Глава 20. – Так вот каким в конце концов был итог его речи?

– Так вот каким… в конце концов… был итог его речи? – спросила Кассандра, стараясь придушить смешок, когда мы сидели на садовой скамейке у коттеджа Фрэнка и Мэри в Олтоне. – Вы сделаете меня счастливейшим из смертных?

Я вернулась всего полчаса назад, спешно покинув Дербишир. Уверившись, что матушка на самом деле не на смертном одре, а, напротив, плотно и с удовольствием кушает, я при первой же возможности увлекла прочь сестру, чтобы наедине угостить ее выдающейся историей моего несостоявшегося брака.

– Прямо так и сказал, – подтвердила я.

– И что ты ответила?

– Я ответила: «Сэр, хотя я прекрасно сознаю, сколь лестно для меня ваше предложение, но, по моему глубокому убеждению, из всех женщин на свете я меньше всех могла бы составить счастье такого человека, как вы».

– И как он принял твой отказ?

– Мои слова, к несчастью, ничуть не остудили его пыл. Он настаивал, что я скромничаю.

– Нет!

– Да. Он заявил, что ему известно, будто многие женщины при первом предложении отказывают тому, чью руку склонны принять, в попытке показаться более желанными.

– В жизни не слыхала, чтобы какая-нибудь женщина так поступила.

– Я тоже. Боюсь, нам никогда не постичь, где он черпает сведения о привычках и взглядах женщин, достигших брачного возраста. В любом случае я объяснила ему, и как можно понятнее, что совершенно серьезна и ни за что не выйду за него замуж.

– Полагаю, в конце концов он принял твой отказ с достоинством?

– Напротив. Он расстроился и уверил меня, что не нуждается в моем присутствии, чтобы продолжать общение с семействами Эшфордов и Черчиллей. После чего потопал обратно в приходской домик и остаток дня не обмолвился со мной ни словом.

– Ах, Джейн! Как оскорбительно!

– Когда я поведала о произошедшем Алетии и сквайру и стало ясно, что я более не желанный гость в этом доме, сквайр тут же принес извинения за наше немедленное возвращение в Гемпшир. Он написал письмо мистеру Эшфорду, прося прощения за нашу неспособность принять его любезное приглашение отужинать в Пембрук-холле, что еще больше разгневало мистера Мортона. К моему облегчению, мы тронулись в путь ранним утром следующего дня.

– Печально, разумеется, что с тобой поступили так неучтиво, но предложение не может быть плохо само по себе, даже если ты не в восторге от сделавшего его мужчины. То, что он так высоко тебя оценил, способно лишь польстить тебе. И я благодарна ему за то, что он невольно поспособствовал скорейшему твоему возвращению.

Я с любовью улыбнулась Кассандре.

– Честное слово, ты во всяком ненастье увидишь красное солнышко. Неважно, насколько отвратительно кто-то себя ведет, ты всегда найдешь для него пару добрых слов. Полагаю, следующим ты похвалишь мистера Эшфорда и заявишь, будто я должна быть благодарной ему за то короткое время, что мы провели вместе, зная, что джентльмен его богатства и положения никогда не женится на незначительной женщине вроде меня.

Кассандра помрачнела.

– Поверь, – сказала она, – я не знаю, как истолковать его поведение. Мне против воли кажется, что в помолвке мистера Эшфорда с Изабеллой кроется нечто большее, чем нам известно. Если бы только он сумел все объяснить! Как жаль, что всякий раз, когда он, несомненно, пытался поговорить с тобой об этом, ему мешали.

– В его распоряжении были три долгие недели в Саутгемптоне.

– Верно. Тогда он, по-видимому, поступил дурно. И все же я считаю его хорошим человеком. Я не могу представить, что мы обе столь жестоко ошиблись в нем.

– Можешь думать что угодно, – сказала я, – я же более не желаю об этом говорить. Чудо, что я сумела вернуться из Дербишира невредимой.

