|
Читайте также: |
— Ясно. Начали!
Краем глаза замечаю, что столпившиеся смотрят внимательно. Как студенты-зубрилы. Ну это понятно. Если выйдет — окажется, что не любое ранение смертельно при укусе. Уже как-то легче на душе будет, когда в драку полезем. Если, конечно, получится.
Ну, Ларрея мы вряд ли посрамили. Однако что наметили — выполнили. Одна рука лежит отдельно от туловища. Вторая — уже с откушенными пальцами зажгутована. Танкист тоже влез в это дело — прикидывает, как лоскут кожи отсепарировать. Как могу — советую.
С улицы слышен женский визг, потом ор в десяток глоток.
Когда грохает несколько выстрелов, Николаич подхватывается на выход.
Мы продолжаем. Прислушиваясь вполуха, спрашиваю у седоватого сапера:
— А вот когда я в обществе кавказцев начал возмущаться трагедией в Беслане и тем, что терроры захватили и убивали детей, мнение кавказских приятелей было таким: «Все верно, детей выбивают сначала — тогда потом мстить некому, безопасно можно гадить». Вы вроде с юга — это так?
— Так. Есть дети — народ жив, нет — и народ кончится. Такого лоскута достаточно?
— Чтоб срез ампутационный прикрыть — не великоват?
— Великоват… С запасом взял. Перестарался. Но это же не страшно?
— Сейчас — не страшно. Своего кромсать — лучше лишней резни не делать. Больно же ему будет, своему-то.
Пила повизгивает по розоватой кости. Все.
— Зря такой огрызок оставили — будет потом болеть. Тут при ампутации надо, чтобы он из мышц не торчал.
— Ага, понял.
— А ручной болгаркой не проще будет кость пилить? — спрашивает майор.
— Проще. Только все попытки применить электропилы и механику разную показали, что кость обгорает и потом культя не заживает вовсе — гноится, остеомиелит добавляется, так что все вручную.
Тянет холодком — зашел кто-то.
— Доктор, «старшой» зовет! Можете оторваться?
— Зашьете без меня?
— Зашьем, зашьем!
Ловлю себя на том, что радуюсь возможности оторваться от этого действа. Не лежит душа. Нет, все понимаю умом, — заслужил вивисектор еще и не такое, его бы потрошить и потрошить, но вот будь моя воля — врезал бы по нему очередью — и все. Без изысков. Жить такому ублюдку нельзя. Но и потрошить его в лучших английских традициях лишнее. То, что Мутабор меня вынудил это делать, не добавляет ничего.
На улице уже стемнело. Народу прибавилось. Причем озлобленного — вижу с десяток мужиков, судя по всему, из освобожденных, которые наперебой чего-то требуют. Наши, уже со вскинутыми автоматами, полукругом охватывают эту группку. Ор стоит серьезный — громче всех надрывается мужик, которого я не видел раньше. Ну да, воняет от них, как от Севастьянова. Из цеха, значит. Сняли саперы мины.
Николаич — пожалуй, единственный, кто стоит спокойно, хотя мужик орет ему чуть ли не в лицо. Замечаю, что сбоку от «старшого» стоит веселый Филя. Такой веселый рыжий всегда перед потасовкой, он вообще не дурак подраться, мы и познакомились-то случайно — когда он из любви к искусству за меня вступился. В одиночку против трех гопов я бы точно не справился, а вот Филя уравновесил шансы.
Замечаю, что и с нашей стороны прибавление — за Вовкой жмется девчонка в замурзанном милицейском наряде. Интересное кино…
Подхожу так, чтоб не перекрывать никому направления стрельбы, если что. Николаич поворачивает голову и спрашивает:
— Вы можете помочь в одной проблеме?
— Постараюсь.
— Мне не нравится рожа вон того кента — третий слева стоит. Не пойму чем — но не нравится.
— А этот, который вам в лицо орет?
