Социология насилия

Франц Кафка (Kafka) (1883-1924) — выдающийся пи­сатель-мыслитель, чье наследие оказало значительное влия­ние на развитие современной философской и социологи­ческой мысли. Родился в Австрии в еврейской семье. Учил­ся в Праге, работал мелким чиновником в различных конторах. В 33 года заболел туберкулезом, приведшим его к преждевременной смерти. Его перу принадлежат романы «Процесс» (1918); «Замок» (опубликован в 1926 г.); «Америка» и ряд философских новелл.

Суд как социальный институт

Герой романа «Процесс» Йозеф К. — банковский слу­жащий, добропорядочный и законопослушный гражда­нин, уверенный в том, что живет в правовом государ­стве, неожиданно для себя становится подсудимым. Не­кий таинственный суд, неофициальный, но чрезвычайно могущественный (в этом уверены все, кто сталкивается с ним), начинает разбирательство по делу Йозефа К. Не зная за собой никакой вины, прямо заявляя насильни­кам, что они нарушают законы, он, тем не менее, покор­но принимает все, что с ним происходит. У него возника­ет впечатление, что за всем этим стоит некая огромная и, могущественная организация с писцами, жандармами и палачами. Расследование ведется в глубокой тайне. Из обозначенных когда-то Достоевским трех символов абсо­лютной власти — чуда, тайны и авторитета — здесь при­сутствует только тайна. Но степень ее присутствия и. доминирования такова, что все происходящее кажется погруженным в какой-то метафизический туман, в ко­тором потерялись причинные связи, исчезли какие бы то ни было закономерности. Осталось лишь одно ощу­щение непостижимости происходящего. Погруженный в состояние непонимания свершающегося, Йозеф К. даже не пытается рассеять этот туман таинственности. Непо­нимание как доминанта его внутреннего состояния со­провождает его на протяжении всего процесса расследо­вания, вплоть до моментов оглашения и исполнения смерт­ного приговора.

235 Изображенная Ф. Кафкой система судопроизводства вездесуща. Она располагается на всех чердаках всех до­мов государства, буквально нависая над головами всех граждан. В любой момент она может предъявить обви­нение кому угодно, любому человеку. И для этого не надо быть виновным в совершении какого-то конкретно­го правонарушения. Для системы не существует неви­новных граждан. Невиновность — это только иллюзия. Обвинить, осудить, приговорить к смерти можно кого угодно. Для этого достаточно следствию и суду заняться конкретной личностью. И если дело открывается, то спа­сения уже нет. Единственно правильная модель поведе­ния — это смириться с обвинениями, с господствующим порядком вещей.

Власть системы негласного судопроизводства абсо­лютна. То внешне мягкое, «кошачье» насилие, которое она осуществляет, неодолимо и неотвратимо. Любые по­пытки сопротивляться ему, пассивные или активные, не дают результата. Человек оказывается как будто за­ворожен, загипнотизирован ее властью. Он может не ходить на допросы, поскольку никто его туда не ведет насильно, но он идет. Он может уехать, скрыться, но, уверенный в своей полной безвинности, он остается. Он может бунтовать, но не бунтует. Его «я» словно парали­зовано. Его волевые механизмы будто отключены.

Индивидуальное «я» Йозефа К. демонстрирует «транс-грессивность наоборот». Оказавшись внутри круга опре­деленных обстоятельств, он не может переступить через очерченную некой роковой силой черту. Этим он напо­минает архаического человека «доосевого» времени; в нем словно еще не пробудилась склонность к трансгрес­сивным порывам. Не случайно у первобытных племен существовал обычай наказывать провинившегося осо­бым способом: колдун очерчивал вокруг него, когда он спал, магический круг, через который тот не имел права переступить. Результат был, как правило, один: винов­ный, оставаясь внутри круга, погибал от сознания своей отчужденности от всех, покинутости всеми.

С Йозефом К. происходит нечто подобное. Для Ф. Кафки закончилась эпоха трансгрессивных личностей. Государ­ство создало систему их изничтожения, их возвращения

в прежнее состояние, когда оы они покорно воспринима­ли все, что исходит от государства, и видели в нем нечто вроде древнего рока, с которым немыслимо спорить.