Через несколько дней Алетия неожиданно явилась повидать нас, принеся поразительную новость, а именно письмо, которое получил сквайр.

– Папа отдал его мне, как только оно пришло, – объявила Алетия, сунув послание мне в руки. – Я поняла, что, невзирая на расстояние, немедленно должна показать его тебе.

Письмо, как я увидела, прислал мистер Мортон.

– Какое дело может быть у мистера Мортона к твоему отцу? – удивилась я. – Он благодарит его за визит или выговаривает за то, что взял с собой гостью, выказавшую столь недостойное поведение?

– Прочти, – засмеялась Алетия, – и сама все поймешь.

Хартсфорд, Дербишир,

пятница, 5 мая 1809 г.

Дражайший сэр!

Хотелось бы верить, что Вы и Ваша дочка прекрасно поживаете и насладились благополучным возвращением из моей скромной обители. Я желал бы, будь это в моей воле, лично обратить к Вам свои речи, но поспешность Вашего отъезда сделала сие невозможным, так что я вынужден доверить свою просьбу бумаге. Я льщу себе надеждой, что Вы не удивитесь содержанию моего послания. Однако молю позволить мне начать с короткого, но, уверен, необходимого вступления. Вы, без сомнения, осведомлены о некоем предложении, которое, основанное на величайшей ошибке, было недавно сделано подруге Вашей дочери, оставим ее имя непроизнесенным. Прошу поверить, что мои истинные, чувства оказались, как я теперь вижу, ослеплены достоинствами, которыми, как мне почудилось, обладала эта подруга, а именно связью с семейством Черчилль и, через них, с самими Эшфордами. Но об этом я не стану более говорить, все в прошлом, все забыто. Время и экономия диктуют мне без промедления перейти к цели сего письма. Я прекрасно помню Ваш рассказ о печальных обстоятельствах, которые падут на головы Ваших незамужних дочерей в случае Вашей смерти (прискорбного события, которое, уверен, не наступит еще несколько лет). Мысль о том, что мисс Алетия, сколь угодно хорошо обеспеченная, будет в этом случае вынуждена оставить Ваш дом в Мэнидауне, чтобы освободить место для Вашего сына и наследника с семейством, несомненно, на редкость неприятна. Сия забота занимала все мои мысли после вашего отъезда и заставила осознать расположение, которое, если подумать, я испытывал с момента знакомства с Вашей дочкой. Короче говоря, дражайший сэр, не кто иной, как Ваша дорогая мисс Алетия, пленила мое сердце. Я пишу, чтобы просить Вашего благословения и позволения обратить свои самые искренние чувства к Вашей дочери и предложить ей руку и сердце, что, не сомневаюсь, будет столь же приятно для Вас, сколь и для самой леди. Остаюсь, дорогой сэр, с почтительнейшим поклоном Вашему семейству, Ваш доброжелатель и друг

Лусиан Мортон.

– Честное слово, я невероятно удивлена, – сказала я, сложив письмо и вернув его Алетии.

– Можешь себе представить? Он написал это на следующий же день после нашего отъезда! Поверить не могу, что мужчина способен переосмыслить свои чувства столь быстро и решительно, да еще без малейшего поощрения с моей стороны.

– Прошу, пусть мой отказ не помешает тебе принять решение. Если хочешь согласиться, соглашайся. У него премилый розовый сад и, насколько я поняла, превосходный набор полок в шкафу спальни.

Алетия засмеялась.

– Я лучше проведу остаток жизни в одиночестве и без гроша в самой маленькой комнатке на чердаке, чем еще пять минут под крышей этого человека.^[41]

– Боюсь, твой батюшка будет жестоко разочарован.

– О да, ведь он продолжает напоминать мне, что сестра составила весьма приличную партию со священником старше ее. Но я не Кэтрин.

– Я тоже, – ответила я.