Притихший было мужик от такой беседы аж подпрыгивает и начинает орать снова, из бурной речи кроме матерщины успеваю понять только, что они тут настрадались…
Николаич кивает головой, и Филя со счастливым выражением лица выдает мужику в ухо отличный прямой. Мужика сносит, как пух ветром.
— Считать не надо! — гордо заявляет Филя.
— Этот, который мне в лицо орал, — обычный дурак. Остальные, полагаю, — тоже. Кроме этого кента — морда у него шибко грязная и противная.
Попытки мужиков с палками как-то возмутиться тут же давятся несколькими очередями в воздух над головами. Кому-то из них попадает прикладом по спине — в общем слабые они еще. После трехдневного стояния на ногах — немудрено. Через пару минут они уже стоят рядком у стены, палки валяются на месте происшествия. Одному еще и нос разбили — стоит, утирается.
— Отвечать, когда спрошу. Начнете орать опять — получите люлей. Вы кто? Ты — отвечай!
Мужик с краю смотрит исподлобья и бурчит, но достаточно отчетливо:
— Из цеха мы. Выпустили нас только что.
— Девушку чего гоняли?
— Так она мент. Нас тут менты и кошмарили. Мы решили наказать.
— Девушка была в охране лагеря? Вас кошмарила?
— Вроде была.
Остальные что-то помалкивают.
— Ты конкретно ее видел.
— Я — нет.
— Кто видел?
— Да вот Кузин вроде говорил…
— Кто Кузин?
— Вот — он.
Мужик показывает пальцем как раз на того, подозрительного.
— Стукач! А еще свой! — выдает грязный Кузин.
— «Старшой», а что вам не нравится в клиенте?
— Держится по-другому. Не как остальные. Двигается не так. Выделяется.
Вот и поди ж ты. Начинаю с опаской подходить к шеренге.
— Если кто хоть какой вред доктору причинит — пришьем вас всех. Ясно?
Мужики ежатся от слов Николаича.
— Похоже, ясно.
Осмотр коротенький выходит — морда у подозрительного вблизи четко отличается от стоящих от него справа и слева. Щипаю за щечку его и соседей. Возвращаюсь к Николаичу.
— Он не обезвожен. Тургор кожи — нормальный. У остальных — снижен.
— Получается так, что последние три дня он ел и пил?
— Так точно.
— Я мочу свою пил! Лицо отекло! — вякает подозрительный.
— Глупости, — отвечаю на вопросительный взгляд Николаича.
— Ага. Ну-ка, давай сюда курсантку. Вы откуда тут взялись?
— Я из третьей группы. Нас сегодня привезли на усиление — старший группы этот, как его… То ли Кугушев, то ли Кутушев. А с берега направили сюда. А эти как увидели — так на меня и напали.
— Не поломали ничего, не отбили?
— Не, бушлат толстый…
Николаич задумывается на минутку.
— Получается так, что доктор — свободен, а вы все сейчас под охраной — обратно. Там разбираться будем.
— А я?
— И вы, девушка. Как подтвердят, что вы сюда прибыли сегодня из Кронштадта — вопрос будет снят.
— Вы мне не верите? Я документы могу показать!
— Милая, мне эти документы даром не нужны. Я сам какие угодно документы сделать могу за полчаса. Хоть президента земного шара или командира дивизии тяжелых пулеметов.
Девчонка надувается, но Николаич на это не обращает ровно никакого внимания. Видя, что расстреливать их уже не будут, один из мужиков не выдерживает:
— Опять нас под замок, значит? Так, что ли?
— Я б вам еще и морды бил, — неожиданно опережает Николаича Филя, — пока в разумение бы не пришли.
— Это за что это так? — офигевает мужик. И вроде не он один.
— Пальцы загибай, дурило. Взяли вас тут теплыми, как маленьких? Эт раз. Сидели вы и не петюкали? Эт два. Вместо спасиба вы своим освободителям хай устроили? Эт три. Какого-то мутного корефана послушали? Эт четыре. Девку зря обидели? Эт пять. С дубьем на автоматы полезли? Эт шесть. Хамы вы неблагодарные, вот что скажу. И тупари.