То, что происходит с Йозефом К. и что представляется ему абсурдом, на самом деле не является таковым. Для него, пребывающего в здравом уме, сохранившего все свои интеллектуальные способности, но, тем не менее, погру­женного в атмосферу непонимания, так и не приподыма­ется завеса тайны. В своей речи на следствии он говорит: «Нет сомнения, что за всем судопроизводством, то есть в моем случае за этим арестом и сегодняшним разбиратель­ством, стоит огромная организация. Организация эта имеет в своем распоряжении не только продажных стражей, бестолковых инспекторов и следователей, проявляющих в лучшем случае похвальную скромность, но в нее входят также и судьи высокого и наивысшего ранга с бесчислен­ным, неизбежным в таких случаях штатом служителей, [сцов, жандармов и других помощников, а может быть даже и палачей — я этого слова не боюсь. А в чем смысл организации, господа? В том, чтобы арестовывать невинных людей и затевать против них бессмысленный и большей части — как, например, в моем случае —

ультатный процесс».

Истинный смысл этой фантасмагорической судебной в том, чтобы создавать атмосферу страха, кото-в свою очередь, является живительной средой для кционирования деспотического механизма насилия ^Государства над личностью. В «Процессе» над всем су-^ господствует система не естественного права, а про-^Мивоестественного неправа. Это сила, не признающая за ¹"""" овеком никаких прав и свобод, враждебная ему, стре-•„ "л""""*Щ&яся подавить его разум, поработить его волю, пре-...,' ряратить в послушную марионетку, готовую сыграть лю-'^^■ЯЙую требуемую роль — подследственного, подсудимого, з<йсужденного и жертвы, покорно ждущей исполнения смертного приговора. Все вокруг втянуты в происходя­щее, все знают об идущем следствии, все являются со­участниками творящегося преступления — осуждения,ни в чем не виновного человека. И все это выступает как проявление высшей несправедливости социального мира, враждебного по отношению к человеку.

237 • Метафизическая социология насилия

То, что казалось первым читателям произведений Кафки фантасмагорическим, ирреальным, абсурдным, обнаружило, спустя несколько десятилетий, множество буквальных совпадений с повседневной социальной дей­ствительностью. Художественное и социологическое во­ображение гениального писателя-мыслителя прозрело сквозь завесу времени угрожающую основам цивилиза­ции и неуклонно надвигающуюся на нее устрашающую машину тоталитарного неправа. Оно уничтожает рели­гиозные, нравственные и правовые основания цивилизо­ванного существования. Под его воздействием человек утрачивает не только внешние опоры, но и внутреннюю способность к противостоянию его экспансии.

Социология Кафки имеет не только художественный, но и метафизический характер. Он как бы «метафизиру-ет» социальную реальность: причины того, что происхо­дит в социальном мире, хотя и находятся за пределами восприятия и понимания героев, но они присутствуют здесь же, рядом с ними, в пределах окружающей их соци­альной реальности, то есть имеют не сверхфизическую, запредельную, а вполне посюстороннюю природу. Это особый род социологизированной метафизики или «ме-тафизированной» социологии. Согласно ее принципам, человеку нет надобности искать первопричины сущего в трансцендентном мире, ибо они скрыто присутствуют в обыденной реальности повседневного существования с его политическими, правовыми, экономическими, моральны­ми и прочими проблемами. Эта их скрытность не только от непосредственного восприятия, но и от целенаправлен­ных рассудочных усилий рационального познания и сооб­щает им сходство с истинно метафизическими причина­ми. Кафка не говорит о том, что народами правит злая воля политических узурпаторов и злодеев. В его романах зло анонимно и своими масштабами и неодолимой силой напоминает скорее Мировую волю Шопенгауэра.

Экзистенциальная антропосоциология

Мир Кафки подобен миру Босха; он оставлен Богом на произвол судьбы. В отсутствии благой силы, он ока­зался во власти зла. В нем тяжело и страшно жить.

