Освобождение корпоративного Левиафана

Америка основательно задумывалась о своем политичес­ком устройстве, но никогда серьезно не подходила к устрой­ству своих компаний и ответственности тех, кто ими владеет и их финансирует. Как отмечалось выше, в США фирмы рас­сматриваются всего лишь как средство выражения прав част­ной собственности и, соответственно, как институты, в прин­ципе не поддающиеся воздействию извне. Задачей финансовой системы считается согласование потребностей собственников и содействие им. Так, не предусматривается участия банков в управлении компаниями; исторически роль банков состояла ^в предоставлении коммерческого кредита при невмешатель-

Глава четвертая

стве в бизнес. В результате, даже когда между банками и ком­паниями устанавливаются более плодотворные отношения, это воспринимается как отход от сложившихся правил и редко приветствуется. Точно так же, главной целью фондового рынка не является финансирование расширения бизнеса; скорее, фондовый рынок обеспечивает создателям компании возмож­ность капитализировать свой успех путем продажи самих ком­паний целиком или частично. Это, прежде всего, рынок прав собственности и корпоративного контроля.

В течение всего XIX и в начале XX века Америке, в отли­чие от стран континентальной Европы, Японии и «азиатских тигров», ни разу не пришлось использовать финансовую сис­тему в качестве инструмента ускорения хозяйственного раз­вития. Рост экономики обеспечивался притоком инициатив­ных иммигрантов, предприимчиво соединявших дешевые землю и труд с рыночными возможностями нового континен­та. Прибыли были высоки, и компании в значительной мере финансировались за счет собственных средств. В течение пер­вых 30 лет XX столетия Уолл-стрит больше походила на лого­во спекулянтов, нежели на место мобилизации рискового ка­питала для предпринимателей. Недавно она с новой силой вернулась к этой традиции.

Подобный подход достиг своего пика в ходе бума на фон­довом рынке в 1920-х годах, когда вся страна играла в финан­совый покер с компаниями в некоем казино, которое, как ка­залось, гарантировало прибыль, пока вы продолжаете актив­но спекулировать. То была игра без правил. Неплатежеспо­собность ее участников не препятствовала спекуляциям ценными бумагами компаний; можно было оплачивать только часть их стоимости и брать кредит на остальную часть (так называемая торговля в кредит). Сами же компании могли со­ставлять отчеты и рассчитывать свои финансовые показатели по собственному усмотрению. Банки могли использовать свой капитал для поддержки таких кредитов или спекуляций на фондовом рынке. Это был абсолютно свободный рынок - ес­тественная кульминация позиции республиканцев в вопро­сах собственности и неприкосновенности рынков, которую они отстаивали на протяжении первых 150 лет существования США.

Иррациональная алчность

Как известно, в конечном счете бум обернулся сокруши­тельным крахом на Уолл-стрит, чьи финансовые потери сна­чала распространились на финансовую систему, а затем и на остальную экономику как раковая опухоль, как своего рода инфекция краха. Великая депрессия возникла прежде всего из-за массового невозврата кредитов; в результате лопнула вся финансовая система. Новый курс президента Франклина Руз­вельта был нацелен на реконструкцию и реорганизацию досе­ле самоуправлявшейся и саморегулировавшейся финансовой системы США не в меньшей мере, чем на более известные вещи, такие как создание основ системы социального обеспечения в США, признание профсоюзов и начало грандиозных программ общественных работ. Тогда обанкротились свыше 9 тысяч банков, что причинило стране не поддающийся количествен­ной оценке экономический ущерб; необходимо было возвести некие защитные укрепления, чтобы предотвратить повторе­ние случившегося. Впервые федеральное правительство взя­лось устанавливать, каким образом следует работать автоном­ной самоуправляющейся компании и, главное, как должна функционировать финансовая система.

Закон Гласса - Стигала от 1933 года запретил компаниям организовывать коммерческие и инвестиционные банки. Ни­когда больше потери на фондовом рынке не должны были мешать коммерческим банкам выдавать кредиты; теперь эти две функции следовало осуществлять раздельно. Год спустя была образована Комиссия по ценным бумагам и биржам. Ее цель - гарантировать сокращение спекуляций путем жестко­го регулирования торговли акциями в кредит, а также обес­печить предоставление инвесторам систематических и прав­дивых отчетов о финансовом состоянии корпораций. Рузвельт завершил свои реформы созданием сети государственных фи­нансовых институтов - начиная с Корпорации ипотечного кредитования и заканчивая Корпорацией финансовой рекон­струкции. Они должны были отвечать за то, что финансовая система оказалась не в состоянии делать самостоятельно, а именно обеспечивать 25-летние ипотечные ссуды покупате­лям жилья и фермерам (чего не делали частные сберегатель­ные и кредитные учреждения) и аналогичным образом пред-

лагать промышленности долгосрочные банковские кредиты. Обеспеченные такими мерами финансовая помощь и появив­шееся чувство уверенности оказались наиболее важным вкла­дом политики Нового курса в экономический подъем.