— Ну и я добавлю — силы бегать по заминированной территории за девками — у вас есть, а помочь своих же в порядок приводить — нет. Эт, как говорилось выше, — семь.
Пришедший за это время в себя мужик, лежавший на снегу, привстает и, злобно глядя на Филю, заверяет:
— Я тя укопаю!
— Ты по национальности кто? — необычно серьезно спрашивает Филя.
— Русский я. Сволочь! Сбоку бил!
— Ну, тогда живи, — успокаивается рыжий водолаз.
Группу только собираются конвоировать, как девчонка-курсантка отдает из бушлата наручники Николаичу и, показывая глазами на подозрительного Кузина, говорит:
— Как бы не удрал по дороге. В браслетиках ему неудобнее будет.
— Хорошо. Надень ему.
Девчонка только приноравливается подойти к объекту, как «старшой» окликает ее:
— Не на руки! На ногу!
— На ногу?
— Да. Делай, что сказал.
Пожав плечами, девчонка присаживается рядом с Кузиным и защелкивает браслет на его щиколотке.
— А второй?
— Второй пусть так болтается. Как-нибудь на досуге попробуйте с таким украшением на ноге побегать…
Девчонка, сидя на корточках, к чему-то присматривается.
— Эй, красавица! Что тормозишь?
— У него штаны сухие! — отзывается она.
— И что?
— Остальные гадили себе в штаны. А он — нет.
— Умница! Я думал, не обратишь внимания, а из тебя толк выйдет.
Публика под конвоем отправляется туда, откуда прибежала, я возвращаюсь обратно. Культи ушиты. М-да… Увидел бы такие швы профессор Баиров… Интересно — потерял бы дар речи или нет. Вот профессор Камардин — тот бы обматерил круто. У них-то шитье было — загляденье. Только Баиров, детский хирург, помнится, первым в мире сумел справиться с таким врожденным дефектом, как непроходимость пищевода у новорожденных, а Камардин — тот госпитальер, мог оказать хирургическую помощь на манер Пирогова — в любых условиях.
Совсем не к месту вылезает воспоминание, как мы сдавали экзамен по госпитальной хирургии. Естественно, идя на экзамен, узнали от старшекурсников, что «профу» надо все время говорить о мази Вишневского как панацее, доценту Петрову (здоровенный дядька с трубным голосом, тоже отменный хирург) — о ней же, но как о вредной дряни, а ассистенты просто слышать о мази Вишневского не могут уже — тошнит их.
А в итоге оказалось, что если прийти за час до экзамена, то обеспечивающий старший лаборант просто позволит в поощрение первым зашедшим выбрать билеты. Ну наша группа и приперлась чуть свет. И зашли первыми готовиться. Все копались, выбирали что получше. А я как взял билет, так и оказалось, что именно этот номер я знаю лучше остальных. Старлаб очень удивленно на меня посмотрел, когда я гордо отказался выбирать дальше…
Клиент еще жив. Без сознания, но жив. Теперь надо подождать хотя бы час. Мутабор опять начинает проявлять нетерпение.
Совершенно ни к чему в голову приходит студенческий стишок: «Бьет копытом, землю роет/Молодой сперматозоид…»
Угомонить Мутабора удается с трудом. От запаха мяса и крови он становится дерганым. Да и то, что месть уже почти свершилась, тоже накаляет обстановку.
Делаю пару инъекций, приспосабливаю пакет с кровезаменителем. Клиент плох, пульс частит, дыхание тоже не в норме. Но три клинические смерти и ампутацию обеих рук перенести — это не хухры-мухры.
Вошедший Николаич устраивает тем временем малый военный совет.
