Читайте также:
|
В годы войны происходила относительная децентрализация и даже либерализация режима, затронувшая, в том числе и высшие эшелоны власти. Соратники Сталина, выполняя важнейшие задачи управления государством в экстремальных условиях, объективно получали большую административную самостоятельность. Чрезвычайная ситуация способствовала возрождению элементов того “коллективного руководства”, которое существовало в Политбюро в начале 30-х гг. Поэтому составной частью политики “консолидации”, которую Сталин постепенно проводил после войны, была своеобразная “конверсия” высшей власти, подавление членов Политбюро, низведение их до положения исполнителей, всецело зависящих от воли вождя.[44]
Уже в конце 1945 г. Сталин спровоцировал острый конфликт с Молотовым. В этот скандал, помимо Молотова, были вовлечены другие члены руководящей группы, сложившейся в годы войны – А. И. Микоян, Г. М. Маленков, Л. П. Берия. Дело заключалось в следующем: в декабре 1945 г. отдел печати НКИД по невыясненным причинам пропустил из Москвы корреспонденцию сначала газеты “Дейли Геральд”, а затем сообщения московского корреспондента “Нью-Йорк Таймс”. И если представитель последней не высказывал ничего действительно компрометирующего, ограничиваясь предположениями, то журналист английской газеты позволил себе заявить буквально следующее: “На сегодняшний день политическое руководство Советским Союзом находится в руках Молотова, при наличии, конечно, общих директив со стороны Политбюро”.[45] Сообщение было послано тогда, когда Сталина в Москве как раз не было, следовательно, подобные безосновательные, в сущности, донесения в глазах некоторых внимательных западных наблюдателей могли приобрести вес. За отдел печати НКИД, как нетрудно догадаться, ответственным был Молотов. В ситуации, когда Сталин не может напрямую контролировать деятельность своих соратников и когда против него “излагаются всякие небылицы и клеветнические измышления”[46], подозрения вождя естественным образом падают, прежде всего, на Молотова, по чьей вине нежелательная информация просочилась заграницу. Впрочем, сам Сталин не был вполне уверен, кого обвинить в первую очередь – лично Молотова или все-таки отдел печати НКИД, но как бы то ни было, ответственность полностью легла бы на наркома иностранных дел.
Молотов вынужден был оправдываться. Быстро нашли козла отпущения: эта роль была уготована заместителю заведующего отделом печати Горохову, который после случившегося был снят с должности. Замечу при этом, что чиновники, являвшиеся непосредственным начальством Горохова – начальник отдела печати Зинченко и его первый заместитель Ломакин – в дело замешаны не были и сохранили свои руководящие посты. Видимо, сталинское окружение не сочло инцидент значимым настолько, чтобы устроить форменный разбор полетов. К тому же подобное разбирательство означало бы, что Молотов в некоторой степени признает себя причастным к делу.
Однако попытка замять дело без лишнего шума не удалась. Вторую шифровку Сталин послал Маленкову, Берии и Микояну в обход Молотова, что характерно. Наступил кризис доверия: “я не могу больше считать такого товарища своим первым заместителем”.[47] Сталин обвинял Молотова в ловкости рук, в стремлении действовать за его спиной, не дожидаясь указаний, в сознательном превышении своих полномочий. Опала косвенным образом коснулась и получателей этой шифровки: “Присылая мне шифровку, вы рассчитывали должно быть замазать вопрос, дать по щекам стрелочнику Горохову и на этом кончить дело. Но вы ошиблись…”.[48] Их ответ носил покаянный тон, но при этом Берия, Маленков и Микоян решительно парировали обвинение Сталина по поводу попытки “замазать вопрос”. Впрочем, они умело сместили акцент на поведение Молотова: “мы напомнили Молотову о его крупной ошибке…”, “мы привели Молотову другой пример”, “мы указали Молотову, что он неправильно поступил…”.[49] Дальнейшее выяснение отношений продолжилось в Москве по приезде Сталина из Сочи и, к сожалению, не отражено в источниках. Между тем, будет уместно заметить, что сталинские нарекания не ставили своей целью определенных репрессий по отношению к Молотову. Скорее всего, это была попытка припугнуть наркома иностранных дел, слегка отошедшего, видимо, от добросовестного исполнения своих обязанностей.