Остаток мая и весь июнь мы провели в Годмершеме, ожидая окончания ремонта в нашем будущем доме. В отличие от прошлых визитов каждый день в элегантном обширном поместье служил теперь болезненным напоминанием о куда более внушительном имении в Дербишире и о джентльмене, живущем там. Всякий раз, когда мысли о мистере Эшфорде настигали меня, я распекала себя за то, что еще не выкинула их из головы. Настанет время, верила я, когда мне и вправду удастся признать, что все в прошлом.

Эдвард, который продолжал горевать о потере жены, оказался рад нашему обществу, хотя много времени проводил вне дома, приглядывая за работами в Чотон-коттедже. Приятно было хоть недолго побыть с многочисленными племянницами и племянниками, но, конечно, они не оставляли мне возможности писать. И, как всегда, мне казалось, что я тут не совсем к месту. Когда парикмахер приходил укладывать волосы девочкам, он, понимая наши стесненные обстоятельства, обслуживал нас с матушкой и сестрой по сниженной цене, за что мы были благодарны и остро смущены одновременно.

Седьмого июля 1809 года мы с облегчением и взволнованным предвкушением распрощались с Годмершемом. Кассандра решила остаться еще на несколько дней, а Марта вскоре обещала присоединиться к нам, но мы с матушкой отчаянно желали обустроить дом, который наконец могли назвать своим собственным.

Ранее, во время пребывания в Элтоне, матушка чувствовала себя недостаточно хорошо, чтобы вынести экскурсию по коттеджу, пока тот полон рабочих, посему мы имели возможность лишь бегло осмотреть его снаружи.

– Боже, боже, он совсем рядом с дорогой, – разочарованно цокала языком матушка, когда мы высадились из кареты брата и уставились на Чотон-коттедж, залитый жарким июльским солнцем. – Столь небольшое огороженное пространство – единственная защита от опасности столкновения с экипажем, у которого понесла лошадь.

– Проезжающие могут стать интересным развлечением, – сказала я, повысив голос, поскольку не далее как в четырех ярдах внезапно пронеслась карета с шестеркой лошадей, отчего земля загудела у нас под ногами.

– О да, интересным, – произнесла матушка, кашляя и отмахиваясь от поднявшейся пыли.

Чотон располагался (а также располагается и, уверена, еще долго будет располагаться после того, как я покину эти края) посреди прелестной лесистой местности, зеленые долины которой поросли буками. Владения Эдварда обширны. Они включают собственно усадьбу, стоящую на ближайшем склоне холма за церковью, парк и фермы, а также деревню примерно в тридцать коттеджей, большинство арендаторов которых работает на фермах Эдварда.

Коттедж управляющего, построенный по меньшей мере сто лет назад, не был коттеджем в привычном понимании слова. Двухэтажное, прочное на вид здание из красного гемпширского кирпича, с высокой крышей и двумя чердачными комнатами когда-то служило постоялым двором и представлялось весьма просторным для четырех женщин. Дом располагался посреди деревни Чотон, в месте, где дорога из Госпорта пересекалась с Уинчестер-роуд, оживленной артерией, связывавшей Портсмут с Лондоном.

– Что ж, мы в долгу перед Эдвардом и счастливы иметь хоть какое-то жилище, – заявила матушка, изучая скромный кирпичный фасад, асимметрия которого была вызвана многочисленными перестройками дома. – Хотя я буду скучать по обществу, магазинам и развлечениям Саутгемптона.

– Что до меня, то я взволнована при одной мысли о перспективе снова жить в деревне, – сказала я, когда кучер выгрузил багаж и мы направились к двери. – Что касается магазинов и общества, то до Олтона легко дойти пешком в хорошую погоду, и он достаточно велик, чтобы там находилось отделение лондонского банка Генри. А до усадьбы, церкви и приходского домика всего десять минут ходьбы.