Только в 1950-х годах, на закате Нового курса, его старе­ющие деятели обратили внимание на создание основ законо­дательства о компаниях и приняли Закон о типовой деловой корпорации в качестве образца, в соответствии с которым отдельные штаты создавали собственные законы о регистра­ции компаний. Но даже тогда, в зените престижа федерально­го правительства, избавившего страну от депрессии и побе­дившего в мировой войне, подход оставался минималистским и осторожным. Законодательство о корпорациях пересматри­валось не в связи с необходимостью предписать, каким обра­зом компании должны вести свои дела, а, скорее, в связи с признанием того, что собственникам крупных корпораций следует максимально передавать управление профессиональ­ным менеджерам. Соответственно, понадобились правовые рамки, в которых это могло происходить. Учредительному договору отводилось центральное место, а от директоров, ме­неджеров и служащих компании требовалось четко призна­вать свои обязательства по отношению к компании. Это пред­полагало три компонента: по закону менеджеры были обязаны действовать в соответствии с принципами учредительного документа, быть лояльными корпорации и всеми доступными средствами защищать интересы инвесторов. В случае, если акционерам не нравились результаты такой передачи полно­мочий, они могли продать свои акции или голосовать на со­брании акционеров за замену управляющих компании.

Контраст с европейским, особенно германским, законода­тельством был весьма разительным. Американский закон не оговаривал, каким образом следует руководить компанией; рассматривалась только сфера компетенции руководителей и исполнителей. Таким образом, если корпорация считала, что должности председателя совета директоров и президента мож­но совместить и что в совете не требуется присутствия неза­висимых директоров, решение полностью находилось (и на­ходится) в ее власти. Годовые отчеты готовились скорее как

Иррациональная алчность

отчеты перед акционерами по поводу управления их актива­ми, нежели как отчеты перед миром в целом, включая прави­тельство, о том, каковы истинные результаты деятельности компании по широкому ряду показателей. Это был и есть мир частной собственности; его суть состоит в том, что независимо от решений, принимаемых акционерами и директорами, час­тные контракты и права священны и неприкосновенны.

В результате, в акционерных компаниях говорить от лица собственников фактически стали наемные менеджеры и ди­ректора; это произошло потому, что они казались единствен­ными, кому имело смысл предоставлять соответствующие пол­номочия. Частная собственность считалась укромным садом, куда государство никогда не должно совать нос; оно могло влиять на результаты поведения корпорации, но никогда - на происходившие внутри нее процессы. Казалось, что в этом действительно нет необходимости. Согласно учредительным договорам компаний, менеджеры и директора возлагали на себя серьезные обязательства и максимально использовали предоставленную им свободу. Разделение собственности и контроля означало, что первоочередными для менеджеров были обязательства по отношению к компаниям как органи­зациям. Они активно руководили ими, расширяя инвестиции и бизнес. В результате чудовищного наращивания расходов на оборону со стороны федерального правительства появи­лось множество новых технологий, от телевидения до реак­тивного самолетостроения, а корпоративная Америка с жад­ностью поглощала их. Компания «Боинг» выпустила первый в мире гражданский реактивный самолет на базе военных бом­бардировщиков «В-47» и «В-52». Лидерство «Ай-Би-Эм» в производстве компьютеров основывалось на революционных технологиях, созданных для компьютеризированной системы противовоздушной обороны. Промышленность по производ­ству полупроводников появилась на свет благодаря военным заказам, на которые в 1955-1965 годах приходилось до 38 про­центов всего выпуска этого вида продукции¹. Лозунг «поку­пай американское», согласно которому правительство США осуществляло закупку стратегических товаров только у оте­чественных фирм, обеспечивал, что весь бизнес доставался

именно им. Так появился военно-промышленный комплекс, о котором упоминал президент Эйзенхауэр. В период с 1949 по 1973 год среднегодовой рост производительности составлял свыше 3 процентов. Ключевым звеном в спирали роста, в ко­торой увеличение инвестиций порождало расширение заня­тости, что, в свою очередь, вело к дальнейшему подъему эко­номической активности, были корпорации, осуществлявшие массированные инвестиции и использовавшие самые передо­вые технологии, создававшиеся в государственном секторе. Фактически все американские компании именно таким путем обеспечивали рост своего бизнеса. Делегирование власти ди­ректорам, стремившимся обеспечить развитие организации в целом, а не только обслуживать интересы акционеров, приво­дило к выдающимся результатам.

