и хранить его в себе. Она будет выплескивать его лишь в той мере, в какой это соответствует ее

404 Элиас Канетти

образу. Установив с нею контакт, можно выработать способ поведения по отношению к ней. Она представляет собой фигуру с характерными формами поведения. Если их изучить и понять, если знать и соблюдать дистанцию, она сама предохранит от опасностей, в ней заключенных.

О воздействии маски, ставшей фигурой, можно говорить очень много; с нее начинается, в ней продолжается и завершается драма. Однако речь здесь идет только о самой маске. Нужно также знать, что она представляет собой с другой стороны, ибо она влияет не только вовне, на тех, кто не знает, что в ней таится: ее носят скрывающиеся за ней люди.

Эти люди отлично знают, что они собой представляют. Но их задача заключается в том, чтобы играть маску, оставаясь при этом в некоторых границах, а именно в тех, что предписаны маской.

Маска надета, она есть внешнее. Как материальный предмет она четко отграничена от того, кто ее носит. Он воспринимает ее как нечто чуждое и никогда не примет за часть собственного тела. Она ему мешает, давит. Разыгрывая маску, он все время раздвоен, он - это и он сам, и она. Чем чаще он ее носит, чем лучше ее знает, тем больше, пока он играет, переливается от него в фигуру маски. Но, несмотря ни на что, оставшаяся часть его личности отделена от маски; это часть, которая боится разоблачения, которая знает, что внушает страх, не будучи сама по себе страшной. Страх, который он внушает находящимся снаружи, должен воздействовать и на него, находящегося внутри, но, как можно догадываться, воздействовать иначе. Они боятся того, чего не знают, он боится, что маска будет сорвана. Именно этот страх не позволяет ему слиться с маской целиком. Его превращение может заходить очень далеко, но никогда не будет полным. Маска, которую иначе можно было бы сбросить, - это беспокоящая граница превращения. Он должен следить, чтобы она не потерялась. Ей нельзя упасть, нельзя открыться, каждый раз он полон забот о ее судьбе, так что маска остается вне его превращения как орудие или инструмент, которым он должен владеть. Как нормальный, обыденный человек он оперирует ею, как исполнитель он в то же время превращается в нее. Он, следовательно, двойствен и должен оставаться таковым все время, пока длится представление.

Превращение 405

Обратное превращение

Правитель, которому ясны его собственные враждебные намерения, не может своим притворством обмануть всех. Есть люди, которые обладают такой же властью, как и он, таковы же, каков он сам, не признают его и считают конкурентом. По отношению к ним он всегда держит ухо востро - они опасны. Он ждет удобного случая, чтобы "сорвать с них маску". Тогда сразу обнаружатся их подлинные намерения, хорошо ему знакомые по себе самому. Когда маска сорвана, они сразу становятся безвредными. На первый раз он может, если, конечно, это отвечает его целям, оставить их в живых. Но он проследит, чтобы больше не было никакого притворства, и будет держать их всегда на виду в их подлинном обличье.

Для него невыносимы превращения, совершаемые не им. Он может возносить нужных людей на высокие посты. Но эти социальные превращения будут точно определенными, ограниченными и полностью под его контролем. Возвышение или, наоборот, понижение осуществляет он, никто не может предпринять его по собственному почину.

Властитель ведет нескончаемую борьбу против спонтанных и неконтролируемых превращений. Срывание масок - средство, используемое в этой борьбе, - полярно противоположно превращению, и его можно считать обратным превращением. Процесс этот уже знаком читателю. Менелай осуществил его в отношении морского старца Протея, не испугавшись образов, которые тот принимал, схватив и держа его, пока тот не вернулся к своему настоящему обличью.

Главная характеристика обратного превращения состоит в том, что результат его всегда заранее известен. Оно начинается с ужасающей уверенностью, с презрением ко всем возможным превращениям противника как лживым и жалким уловкам. Обратные превращения могут производиться однократно, как это было с Менелаем, возобладавшим над мудростью Протея. Но они могут производиться часто и в конце концов превратиться в страсть.

Учащение обратных превращений ведет к обеднению мира. Богатство его форм ничего не значит, наоборот, всякое многообразие подозрительно. Все листья одинаково сухи и пыльны, все лучи меркнут во тьме враждебности.