Внутри дом оказался куда более респектабельным – уютным, новым и пахнущим свежей краской, так что даже матушкино настроение начало улучшаться. Парадная дверь вела в довольно большую прихожую, слева от которой располагалась приятная гостиная с низким потолком, камином, литой каминной полкой и грубыми побеленными стенами. Наша скудная мебель, посланная вперед нас, как попало стояла в комнате, ожидая приезда хозяев.

Результаты ремонта поразили нас: большое окно в гостиной (которое, в соответствии с былым использованием дома в качестве гостиницы, выходило прямо на дорогу) из-за шума заложили и превратили в книжный шкаф. Чтобы придать нижнему этажу более радостный вид, Эдвард велел прорезать красивое готическое окно в стене, смежной с садом.

– Ах! Ну не прелесть ли! – воскликнула матушка. – У Эдварда всегда был прекрасный вкус. Вид из этой комнаты очень мил, и освещение хорошее. Ты должна поставить здесь свое новое фортепиано, Джейн.

Матушка, сестра и Марта много месяцев назад решили в складчину купить мне фортепиано. Сей щедрый поступок – особенно ввиду того обстоятельства, что ни одна из них не испытывала такой нужды в музыке, как я, – едва не заставлял меня прослезиться всякий раз, когда я думала о нем. У меня не было своего инструмента с тех пор, как мы уехали из Стивентона девять лет назад. Я пообещала себе разучить контрдансы, чтобы развлекать племянников и племянниц, когда те решат доставить нам удовольствие своим обществом.

– Нам повезло отыскать такой прекрасный инструмент всего за тридцать гиней, – сказала я. – Он замечательно встанет в этом углу, а здесь, у камина, я могу пристроить письменный стол.

Вестибюль соединял гостиную с просторной столовой, окна которой выходили на дорогу, а узенькая лестница вела в шесть уютных спален наверху.

– Спальни, конечно, очень маленькие, – заметила матушка, – но хорошо, что их шесть, учитывая, что все они уже распределены.

Было решено, что мы с Кассандрой, как обычно, разделим одну комнату. Марта и матушка получат каждая по своей. Одну предоставим гостям, а остальные пойдут слугам, которых матушке еще предстоит нанять: кухарке со служанкой и разнорабочему.

– Похоже, Эдвард потратил много сил, обустраивая коттедж, – сказала матушка, – хотя, как по-твоему, не слишком дерзко будет попросить добавить еще и туалет?

– Не следует надеяться на роскошь водопровода в деревенском доме, мама. Но Эдвард сказал, что починил насос на заднем дворе и выкопал новую выгребную яму под уборную.

В глубине первого этажа располагалась кухня, а за домом, через двор, конюшня, амбар для зерна и хлебопекарня.

– Марта будет на седьмом небе, когда увидит это! – воскликнула матушка. – Она поможет кухарке опробовать самые новые рецепты. Однако не представляю, зачем нам конюшня, ведь мы не можем позволить себе экипаж.

– Возможно, если станем придерживаться самой строгой экономии, то однажды сумеем завести ослика и тележку, – предположила я.

– Меня в тележке с осликом увидят только после дождичка в четверг, – фыркнула матушка.

Тем не менее сад ее порадовал: густо посаженные кусты, благоуханный жасмин, бесчисленные клумбы, на которых вперемешку цвели турецкие гвоздики и водосбор, много высокой травы и фруктовых деревьев. Вокруг сада бежали симпатичная гравиевая дорожка и высокая грабовая изгородь, которая укрывала его от шумной дороги и помогала сохранить уединение и тишину.

– Лучшего сада я никогда не желала, – довольно произнесла матушка. – Газон потребует постоянной стрижки, но мы наймем рабочего присматривать за ним. А клумбам не хватает любовной заботы и доброй прополки, но я справлюсь. Места так много, что я смогу посадить прекрасный огород с разными овощами и картофелем. Да что там, с настоящего момента я оставлю домашнее хозяйство на вас, девочки, и посвящу остаток дней работе в саду.