На смену 1960-м годам пришли 1970-е; модель владения компаниями стала меняться, и последствия этого до сих пор дают о себе знать. Акционерная собственность стала переме­щаться от частных лиц к крупным финансовым институтам, таким как взаимные (паевые инвестиционные) и пенсионные фонды, вкладывающие средства от своего имени. В 1945 году частные лица были держателями 93 процентов акций, к 1997 году их доля упала до 43 процентов². Крупные институцио­нальные инвесторы все больше склонялись к мнению, что кор­порации не уделяют должного внимания их интересам; в 1960-е годы произошло первое недружественное поглощение. Хотя президенты компаний лишь олицетворяли успешно растущую корпоративную Америку, они постепенно превратились в хозяев всего, что попадало в поле их зрения; они управляли компаниями так, будто были их собственниками, хотя, соглас­но учредительным документам, являлись всего лишь слугами их акционеров. В 1970-е годы, когда вследствие нефтяного шока прибыли компаний сократились, а производительность упала, специалисты в области менеджмента и крупные инсти­туциональные инвесторы выступили за полное восстановле­ние прав собственности и за то, чтобы компании работали на своих собственников. Началась «революция капитализации».

Это было преподнесено как обеспечение прав законных собственников, а не проявление своекорыстного интереса; то

Иррациональная алчность

есть как восстановление прав собственности тех, кто эти пра­ва воплощает, - акционеров. Доказывалось, что повышение ответственности менеджеров перед акционерами укрепит американский капитализм. Однако не принимался во внима­ние тот важный факт, что именно независимость управляю­щих от собственников внесла наибольший вклад в динамизм американского капитализма после Второй мировой войны. Основанная в 1986 году Ассоциация акционеров США быст­ро превратилась в общенациональное движение «активистов в защиту прав акционеров» (в их собственном понимании -активистов в защиту гражданских прав) и присвоила себе роль избавителя американских компаний от корыстного и лениво­го менеджмента. Дивиденды следовало ставить на первое ме­сто. Паевые инвестиционные фонды уловили это настроение и стали претендовать на роль посредников, через которых мелкие инвесторы более эффективно смогли бы реализовать свои права собственности и быстрее богатеть.

В 1990-е годы существенно возросла роль интернета; ин­тернет-брокеры оперировали 10 миллионами инвестицион­ных счетов акционеров, а веб-сайты типа «Мотли Фул» разду­вали истерию насчет того, что в киберпространстве могут быть повторены старые американские мифы об индивидах-собствен­никах. Рынок внезапно стабилизировался, а частные инвести­ции приобрели антиэлитарный характер. Погоня за капита­лизацией подавалась как законное (и естественное) желание всех собственников (как мелких инвесторов, так и гигантских пенсионных фондов), чтобы управление их активами прино­сило им максимальную выгоду. Привязка вознаграждения менеджмента к курсу акций компаний стимулировала к дей­ствиям именно в интересах собственников. Всего за 15 лет доля акций в сбережениях простых американцев утроилась. Одно­временно произошел бум в области опционных схем для пре­зидентов компаний; за 1990-е годы стоимость опционов воз­росла с 60 до 600 миллиардов долларов. Каждый хотел быть собственником и участвовать в прибылях растущего фондо­вого рынка. Те, кто располагал властью и деньгами, могли из­влечь наибольшую выгоду. Хотя 64 процента американских домохозяйств владеют акциями на сумму менее 5 тысяч дол-

Глава четвертая

ларов³, фондовый рынок, росший в течение десятилетия в сред­нем на 17 процентов ежегодно, казался способным приносить неплохую прибыль каждому. Уолл-стрит стала новым вопло­щением американской мечты.

В такой опьяняющей атмосфере финансовые ограничения времен Рузвельта выглядели досадными лилипутскими око­вами, которые надлежало как можно скорее разорвать, чтобы обеспечить финансовой машине больше пространства для дви­жения. Уолл-стрит имела тут своекорыстный интерес, объе­динявший ее с лоббистами прав акционеров. Как мы увидим в шестой главе, Уолл-стрит смогла успешно продвинуть идею демонтажа контроля над операциями международных финан­совых рынков, что увеличило объем торговли американски­ми финансовыми активами. Выдвижение во главу угла задачи роста капитализации компаний стало способом повышения значения торговли акциями, а, следовательно, дальнейшего расширения бизнеса Уолл-стрит.