406 Элиас Канетти

В душевной болезни, которая состоит в столь тесном родстве с властью, что их можно назвать близнецами, обратное превращение представляет собой род тирании. Для паранойи характерны два признака. Один из них психиатры именуют диссимуляцией. Это не что иное как притворство, и как раз в том смысле, в каком это слово здесь употребляется. Параноики могут притворяться так хорошо, что о многих из них просто невозможно догадаться, как далеко зашла их паранойя. Другой признак - это постоянное разоблачение врагов. Враги повсюду, они притворяются друзьями или совершенно безвредными существами, но параноик, обладающий даром проницательности, знает, что скрывается у них внутри. Он срывает с них маски, и оказывается, что вокруг все время один и тот же враг. Параноик как никто другой предается обратным превращениям, доказывая тем самым, что он есть закостеневший властитель. Место, которое он, по его собственному мнению, занимает, значимость, которой он наделяет себя, - все это в глазах других, разумеется, чистая фикция; он же, несмотря ни на что, будет их отстаивать, беспрерывно прибегая к помощи двоякого орудия - притворства и разоблачения.

Более точно и конкретно описать обратное превращение можно только в связи с конкретными индивидуальными случаями паранойи. Это будет сделано в последней главе, посвященной случаю Шребера.

Запреты на превращение

Запрет на превращение - это социальное и религиозное явление огромной важности. Вряд ли оно было когда-нибудь серьезно проанализировано, а тем более понято. Рассмотрим его в самом первом приближении.

В тотемных церемониях аранда имеют право принимать участие только члены клана тотема. Превращение в двойную фигуру предка из мифических времен - это привилегия, доступная лишь избранным. Никто не может воспользоваться превращением, не имея на то права: его берегут, как драгоценнейшее достояние, как берегут слова и мелодии сопровождающих его священных песнопений. Именно точность деталей, составляющих эту двойную фигуру, ее определен-Превращение 407

ность и ограниченность облегчают дело охраны. Запрет на приобщение к ней всеми строго соблюдается, для приобщения требуется полная религиозная санкция. Только после долгих и трудных инициаций молодой человек входит в группу тех, кому при определенных обстоятельствах дозволено превращение. Женщинам и детям оно безусловно и строго запрещено. Для инициированных из кланов других тотемов запрет иногда снимается в знак особого уважения. Но это особые случаи, после них запрет соблюдается так же строго, как и перед ними.

В христианстве, сколь ни велики различия между ним и верованиями аранда, тоже имеется запретная фигура - дьявол. Его опасность возвещается на все лады, в сотнях рассказов-предостережений объясняется, к чему может привести сговор с дьяволом, детально живописуются вечные муки душ в аду. Крайне высока интенсивность этого запрета, особенно там, где люди понуждаются действовать ему вопреки. Хорошо известны истории одержимых, поступками которых управлял сам дьявол или множество дьяволов. Имеется много рассказов таких людей, знаменитейший из которых принадлежит аббатисе Жанне Анжийской из монастыря урсулинок в Лудене и отцу Сюрену, изгонявшему из нее дьявола до тех пор, пока тот не переселился в него самого. Здесь дьявол вселился в людей, специально посвятившим себя богу. Им гораздо строже, чем простым людям, запрещено сближение с дьяволом, не говоря уж о превращении в него. Но запретное превращение поглотило их целиком. Вряд ли мы ошибемся, если свяжем силу превращения с силой запрета, которому оно подлежит.

Сексуальный аспект запрета на превращение, в плену которого они оказались, яснее всего можно наблюдать в явлении ведьмовства. Подлинное прегрешение ведьм состоит в их половой связи с дьяволом. Чем бы они ни занимались в остальное время, их тайное существование венчают оргии с участием дьявола. Именно поэтому они и ведьмы: важнейшей составной частью их превращения является совокупление с дьяволом.

Идея превращения через совокупление стара как мир. Поскольку каждое создание обычно отдается существу другого пола того же рода, легко предположить, что отклонение от

408 Элиас Канетти

этого будет воспринято как превращение. Тогда уже древнейшие брачные законы могут рассматриваться как одна из форм запрета на превращение, то есть запрета на любое другое превращение кроме тех, что разрешены и желательны. Эту половую форму превращения следовало бы рассмотреть подробнее. Мне кажется, это может привести к важным выводам.