В течение нескольких месяцев на рубеже 1945-46 гг. Сталин изменил конфигурацию своего окружения. На первые роли в руководстве партийным аппаратом он выдвинул А. А. Жданова, который в составе Секретариата ЦК числился на третьем месте (после Сталина и Маленкова) и входил в Политбюро. В руководящую группу Политбюро в качестве кандидата был включен Н. А. Вознесенский (председатель Госплана СССР), который, помимо этого, состоял в обоих Оперативных Бюро СНК СССР, причем, в одном из них был назначен заместителем.[50]Несколько позднее Вознесенский стал седьмым членом Комиссии по внешним делам при Политбюро, а в начале 1947 г. он пополнил состав Политбюро (заступил на место “выбывшего из строя” М. И. Калинина).
Сталин подверг прямой опале Маленкова и косвенной Берию (постановление Политбюро от 29 декабря 1945 г. “освободило” его от обязанностей наркома внутренних дел “ввиду перегруженности его другой центральной работой”[51]), периодически третируя Молотова и Микояна. Критика действий последнего была вызвана, во-первых, попыткой наркома внешней торговли не распространять новых пайковых цен на хлеб на некоторые профессиональные группы населения. И во-вторых, - реально вставшей перед государством угрозой кризиса хлебозаготовок. Министр заготовок Б. А. Двинский в своем письме к Сталину, по своей сути подозрительно напоминавшем прикрытый рассуждениями о государственной пользе обыкновенный донос, в назревшей проблеме и неспособности адекватно и своевременно реагировать на изменения в подведомственном секторе хозяйства обвинял именно Микояна. Двинский требовал сократить установленную на тот момент норму расхода хлеба, указывая на то, что при существующих нормах страна не сможет прокормить себя. Микоян со всем смирением признавал свои ошибки, обещал учесть все совершенные промахи, но при этом не забывал “огрызнуться” в сторону Двинского: “Через несколько дней я поручил тов. Двинскому и Любимову подготовить конкретные предложения по сокращению расхода хлеба. Тов. Двинский этого не выполнил…”.[52] Замечу, насколько искусно Сталин стравливал министров и использовал их соперничество в своих целях, особенно если учесть, что Микоян решительных шагов в направлении снижения потребления хлеба не предпринимал, ссылаясь исключительно на волю генсека.
В контексте моей работы показательна опала Маленкова, связанная с “делом авиационной промышленности”. Если документы, относящиеся к этому делу, выстроить в хронологическом порядке, то в первых по времени постановлениях мы не увидим как будто ничего, что могло бы предвещать беду для Маленкова. Да, в конце декабря 1945 г. Шахурина отстранили от должности Наркома авиационной промышленности и вместо него поставили Хруничева. Да, в феврале следующего года Будников и Григорьян (заведующие отделами ЦК по авиации) были сняты с работы в ЦК. Но с другой стороны, провинившегося Шахурина вскоре назначили заместителем Председателя Совмина РСФСР. И лишь в мае 1946 г. репрессии коснулись самого Маленкова, который “зная об этих безобразиях (выпуск недоброкачественных самолетов – Ю.К.), не сигнализировал о них в ЦК ВКП(б)”.[53] В наказание Маленков был выведен из состава Секретариата ЦК ВКП(б). Разбирательство против одной из крупнейших фигур тогдашнего руководства, как мы видим, было затянуто и проводилось поэтапно, и могу предположить, что делалось это из соображений осторожности, которыми Сталин вынужден был руководствоваться при оценке деятельности своих соратников. Подобные дела, создаваемые только лишь с целью немного приструнить зарвавшихся, по мнению вождя, высших чиновников, было бессмысленно раздувать. Я ни в коем случае не утверждаю, что Маленков не совершал приписываемых ему ошибок, будучи шефом авиационной промышленности. Но факт остается фактом: Сталин время от времени нуждался в перетряске в высших эшелонах власти и в случае надобности не побрезговал бы и фабрикацией, пусть и не слишком убедительной, соответствующего дела.