Г

В нем невозможно быть счастливым. Только русский пи­сатель А. Платонов смог создать аналогичную по сути и конгениальную по художественным достоинствам модель мироздания. Человек, пребывающий внутри этой сти­хии абсолютного зла и тотального насилия, ничем не защищен. Зло разлилось по всему миру, насилием про­питан каждый атом социальности. Сам воздух «пахнет смертью». Нет места ни утешению, ни надежде на спасе­ние. Психика людей пребывает во власти страха перед угрозой гибели. Существование человека крайне уязви-> мо, и достаточно самой малой причины, чтобы погубить ■ его. Он погружен в социальную реальность, логика су­ществования которой ему не ясна. Любой исходящий :■ извне властный императив, даже самый абсурдный, спо­собен парализовать его волю. Любое внешнее препят-.'«твие кажется ему непреодолимым. Таково поведение I героя притчи «Закон», не решившегося в течение жизни =%войти в ворота, которые предназначались для него и сквозь которые стражи должны были пропустить толь­ко его. Обладатель инертной, пассивной души, лишен-;ной возвышенных стремлений, он сам не знает, имеет право на существование или нет. В итоге его безбла-[атное присутствие в безблагодатном мире оказывает-обречено на безблагодатную, ужасную смерть либо v* результате насилия («Процесс»), либо чудовищного пре­вращения в паука («Метаморфоза»). Смерти такого рода лиогут быть только наказанием за грех безблагодатной Жизни. Ведя ее, человек уже готовит себя в жертву. Щ Кафка разворачивает устрашающие картины метафи-геской виктимологии, которые, подобно картинам дан->го ада, говорят языком символов о той социаль-и духовной жизни, какую не должен вести человек, йде бы он ни жил и кем бы он ни был. Философия.. 'Наказаний без преступлений превращается в философию •жертвенности.

. ■.. Феномен экзекуции

Три новеллы «Приговор», «Превращение», «В испра-вительной колонии» объединены общей темой наказания и общим названием «Кары», Наказание в них имеет не­что сходное с действием карающего рока, и человек не

> 238 '

•239 • удивляется, не ропщет, не сопротивляется, а принимает происходящее с ним как должное.

Новелла «В исправительной колонии» (1914) по-сво­ему воспроизводит древнюю историю с изобретением орудия казни в виде медного быка, внутри которого должны были сгорать заживо преступники. Первым, кто был сожжен в нем, оказался сам изобретатель. Каф­ка придает сюжету еще большую остроту: офицер-экзе­кутор, один из изобретателей смертоносной машины, сам подвергает себя показательной экзекуции. Созда­тель новой эстетики наказаний, он любовно практико­вал рациональную жестокость, лишенную видимых эмоций.

В его системе не было и намека на присутствие пра­ва. В ней отсутствовали следствие и суд. Вместо них преобладал единственный принцип: «Виновность всегда несомненна». При этом палачи полагали, что осущест­вляют правосудие, и считали каждую казнь торжеством справедливости. Строго регламентируемые процедуры изуверских убийств сопровождались нравоучительной наглядностью: железная борона выписывала в течение щести-двенадцати часов своими зубьями на теле жерт­вы некое моральное изречение, например «Чти началь­ника своего!» Человек должен постигнуть суть запове­ди всем своим телом, и потому машина не дает ему возможности умереть слишком быстро. Ему не сообща­ют сформулированного приговора; он узнает его своим телом. Здесь образный мир Кафки перекликается с ос­новоположениями культурно-исторической антрополо­гии, для которой обретаемое и утрачиваемое человеком тело выступает подобием особого текста. Социальные воздействия оставляют на нем свои следы, которые и обязан прочесть антрополог. У Кафки эта метафора тела-текста предстала в буквальном воплощении. Его экзе­кутор считал, что это наиболее достойный человека метод наказания и что его система должна существо­вать вечно. А для этого необходимо использовать все средства. И когда возникла угроза отмены его системы, он пошел на символическое самоубийство-протест. Ло­жась под борону, он запрограммировал ей написать на его теле: «Будь справедлив!». -

Дав*-г.

Психосоциология страха

Феномен страха занимает в поэтике Кафки одно из ведущих мест и имеет вид ключевой психосоциологемы. Как инстинктивно-эмоциональная реакция личности на угрожающую ей опасность, страх может иметь и внут­ренние, психологические, и внешние, социальные, пред­посылки. «Естественная потребность в безопасности и самосохранении, вошедшая в противоречие с общим скла­дом социальных обстоятельств, способна породить слож­ные переживания и привести к крайне неоднозначным поведенческим реакциям человека. Страх, которому под­властны в своем большинстве герои Кафки, не конст­руктивен, а деструктивен. Он не способствует активному противодействию угрозе и спасению своего достоинства и жизни, а напротив, деморализует личность, парализует ее волю, мыслительные способности, блокирует проявле­ния высших нравственных чувств и творческих способ­ностей. Чаще всего это страх перед монстром преступной государственности, перед гигантским социальным телом современного Левиафана, перед неодолимой силой создан­ных им обстоятельств, грозящих раздавить личность. У че­ловека Кафки нет иммунитета против удушающей силы такого страха, как нет и опыта выживания в его атмосфе­ре, поэтому он чувствует себя жалким, беспомощным на­секомым, обреченным на неминуемую гибель, либо физи­ческую, либо нравственную.