— Получается так, что эмчээсники предлагают помощь. Как бы их профиль работы — и привезти могут много всякого полезного, те же одеяла, например. Но теперь они опасаются базу без прикрытия оставлять. Я предложил командованию такой ченч — наша группа вместе с… с Мутабором отправляется на прикрытие их базы. Эмчээсники прибывают транспортом, помогают в обеспечении и эвакуации. Потом нас перебрасывают в Кронштадт.
— А технику, значит, в подарок оставим? — осведомляется хомячистый Вовка.
— Не очень-то и техника была. Пока разжились БТР да джипом.
— Все равно ченч не удачный, — решает Вовка.
— Что думают остальные?
— Похоже, от них тут пользы поболе. Только как бы потом нас не послали в едриня — типа вас тут не стояло и не ехало.
Николаич поворачивается к танкисту:
— Майор, а вы как к рейду на ночь глядя относитесь?
— Танк без электроники, осталось три заряда. К пулеметам — половина БК. Есть еще повреждения и поломки. К тому же танк не мой. Так что мне поровну, если только доехать сможем, а не сломаюсь по дороге… Я вообще-то не танкист. Просто водить умею, вот и согласился помочь. Но завтра хотел бы уже быть в больнице — ревматизм свой я знаю. Завтра от меня получеловек будет…
— Получается так, что я даю согласие выехать на поддержку МЧС. Танк постараюсь забрать с нами. Вова! Особенно не тушуйся — МЧС утверждает, что внакладе не останемся.
— Эти бы речи да Богу в уши, — бунчит Вовка вполголоса.
— Николаич, а кронштадтские не возразят против отдачи танка?
— Эге, мы ж технику не дарим. Мы ее даем в ленд-лиз. Но вот если какой БТР у людоедов в запасе есть и базу МЧС они в новый лагерь переделают — будет хуже.
Пока Николаич утрясает ситуацию, а я слежу за состоянием оперированного вивисектора. Спрашиваю у Надежды, которая все время смотрит за дыханием и пульсом и заодно поглядывает на экран мониторчика, что, по ее мнению, происходит с организмом.
— По-моему, нормальный травматический шок, — уверенно говорит.
— Признаки заражения не наблюдаете? — уточняю, хотя и сам вижу это.
— Нет, точно нету.
— Уверены?
— А вы?
— Боюсь поверить, но тоже не вижу симптомов заражения. Вроде бы удалось.
— Братца своего позовите, а? Для полного конвульсиума.
Подзываю родственника.
— Что скажешь насчет клиента?
— Еще минут пятнадцать для гарантии подождать надо, — охлаждает здравым смыслом нашу радость братец.
— Но по времени-то уже должен был бы обратиться?
— В большинстве случаев — да. Достаточно было бы. Но нам нужно что? Нам нужна гарантия. Принятые в медицине девяносто пять процентов уверенности. А вы как малые дети обрадовались. Кстати, нашили вы тут омерзительно, вполне по результату можно присвоить медаль «рукожопые херурги второй степени». Почему второй — разъяснить?
— Это не мы шили, мужики помогали, — ляпаю я и, еще недоговорив, понимаю как по-детски это звучит. И вообще некрасиво — перед младшим братцем оправдываться.
Точно, вон и Надежда ухмыляется краешком рта — думает, что я не увижу.
— Глупая отмазка. Сам ты не лучше шьешь, — усмехается и братец.
— Это мерзкая злонамеренная лжа!
— Нет. Это профессиональная критика! Ты плохо шьешь, но много ешь.
— Критика несколько отличается от злонамеренной лжи в пользу третьих лиц. Ну заявить, что я многовато ем — это будет критика. А вопить о том, что я пожираю младенцев и любимое мое блюдо — сало, натопленное с девственниц, — это уже будет лжой. И твое заявление о мерзком шитье — именно лжа…
Надежда делает страшные глаза и указывает взглядом двум развеселившимся брательникам на Мутабора. Осекаемся, хотя морф явно не видит и не слышит окружающего — нависнув над лицом прооперированного, смотрит неподвижно, неотрывно, жутко.