Одним из существенных преимуществ американской фи­нансовой системы всегда было изобилие банков. В течение 50 лет после Великой депрессии американцы пользовались услу­гами 14 тысяч банков, которые благодаря защитным мерам, предоставлявшимся законодательством времен Рузвельта, превратились в своего рода близких «родственников» амери­канского малого и среднего бизнеса, оказывавших ему сред­не- и долгосрочную поддержку. В свете американской идео­логии они позиционировали себя в качестве рыночных институтов, обеспечивающих доступ к кредиту. Однако бла­годаря ограждению от конкурентов из других штатов, укреп­лению их положения с помощью государственного регулиро­вания и доверию вкладчиков, обеспеченному федеральным страхованием депозитов, банки получили уникальные возмож­ности (почти аналогичные существующим в странах Север­ной Европы и Азии) по поддержке местного предпринима­тельства. Крупные американские города стали центрами регионального банковского бизнеса, заботящегося о развитии местной промышленности. Если Германия имела крупные ре­гиональные общества взаимного кредита и специализирован­ные индустриальные банки, а Япония - собственную систему

кредитовавших промышленность банков, то Америка облада­ла сетью местных и городских банков, которые хорошо знали свою клиентуру и стремились поддерживать местных «пере­довиков» бизнеса. Это был банковский бизнес в лучшем смыс­ле слова.

Для торговцев капитализацией американская банковская система представляла собой спелую сливу, готовую к сбору. Существовало слишком банков, охраняемых устаревшими правилами. Некоторые из правил, такие как запрет на совер­шение банковских операций между штатами, стали излишни­ми в условиях резкого повышения мобильности. Бизнес вы­ходил за пределы своей локальной базы, а предприниматели искали банки, способные предложить им услуги в большей мере национального, нежели регионального характера. Другие правила, типа установления потолка по процентным плате­жам, можно было обойти благодаря возможности частных лиц вкладываться в денежные рынки Нью-Йорка через паевые инвестиционные фонды. Не менее важно, что банки и финан­совые институты сами стремились освободиться от контроля извне. Разве не следовало разрешить им делать со своей соб­ственностью все, что они хотели, подобно любому другому американцу или американскому бизнесу?

Упомянутый в предыдущей главе опыт дерегулирования ссудосберегательных ассоциаций мог стать серьезным предуп­реждением. В 1982 году был снят контроль над их кредитны­ми операциями, хотя гарантии вкладчикам остались. Ассоци­ации справедливо рассматривали новую схему как односто­роннюю сделку: они могли кредитовать любого застройщика, включая самих себя, будучи уверенными в том, что в случае успеха сделают миллионы, а в случае неудачи счета будут оп­лачены за счет государственного страхования. То, что после­довало за этим, стало одной из величайших в истории оргий необеспеченного кредитования и невиданного мошенниче­ства. В 1989 году пришлось создать Трест по урегулированию невозвращенных кредитов и направить на покрытие потерь по ссудам суммы, оценивавшиеся как минимум в 200 милли­ардов долларов⁴. По сути дела, лишь одна отрасль частного сектора - банковская - растратила больше, чем составлял го-

Глава четвертая

сударственный сектор в послевоенный период. Однако сде­ланный консерваторами вывод состоял не в том, что механиз­мы экономической политики времен Рузвельта правильны и изменять их следует крайне осторожно; наоборот, они посчи­тали, что дерегулирование необходимо проводить дальше и быстрее, устраняя все меры по защите вкладчиков. Ведь в стра­не консерваторов все, что связано с государством, плохо, а все, что относится к частному сектору, хорошо. Призывы в пользу дерегулирования и наращивания капитализации не ослабе­вали, не встречая особой оппозиции. США стали страной без­ликих собственников, стремившихся заработать на принад­лежащих им активах, используя в своих интересах бум на фон­довом рынке.