Через три дня после переезда мы отпраздновали рождение второго ребенка Фрэнка и Мэри, мальчика по имени Фрэнсис. Вторые роды Мэри оказались куда более простыми и быстрыми, чем первые, и радость по этому случаю побудила меня написать брату стихотворение.

Чотон, 26 июля 1809 г

Любезный Фрэнк, предайся наслажденью

Наследника безоблачным рожденьем,

Которое не причинило столько боли,

Сколь первое явленье Мэри в данной роли.

Пусть он растет тебе благословеньем,

Любовь родителей заслуживает с рвеньем.

Пусть щедро наделят его Искусство и Природа

Дарами, что ему положены от рода.

Пусть в нем увидят добрые сердца

Дотошнейшую копию отца!

В подобном же роде я продолжала еще несколько строф, перечисляя различные качества, при помощи которых, я надеялась, ребенок станет, если ему улыбнется удача, точно таким же, как его великолепный отец. В конце стихотворения я добавила:

А сами мы отлично поживаем,

О чем тебе и в прозе сообщаем.

Перо Кассандра быту посвятит

И дома в Чотоне удобство восхвалит.

Мы в нем уже премного отыскали

Того, что прежде пламенно желали.

Когда ж порядок в нем хозяйка наведет,

Он все дома на свете превзойдет,

Будь их достоинства малы иль безграничны,

А залы велики иль лаконичны.

Стихотворение замечательно выражало все мои бьющие через край чувства. Наш дом был немного эксцентричным, одни комнаты излишне малы, другие изуродованы переделками, но он был нашим и поэтому – лучшим домом на свете. Радостные хлопоты обустройства поглотили нас на многие недели.

– Куда мне поставить этот канделябр, мама? – спросила Кассандра как-то утром, развернув означенный предмет.

– На каминную полку. Нет-нет, на буфет, – ответила матушка с неожиданным волнением, – подле серебряного блюда. Поставь посередине, чтобы чайные ложки оказались с одной стороны, а черпак для чая, столовые и десертные ложки – с другой. Да, именно так, клянусь, великолепное зрелище!

– Едет утренняя карета из Уинчестера! – крикнула Марта, и наш покой нарушил внезапный грохот экипажа, пронесшегося прямо под окнами.

– По ней часы можно сверять, – довольно кивнула матушка, поскольку начала разделять мое мнение, что постоянный поток карет и телег – желанное напоминание о большем мире, что пульсирует неподалеку от нашей двери.

Видеть семью в таком приподнятом настроении было лучшим лекарством от любого уныния. Я улыбнулась и вновь обратилась к ящику, который разбирала, когда услышала стук в дверь. Я открыла – то оказался почтальон.

– Добро пожаловать в наши края, мисс, – сказал он, протягивая мне несколько писем.

Я поблагодарила. Он коснулся шляпы и шагнул было к двери, но, увидев адрес на первом конверте, я быстро подозвала его обратно.

– Пожалуйста, верните отправителю, – тихо попросила я, протягивая ему письмо, подписанное рукой мистера Эшфорда.

– Но ведь имя и адрес верны, мисс? Разве вы не мисс Джейн Остин?

– Она самая, – признала я, гадая, как мистеру Эшфорду удалось разыскать меня.

Бросив взгляд на матушку и сестру, я обнаружила, что они, слава богу, по-прежнему заняты в столовой.

– И все равно отказываетесь от письма? – озадаченно уточнил почтальон.

– Отказываюсь, – решительно подтвердила я, – и буду более чем благодарна, сэр, если впредь вы станете возвращать всю корреспонденцию данного лица, адресованную мне, буде таковая придет.

Он поднял брови в безмолвном понимании.

– Хорошо, мисс, Я прослежу за этим. Доброго дня, мисс.

– Кто это был? – крикнула матушка из соседней комнаты, после того как я закрыла дверь за почтальоном. – Пришла почта, Джейн?

– Да, мама, – ответила я. – Но радоваться нечему. Одни счета.

Дата добавления: 2015-07-16