Мироощущение героев Кафки симптоматично для «ма­ленького человека» перед беспощадной машиной автори­тарно-полицейского или тоталитарного государства. Он весь состоит из страха. Характерно, что сам Кафка гово­рил о себе, будто он весь целиком состоит из страха и что это, вероятно, лучшее, что в нем есть. Этот социальный страх, переросший в метафизический ужас,, стал доми-нантойв его философско-художественных построениях.

Г. Лебон: толпа как социальный субъект

Гюстав Лебон (1841-1931) — французский социолог, социальный антрополог, археолог¹ и публицист. Один из создателей психосоциологической теории массовых форм преступности. Основные сочинения: «Эволюция мате­рии» (1886); «Психология масс» (1895); «Психология

• 241толпы» (1907); «Психология социализма» (1908); «Пси­хология революций».

Для Лебона определяющим фактором социально-исто­рического развития являлись не разумные, а иррацио­нальные начала и в первую очередь человеческие эмоции и страсти. Наибольшую силу эмоции обретают в обста­новке массовых сборищ, в деятельности толпы, парадок­сальная особенность которой состоит в том, что ее общий интеллектуальный и нравственный уровень всегда ниже уровня интеллекта и нравственности ее отдельно взятого среднего представителя. Это объясняется тем, что экс­пансия общего эмоционального настроя, охватывающего массу людей, оказывает тормозящее воздействие на выс­шие нормативно-ценностные структуры культурного со­знания составляющих ее индивидов. И напротив, глубин­ные психические уровни, где зарождаются агрессивно-деструктивные импульсы, остаются на какое-то время без нормативного контроля свыше. В итоге, люди оказы--ваются способны на импульсивные, непродуманные, час­то разрушительные акции, на которые индивидуально большинство из них никогда бы не решились.

Лебон ввел понятие «психологической толпы», для которой не обязательно единовременное присутствие множества людей в одном месте. «Тысячи отделенных друг от друга индивидов в известные моменты, под влиянием известных сильных душевных движений, например, крупных национальных событий, могут при­обрести признаки психологической толпы. Стоит толь­ко случайно соединить их^ чтобы их поступки тотчас приняли специфические черты действий толпы... Под влиянием известных фактов целый народ может стать толпой, не представляя видимого соединения». (Лебон Г. Толпа. Л., 1924. С. 69). Лебон сформулировал «закон духовного единства толпы», суть которого в том, что активизировавшиеся бессознательные резервы психи­ки сообщают тем, кто оказывается в составе толпы, особое эмоционально-коммуникативное состояние слит­ности с массой. Многократные интерференции эффекта суггестии приводят к тому, что индивидуальное «я» психологически растворяется в массовом «мы» и в ито­ге утрачивает чувство личной ответственности за совер-

шаемые действия. Индивида преисполняет ощущение того, что сила толпы стала его собственной силой и сообщила ему небывалое могущество. Эти факторы пре­вращают, толпу в значительную силу, способную нано­сить серьезный урон правопорядку, совершать разру­шения и преступления. Наиболее благоприятными для деструктивных толповых эффектов являются смутные времена социально-исторических кризисов.

В. ПАРЕТО:

КОНЦЕПЦИЯ СОЦИОКУЛЬТУРНЫХ «ДЕРИВАЦИЙ»

Вильфредо Парето (1848-1923) — итальянский со­циолог. Профессор университета в Лозанне.

Основные сочинения: «Экономика и социология» (1907); «Трактат всеобщей социологии» (1916); «Транс­формация демократии» и др.

