Песни для юношества

На каникулах мне довелось побывать по приглашению в загородном детском лагере, чтобы при­сутствовать на праздничном костре. Дети исполняли там целую программу, тщательно разученную и отрепетиро­ванную под руководством их наставников. Последние, по-видимому, выбрали те песни, которые имелись в их рас­поряжении, то есть ходовые, популярные. И вот тут меня необычайно поразили два явления. Во-первых, удиви­тельно курьезное несоответствие слов этих песен возрасту их исполнителей. Я не считаю себя ни в малейшей сте­пени каким-то щепетильным скромником. Обычно меня почти не смущают грубоватые соленые словечки. Тем не менее не могу сказать, чтобы мне понравилось, когда я услыхал, как восьмилетние мальчишки загорланили:

Крепкое винцо погружает меня в сон, Но от любви я просыпаюсь.

Дальше они с тем же простодушием непринужденно распевали, что «Мадлена утешалась с целым взводом».

Я ожидал услышать песни «Три золотых дел мастера» или «Поспешим в Лориен на ловлю сардин», но они были заменены песней о супружеских несчастьях сира де Фрамбуаза. Быть может и вправду пора отбросить вся­кую тень лицемерия и с младенческого возраста обучать детей всему, что им встретится в жизни?

Мой второй упрек кажется мне более серьезным. Он касается ужаснейшего обращения в этих песнях с про­содией французского языка. Ни малейшего следа уваже­ния к составу слов, к их лепке. Слова искорежены на все лады: усечены, растянуты с такой жестокостью, что разобрать их смысл невозможно, акценты все время не­верные, слоги с немыми гласными помещены на сильные

доли — искалечены с каким-то подлинным садиз­мом. <...>

Это, возразите вы, неважно. Лишь бы мелодия была увлекательной. Не согласен с таким мнением. Убежден, что инстинктивное стремление к добросовестности не поз­воляет французскому народу петь слова, столь грубо де­формированные. Не случайно часто говорят, что наш на­род непевческий!

«Нужно петь, как говоришь», — утверждал Шаляпин, и на самом деле, пение должно быть гармоничным допол­нением слов. А возможно ли этого достичь, когда ломают структуру слова? Такое допустимо только в качестве на­рочито комедийного приема, подчеркивающего преднаме­ренное шуточное изменение. <...>

Все перечисленное касается не только бытовых песен, но в еще большей мере оперного пения. Наш музыкаль­ный театр все чаще упрекают, что разобрать в нем текст нельзя. Необходимо особо подчеркнуть, что вовсе не всегда виной тому плохая дикция наших певцов. Причина также в зловредном равнодушии довольно многих компо­зиторов к вопросам просодии.

Музыкант, пишущий музыку на стихотворение, дол­жен соблюсти элементарное условие: сделать так, чтобы стихотворение можно было услышать. Воображая, что можно трактовать слова лишь как трамплин для музы­кального изобретения, композитор выказывает недопу­стимую самовлюбленность.

Я признаю, что проблема просодии — мой «конек». Но, хотя многие мои коллеги посмеиваются надо мной, я тем не менее буду упорствовать и стоять на своем.

«ЗНАМЕНИТАЯ „ГРУСТЬ" ШОПЕНА»

Хочу еще раз выступить в защиту жертвы музыкальных спекулянтов — Фридерика Шопена. На этот раз я протестую не против пианистов, а против потеряв­ших всякий стыд аранжировщиков.

Уже немало лет тому назад певицы, соблазненные кра­сотой начальной фразы шопеновского Этюда ми мажор и полагавшие, по-видимому, что пианисты не способны рас­крыть полностью ее очарование, решили применить

к этой мелодии свои вокальные таланты, и с этой целью некоторым поэтам поручался подбор слов, которые позво­лили бы усилить ее экспрессивность и уточнить смысл выражаемых в ней чувств. От такого сотрудничества с поэтами родились многочисленные варианты этой пьесы и среди них — известный под названием «Грусть». Цент­ральная, сугубо пианистическая часть Этюда, естественно, не поддавалась превращению в романс. Недолго думая, ее отбросили и попросту соединили начало и конец Этюда. Что можно требовать от нас, коль скоро мы Шо­пена обожаем!