Сложившийся в результате этих перестановок баланс сил в целом просуществовал до середины 1948 г., когда в результате тяжелой болезни и последовавшей затем смерти Жданова Маленков возвратился к руководству аппаратом ЦК ВКП(б).
“Ленинградское дело” и “дело Госплана”
Переломным для сталинского окружения был 1949 год, когда система высшей власти претерпела существенные, прежде всего персональные, изменения. В течение нескольких месяцев готовились и осуществлялись акции против группы высших руководителей (Н. А. Вознесенского, А. А. Кузнецова и др.), известные как “ленинградское дело” и “дело Госплана” (“дело Вознесенского”). Хрущев гибель этих людей объясняет тем, что Сталин начал продвигать их наверх, готовя замену Берия, Маленкову (на его место должен был заступить Кузнецов), Микояну, Молотову. Именно поэтому “Маленков и Берия приложили все усилия, чтобы утопить их”.[54] До клеветнических наветов с их стороны Сталин с большим доверием и уважением относился, например, к Вознесенскому.
Насколько известно, этому делу был дан ход 15 февраля 1949 г. постановлением “Об антипартийных действиях члена ЦК ВКП(б) т. Кузнецова А. А. и кандидатов в члены ЦК ВКП(б) тт. Родионова М. И. и Попкова П. С.”.[55] Непосредственным поводом для начала дела стала незаконно организованная Всесоюзная оптовая ярмарка. Главными виновниками назывались вышеупомянутые госслужащие, которые “нарушили элементарные основы государственной и партийной дисциплины”,[56] пойдя в своих организационных действиях в обход ЦК ВКП(б) и Совмина СССР. Последующие обвинения логично вытекали из заданной предпосылки. Кузнецова, Родионова и Попкова упрекали в попытках отдалить ленинградскую обком от ЦК ВКП(б), что уже можно рассматривать как прямое вредительство и государственную измену. Не зря ведь в документе упоминалось имя Зиновьева. В этом же постановлении пока еще туманно намечались дальнейшие варианты развития дела, которые закручивались вокруг фигуры Н. А. Вознесенского. Партийному руководству в Москве стало известно от самого напуганного Вознесенского, что еще в 1948 г. к нему с предложением шефствовать над Ленинградом обратился Попков. Первоначально все ограничилось выговорами и направлением на учебы на партийные курсы при ЦК ВКП(б) для тройки ленинградских руководителей, а также легким порицанием в адрес Вознесенского, не доложившего своевременно о поступившем ему предложении.
Но уже 6 марта Родионова и Кузнецова освободили от обязанностей членов Оргбюро, а 7 марта санкции обрушились на Вознесенского: он был снят с должности заместителя Председателя Совмина СССР, выведен из состава Политбюро ЦК ВКП(б).
Однако главная опасность подстерегала Вознесенского не со стороны Ленинграда, но со стороны ведомства, к которому он имел прямое отношение, - Госплана. 1 марта к Сталину поступил доклад Бюро Совмина “о результатах рассмотрения записки о плане производства промышленной продукции на 1 квартал 1949 г.”.[57] Доклад основывался на записке Госснаба СССР под авторством Помазнева М. Т.