Концепция Парето представляет методологическую ценность для исследований в области антропосоциоло-м"ии. Он берет в качестве исходной антропологической аксиомы тезис об иррациональности человеческого пове­дения, предопределяемого инстинктами, эмоциями и стра­стями. Специфика всех форм рациональности состоит в том, что с их помощью человек пытается скрыть, замас­кировать свой животный эгоизм. Существующие социо-гуманитарные теории представляют собой хитросплете­ния софизмов, стремящихся придать иррациональным антропологемам видимость рациональных формообразо­ваний, пытающихся изобразить алогичные энергетичес­кие импульсы как осознанные мотивы целеполагающей и целепреследующей деятельности. Учения такого рода пронизаны идеологическим самообманом и являются «де­ривациями» или отклонениями от истины, в которых сознательная ложь довлеет над неосознанными заблужде­ниями. Доктринальные «деривации», несостоятельные в свете критериев истинности, неустанно создавались во все времена, что объясняется их способностью выполнять определенные позитивные функции в жизни общества и государства. Они позволяли правящим элитам направ­лять энергию масс в выгодное для них русло, добивать­ся от них нормативного, законопослушного поведения.

243 • Характерным образцом «дериваций» являются многие со­циально-философские и морально-правовые теории, ко­торые, согласно Парето, имеют^своей целью не достиже­ние истинного понимания должного, а всего лишь угод­ную властям софистическую апологию существующих порядков. Богословские, этические, правовые «дерива­ции» являются благообразным прикрытием безбожно-низменных, имморальных, неправовых целей и средств человеческой деятельности, рациональной маскировкой иррациональной природы человека, толкающей его к си­стематическим нарушениям социокультурных норм.

Ч. ЛОМБРОЗО:

«ЧЕЛОВЕК ПРЕСТУПНЫЙ» КАК ПРЕДМЕТ АНТРОПОСОЦИОЛОГИЧЕСКОГО АНАЛИЗА

Чезаре Ломброзо (1835-1909) — итальянский психо­социолог и криминолог. Был профессором психиатрии и криминальной антропологии Павийского и Туринского университетов. Возглавлял психиатрическую клинику в Пезаро. В 1880 г. основал журнал «Архив психиатрии, уголовного права и криминальной антропологии». Ос­новные труды: «Гениальность и помешательство. Па­раллель между великими людьми и помешанными» (1863); «Человек преступный» (1876); «Любовь у поме­шанных» (1889); «Новейшие успехи науки о преступни­ке» (СПб., 1892); «Женщина — преступница и прости­тутка» (в соавт. с Г. Ферреро, 1893) и др.

Ломброзо — один из создателей антропокриминоло-гического направления в социологии человека. Он соби­рал материал для своих теоретических трудов в местах заключения уголовных преступников и психиатричес­ких клиниках, изучал тексты, принадлежавшие их оби­тателям, — письма, дневники, литературные опусы.

Ломброзо опирался на принципы биологической детер­минации социального поведения людей и стал фактически создателем концепции преступника как особого антрополо­гического типа, занимающего промежуточное место между нормальным, здоровым человеком, с одной стороны, и су­масшедшим, с другой. Пребывая между полюсами нормы и патологии, преступник соединяет в себе многие особенно­сти обеих крайностей. Его патологические, криминоген-

244'

ные черты и свойства имеют вид атавизмов, воспроизводя­щих органические и психические особенности архаичес­кого человека. В силу различных обстоятельств возника­ет эффект ретардации, когда индивидуальное развитие затормаживается и индивид, задержавшийся на нижних _d ступенях психического развития, легко встает на путь асоциального поведения. Существует прямое сходство меж­ду преступниками и гениями: те и другие являют собой примеры дегенерации человеческой природы. Различие же заключается в том, что гений — это высшая форма дегене­рации, а преступник — низшая.

Ломброзо активно применял в своих исследованиях методику антропометрии, полагая, что соматические осо­бенности человека, конфигурация его черепа, характер волосяного покрова на лице и теле и другие внешние ризнаки, поддающиеся визуальной фиксации, позво-Ц'ляют с достаточной степенью вероятности заключить о Р-его предрасположенности к совершению уголовных пре­ступлений. Более того, согласно Ломброзо, существуют зределенные наборы характерных психофизических ризнаков, свидетельствующих о врожденной предрас­положенности человека к криминальным деяниям. От-щательные, деструктивные наклонности передаются весте с психофизическими особенностями от одних по-J; $50лений к другим по каналам наследственности.