Пожалуй, важнейшими из всех запретов на превращение являются социальные. Любая иерархия возможна только при наличии'таких запретов, не позволяющих представителям низшего класса чувствовать себя близкими или равными высшему классу. У примитивных народов эти различия бросаются в глаза даже среди возрастных классов. Однажды возникшее разделение подчеркивается все острее. Переход из низшего в высший класс всеми способами затрудняется. Он возможен лишь через посредство особых инициаций, которые при этом воспринимаются как превращение в собственном смысле слова. Часто этот переход рассматривается так, будто человек умирает в низшем классе и вновь пробуждается к жизни в высшем. Между классами, следовательно, пролегает очень серьезная граница - смерть. Превращение предполагает долгий и опасный путь. Оно не дается даром: кандидат должен пройти всевозможные проверки, опасные испытания. Однако все, что он испытал в молодости, позднее, уже принадлежа к высшему классу, он сам преподнесет новичкам как суровый экзаменатор. Идея высшего класса, таким образом, стала идеей чего-то обособленного, целой отдельной жизни самой по себе. С ней связаны священные песни и мифы, иногда свой собственный язык. Представителям низших классов, например женщинам, полностью исключенным из высших классов, остается с ужасом и покорностью созерцать ужасные маски и внимать таинственным песнопениям.

Наиболее жестко разделение классов проводится в кастовой системе. Здесь принадлежность к определенной касте начисто исключает любое социальное превращение. Каждый точнейшим образом ограничен как снизу, так и сверху. Даже прикосновение к низшим строжайше запрещено. Брак разрешается только между представителями своей же касты, профессия предписывается заранее. Значит, возможность благодаря специфике труда превратиться в существо другого сословия исключена. Последовательность, с какой реализо-Превращение 409

вана эта система, просто поражает, одно лишь ее детальное исследование помогло бы распознать все возможные пути социальных превращений. Поскольку их всех в кастовой системе следует избегать, все они четко описаны и зарегистрированы. Эта абсолютная система запретов позволяет, если подойти с позитивной точки зрения, составить точное представление о том, что должно рассматриваться как превращение из низшего класса в высший. "Опыт о кастах" с точки зрения превращения совершенно необходим, его еще предстоит написать.

Изолированная форма запрета на превращение, то есть запрета, относящегося к одному-единственному лицу, стоящему на вершине общества, обнаруживается в ранних формах королевской власти. Интересно, что два самых ярких типа властителей, известных древности, различаются как раз своим прямо противоположным отношением к превращению.

На одном полюсе стоит мастер превращений, который в состоянии принять любой образ, будь это образ животного, духа животного или духа умершего. Это трикстер, посредством превращений вбирающий в себя всех других, - любимая фигура мифов североамериканских индейцев. На бесчисленных превращениях и основана его власть. Он поражает внезапными исчезновениями, нападает неожиданно, вроде бы позволяет себя схватить и тут же исчезает. Важнейшее средство исполнения всех его удивительных деяний - все то же превращение.

Подлинной власти мастер превращений достигает в качестве шамана. В экстатическом трансе он созывает духов, подчиняет их себе, говорит их языком, становится таким же, как они, на их особый лад раздает им приказы. Путешествуя на небо, он превращается в птицу, морским зверем достигает морского дна. Для него возможно все: в пароксизме все убыстряющейся череды превращений он сотрясается до тех пор, пока не находит то, что лучше всего удовлетворит его целям.

Если сравнить мастера превращений со священным королем, который подпадает под сотни ограничений, который должен пребывать в одном и том же месте, при этом оставаясь неизменным, к которому нельзя приблизиться, которого даже нельзя увидеть, то становится ясно, что их различия,

410 ЭлиасКлнетти

если свести их к наименьшему общему знаменателю, заключаются ни в чем ином, как в противоположном отношении к превращению. У шамана возможности превращений безграничны, и он использует их максимально полно, для короля же они запретны, и превращение парализовано вплоть до полного оцепенения. Король должен оставаться настолько самотождественным, что не может даже постареть. Ему положено быть мужчиной одних и тех же лет, зрелым, сильным и здоровым, и лишь только появлялись первые признаки старости, седина, например, или ослабление мужской силы, его часто убивали.