— Какие поручения дала Валентина? — как бы невзначай даю понять братцу, что понимаю цель его миссии.
— Никаких. А что — должна была?
Я теряюсь.
— Ну, я думал, что это она тебя послала.
— С какой стати? Сгребли всех, кто под руку попался, для участия в спасательной операции, как стало известно, что тут много живых будет. Я только рад был сменить обстановку, меня уже задолбало на Малой Пискаревке работать — вот и воспользовался оказией. Теперь есть причина — почему не напечатал шестьдесят восемь актов о вскрытии. А тут посмотрел, что к чему — лучше уж с вашей командой, там и без нас разберутся.
— Малая Пискаревка — это что такое?
— Братские могилы рядом со старым кладбищем на Котлине. Уже семнадцать с лишним тысяч человек захоронили, и конца не видно. А я там как раз в новодельном морге и работаю. Те еще условия. Комп дали какой-то ублюдочный — глючит сурово, как тогда, когда я в бюро вирусов приволок кучу…
Это я помню — мужик свел счеты с жизнью и прыгнул с балкона. Ухитрился в полете побиться о всякие детали и гвоздануться о козырек подъезда, отчего его порвало практически пополам. Часть полета бесстрастно зафиксировала камера наблюдения, и братец сгоряча попросил местную охрану скинуть ему на флешку эпизод записи — проще разобраться, какие повреждения самоубийца получил в разных фазах полета. Ну а вместе с записью на флешке оказалась куча вирусов.
Хорошо еще, что в тот момент не было вала писанины, и, хоть с великим трудом и потением, братцу удалось компы пролечить…
— А вон оно что! — Братца явно осенило. — То-то ты глаза вылупил, когда я сказал, что речь идет о продлении функционирования безнадежных больных! Ты подумал, что меня порученцем прислали! Ты что, сам об этом не подумал? Это же на поверхности лежит! Любому студенту сразу бы в голову пришло, какие тут перспективы открываются.
— Ну я-то не студент!
— Да. Я все время забываю делать соответствующую твоим умственным способностям скидку. Мне как сказали о… о твоем новом знакомстве — я об этом сразу подумал.
— Ну и удрал с трудового поста…
— Кто б говорил. Я последние дни работал, как бирманский слон. Здесь — этим спасенным не лечение нужно, а уход. Самое то для меня — водичкой поить, с ложечки кормить, штанишки поменять и одеяльцем накрыть…
— Черствая скотина.
— А какой есть. Ты бы лучше записал ход проведения операции и результат с выводами — эту бумажку очень неплохо прямо Змиеву на стол. К рапорту от вашего старшего группы в приложение.
— Ты еще и бюрократ.
— Самый часто используемый инструмент врача — шариковая ручка. Если приказом провести информацию — глядишь, пяток хороших ребят живы останутся. Так что стоит подсуетиться.
Вообще-то смысл в его предложении определенно есть.
Подходит Николаич. Сапер — следом. Спрашивают о результатах. Результаты налицо. Заражения удалось избежать. Клиент жив, и, если бы он был одним из нас — выжил бы с большой долей вероятности. Сейчас его выживание — нам не нужно. Совсем наоборот.
— Не чувствуете себя неловко после такой экзекуции? — уточняет Николаич.
— И пришли к Конфуцию его ученики и спросили: «Учитель! Чем нужно платить за зло? Может быть, за зло следует платить добром, как подобает всякому хорошему человеку?» И ответил им Конфуций: «Нет, ни в коем случае! Нельзя платить за зло добром! Ибо, если вы заплатите за зло добром — то чем же тогда вы расплатитесь за добро?» — философским голосом отвечает братец.