Типовыми внешними признаками преступных ориен-" человека служат покатый лоб, выступающие ску-ot, переразвитая нижняя челюсть, редкая борода, склон-ть к облысению и т. д. В психологическом отношении зогенными субъективными факторами являются еразвитость рационально-мотивационных и эмоцио-" чьно-этических структур внутреннего мира, нежела-ве признавать различие между дозволенным и недозво-5нным, нравственная нечувствительность, неспособность fffcl глубоким переживаниям, отсутствие совести, способ-; 1}ости к раскаянию. В сфере социального поведения ин-^дивиды, склонные к правонарушениям, обнаруживают патологическую природу через особенности почер­ка, стремление к украшению своего тела татуировками.. Человек с ярко выраженными внешними особенно-. стями «прирожденного преступника» сможет избежать

• 245 •рокового поворота в своей судьбе и удержаться в русле законопослушного поведения только лишь при макси­мально благоприятном социальном окружении, сугубо положительных воздействиях общественной среды на его личность. В таких случаях социальные воздействия ока­зывают систематическое парализующее воздействие на» его наклонности. Не будь его, такие люди непременно стали бы преступниками.

Существуют ситуации, когда потенциальный, «при­рожденный» преступник, в силу полученного воспита­ния и образования, не проявляет открытой брутальнос-ти, а находит достаточно изощренные, не выходящие за рамки норм цивилизованности, формы реализации сво­их криминальных наклонностей: он не становится раз­бойником, а мошенничает на бирже, не насилует выб­ранную жертву, а коварно обольщает ее, чтобы затем цинично бросить, не убивает недруга, а подстраивает обстоятельства, грозящие ему гибелью и т. д.

Концепция жесткой биологической детерминирован­ности преступлений и существования прирожденных пре­ступников заставила Ломброзо выказать негативное от­ношение к такому важному фактору цивилизованного правосудия, как презумпция невиновности, и одобритель­но относиться к наиболее радикальному средству наказа­ния — смертной казни. В его глазах смертная казнь — естественное явление, которое рекомендовано людям са­мой природой, которая уничтожает все, что не приспо­соблено к нормальной жизни. Общество также должно беспощадно избавляться от тех элементов, которые не в состоянии адаптироваться к его нормативным требовани­ям. Чтобы сообщить смертной казни как средству устра­шения максимальную действенность, ее не следует счи­тать исключительной, т. е. редко применяемой формой наказания. Чем чаще она будет практиковаться, тем эф­фективнее она станет выполнять свою социальную роль.

Все причины, порождающие преступления, подраз­деляются на три группы: 1) антропологические (сомати­чески-физиологические особенности, психические и мен­тальные аномалии, личностные отклонения); 2) физи­ческие (влияние внешней естественной среды — климата, времени суток, времени года, температуры воздуха и др.);

3) социальные (воздействие внешней социальной сре­ды — плотности населения, состояния нравов, обществен­ного мнения, правопорядка, экономических и полити­ческих отношений).

3. ФРЕЙД: ПСИХОАНАЛИЗ СОЦИАЛЬНОГО ПОВЕДЕНИЯ ЛИЧНОСТИ

Зигмунд Фрейд (1856-1939) — психолог, философ, культуролог, создатель психоанализа. Окончил медицин­ский факультет Венского университета. Как психиатр и психолог занимался клинической практикой. Вел актив­ную научно-исследовательскую работу. В 1938 г. вынуж­ден был из-за нацистских преследований эмигрировать в Англию. Основные сочинения: «Тотем и табу» (1913); «По ту сторону принципа удовольствия» (1920); «Психо­логия масс и анализ человеческого «Я» (1921); «Я и Оно» I- (1923); «Будущее одной иллюзии» (1927); «Беспокойство ¹ в культуре» (1929); «Моисей и монотеизм» (1939) и др.

В общественном мнении Фрейд стоит в одном ряду с,, Коперником и Эйнштейном, считается одним из самых f бесстрашных умов в мировой науке, ученым-революцио-"' яером, совершившим дерзкий интеллектуальный прорыв в сферы «глубинной психологии», куда до него наука почти не проникала. Интерес к его теоретической пози­ции никогда не ослабевал и соединял в себе полярные позиции от восторженного признания до острой, непри­миримой критики. В 1920-е гг. отношение к Фрейду в у!, СССР было лояльным, поскольку считалось, что он опи-^-Sf рался на материалистические принципы познания. По этой причине его основные труды были переведены на русский; язык. В 1930-е гг. оценки изменились: Фрейд был обви-' нен в иррационализме, а его работы попали в индекс зап-. решенных книг, недоступных широкому читателю.