Но вот еще один пример, почище.

Ездивший недавно в Брюссель Жан Берар откопал там на прилавке магазина пьесу, которую затем продемон­стрировал мне со словами: «Ну, что вы скажете об этом?» Пьеса называлась — «„Грусть" Шопена. Транскрипция для фортепиано соло г. Икс...» Сие «переложение» со­стояло из несколько упрощенного повторения двух край­них частей Этюда, соединенных переходом, который был настолько неуклюжим, что от него бы подскочил любой из самых нетребовательных музыкантов.

Итак, произведение Шопена дает возможность г. Икс пользоваться гонорарами аранжировщика, причем его права оберегаются законом — в отличие от прав Шопена, которые не перешли к его наследникам. Впрочем, в лю­бом случае они были бы лишены возможности возражать против такой фальсификации. Вот вам прекрасные плоды «Общественного достояния» *.

Не скрою, что я не испытываю бурного негодования от факта подстановки слов под музыку этого Этюда. Же­лание спеть его красивую мелодию, по-моему, может по­служить частичным оправданием. Конечно, было бы не­измеримо лучше не подвергать при этом оригинал сокра­щениям. Однако же последний существует таким, каким он был задуман, и мы можем к нему обратиться.

Но я глубоко возмущаюсь, когда вижу, как произве­дения «никем не охраняемые» (это именно те слова), ста­новятся добычей паразитов от музыки, которые пользу­ются превращением сочинения большого мастера в «об­щественное достояние», чтобы извлечь средства для существования. Они видоизменяют его самым жалким об-

* См. сноску на с. 49. — Примеч. ред.

разом, принижая мысли автора, подставляя на их место свои непристойные «переложения».

Почему бы тогда, спрашивается, не поощрять издание расиновских трагедий с такими дополнениями, как ко­медийные тирады, или издание «Мыслей» Паскаля в виде сборника скабрезных анекдотов?

В таком случае я мог бы пойти в музей Лувра, чтобы, запачкав там немного статую какого-нибудь Аполлона, пририсовав усы Джоконде и нацепив бюстгальтер на Ве­неру Милосскую, отправиться затем в Министерство изящных искусств с требованием признать мои права на получение авторских. <...>

В ответ мы получили от г. Икс письмо: «<...> Если бы моя аранжировка действительно была такой плохой, ее бы не давали играть своим ученикам очень многие профессора. К тому же тысячи ее экземпля­ров не были бы распроданы в течение нескольких недель, притом не только здесь, но также в Бельгии, Швейцарии и других странах. Если эта пьеса, по мнению г. Онеггера, столь ужасное переложение, то пришлось бы думать, что все играющие ее люди на самом деле полные „кре­тины". <...>»

Ответ г. Икс, „загрустившему".

Итак, вместо того чтобы стыдливо покраснеть, сму­титься, г. Икс чувствует потребность возражать. В каче­стве аранжировщика он пытается растрогать нас, говоря о «маленьких ручках детишек, желающих во что бы то ни стало тренькать на рояле „Грусть"». Это — потря­сающе!.. Он восстает и против выражения «паразит от музыки», которое я применил к нему, хотя, по-моему, это наиболее деликатное из всех прозвищ, возможных при подобных обстоятельствах.

Что ж, если вы не паразит от музыки, кто же вы тогда?.. Ведь не по просьбе же Шопена вы так переко­веркали его Этюд? Неужто вы, издав его начало и конец под фальсифицированным заглавием, выполнили труд транскриптора, «перетранскрибировав» для фортепиано то, что уже было создано для него автором? Вы попросту начисто изъяли всю среднюю часть этого Этюда. Но если это — труд транскриптора, тогда достаточно умения вы­рывать отдельные страницы из музыкальных пьес, чтобы стать им. Наконец, разве вы действовали ради бескорыст­ного служения искусству, а не ради выгоды? <...>

То множество людей, что раскупило вашу «Грусть», конечно, не «кретины», однако это чересчур доверчивые жертвы вашей публикации. <...>

Лишь одно могло бы извинить вас, сударь, — это если бы у вас хватило мужества признаться: «Я — коммер­сант, желаю заработать, и я торгую музыкой, поскольку мне это дозволено законом».

Дата добавления: 2015-07-25