Тем временем Уолл-стрит и банки объединились, настаи­вая на дальнейшем финансовом дерегулировании в своих ин­тересах. А Вашингтон, подпавший под влияние финансовых интересов и политического лоббизма и так или иначе усмат­ривавший выгоды от разрастания американских финансовых рынков для финансирования государственного бюджета и внешнеторгового дефицита, был счастлив угодить. Федераль­ная резервная система разрешала банкам предоставлять все более широкий набор финансовых услуг; в 1990-е годы темпы дерегулирования ускорились. В 1994 году был снят запрет на проведение банковских операций между штатами; в 1996 году - упразднено правило (Кеци1айоп V), ограничивавшее темпы и масштабы банковских слияний оговоркой, что банк мог при­обрести другой банк только в случае, если последний состав­лял не более 35 процентов его собственного размера; а после длившейся более десятилетия лоббистской кампании в 1998 году был окончательно отменен закон Гласса - Стигала⁵.

В 1990-е годы процесс банковских слияний пошел оше­ломляющими темпами. Как констатировал Гэри Дымски, к концу десятилетия число банков в США составляло половину того, что было 20 лет назад⁶. Это оправдывается тем, что круп­ные банки более эффективны. Правда, как показал Дымски, эффективность понимается в узко экономическом смысле - как закрытие банковских филиалов и концентрация банковских операций. Ценность же взаимосвязей между банками и их

Иррациональная алчность

способности поддерживать местный бизнес игнорируется. Закрытие мелких банков дает однократный эффект увеличе­ния прибыли за счет сокращения условно постоянных издер­жек и повышает рыночную цену акций объединившихся бан­ков, что обычно обогащает их президентов, а также инвестиционные компании, посредничающие при слиянии. Ценой этого стало разрушение банковской инфраструктуры США, позволявшей оперативно собирать необходимую ин­формацию для оценки истинной платежеспособности заемщи­ков - что особенно важно, когда речь идет о местном бизнесе. Вместо этого теперь заявки на кредит оцениваются по чисто формальным критериям клерками, не знающими локального сообщества и реального состояния дел местных компаний; эти клерки обязаны следить лишь за тем, чтобы кредит был гаран­тирован залогом собственности. Впечатляющие результаты деятельности местных банков, работавших с местными ком­паниями в рамках локальных бизнес-кластеров, использовав­ших неформальные схемы и стремившихся содействовать раз­витию местной экономики, утрачены, а вместе с ними - главная опора местного предпринимательства и делового динамизма Америки. Локальные банковские операции приносят все мень­ше положительных социальных эффектов и пользы обществу. Однако происходящие изменения способствуют росту прибы­лей и котировок акций, что в настоящее время является са­мой важной заботой американского бизнес-сообщества - а его приоритеты трансформируются в политические приоритеты Вашингтона.

Как ни странно, растущей очевидности того, что банковс­кие слияния ведут к снижению капитализации, оказалось не­достаточно, чтобы остановить эту безрассудную гонку⁷. В на­чале нового столетия Уолл-стрит взошла на новые высоты, а позиции консерваторов выглядят достаточно убедительно. Парадокс в том, что подрываются основы инновационности и конкурентоспособности США. Сводится на нет банковская Инфраструктура, оказывающая поддержку реальному секто­ру, а акцент на наращивании капитализации компаний лю­бой ценой ведет к дальнейшему выхолащиванию американс­кого бизнеса. Триумф рыночной идеологии создал биржевой

Глава четвертая

«мыльный пузырь», ослабивший «новую экономику», которой он же помог появиться на свет. Это - зловещее эхо 1920-х го­дов. Даже находясь в зените влияния, консерваторы не справ­ляются с выполнением своих хвалебных обещаний.

История корпорации «Боинг»

Реактивный пассажирский самолет и бомбардировщик «В-52» находятся в числе наиболее зримых проявлений аме­риканского технического и военного превосходства, а создав­шая их компания «Боинг», наряду с «Майкрософт», «Кока-ко­лой» и «Фордом», дала имя брэнду мирового значения. Но, как и множество других крупнейших американских корпора­ций, «Боинг» сам стал жертвой крушения американского ли­берализма и укрепления правых консерваторов. В течение жизни всего лишь одного поколения способность «Боинга» браться за сложнейшие технические задачи и подходить к стро­ительству самолетов как к своей главной задаче оказалась по­дорванной небывалым давлением со стороны Уолл-стрит, за­ставлявшей американские компании считать своей первосте­пенной целью обеспечение высокого и немедленного финансового дохода акционеров. В 2006 году в эксплуатацию поступит новый суперсамолет, рассчитанный на 555 пассажи­ров. Он будет построен европейским консорциумом «Эйрбюс». «Боинг» же постепенно сходит со сцены как ведущий произ­водитель самолетов. Он меньше стремится к инновационным прорывам с целью обеспечить свой рост, как это было при создании первых реактивных лайнеров; сейчас он планирует наращивать менее рискованный бизнес по техническому об­служиванию самолетов, а также выпуску авионики и систем управления воздушным движением.