Сущность психоаналитического метода

Фрейд считал своей главной заслугой, во-первых, от-. крытие существования бессознательных психических процессов, отвергаемых сознанием, а во-вторых, разра­ботку методологии объяснений психологии взрослого че­ловека событиями детства, связанными с сексуальным развитием. В его концепции сексуальность выступает

. 247 • в качестве функции организма, пронизывающей всю его жизнедеятельность. В психоанализе существование лич­ности в сфере морально-правовой реальности предстает похожим на ее пребывание на театральной сцене, разде­ленной на два яруса, где на верхнем действует сознание и идут процессы, контролируемые им, а на нижнем гла­венствует бессознательное, неподконтрольное рассудку. Каждый психологический сюжет, связанный с какой-либо конкретной морально-правовой проблемой, разво­рачивается синхронно сразу в двух вариантах. Но гла­венствующая роль принадлежит тому, что происходит внизу, в сфере бессознательного, поскольку этот уро­вень — средоточие важнейших причинных факторов, предопределяющих социальное поведение человека, зас­тавляющих его действовать определенным образом. Пси­хоанализ или психоаналитический метод имеет две ос­новные ипостаси. Во-первых, это разработанная Фрей­дом и его последователями система познавательных средств и приемов, позволяющих обнаруживать в нор­мативном, моральном и правовом, а также анорматив-ном поведении личности, кроме рациональных, осозна­ваемых побудительных мотивов, еще и глубинные, бес­сознательные установки, оказывающие существенное, а зачастую и определяющее воздействие на нормативно-ценностные ориентации и конкретные поступки индиви­дов. Во-вторых, психоанализ — это особый вид психоте­рапии, в процессе которой больной при помощи врача, в ходе диалога и игры свободных ассоциаций определяет причину своей психотравмы.

Психоаналитик исходит из признания того, что люди способны страдать от необходимости подавлять свои ес­тественные, в первую очередь сексуальные и агрессив­ные, влечения. Диктатура социальной нормативности, подобно всякой диктатуре, тяжела и может в ряде слу­чаев оборачиваться психотравмами. Подавленные, нереа­лизованные сексуальные влечения способны порождать либо неврозы, либо состояния фрустрации с присущей им неосознаваемой ненавистью к деспотизму общества, нормам права и морали, не дающим реализоваться есте­ственным импульсам. Подавление агрессивных влече­ний может приводить к возникновению чувств вины и

страха. Поэтому главная практическая задача психоана­литика состоит в том, чтобы помогать пациенту разре­шать болезненные противоречия между желаемым и зап­ретным. Психоаналитическая процедура, имеющая вид беседы продолжительностью, примерно, в десять тысяч слов, раскрывает отдельные аспекты внутренней жиз­ни пациента, обнаруживает как осознанные, так и нео­сознаваемые установки. Ключевое событие, ранее вы­тесненное в подсознание, как бы всплывает на поверх­ность памяти, тайное вербализуется и становится явным. В результате существенно ослабевает его болезнетвор­ное воздействие на психику. Появляется возможность полностью нейтрализовать его деструктивный, патоген­ный потенциал. Фрейд приводит типичный случай из своей практики. К нему обратилась девушка с симптома-L- ми сильного невроза. В ходе лечения выявилась следую­щая ситуация. Девушка испытывала явную симпатию к мужу своей сестры. Во время ее отъезда сестра умерла, i яо девушка об этом ничего не знала. Возвратившись, ⁴ узнав о случившемся и увидев умершую, она поймала t._r себя на мысли: «Теперь он свободен и может на мне же­ниться». Она тут же отогнала от себя эту мысль. Ее вле-| чение под воздействием моральных норм было вытесне­но, но не исчезло. Будучи подавленным, оно дало о себе Знать из глубин подсознания неврозом. Не понимая при­чин своей болезни, девушка обратилась к врачу. Психо­аналитическая методика заставила ее все вспомнить, понять исходную причину своего состояния и в итоге привела к выздоровлению. Научность и практическая действенность психоанализа обусловлены его способнос-tj тью устанавливать действительные причинные связи меж­ду бессознательным и социальным поведением человека.

Дата добавления: 2015-12-01