Тридцать шесть. Шёпот в темноте.

Шёпот в темноте.

— Ты ведь не будешь учить его эгоизму, правда?

На часах горело 3:20. Откуда Лесли узнала, что я не сплю? Откуда олень знает о том, что в его лесу бесшумно упал лист? Она услышала, как изменилось моё дыхание.

— Я не учу его ничему, — прошептал я в ответ. — Я говорю ему то, что считаю истинным, а он должен сам выбрать то, что ему нужно.

— Почему ты шепчешь? — спросила она.

— Я не хочу тебя разбудить.

— Ты уже разбудил, — прошептала она. — Твое дыхание изменилось минуту назад. Ты думаешь о Дикки.

— Лесли, — сказал я, проверяя её. — Что я делаю сейчас?

Она прислушалась в темноте.

— Ты моргаешь глазами.

— Никто не в состоянии угадать в темноте, что кто-то другой моргает!

Молчание. Потом шёпот.

— Хочешь, чтобы я извинялась за свой хороший слух?

Я вздохнул. Короткий вызывающий шепот.

— Я не собираюсь этого делать.

— А что я делаю сейчас?

— Не знаю.

— Я улыбаюсь.

Она повернулась ко мне и обвила себя моей рукой в темноте.

— О чём ты подумал, что это тебя разбудило?

— Ты будешь смеяться.

— Не буду. Честное слово.

— Я думал о добре и зле.

— О, Риччи! Ты просыпаешься в три часа ночи, думая о добре и зле?

— Ты всё-таки смеёшься? — спросил я.

Она смягчилась.

— Я просто спросила.

— Да.

— О чём ты думал? — спросила она.

— О том, что я впервые понял... их не существует.

— Не существует добра и зла?

— Нет.

— Что же тогда?

— Существуют счастье и несчастье.

— Счастье — это добро, а несчастье — зло?

— Абсолютно субъективно. Это всё только в нашей голове.

— Тогда что значит быть счастливым или быть несчастным?

— Что это значит для тебя? — спросил я.

— Счастье — это радость! Огромное удовольствие! Нес­частье — это депрессия, безнадёжность, отчаяние.

Мне следовало бы знать. Я было предположил, что её слова будут и моими: счастье — это ощущение благополучия, нес­частье — его отсутствия. Но моя жена всегда была более пылкой, чем я. Я сказал ей свое определение.

— Думаешь, только чувства благополучия достаточно? — спросила она.

— Мне нужно определение, в котором не было бы пятидеся­тифутовой пропасти между вершиной счастья и дном несчастья. Как бы ты назвала то, что находится между ними?

— Я бы назвала это «Всё хорошо».

— У меня нет такого чувства, — сказал я.— У меня есть чув­ство благополучия.

— О'кей, — сказала она. — Что дальше?

— Помоги мне найти любую ситуацию, в которой Добро не совпадает в сердце со словами «делает меня счастливым». Или ситуацию, в которой Зло не совпадает со словами «делает меня несчастным».

— Любовь — это добро, — сказала она.

— Любовь делает меня счастливым, — ответил я.

— Терроризм — это зло.

— Милая, ты способна на большее. Терроризм делает меня несчастным.

— Добро, когда мы с тобой занимаемся любовью, — сказала она, прижимаясь ко мне в темноте своим теплым телом.

— Это делает нас счастливыми, — сказал я, отчаянно цепля­ясь за интеллект.

Она отстранилась.

— Риччи, к чему ты ведёшь?

— Как бы я на это ни смотрел, выходит, что мораль опреде­ляем мы сами.

— Конечно, — сказала она. — И это тебя разбудило?

— Разве ты не понимаешь, Вуки? Добро и зло — не то, что нам внушили родители, церковь, государство или кто-нибудь ещё! Каждый из нас сам решает, что ему считать добром, а что — злом. Автоматически — выбирая, что он хочет делать!

— Ого, — сказала она. — Пожалуйста, никогда не пиши об этом в своих книгах.

— Я только размышляю. И странно, что я никак не могу это обойти.

— Пожалуйста...

— Вот, к примеру, — сказал я, — в Книге Бытия о сотворении мира сказано так: И увидел Бог, что это хорошо.

— Ты хочешь сказать, это значит, что Бог был счастлив?

— Конечно!

— Ты же не веришь в Бога, тем более в такого, который спо­собен видеть, — сказала она, — или в котором чувства больше, чем в арифметике. Как же твой Бог может быть счастлив?

— Автор Бытия, глупец, не посоветовался со мной, прежде чем взяться за перо. В его книге Бог полон чувств — радуется и печалится, сердится, интригует и мстит.

Добро и зло не были абсолютами, они были мерой счастья Бога. Он писал эту историю и думал: «Если мне кажется, что от этого Бог был бы счастлив, я назову это «добром».

Меня раздражала темнота.

— Мне необходимы примеры ситуаций, в которых люди ис­пользуют слова «добро» и «зло», но сейчас темно и я не могу их искать.

— Это хорошо.

— Это делает тебя счастливой? — спросил я.

— Конечно. Иначе бы ты уже был на ногах, включая свет, компьютер, доставая книги и болтая без умолку, и нам пришлось бы не спать всю ночь.

— То есть, ты счастлива, что сейчас темно, и я, по всей веро­ятности, не смогу беспокоить тебя своими разглагольствования­ми о добре и зле всю ночь. Для тебя это действительно «хорошо».