Я вообще-то чувствую себя паскудно. И, пожалуй, не столько потому, что мы тут вивисектора раскромсали — на это плевать, подобное лечится подобным, это еще Авиценна говорил, а он был дядька мудрый. Ловлю себя на том, что царапка в душе оттого, что сейчас из цеха выпустили толпу народа, и самое время двум врачам и медсестре — двигать туда. Там бы мы точно пригодились. Нет, конечно, то, что мы тут делаем, — вещь эксквизитно[71] нужная. Но…
— Что собираетесь делать дальше? — спрашивает Николаич.
— Ну, надо в исполнение обещанного вшивать руки в зад. Так как никто раньше такую операцию не проводил, план туманен, придется импровизировать. Но вроде как у нас времени на это нет?
— Это верно. Нам подтвердили задание на охрану базы МЧС — так что трогаемся.
— А танкист?
— Получается так, что с его командованием не связывались. Самый старший из его группы здесь — тот самый лейтенант. Майору, значит, его слушать не должно, хотя вообще-то он прикомандированный. Так что в Кронштадте решили, что на усмотрение майора. Как говорилось выше — танк и в МЧС пока постоит, а в больницу вы его уже пообещали сосватать.
— Ясно.
— А раз ясно — объясняйте коллеге, что надо ехать.
М-да… Коллега мой словно окаменел, как горгулья на крыше стоит. Несколько раз окликаю его, пока наконец он отрывается и смотрит на меня невидящим взглядом.
Всегда думал, что это такое выражение, которое можно понимать в переносном смысле. На самом деле — непереносимое это выражение… У него и так-то мертвые зенки, а тут еще и это…
— Как, руки этому шьем? — спрашивает седоватый сапер-южанин.
— Николаич — как со временем?
— Нет у нас времени. Надо выдвигаться. Давайте с коллегой договаривайтесь. Потом руки присобачим, если это так надо.
Мутабора как заклинило. Он явно не то что не понимает, что я ему говорю — но даже и не слышит.
За стенкой — сигналит машина.
— Получается так, что идем. Этого — на носилки, Мутабора под руки — все пошли. Пошли, живее…
К моему удивлению, с нами остаются и трое саперов и водолазы. Когда спрашиваю об этом Андрея, тот совершенно спокойно удивляется:
— Так саперы нам, как разведгруппе, положены, а водолазы еще имеют задачу, к которой и нас потом пристегнут. Здесь склад их амуниции по дороге — надо будет загрузиться. Да и заработали наши саперы сегодня рублей пятьсот — теперь те, что в группе усиления, продолжат. У них даже и собака есть.
— Какие пятьсот рублей? — не понимаю я.
— По установленным расценкам за разминирование взрывоопасного предмета первой степени сложности платят пятнадцать рублей пятьдесят четыре копейки, второй степени — десять рублей тридцать четыре копейки. Вот и считай.
— Это шутка?
— С чего это? Я даже знаком с одним человеком — тот на таких расценках в Чечне заработал двести тыров[72] рублей. «Жигули» купил потом.
— А собака что — такая ценность и «сверхдевайс»?
Андрей удивляется еще пуще.
— В Чечне снайпер-дух получал за убитого офицера — два тыра зеленых, а за саперную собаку — шесть тыров. Вот и считай. У кронштадтских собачка — как раз так тыщ на пять… Не совсем обучена и опыта маловато, но — уже помощница.
— А в Петергоф полезем?
— В Петергоф пока нет. В Рамбов[73] — да, полезем. Но сначала с МЧС разбираться надо — пока их не прикроем — с Красной Горки никуда. Разве только недалеко.
Андрей хитро подмигивает.
Мы выкатываемся маленькой разношерстной колонной — впереди БТР, за ним окаянный джипик, КАМАЗ с кунгом и замыкающим рычит танк. Вовка прет по каким-то дорогам, о существовании которых я и не знал.