Доминирующее влияние консерватизма и сопровождаю­щих его экономических максим получили выражение в новой корпоративной доктрине, согласно которой инвестиции, уп­равление человеческим капиталом и органичный рост рассмат­риваются как вторичные задачи по отношению к главному бизнесу корпораций: обогащению их директоров и владель­цев за счет наращивания капитализации. Вся экономическая

Иррациональная алчность

структура США и построенное на ней общество в настоящее время как никогда прежде повенчаны с интересами и потреб­ностями финансовых рынков и ведущих финансистов. Каж­дый из 4 тысяч высших менеджеров с Уолл-стрит зарабатыва­ет ежегодно более 1 миллиона долларов⁸, а президенты 362 крупнейших компаний США получили в 1999 году в качестве вознаграждения в среднем 12,4 миллиона долларов в год - в 6 раз больше, чем в 1990 году⁹. Нигде экономика и общество не зависели столь сильно от сиюминутных аппетитов фондового рынка, нигде финансовая система не строилась с приорите­том максимизации краткосрочных прибылей.

История «Боинга» служит полезным уроком. В середине 1960-х годов это была компания, приверженная целям техни­ческого превосходства и развития высококвалифицированных и преданных фирме работников. Ее тесные взаимосвязи с пра­вительством были источником, а не препятствием, как это изоб­ражают идеологи консерватизма, ее международных конку­рентных преимуществ. Ее менеджеры придерживались устава компании; это была организация, созданная для производства самых лучших в мире самолетов, и она была таковой. «Боинг» разработал первое поколение гражданских реактивных авиа­лайнеров благодаря своим техническим преимуществам и силь­ным финансовым позициям, сложившимся во время Второй мировой войны и в первые годы «холодной войны», когда он был ведущим военным подрядчиком; компания до сих пор сохранила жизнеспособное и прибыльное военное подразде­ление. На том этапе, когда основная часть акций фирмы нахо­дилась в руках терпеливых частных инвесторов и поддержку ей оказывала сеть местных банков, сильно заинтересованных в развитии компании, она взялась за крайне амбициозный проект создания реактивного лайнера «Боинг-747».

Финансовый риск был частично покрыт собственными средствами «Боинга», имевшего большое число мелких и ло­яльных акционеров, а частично за счет большого заказа от авиакомпании «Пан Америкэн». В свою очередь, способность последней заказывать самолеты обеспечивалась ее масштаба­ми и финансовыми ресурсами, а также регулированием систе­мы авиаперевозок правительством США через Совет по граж-

данской аэронавтике, который путем жесткого контроля за ценами на билеты и стимулирования технических инноваций поддерживал прибыльность авиалиний. Проект был ослож­нен техническими трудностями и аннулированием иностран­ных заказов, но после того как были затрачены 2 миллиарда долларов (6 миллиардов долларов в ценах 2002 года), в 1970 году «Пан Америкэн» был поставлен первый реактивный са­молет. 12,5 тысячи инженеров работали исключительно на этот проект. Следующие пять лет были чрезвычайно опасными. «Боинг» уволил 60 процентов своего 142-тысячного персона­ла и вплотную рассматривал вопрос о прекращении авиаци­онного бизнеса, поскольку продажи реактивных лайнеров по-прежнему оставались на низком уровне. Компанию обвиняли в даче взяток иностранным авиакомпаниям с целью выиграть заказы. Но в 1978 году авиакомпании разместили заказы на 83 «Боинга-747», и колоссальный проект начал окупаться. Финан­совые показатели «Боинга» поднялись на высшую ступень сре­ди 500 крупнейших компаний из списка «Форчун».

В течение последующего десятилетия «Боинг» пожинал плоды предпринятого им рискованного проекта, в конечном счете получив 20 миллиардов долларов прибыли на 2 милли­арда долларов инвестиций. Не имея конкурентов, он заста­вил авиакомпании оплачивать полную стоимость «Боинга-747». Несмотря на начало производства аэробусов его европейским конкурентом - консорциумом «Эйрбюс» - «Боинг» укрепил свои позиции главного действующего лица в мировой авиа­ционной промышленности.