— Только не вздумай написать об этом, — сказала она. — Иначе каждый экстремист... нет, каждый «нормальный» человек в стране, бодрствующий допоздна, будет занят пропусканием твоих книг через измельчитель.

— Лесли, в этом нет ничего, кроме любопытства. Осознание того, что мораль — дело сугубо личное, вовсе не превращает её в нечто противоположное; мы не становимся маньяком-убийцей в ту же секунду, как осознаём, что можем им стать, если захотим.

Мы рассудительны, добры, вежливы, любим друг друга, рискуем своей жизнью, чтобы выручить кого-то из беды, потому что нам нравится быть такими, а не потому, что мы боимся вызвать Божий гнев или отцовское неодобрение. Мы в ответе за наш ха­рактер, а не Бог или родители.

Она была непреклонна.

— Пожалуйста, не надо. Если ты напишешь, что добро — это то, что делает нас счастливыми, что получится?

«Ричард Бах пи­шет, что добро — это то, что делает нас счастливыми. Я люблю красть поезда, значит, кража поездов — это добро. Как можно преследовать меня за то, что я совершил добро, притащив домой локомотив компании в сумке для завтраков? Как-никак, а это — идея Ричарда Баха».

И ты будешь сидеть на скамье подсудимых рядом с каждым счастливым железнодорожным вором...

— Тогда я вынужден буду свидетельствовать в суде, — сказал я. — Ваша честь, прежде чем перейти к обвинению, примите во внимание последствия.

Допустим, нам доставит огромное удо­вольствие смыться с чужой дизельной турбиной, то есть, на мо­мент совершения, такой поступок будет казаться нам добром.

Но, на самом деле, добром для нас он будет только в том случае, когда его последствия тоже доставят нам удовольствие, иначе нам следует отказаться от подобной выходки.

Она вздохнула, храня невысказанными нетерпеливые воп­росы.

— Прошу снисхождения, Ваша честь, — сказал я. — Каждое действие имеет вероятные, возможные и непредвиденные пос­ледствия.

Когда все эти последствия совпадают с интересами длительного благополучия лица, совершающего данное дейс­твие, тогда добро проистекает, как из самого действия, так и из каждого его последствия в отдельности.

«Вероятно, меня не пой­мают» — не тоже самое, что «То, что я сейчас собираюсь сде­лать, принесёт мне ощущение благополучия на всю мою жизнь».

Ваша честь, я заявляю, что, если уж подсудимый имеет нес­частье находиться здесь, в зале суда, то в действительности, он не действовал в соответствии со своими интересами, пряча этот локомотив в свою сумку для завтраков, поэтому, сейчас он, по определению, обвиняется также в глупости, раз его кражу уда­лось раскрыть!

— Изобретательно, — сказала Лесли. — Но как быть с тем, что добро определяется на основе всеобщего соглашения, что добро — это то, что большинство людей на протяжении многих веков находили положительным и жизнеутверждающим?

И по­думал ли ты о том, что провести остаток жизни в суде, изобретая подобные аргументы, может не совпасть с твоими собственными интересами и, следовательно, быть Злом? Может, оставим это и будем, наконец, спать?

— Если большинство людей считают добром убивать пау­ков, — сказал я,— значит, мы творим зло, отпуская их? Мы что, должны жить в соответствии с мнением большинства?

— Ты прекрасно понимаешь, о чём я.

— Прочитай в словаре, — сказал я. — Каждое слово в опре­делении какого-либо качества — обтекаемо. Добрый — это пра­вильный, это нравственный, это приличный, это справедливый, это добрый.

Но в примерах — совсем другое дело: в каждом используется сочетание «делает меня счастливым»! Принести сло­варь?

— Пожалуйста, не надо, — попросила она.

— Как ты приняла войну во Вьетнаме, Вуки? Президент и большинство людей считали её справедливой. Так считал и я до того, как познакомился с тобой.

Мысль о том, что мы защищаем невинную страну от злого агрессора, доставляла большинству из нас удовольствие. Но не тебе!

То, что ты узнала об этой войне, совсем не доставило тебе удовольствия — ты стала организато­ром антивоенного комитета, концертов и матчей...

— Ричи?

— Да?

— Вполне возможно, что ты прав во всём, что касается добра и зла. Давай поговорим об этом завтра.

— Всякий раз, когда мы восклицаем «Отлично!», это означает, что наше ощущение благополучия возросло; всякий раз, когда мы восклицаем «Чёрт!» или «О, нет, только не это!», мы имеем в виду, что оно уменьшилось.

Каждый час мы отслеживаем в себе хо­рошее и плохое, правильное и неправильное. Мы можем прислушиваться к себе непрерывно, минута за минутой, и создавать соб­ственную этику!

— Сон — это добро, — сказала она. — Сон доставил бы мне удовольствие.

— Если бы я лежал здесь в кромешной тьме и рассматривал все мыслимые примеры, подразделяя «делает меня счастливым» на хорошее, правильное, превосходное, великолепное и прекрас­ное, а «делает меня несчастливым» — на злое, плохое, неправильное, ужасное, греховное и испорченное, это не дало бы тебе уснуть?

Она свернулась у меня под боком, зарывшись головой в по­душку.

— Нет. Пока ты не начнешь моргать.

Лёжа в темноте, я тихо улыбнулся.

Дата добавления: 2015-07-19