Очень скоро обнаруживается, что и Вовка — тоже. Колонна заехала в какие-то кусты, в два человеческих роста, дорога и кончилась. Вылезаем, чтоб убедиться, что это обычная «левая свалка». Тупичок завален всяким строительным мусором в пластиковых мешках. Обсуждение вариантов затягивается, Вовка настаивает на том, что он тут проедет, Николаич уже сомневается в этом, а подошедший Семен Семеныч с ходу выдает одну из своих баечек:
— Меня в свое время удивил эпизодик — в Артмузее есть традиция — наши пушки стоят с гордо задранными вверх стволами. А вражеские — хоботы печально склонили вниз. А тут надо было поставить на экспозицию немецкий шестиствольный миномет. А у него, заразы, стволы в принципе не опускаются. Ну, нельзя ему иначе никак. И так корячились и этак — все равно вверх смотрят. Позвали мужика, который с этим «девайсом» дела имел во время войны и даже стрелял. Пришел, спрашивает — целостность важна, он подлежит консервации? Это в случае войны часть музейного добра идет в армию. Хранитель отвечает — нет, куда ему. Тогда мужичок берет фомку, лезет под агрегат, пыхтит. Откуда-то снизу отваливается со звоном кусок металла, и миномет печально свешивает стволы. Так и сейчас стоит…
— Это вы к чему? — недоумевает Николаич.
— Дело надо поручать тому, кто в нем разбирается.
Вовка открывает рот, но Семен Семеныч его опережает:
— Я — местный, да еще и охотник. Если помните. Есть ли возражение?
— КАМАЗ не бронирован.
— А у кабанов ружей нет. И больше мы вряд ли кого встретим.
— Ну а если кто из благоизбранных уцелел?
— Им в тех местах делать нечего. Да и вряд ли прыгнут — колонна все ж не простая, танк за километр слыхать.
— Получается так — что на ваш страх и на наш риск.
— Годидзе! Не глянете — что там с вашими протеже?
В кузове, наполовину забитом матрасами, — все по-старому. Хозяин еще жив, Мутабор рядом, как кошак у мышиной норки. На открывшуюся дверь не реагирует никак.
Внутри БТР тепло. Сидим кучей, тянет подремать, но чертов Вовик заранее предупредил — будет болтанка. Так что задремлешь — долбанешься башкой. «Курсантеры» наконец-то завели разговор про баб. Это как-то встряхивает присутствующих, и дремота на время отходит.
Таких разговоров я уже наслушался, служивые такие темы любят, и, что странно, чем неопытнее — тем гуще рассказы.
Настраиваюсь на типовое ведение разговора, и тут тот самый Ленька, дружок нашего Рукокрыла-Званцева, неожиданно признается — очень жалеет, что не успел пройти курсы пикаперов. Ну, сложно ему знакомиться.
— Да все это хрня, как говорит Мутабор! Ничему толковому там не учат, — заявляет в ответ Сергей, и как-то слишком уж уверенно.
— Да ну? — возражает Ленька.
— Точно! У меня приятель прошел обучение. По паре телок в неделю снимал! Весь страх как рукой сняло, — поддерживает дружка Званцев-младший.
— Ага. А до того? — дергает меня нелегкая за язык.
— А до того вообще с девчонкой заговорить не мог!
— Ну-ну. То есть был мальчонка, стесняющийся и боящийся женщин. Так?
— Точно!
— Считал он их за что-то необъяснимое. Не поддающееся пониманию и жутковатое в своей таинственности. А тут ему объяснили на пальцах, что все девки — шлюхи и представляют собой три дырки на ножках. Ничего таинственного, ничего мистического, ничего загадочного, ничего, достойного уважения. Три дырки, легкодоступных к тому же. Брякнулась женщина с пьедестала. Так?
— Не так. Он их бояться перестал! — упирается Рукокрыл.
— Он, пикапер, продолжает их бояться. Потому и снимает по десятку за неделю, раньше это называлось комплексом донжуана, то есть паническая боязнь ответственности и неумение строить нормальные отношения с противоположным полом. А доказать себе, что он крут — охота. Вот и получается — замена количеством качества. Только это фигня.
