Реванш консерватизма

В первой половине 1960-х годов консерватизм выглядел загнанным в угол. Американская экономика была сильна; про­изводительность труда и ВВП росли средними темпами свы­ше 3 процентов в год. Казалось, не составляло проблемы од­новременно финансировать грандиозную программу Великого общества и военное соперничество с Советским Союзом. Фак­тически, это соперничество еще более настоятельно требова­ло расширения гражданских прав и социальных программ. Американские расизм и бедность были подарками для советс­кой пропаганды, в связи с чем даже республиканцы разделя-

Бескровная война: крах американского либерализма

ли озабоченность либералов по этому поводу, пусть даже толь­ко в контексте пропагандистской войны супердержав.

Однако на исходе 1960-х стали проявляться серьезные проблемы. После 1945 года США решили, что интересы их собственной безопасности требуют создания военно-диплома­тического санитарного кордона вокруг всего евроазиатского побережья с целью сдержать возможное продвижение комму­низма к берегам Тихого и Атлантического океанов. Так по­явились НАТО, воздушный мост в Западный Берлин, была развязана корейская война. Когда в 1960-х годах коммунизм утвердился в Индокитае, доктрина потребовала использова­ния такого же подхода в отношении Южного Вьетнама, чтобы предотвратить его завоевание с Севера и ассимиляцию в ком­мунистический Вьетнам. Не в последнюю очередь, США хо­тели продемонстрировать своим европейским и азиатским союзникам, а также Москве и Пекину, что Америка не будет потакать агрессорам.

Резкий рост военных расходов в разгар вьетнамской вой­ны (почти до 10 процентов ВВП) обусловил пятипроцентную инфляцию, беспрецедентного уровня достиг внешнеторговый дефицит. Доллар начал утрачивать свою центральную роль в международной финансовой системе. В 1971 году президент Никсон был вынужден отменить его обмен на золото и упраз­днить существовавшую с конца 1940-х Бреттон-Вудскую сис­тему квазификсированных обменных курсов, привязанных к золоту через доллар. Выяснилось, что США не способны од­новременно поддерживать доллар, вьетнамскую войну и про­грамму Великого общества.

Именно этот провал создал благоприятную интеллекту­альную возможность, к которой готовились консерваторы. В начале 1960-х годов президент Джон Кеннеди решил в кейнсианском духе простимулировать американскую экономику с помощью сокращения налогов. Экономический консенсус со­стоял тогда в том, что федеральное правительство должно управлять спросом в экономике с помощью изменения нало­гов и государственных расходов так, чтобы поддерживать рост занятости и снижать инфляцию. По существу, идея заключа­лась в том, что государство может и должно направлять эко-

Глава третья

номику на достижение общественных целей; но для амери­канских правых это была анафема. В середине 1950-х годов журнал Уильяма Бакли «Нэшнл Ревью» начал последователь­но выстраивать антикейнсианскую концепцию экономики сво­бодного рынка. Озвучивалась философия Фридриха Хайека, согласно которой любое усиление активности государства яв­ляется первым шагом к нарушению функционирования капи­тализма и, буквально, «дорогой к рабству» (как Хайек назвал свою книгу, написанную в 1944 году). По Хайеку, процесс со­зидания богатства является результатом экономической сво­боды, которая должна быть защищена от какого-либо государ­ственного вмешательства. Правда, в середине 1950-х годов лишь немногие в США слушали Хайека. Ультраконсерватор Барри Голдуотер потерпел внушительное поражение на пре­зидентских выборах 1964 года, когда Джонсон легко обошел его. Тем не менее успех Голдуотера в пяти южных штатах стал предвестником всего происшедшего позднее.

К концу 1960-х годов экономический фон стал более бла­гоприятным для консервативных воззрений. Консервативно настроенные интеллектуалы усиливали аргументацию в пользу экономики свободного рынка, связывая свои заповеди с либертарионизмом (предоставлением широких гражданских прав) и идеей минимизации роли государства, что, по их убеж­дению, гарантировало ответственность и, следовательно, доб­родетельность граждан. В 1960-х годы эти два течения мыс­ли - экономическое и философское - переплелись благодаря профессору философии Чикагского университета Лео Страус-су, эмигрировавшему из Германии от нацизма и считавшему либеральную Веймарскую республику виновной в холокосте, а также профессору-экономисту Милтону Фридмену. В аме­риканской академической среде Страусе нашел множество пре­данных последователей, или, как говорил один из его учени­ков, «собрание апостолов»¹. Справедливое общество, доказы­вал Страусе, невозможно без добродетельных, высокомораль­ных граждан. Его доводы против попыток государства обеспечить большие свободу и равенство состояли в том, что такие попытки подрывают добродетель, освобождая людей от необходимости нести ответственность за последствия своих