Но Уолл-Стрит коварна. Авиастроение является долго­срочным бизнесом, требующим высоких затрат на НИОКР, а также постоянных инвестиций в рабочую силу; оно не прино­сит быстрых долларов. Более того, апологеты консерватив­ной экономической мысли сами подорвали позиции одного из своих главных сторонников - «Боинга». Они настаивали на том, что национальные авиаперевозчики достаточно богаты, чтобы платить хорошие цены за приобретаемые самолеты и обеспечивать портфель заказов фирмам-производителям. В 1978 году был ликвидирован Совет по гражданской аэронав­тике, что положило начало дерегулированию авиационного

Иррациональная алчность

транспорта в США. В отрасли прошла волна слияний и по­глощений, имевших целью поднять краткосрочные прибыли; американские авиалинии стали более агрессивными в сво­ей политике закупок техники. Начал исчезать мир, в кото­ром компании, подобные «Боингу», могли делать ставку на грандиозные проекты, воплощавшие самые передовые тех­нологии.

Поворотным стал 1987 год. Тогда техасец Т. Бун Пайкенс -апостол примитивного южного капитализма, сторонник пре­зидента Рейгана, основатель Ассоциации акционеров США и один из лидеров нового поколения «корпоративных рейде­ров» - запустил пробный шар, решив приобрести долю в ак­ционерном капитале «Боинга». Романтический имидж «кор­поративных рейдеров» давал неправильное представление об их истинной сущности. Они не были хвастливыми авантюри­стами. Рейдеры получали прибыль за счет разницы между це­нами покупки и продажи активов. Путем расчленения круп­ной компании (а именно - разделения ее активов и денежных потоков) они стремились повысить ее рыночную стоимость. Пайкенс отрицал, что гонится за быстрым эффектом. Он ут­верждал, что это не более чем «домыслы, будто свободные в своих действиях менеджеры презирают акционеров, которых склонны рассматривать как людей, стремящихся к краткос­рочной выгоде»¹⁰.

Операции рейдеров оказались возможными благодаря новому явлению - преобладанию институциональных инвес­торов, а именно - пенсионных и паевых инвестиционных фон­дов, которые к тому времени владели большинством корпо­ративных ценных бумаг. Если в 1960-е годы рейдерам типа Пайкенса приходилось убеждать десятки тысяч частных ин­весторов в достоинствах своего начинания, теперь им было достаточно привлечь на свою сторону всего дюжину менед­жеров ведущих институциональных фондов (которые сами были озабочены прежде всего краткосрочной эффективнос­тью своих инвестиций, имея в виду увеличение объема про­даж своих услуг и пенсионных контрактов). Биржевая коти­ровка акций «Боинга» составляла в это время всего 7 долларов по сравнению с оценкой чистой стоимости каждой акции в 75

Глава четвертая

долларов. Этот факт показывал, насколько Уолл-стрит пренеб­регала флагманом американской национальной авиапромыш­ленности.

Пайкенс исчез, но «Боинг» так и не стал прежней компа­нией. Планы строительства новых самолетов были замороже­ны, затраты на научные исследования и опытные разработ­ки - урезаны, а приблизительно 50 тысяч рабочих были временно сокращены в попытке улучшить финансовые пока­затели. В осуществлении этой линии «Боинг» следовал курсу главного проповедника концепции капитализации - испол­нительного директора «Дженерал электрик» Джека Уэлча. Уэлч не нуждался в том, чтобы корпоративные рейдеры убеж­дали его в приоритете интересов акционеров. Как уже отме­чалось в первой главе, он рассматривал стремление к повы­шению рыночной стоимости компании в качестве главной задачи и идеологически верной цели капиталистического пред­приятия. «Боинг» намеревался скопировать эту модель, опа­саясь, что, не сделав этого, пострадает от посягательств кор­поративных рейдеров и захватнических амбиций других крупных компаний, которые захотели бы поддержать рост своих прибылей за счет «Боинга». Действительно, среди ком­паний, присматривавшихся к «Боингу», была сама «Дженерал электрик».

В 1990-е годы целью «Боинга» стал быстрый рост прибы­лей, а не разработка новых самолетов. В 1997 году он купил своего крупного конкурента - компанию «Макдоннелл-Дуг­лас», предполагая обеспечить более устойчивый доход от во­енных контрактов. Руководитель «Макдоннелл-Дуглас» Гар­ри Стоунсайфер провел в «Дженерал электрик» 27 лет. Этот последователь Уэлча и приверженец концепции капитализа­ции стал новым руководителем «Боинга». Когда в том же году «Боинг» объявил, что отказывается от попыток построить су­персамолет, котировки его акций взлетели до наивысшего за всю историю уровня в 60 долларов за акцию. Тогдашний ис­полнительный директор компании Филип Кондит признал новую иерархию приоритетов, заявив в «Бизнес уик», что «про­исходят фундаментальные перемены». Раньше главные зада­чи фирмы определялись крупным техническим вызовами, свя-

Иррациональная алчность

занными с созданием наиболее совершенных самолетов в мире. «Сейчас же, - говорил он, - мы вступаем в бизнес-среду, где во главу угла ставятся стоимостные показатели. Оценками, по которым судят о компании, становятся затраты на единицу продукции, отдача от инвестиций и доход акционеров. Это очень существенный сдвиг»¹¹.

