Л.А.АВИЛОВА 5 страница

XVII

Весной мне пришлось ехать в Москву. Между прочим, я рассказала Алеше, укоторого я остановилась, что Антон Павлович хочет купить для матери и сестрыв Москве дом, но не знает, как за это приняться. - Чего же проще! - заявил Алеша, - вот мы заготовим ему списочек домов,которые продаются и, по твоему мнению, подходящи. Укажет их нам один мойзнакомый, который как раз занимается продажей и покупкой домов. Он, конечно,жулик, но меня он надувать не захочет. За это ручаюсь. Приступим? - Ты знаешь, мне ничего не поручено. - Ну, еще бы. Чехову это бы и в голову не пришло. Но раз он хочеткупить и затрудняется, то надо помочь. Мы оба весело смеялись. - Люблю покупать дома и нанимать квартиры, - /281/ заявил брат. - Иникогда никто не подозревает, что я забавляюсь, а на самом деле не мог быкупить и курятника. Суетятся, ухаживают, смотрят в глаза... А я хожу иподробно все оглядываю. Ах, какие это здания. Один раз я чуть не дворецпокупал... Так как мне приходилось все равно много ездить по городу с тем жекомиссионером, который взялся помочь купить нужную мне мебель для дома вдеревне, то заодно я смотрела и продающиеся дома, пригодные для Чехова. Яубедилась, что мой комиссионер умеет приобретать вещи за их половиннуюстоимость, пользуясь ему одному знакомыми условиями, разнообразными связями,а главное, своим опытом и пониманием. - Стараюсь для вашего брата, - часто напоминал он мне. - А для Чехова постараетесь? - Это уж будьте покойны. Прямо, можно сказать, подарю ему дом. Мы тожес понятием в людях. Убыток с другого покупателя наверстаем. Но Антон Павлович написал мне 23 марта: "Деньги мои, как дикие птенцы,улетают от меня, и через года два придется поступить в философы"{281}. А в апреле: "Если мать и сестра еще не отказались от мысли купить себедом, то непременно побываю у А. на Плющихе. Если я куплю дом, то у меняокончательно не останется ничего - ни произведении, ни денег. Придетсяпоступить в податные инспекторы"{281}. Так мне и не пришлось купить Антону Павловичу дом. В Петербурге дело с перепиской приходило к благополучному концу. "Вы присылаете не бандероли, а тюки, - писал Антон Павлович. - Ведьмарок пошло по крайней мере на 42 рубля"{281}. В середине апреля он уже приехал в Москву. Я ему написала, что 1 маябуду проездом на вокзале, и он ответил: "1-го мая я буду еще в Москве. Не приедете ли Вы ко мне с вокзала утромпить кофе? Если будете с детьми, то заберите и детей. Кофе с булками, сосливками; дам и ветчины". Но мне приехать к Чеховым было очень неудобно. От поезда до поезда былочаса два или немного больше, /282/ и надо было накормить всех завтраком,выхлопотать отдельное купе. Ехать на каких-нибудь четверть часа не стоило.Так я и написала Антону Павловичу. Едва мы кончили завтракать, как увидалиАнтона Павловича, который шел, оглядываясь по сторонам, очевидно отыскиваянас. В руках у него был пакет. - Смотрите, какие карамельки, - сказал он поздоровавшись. -Писательские. Как вы думаете: удостоимся ли мы когда-нибудь такой чести? На обертке каждой карамельки были портреты: Тургенева, Толстого,Достоевского... - Чехова еще нет? Странно! Успокойтесь: скоро будет. Антон Павлович подозвал к себе детей и взял Ниночку на колени. - А отчего она у вас похожа на классную даму? - спросил он. Я возмутилась. - Почему - классная дама? Но он так ласково перебирал локоны белокурых волос и заглядывал вбольшие серые глаза, что мое материнское самолюбие успокоилось. Ниночкаприпала головкой к его плечу и улыбалась. - Меня дети любят, - ответил он на мое удивление, что девочка нискольконе дичится его. - А я вот что хочу предложить вам: сегодня вечером играют"Чайку" только для меня{282}. Посторонней публики не будет. Останьтесь дозавтра. Согласны? Согласиться я никак не могла. Надо было бы везти детей, француженку игорничную в гостиницу, телеграфировать сестре в деревню, телеграфироватьмужу в Петербург. Все было чрезвычайно сложно и трудно. - Вы никогда со мной ни в чем не согласны! - хмуро сказал АнтонПавлович. - Мне очень хотелось, чтобы вы видели "Чайку" вместе со мной.Неужели нельзя это как-нибудь устроить? Но как мы ни прикидывали, все оказывалось, что нельзя. - А у вас есть с собой теплое пальто? - вдруг спросил Антон Павлович. -Сегодня очень холодно, хотя первое мая. Я в драповом озяб, пока сюда ехал. - И я очень жалею, что вы ехали, - сказала я. - Еще простудитесь помоей вине. - А с вашей стороны безумие ехать в одном костюме. /283/ Знаете, ясейчас напишу записку Маше, чтобы она привезла вам свое драповое. Я сейчасже пошлю... Она успеет. Мне стоило большого труда уговорить его отказаться от этой мысли. - Так телеграфируйте мне, если простудитесь, и я приеду вас лечить.