Бескровная война: крах американского либерализма

действий. Он полагал, что религия и национализм помогают укрепить добродетель, а либерализм и секуляризм подрыва­ют ее, и что если США не будут бдительны, их постигнет судь­ба Веймарской республики. Даже если религия ничего не зна­чит, а ее моральные нормы невозможно уберечь от эрозии, говорил Страусе, задача образованной элиты заключается в том, чтобы сохранять спокойствие и поддерживать вымысел во имя порядка. Страусе умер в 1974 году, но и 20 лет спустя республиканец Ньют Гингрич заявлял, что его «Контракт с Америкой» 1994 года вдохновлен идеями Страусса. Почти все направления современной американской консервативной мыс­ли, начиная с теории иждивенчества и заканчивая евангелистским движением внутри республиканской партии, берут свои истоки в его теории. Сегодня наиболее воинствующие кон­серваторы в администрации Буша - заместитель министра обороны Пол Вулфовиц и генеральный прокурор Эшкрофт -являются убежденными приверженцами его идей. Когда Вул­фовиц отстаивает право США в одностороннем порядке на­носить упреждающий военный удар по любому государству, способному противостоять воле Соединенных Штатов, или когда Эшкрофт настаивает на упрощенном судопроизводстве в отношении всех подозрительных неамериканцев, их фило­софским и идейным отцом является Страусе. Это губительное наследие.

Тем не менее, оно подвигло Фридмена и преподавателей Чикагского университета из числа приверженцев ультракон­сервативной экономической теории свободного рынка вне­дрить в эту философию элементы практической политики. Идейным плацдармом теории Фридмена выступало объясне­ние инфляции, которая в 1960-е годы неуклонно росла, а в 1970-е превратилась в США в главную экономическую про­блему. Концепция Фридмена получила известность как моне­таризм. Ее смысл в том, что уровень инфляции автоматически задается объемом денежного предложения, который опреде­ляется государством, обладающим монополией на денежную эмиссию. Рост инфляции означает следующее: либо правитель­ство ошибочно установило слишком низкие процентные став­ки, либо оно слишком много тратит, финансируя свои расхо-

Глава третья

ды за счет печатания денег. Все это мешает экономике разви­ваться «естественным путем». Предлагавшийся Фридменом рецепт состоял в ограничении роли государства и связанных с ней расходов и, следовательно, роста денежной массы. Тогда понизится инфляция, что будет стимулировать экономичес­кий рост. В основе его концепции лежало убеждение, что свободный рынок саморегулируется и естественным образом ге­нерирует богатство. Государственное вмешательство в эти объек­тивные процессы наносит урон жизнеспособности капитализма.

Где-то в соседней аудитории Страусе утверждал, что имен­но свободная от государства среда формирует добродетельно­го гражданина, особенно - если это поддержано мощным ре­лигиозным чувством. Так началось создание основ чрезвычай­но своеобразной американской разновидности консерватизма.

Фридмен и так называемая чикагская школа претендова­ли на выдвижение «высоконаучной» экономической теории. Однако под доспехами монетаризма и набора сопутствующих ему теоретических инструментов (в частности, теории рацио­нальных ожиданий и рационального экономического челове­ка) скрывалась чрезвычайно идеологизированная концепция мира по Страуссу. Доказывая, что рынок сам собой обеспечи­вает наилучшие экономические результаты, чикагская школа исходила из адекватности реакции людей на ценовые сигна­лы. В случае ошибки люди немедленно меняют свое поведе­ние; то есть они рационально действуют, рационально форми­руют свои ожидания и рациональным образом корректируют их. Однако либеральные экономисты приводят многочислен­ные свидетельства противоположного свойства. Ведь нереаль­но допущение, будто все участники рынка располагают пол­ной информацией о его состоянии и что затраты на приобре­тение такой информации равны для всех, как заявляют чикагские экономисты. Например, вполне возможно, что без­работные не могут найти подходящей работы лишь в силу того, что не знают о ее наличии; в результате, заработная плата па­дает ниже того уровня, на котором она должна находиться согласно монетаристской теории. Аналогичным образом, бан­киры могут отказать в кредите вполне платежеспособным кли­ентам, так как ничего не знают или имеют неполную инфор-

Бескровная война: крах американского либерализма

мацию о них; по тем же причинам банкиры могут дать деньги неплатежеспособным заемщикам. Короче говоря, рынок не­совершенен².

Однако чикагская школа не могла признать этого. В цен­тре ее представлений находится концепция индивида, дви­жимого эгоистическим интересом и стремлением к максими­зации прибыли; по определению, такой индивид не может систематически ошибаться. Это ближайший родственник доб­родетельного гражданина по Страуссу, идеального жителя процветающей американской республики, основанной на сво­бодном рынке. Именно крайняя идеологизированность чикагско-фридменской концепции делала недейственной ее сугубо экономическую критику - при том, что чикагская школа во многом ошибалась, а воплощение ее идей серьезно ослабило экономику США. Идеология защищала Фридмена от множа­щихся сомнений, что его методология, автоматически и меха­нистически увязывающая рост денежного предложения с ин­фляцией, адекватна американской экономической истории³. Монетаристская теория считалась правильной лишь потому, что призывала минимизировать роль государства. Критика, основанная на том, что рынки не способны к саморегулирова­нию и никогда не были способны к нему, попросту игнориро­валась. Например, фондовый рынок хорошо известен «мыль­ными пузырями» и иррациональными спадами, а капиталис­тические фирмы - стремлением формировать рынки так, чтобы обеспечить себе максимальную прибыль. Однако вместо того, чтобы признать такие явления присущими самой рыночной экономике, консерваторы настаивали на том, что они проис­ходят из-за неких препятствий, обычно создаваемых государ­ством или профсоюзами и мешающих свободному функцио­нированию рынка.