В докладе утверждалось, что директива правительства на 1 квартал 1949 г., подразумевавшая рост производства промышленной продукции на 5% по сравнению с IV кварталом 1948 г., выполнена не была. Более того, уровень производства за 1 квартал 1949 г. не достиг даже отметки в 100%, составив только 99,3% (без сезонных отраслей; также из статистики были исключены данные по пищевой, мясомолочной, рыбной промышленности и заготовкам, что вменялось в качестве особой вины). Госплан объяснил невыполнение директивы тем, что он неправильно определил ожидаемое выполнение плана производства промышленной продукции за 4 квартал 1948 г., преуменьшив его на 2 млрд. рублей. Между тем, как отмечалось в докладе, Госплану был известен действительный уровень производства в 4 квартале еще до утверждения народнохозяйственного плана на 1949 г., но Вознесенский не предпринял в этой ситуации никаких решительных мер. Таким образом, имело место сознательное и по ряду видов продукции ничем не оправданное занижение плана 1 квартала 1949 г. План подвергся критике не только за 1 квартал, но и за весь 1949 г., что существенно расширило возможности обвинения.
В самом докладе нет даже предположений о возможном смещении Вознесенского. Все, что ему вменялось в обязанность сделать, - это “в 3-дневный срок подготовить и представить в Совет Министров СССР предложения о дополнительных заданиях по производству промышленной продукции на март 1949 г. и в 2-недельный срок – на 2 квартал 1949 г.”,[58] подвергнув самому тщательному анализу, естественно, допущенные недавно промахи. Тем не менее, этот доклад являлся не просто изложением соответствующей записки, не просто отчетом о проделанной работе. Его появление напрямую соотносилось с желанием “убрать” Вознесенского, зацепившись за какие-то 2,1% недовыполнения плана. Подобный промах не являлся чем-то исключительным – и раньше планы, превышавшие объективно возможности страны, не реализовывались до конца, но никто об этом не распространялся. Замечу, насколько обстоятелен доклад, и какие прозрачные намеки делаются в нем в сторону Вознесенского. Дело против него, без всяких сомнений, готовилось очень тщательно.
Чтобы придать вес развертывавшемуся “делу Госплана”, сообщения, полученные от Госснаба, были подкреплены запиской министра внутренних дел С. Н. Круглова под грифом “Совершенно секретно”. Это была уже неприкрытая жалоба на заместителя Председателя Совмина. Донесение основывалось, в сущности, на пустяковом факте: Вознесенский возложил на МВД обязательство “построить и ввести в действие в III квартале с.г. автомобильную дорогу в Мурманской области…”.[59] По словам Круглова, МВД обращало внимание Вознесенского на тот факт, что в распоряжении министерства на данный момент нет средств, предполагаемых на постройку дороги, однако тот считаться с этим не стал, тем самым, поставив МВД в крайне затруднительное положение. Кроме того, эта дорога имела местное значение, и настоятельные требования Вознесенского осуществить его поручение могли означать только одно: что ради продвижения своих, крайне субъективных интересов, Вознесенский пренебрегает другими, более важными задачами, имеющимися в этой сфере, как то: строительство дороги Москва-Харьков-Симферополь, строительство выездов из г. Москвы и пр.[60]
Реакция Политбюро на вышеизложенные доклад Бюро Совмина и записку Круглова была крайне однозначной. В отношении Госплана Политбюро признало, что был допущен “необъективный и нечестный подход к вопросам планирования и оценке выполнения планов”, что, в свою очередь, “есть преступление уголовного характера”.[61] Действия Госплана рассматривались как антигосударственные, вступающие в противоречие с линией партии. Все его высшее руководство (Вознесенский, Панов, Сухаревский) обвинялось в круговом поручительстве, в искусственном поднятии процента роста выпуска валовой продукции промышленности, в расчете среднесуточного производства не на календарные, а на рабочие дни.
Линия Госплана СССР была осуждена. Руководство Вознесенского было признано неудовлетворительным, вследствие чего его освободили от обязанностей Председателя Госплана СССР, назначив вместо него М. З. Сабурова. Сухаревский и Панов также были сняты с занимаемых ими постов. Политбюро ЦК разрешило Вознесенскому отправиться в месячный отпуск на лечение, тем самым, развитие дела несколько затормозили, чтобы не поднимать лишнего шума.