Ведь я хороший доктор. Вы, кажется, не верите, что я хороший доктор? - Приезжайте ко мне не лечить, а погостить, - попросила я. - На это высогласны? - Нет! - сказал он быстро и решительно. И сейчас же перевел разговор надругое. - Пришлось вам повозиться со мной эту зиму! Неужели вы читали все, чтопереписывали ваши писатели? Как мне вас было жалко. А дом-то вы мнепокупали... - Он хмуро улыбнулся. - Не было у бабы заботы, да завела бабапорося... Пришел носильщик и объявил, что можно занимать места, взял багаж ипошел, а следом за ним побежали дети и француженка. Антон Павлович взял мой ручной саквояж и две коробки конфет, которыемне привезли провожающие в Петербурге. Мы тоже собрались идти, когда язаметила, что пальто его расстегнуто. Так как руки его были заняты, то яостановила его и стала застегивать пальто. - Вот как простужаются, - сказала я. - И вот как всегда, всегда напоминают, что я больной, что я уже никудане гожусь. Неужели никогда, никогда нельзя этого забыть? Ни при какихобстоятельствах? - А я вот здорова, да насилу отговорила вас посылать за теплой одеждойМарии Павловны. Вам можно заботиться о том, чтобы я не простудилась, а мненельзя? - Так зачем же мы ссоримся, матушка? - спросил Антон Павлович иулыбнулся. - Вы сегодня не в духе, - заметила я и, смеясь, прибавила: - хотя вновых калошах. - Совсем не новые, - опять сердито возразил Антон Павлович. Мы шли то платформе. - Вы знаете: теперь уже десять лет, как мы знакомы, - сказал Чехов. -Да. Десять лет. Мы были молоды тогда. - А разве мы теперь стары? /284/ - Вы - нет. Я же хуже старика. Старики живут, где хотят и как хотят.Живут в свое удовольствие. Я связан болезнью во всем... - Но ведь вам лучше. - Оставьте! Вы сами знаете, чего стоит это улучшение. А знаете, -неожиданно оживляясь, прибавил он, - мне все-таки часто думается, что я могупоправиться, выздороветь совсем. Это возможно. Это возможно. Неужели жекончена жизнь? Из окна купе смеялись и кивали три детских личика. Опять подбежалносильщик, получил свою мзду и исчез. - Пойдемте в вагон, - предложил Антон Павлович. - Мало того, что у васскверный характер, вы легкомысленны и неосторожны. Ваш костюм менявозмущает. Как вы поедете ночью на лошадях?.. Сколько верст? Ребята обрадовались нам, как будто мы давно не видались. Антон Павловичсейчас же опять взял Ниночку на колени, а мой сын протянул Антону Павловичукнигу: - Я ее купил здесь в киоске. Вы это читали? Антон Павлович взял книгу и перелистал ее. - Я эту книгу читал, - очень серьезно сообщил он. - Это сочинениеПушкина. Это хорошая книга. Ты хорошо выбрал. Лодя просиял. - Это стихи. Вы любите стихи, Антон Павлович? - Да, я очень люблю стихи Пушкина. Пушкин прекрасный поэт. - Чуть не забыла отдать вам ваш последний рассказ, - спохватилась я. -Почему-то он остался... - Воображаю, какая это дрянь. Вы его тоже читали? - Нет, это не дрянь. Это рассказ Чехонте. Я очень люблю рассказыЧехонте. Это прекрасный писатель, - смеясь возразила я. - А сегодня вечером пойдет "Чайка". Без публики, только для меня. Ах,какие артисты. Какие артисты. А я сердит на вас, что вы не захотелиостаться... Послышался звонок, и Антон Павлович встал. Мне вдруг вспомнилось прощание Алехина с Луганович в вагоне перед самымотходом поезда: "Я обнял ее, она прижалась к моей груди..." Я почувствовала,как вдруг заколотилось сердце и будто что-то ударило в голову. /285/ "Но мы прощаемся не навсегда, - старалась я внушить самой себе. -Возможно, что он даже приедет ко мне или к Сергею Николаевичу". Я не видела, как Антон Павлович простился с детьми, но со мной он непростился вовсе и вышел в коридор. Я вышла за ним. Он вдруг обернулся ивзглянул на меня строго, холодно, почти сердито. - Даже если заболеете, не приеду, - сказал он. - Я хороший врач, но япотребовал бы очень дорого... Вам не по средствам. Значит, не увидимся. Он быстро пожал мою руку и вышел. - Мама, мама, - кричали дети, - иди скорей, скорей... Поезд уже стал медленно двигаться. Я видела, как мимо окна проплылафигура Антона Павловича, но он не оглянулся. Я тогда не знала, не могла предполагать, что вижу его в последний раз. Тем не менее, я больше никогда его не видала, и наше прощание в вагонебыло прощанием навсегда. Почему? Я не знаю. В эту холодную весеннюю лунную ночь в нашем саду непрерывно пелисоловьи. Их было несколько. Когда тот, который пел близко от дома, замолкал,слышны были более дальние, и от хрустального звука их щелканья, отпрозрачной чистоты переливов и трелей воздух казался еще более свежим иструистым. Я стояла на открытом выступе балкона, куталась в платок и гляделавдаль, где над верхушками деревьев, рассыпавшись, мерцали звезды. Кончилось ли теперь представление "Чайки"? Вероятно, кончилось.