Подобная бизнес-среда способна обогатить менеджеров компаний и Уолл-стрит, но не способствует разработке и стро­ительству самолетов. В 1997 году наступил крах, когда сочета­ние нехватки персонала (вызванной многочисленными сокра­щениями) и чрезмерно жесткой системы снабжения (органи­зованной в соответствии с минималистским принципом «поставка в срок»), вынудило заморозить производство. «Бо­инг» остановил сборку самолетов из-за нехватки комплектую­щих и персонала, что обошлось в 2,6 миллиарда долларов. Индивидуальная производительность повысилась, но произ­водственный процесс был настолько подорван, что под воп­росом оказались перспективы всего бизнеса. Самое главное, «Боинг» вообще неспособен конкурировать с фирмой «Эйрбюс», которая еще до выпуска суперлайнера «А-380» получи­ла половину всех коммерческих заказов на новые самолеты. В отличие от «Боинга», европейский консорциум располагает устойчивой структурой собственности и долгосрочной финан­совой средой, что и обеспечивает ему господство на рынке. «Боингу» же не хватает обученной рабочей силы, инженеров, финансовой стабильности и долгосрочной поддержки, в ре­зультате он теряет техническое лидерство.

Издержки на разработку «А-380» превысят 12 миллиар­дов долларов. «Боинг» мог справиться с подобным вызовом в середине 1960-х годов, но сегодня он не способен на это. Как пишет Мэтью Линн, «если некогда "Боинг" лидировал в от­расли, открывая новые горизонты, сейчас он удовлетворяется тем, что предоставляет роль первопроходцев другим компа­ниям и по мере возможности следует за ними»¹². Все модели, разработанные им в 1990-е годы, были всего лишь реакцией на ранее сделанные ходы «Эйрбюс». «Боинг» признает это, заявляя, что рассматривает преимущества «Эйрбюс» как крат­косрочные. Но в долгосрочном плане репутация «Боинга» как

Глава четвертая

производителя высококачественных новейших самолетов по­дорвана. В феврале 2002 года его портфель производствен­ных заказов был меньше, чем у «Эйрбюс». США обвиняют «Эйрбюс» в использовании государственных субсидий, забы­вая, что и в американские успехи существенный вклад внесли щедрые военные заказы (более подробно эти вопросы рассмот­рены в девятой главе). Однако дело не в этом. Даже без кон­куренции с «Эйрбюс» «Боинг» все равно оказался бы в зат­руднительном положении.

Консервативная Америка создала финансовую среду, в которой технические и производственные достоинства отхо­дят на задний план по сравнению с финансовыми критерия­ми, устанавливаемыми на Уолл-стрит, где все помешались на иррациональной алчности. Высшие менеджеры инвестицион­ных банков могут заработать свои многомиллионные вознаг­раждения только за счет проворачивания гигантских сделок. «Боинг» осознает, что если рискнет 12 миллиардами долла­ров для разработки нового поколения воздушных судов, ре­зультатом станет понижение котировок его акций и неизбеж­ность слияния с другой компанией. Чтобы иметь наличные средства и поддерживать прибыльность, а значит сохранять независимость, он основывает свою стратегию на развитии существующих моделей самолетов. Например, чтобы конку­рировать с «А-380», вместо разработки нового суперлайнера запланировано создание удлиненной модели «В-747» («Соник Круизер»), а также перемещение бизнеса фирмы в сферу тех­нического обслуживания самолетов. В настоящее время под сомнением даже выпуск «Соник Круизера». Знаковым шагом, символизирующим отступление некогда великой компании, стал перенос ее штаб-квартиры из Сиэтла в Чикаго. Посколь­ку сокращение количества авиакомпаний началось раньше, чем произошло падение спроса на авиаперевозки в связи с терро­ристическими актами в сентябре 2001 года, и объем заказов производителям самолетов падает, отсутствие у «Боинга» фи­нансовой прочности и новых приоритетов проявляется еще более ярко. Отрасль, в которой США некогда доминировали, отходит европейцам.

Ирраци ональная алчность

Дата добавления: 2015-07-16