Как мы уже убедились, личность Вознесенского подверглась организованным, хорошо продуманным атакам со всех сторон. Чтобы сделать законченной схему нападок на него, приведу еще одно немаловажное обстоятельство. 12 мая 1949 г. секретарю ЦК Суслову и секретарю ЦК Маленкову поступила на стол записка о результатах проверки работы журнала “Большевик”.[62] Собственно критика деятельности редколлегии журнала не имела принципиального значения, удар был направлен в сторону Вознесенского, а если быть точнее, в сторону его книги “Военная экономика СССР”. Редакция журнал обвинялась в печати статей, в которых чрезмерно преувеличивалось теоретическое и политическое значение книги Вознесенского и которые изобиловали цитатами из нее. Заведующий экономическим отделом журнала Гатовский возводил ее в “разряд первоисточников марксистско-ленинской теории”.[63] Суслов и Маленков, ознакомившись с запиской главного редактора “Большевика” Федосеева, признали, что работа в журнале велась недоброкачественно, и направили на утверждение Сталину новый состав редколлегии. Постановление Политбюро подтвердило, что журнал “ведется в отрыве от практики социалистического строительства” и что факт предоставления страниц журнала “для угоднического восхваления книжки Н. Вознесенского” признается ошибочным.[64] Старая редакция журнала была разгромлена. Таким образом, был развенчан и авторитет Вознесенского как экономического теоретика.
В августе 1949 г. наполовину отчаявшийся, хорошо понимавший опасность своего нынешнего положения Вознесенский направил в ЦК ВКП(б) заявление с просьбой устроить его хоть на какую-то работу. К письму прилагались неизменные в таких случаях изъявления преданности, самопожертвования, готовности работать и жить на благо партии и страны. Но все эти уверения остались без ответа. Вернуть Вознесенского уже не представлялось возможным, особенно в свете новых данных касательно Госплана. К тому моменту обнаружилось, что пропало 236 секретных и совершенно секретных документов Госплана в период с 1944 по 1948 гг. Пропавшие документы просто списывались с работников, которые не несли никакого наказания, даже в административном порядке. Объяснения Вознесенского по этому поводу носили бессвязный и неубедительный характер. Отвертеться от обвинения в сокрытии фактов пропажи секретных документов он не смог. Этот удар стал решающим – “в соответствии с Указом Президиума Верховного Совета СССР от 9.VI. 1947 г. и ввиду особой серьезности нарушений закона”[65] Вознесенский должен был быть предан суду.
Итак, и “ленинградское дело”, и “дело Госплана” подходили к своему логическому завершению. По “ленинградскому делу” всего было осуждено 214 человек (данные МВД), из них 69 человек основных обвиняемых, остальные являлись их близкими или дальними родственниками. 23 человека (из них шестерых – Кузнецова, Попкова, Вознесенского, Капустина, Лазутина, Родионова – по предложению В. Абакумова судили в закрытом заседании Выездной Сессии Военной Коллегии без участия сторон, т.е. обвинения и защиты) были осуждены Военной коллегией к высшей мере наказания, которая вновь ввелась на территории СССР именно в целях скорейшей физической расправы с осужденными. Арестам в связи “ленинградским делом” подверглись также и те, кого ЦК брал из Ленинграда, выдвигая на посты в других местах (в качестве примера можно назвать партийное руководство в Крыму).
В данной работе не имеет смысла особо оговаривать методы, при помощи которых велось дознание во время следствия, как выбивались признания у заключенных (в связи с “делом ленинградцев” немалый интерес представляет доклад Генпрокурора СССР Руденко от 3 мая 1954 г.).[66] Нет надобности и в определении степени “сфальсифицированности” этих дел, т.к. я в качестве главного вопроса ставлю вопрос “как”, а не “почему”.
Дата добавления: 2015-12-01; просмотров: 30 | Нарушение авторских прав