Вероятно, после представления ужинают. Станиславский, Немирович,исполнители. Красивые, изящные артистки (хороша бы я была между ними в своемдорожном костюме!). Антон Павлович доволен, счастлив, он уже, конечно,забыл, что рассердился на меня за мой отказ остаться. Он счастлив, ноупорно, бессменно стояло передо мной лицо Антона Павловича таким, каким яего видела утром: постаревшим, болезненным, строгим и требовательным. "Еслидаже заболеете - не приеду. Я дорого потребую, вам не по средствам". Ушел,почти не простившись. /286/ Но теперь он доволен, конечно, не думает обо мне. Солнце мое! О солнцемое, такое скупое на тепло и ласку для меня! Но и в теплом платке было очень холодно. Без малейшего ветра, воздухнабегал волнами, и в нем, как хрустальные ледяные ключи, были соловьиныетрели. Все, что последовало, было для меня мучительной загадкой. Я написалаему. Он не ответил. Я написала вторично, предполагая, что письмо моепропало. Но и на второе письмо не было ответа. Долго спустя, когда я узнала,что он в Крыму, я написала в Ялту. Этого последнего письма, которого я себе долго, долго простить немогла, потому что в нем я уж не могла скрыть ни своей любви, ни своей тоски,- этого письма он не мог не получить, так как оно было заказное. Но АнтонПавлович и на него не ответил, и я поняла, что между нами не недоразумение,а полный разрыв. Я поняла, что Антон Павлович твердо решил порвать всякиеотношения, а раз он это решил, так оно и будет. Я растерялась. Целыми часами сидела я где-нибудь в запущенной частисада, в грачиной роще или на канаве, и думала свою неразрешимую думу.Почему? За что? За то, что я отказалась остаться на представление "Чайки"?Нет, этого не может быть! За то, что я застегнула ему пальто? За то, что,возможно, после бессонной ночи в вагоне я была неавантажна, неинтересна,некрасива? Возможно еще, что, окруженная детьми, багажом, у меня был видсамодовольной наседки? Чего я только не передумала! но ни на одном предположении остановитьсяне могла: все было слишком невероятно для Антона Павловича, не тольконевероятно, но даже обидно и унизительно для него. А если и приходило вголову, то... должно же было хоть что-нибудь прийти в голову. Но важно былоне то, что я думала, а то, что я чувствовала. Это было не горе, а какая-тонедоумевающая и испуганная растерянность. Как-то раз видела я, как мальчишки на бульваре выжгли глаза мыши, апотом пустили ее бегать. Мышь металась, кружилась и пищала, а мальчишкихохотали. Мне выжгли что-то, что прежде давало мне /287/ уверенность, равновесие,спокойствие. У меня осталось одно недоумение: почему все так изменилось? И ясама и все окружающее? И как жить в этом новом, тяжелом мире? Странно: у нас с Антоном Павловичем никогда не было "назидательных"разговоров. Он не высказывал мыслей, не поучал, не убеждал; он даже всегдауклонялся от отвлеченных разговоров, а любил слушать рассказы из пережитого.И больше любил слушать, чем говорить. А между тем такое громадное влияние онимел на людей! Чем он действовал? Выражением глаз? Складкой на лбу? Тем, какон слушал? Для меня было несомненно, что он воспитал меня, что он помог мнеразобраться и утвердиться во многом. Рассказать о том, как это произошло, ябы не могла. Мне кажется, одно его присутствие вносило ясность, глубину иблагородство в жизнь, Прогоняло духоту и затхлость. И этого друга я лишилась! Как-то вдруг захлопнулось окно на воздух, на солнце, на даль... Конечно, можно и нужно было продолжать жить так, как уже давноналадилась жизнь. Обыкновенная женская жизнь. Да и все в ней было хорошо:Мишино увлечение меня мало беспокоило, я очень скоро уверилась, что ононичуть не влияло на его отношение к семье; дети у меня были прекрасные:здоровые, способные, милые. Наконец, мои литературные успехи давали мненемало радости. Даже Миша стал относиться к моим занятиям гораздоснисходительнее и потихоньку от меня собирал все газеты и журналы, где былинапечатаны мои рассказы. Когда я это случайно узнала, меня это оченьпорадовало. Вообще все было хорошо. Наше семейное счастье процветало. Но душу свою я разорвала пополам.

XVIII

Дата добавления: 2015-07-17