— Хрня! — подсказывает заинтересованно слушающий Серега.
— Ну можно и так. Я уж не говорю о том, что частая смена половых партнеров чревата боком — как нам говорили на занятиях по кож-вен болезням — в среднем каждый тринадцатый партнер дает новое заболевание. А когда нас учили — еще не было такого разгуляева. Вот и прикинь — девок пикапер по определению уважать не может — потому как они либо тупые давалки, если дают, либо заносчивые стервы — если не дают. И пикапер стопудово уверен, если ему не дали — то это не потому, что девчонка себя уважает, а потому, что она просто заносчивая.
— Да ну прямо! — упирается Рукокрыл.
— А простой вопрос — жениться пикапер будет? Уважать жену станет? Он же знает, что все девки — шлюхи. А как насчет детей? Какой из пикапера папаша выйдет? Да никакой — как стерилизованный самец мухи цеце. Жужжит, летает, а потомства нету.
— То есть считаешь, что никакой пользы от такой тренировки?
— По пикаперству? Почему ж никакой. Люди хорошие деньги на дураках делают.
— Да бросьте вы. Вот ведь действительно — для пикаперов все девушки доступны — и что ж получается? Порядочных и нету? — Сергей не на шутку встревожился, а мне только сейчас становится понятно, что нашему Ромео такой разговор ножиком режет.
— Почему нет? Полно. Пикапер не может снять любую. Это недостижимо. Он может просто заговорить с любой, а вот даст она или нет — вопрос открытый. Поговорил с тремя — одна дала. С одной понятно — а две другие кто?
— А у них одновременно ангина и менструация! — продолжает резвиться Филя.
— Сережа, дружище — если ты находишься в публичном доме — там все барышни доступны?
— Да, наверное. Но им же деньги платят?
— Не о деньгах вопрос — доступны?
— Ясен день. Это ж бордель.
— Ну, так и пикапер ищет — где попроще. Так что успокойся. Твоя Светка вне подозрений, да и не станет она такого, как ты, на не пойми что менять.
— Говори, говори… — озабоченно отвечает наш пулеметчик.
— Вообще лучший оргазм у женщины вызывает норковая шуба, — уверенно заявляет Филя.
— Ну тут природа такую вилку устроила, что, может, ты и прав, водоплавающий.
— А то ж, — самодовольно восклицает приятель.
— Что за вилка-то? — Это его копнопатый сослуживец интересуется.
— А возрастная. Парень чем моложе — тем охочее. А у женщин обычно после 35 лет охота просыпается. Нет, они, конечно, могут и в молодости завестись как следует. Но пока молодайку заведешь — семь потов сойдет. А вот когда уже начинаешь стариковать — у них, наоборот, просыпается. Доктор, — а почему, кстати, так?
— А пес его знает. Я так думаю — природа схитрила. Чтоб детенышей растить не мешало. Ну мужички со своей гиперсексуальностью стараются по молодости оплодотворить поболе кого. А у женщин другая задача — дитя выносить и родить, тут секс ей не помощник. А вот вырастила детенышей — уже и оттянуться может по полной.
Некоторое время все молчат, переваривая, после чего Рукокрыл неожиданно спрашивает:
— Вот зомби — тупые и враждебные. Морфы — умные и враждебные. А если их учить, лечить и кормить молочной кашкой, то, может быть, нервная система со временем восстановится и они станут полезными членами общества?
— Ну, вообще-то, может, и возможно. Но, к сожалению, как говорили классики марксизма-ленинизма — «Битье определяет сознание!» Например, европейцы, которые все время к нам лезли, приходили в чувство только после неоднократных увещеваний сапогом в рыло и дубиной по хребту. Да и американцы тоже.
— Американцы с нами не воевали, — поправляет меня Саша.
Дата добавления: 2015-12-01; просмотров: 48 | Нарушение авторских прав