Статичность этого типа, которому запрещено собственное превращение, хотя от него исходят бесчисленные приказы, ведущие к превращениям других, вошла в сущность власти. Этот образ определяет и современные представления о природе власти. Властитель неизменен и пребывает высоко, в определенном, четко ограниченном и постоянном месте. Он не может спуститься "вниз", случайно с кем-то столкнуться, "потерять себя", но он может вознести любого, назначив его на какой-нибудь пост. Он превращает других, возвышая или унижая. То, что не может случится с ним, он совершает с другими. Он, неизменный, изменяет других по своему произволу.

Это беглое перечисление некоторых форм запрета на превращения, о которых еще надо будет говорить подробно, вплотную подводит к вопросам о том, чем же так важен этот запрет, почему к нему прибегают вновь и вновь, какая глубокая необходимость побуждает человека налагать его на себя и на других. Ответ нужно искать с большой осторожностью.

Представляется, что именно дар превращения, которым обладает человек, возрастающая текучесть его природы и были тем, что его беспокоило и заставляло стремиться к твердым и неизменным границам. Он ощущал в собственном теле слишком много чуждого себе, вспомним только "постукивания" бушменов, - это чуждое было так сильно, что понуждало его к превращениям даже в тех случаях, когда благодаря ему, этому дару, удавалось утолить голод, достичь состояния сытости и покоя. Настолько все пребывало в движении, что его собственные чувства и формы текли и изменялись; это должно было побудить в нем тягу к твердости и постоянству, чего невозможно было достичь без запрета на превращения.

Превращение 411

В этой связи уместно вспомнить каменные поминаль-ники австралийцев. Все деяния и переживания, все блуждания и судьбы предков включены у них в ландшафт, и стали памятниками во всей их законченности и неизменности. Нет скалы, которая не обозначала бы кого-нибудь, кто здесь жил и совершал подвиги. К внешним монументальным чертам ландшафта, которые по своей природе неподвижны, добавляются небольшие камни, находящиеся в чьей-то собственности и принесенные к святым местам. Эти камни передаются от одного поколения к другому. Каждый означает что-то определенное, с ним связан смысл или легенда, он есть видимое выражение этого смысла. Пока камень остается самим собой, смысл не меняется. Эта сосредоточенность на постоянстве камня, нечто, отнюдь не чуждое и нам, выражает, мне кажется, то же самое глубинное стремление, ту же самую необходимость, что породила все формы запретов на превращения.

Рабство

Раб - собственность, такая же, как скот, но не как безжизненная вещь. Свобода его движений напоминает о животном, которое может пастись и создавать нечто вроде семьи.

Подлинная характеристика вещи - непроницаемость. Ее можно толкнуть, сдвинуть, но она неспособна усвоить приказ. Следовательно, юридическое определение раба как вещи и собственности ошибочно. Он - животное и собственность. Отдельного раба вернее всего сравнить с собакой. Пойманная собака изъята из стаи и превращена в индивидуума. Она подчиняется приказам своего хозяина. Она отказывается от собственных предприятий, если они противоречат полученным приказам, и за это получает от хозяина пищу.

Для собаки, как и для раба, приказ и пища имеют один и тот же источник - господина, так что сравнение их статуса со статусом ребенка не так уж неуместно. Что их существенно отличает от ребенка, так это невозможность превращения. Ребенок упражняется во всех превращениях, которые позже могут ему понадобиться. При этом рядом находятся родители, постоянно побуждающие его, доставляя новый и новый реквизит, ко все новым играм. Ребенок растет во мно-412 Элиас К.анетти

тих направлениях, и, когда он овладеет своими превращениями, он будет вознагражден принятием в более высокое состояние. С рабом происходит противоположное. Как хозяин не позволяет собаке охотиться на кого угодно, но ограничивает охоту тем, что полезно для него, так господин одно за другим отбирает у раба разученные им превращения. Раб не должен делать то и не должен другое, но некоторые процедуры он должен совершать вновь и вновь, и чем они монотоннее, тем охотнее господин предписывает их рабу. Разделение труда не угрожает многообразию человеческих превращений, пока человек может заниматься разнообразными делами. Но когда он ограничивается одним-единственным и при этом должен сделать как можно больше в возможно более короткий срок, то есть должен быть производительным, он становится тем, что, собственно, следует называть рабом.

Дата добавления: 2015-07-25