Что касается утверждения консерваторов о всезнании индивидов, то в реальности мы сталкиваемся с непредсказуе­мостью будущего; отсюда иррациональные страхи и надежды, которые затем определяют наши действия. Данная ситуация порождает иррациональные результаты; например, во время фондового бума кажется разумной покупка акций. Консерва­тивные экономисты не признают такую логику. Для них это

теоретическая ересь; если признать ее, обрушится весь кар­точный домик их идеологии. Не менее серьезной ошибкой является консервативное представление, будто в рыночной экономике единственное и главное - способность обменивать товары и услуги в цепи случайных и легко расторжимых ры­ночных контрактов. Это весьма ограниченная концепция ге­нерирования богатства и инноваций. Рынок является необхо­димым, но недостаточным условием генерирования богатства. Как будет показано в последующих главах, консерватизм не принимает в расчет важную роль организаций в процессе со­единения и размещения вещественного, а также человеческо­го капитала (то есть людей, чьи способности и стремления предопределены их прошлым). Инновация не вспыхивает подобно электрической лампочке в голове предпринимателя в предвкушении прибыли, как полагают консервативные эко­номисты. Истоки инноваций значительно сложнее и будут проанализированы в этой книге.

Представление чикагской школы, будто только эгоисти­ческий материальный интерес движет рынками и генерирует богатство, - вздор. Консерваторы вынуждены принижать или игнорировать сложность реальной жизни, в которой функци­онирование рынков зависит от системы взаимных обяза­тельств, доверия и социального капитала, возникающих бла­годаря представлениям о честности и естественной справед­ливости. Концепция эгоистического интереса слабо соответ­ствует действительности. Однако приверженцы чикагской школы не могут согласиться с какой-либо критикой в этой свя­зи и тем более отказаться от монетаристского тезиса о свобод­ном рынке, потому что это губительно скажется на их главной цели - лишить легитимности государство, социальные и кол­лективные начала.

Из-за громадных усилий, потраченных консерваторами на обеспечение идейной последовательности своих предложений, принципы консервативной экономической теории можно подвергнуть сомнению, только бросив радикальный вызов философии и политике, на которой они покоятся. Однако аме­риканские либералы не сумели сделать этого. Вот почему идеи Хайека и Страусса приобрели такое значение. Хайек выявил

Бескровная война: крах американского либерали

связь между экономической и политической свободой; Стра­усе сделал фундаментальное моральное предположение, что справедливое общество создается только высоконравственны­ми людьми и что личная мораль даже более важна, чем равен­ство возможностей. Все это автоматически обесценивает все экономические теории (даже если они приносят результаты), исходящие, подобно кейнсианству, из идеи, что государство выражает общую волю и общественный интерес, - так как они, во-первых, предусматривают усиление роли государства, а, во-вторых, навязывают систему ценностей, противоречащих и подрывающих высший мир нравственных индивидов. Кон­серваторы не допускают даже мысли, что нужны какие-либо коллективные инициативы с целью минимизировать неравен­ство; ведь в конечном итоге бедность является признаком «дур­ной» личности, которая еще более морально деградирует, по­лучая социальную помощь.

Как было показано в предыдущей главе, Роберт Нозик еще дальше развил аргументацию консерваторов. Любое действие государства характеризуется им как насилие. Если во имя спра­ведливости государство пытается смягчить бедность, оно не­избежно должно изымать в виде налога часть доходов одних людей, чтобы поддержать других. Консерваторы не прием­лют идеи о том, что налог является платежом, вносимым для получения тех общественных благ (от пенсий до здравоохра­нения), которые не способен обеспечить рынок.

Комплексная консервативная философская позиция, со­гласно которой государство аморально, неэффективно и осу­ществляет насилие, составила платформу для весьма эффек­тивной атаки на американский либерализм. По сути дела, эта позиция выступает союзником нового варварства, хотя пре­тендует на то, чтобы не допустить его; она покровительствует экономическому вырождению, хотя рекламирует свою при­верженность созиданию благосостояния. Однако либерализм никогда не понимал тотальности противостоящей ему идео­логии, присущей ее сторонникам мании преследования, их фанатичной решимости настоять на своем, а также специфи­ки американской общественной культуры, способствующей распространению консерватизма.

Глава третья _____________________________________________________

Дата добавления: 2015-07-16