|
Читайте также: |
Орденом Суворова 2 степени – 13 высших военных чинов (в том числе Абакумов В.С., Гвешани М.М., Цератели Ш. О.).
Орденом Кутузова 2 степени -- 17 высших военных чинов.
Орденом Красного Знамени -- 79 высших военных чинов.
Орденом Отечественной Войны 1 степени – 47 высших военных чинов.
Орденом Отечественной Войны 2 степени – 61 высших военных чинов.
Орденом Красной Звезды –120 высших военных чинов.
Медалью «За Отвагу» -- 390 офицеров, сержантов и солдат.
Медалью «За Боевые Заслуги» -- 111 офицеров, сержантов и солдат.
И, конечно, подписи всесоюзного старосты, Председателя Президиума Верховного Совета СССР М. Калинина и Секретаря Президиума Верховного Совета СССР А. Горкина от 8 марта 1944 года
В Указе Президиума Верховного Совета СССР от 8 марта 1944 года не говорилось о «удачно» убитых ни в чем не повинных людей, в том числе стариков, женщин, детей, только из-за того, что они были чеченцами или ингушами. Там так же не было сказано о насильственном выселении советского народа и не говорилось о многом, почему вдали от фронта награждены боевыми орденами и медалями помощники И.Сталина - Л.Берия, комиссары госбезопасности Серов, Кобулов, Круглов, Аполлонов, начальник конвойных войск НКВД СССР генерал-майора Бочков, начальник отдела перевозок НКВД СССР комиссар госбезопасности Аркадьев, генерал Церетели, Гвешиани, полковники А. Гранский, Гукасошвили и многие другие.
И многое другое, что писали в газетах, приводило меня в ярость, хотя я старался держать себя в руках.
И эти люди будут считать себя за нормальными людьми, родителями своих детей и ответственными за их нравственное воспитание, также будут беспокоиться о здоровье родных и близких, наверное, где-то и кому-то скажут слова нежные и признаются в искренней любви, а будут ли они вспоминать взгляды беспомощных людей, лица женщин униженных и оскорбленных, просящих помощи немощных стариков и больных, горящих в огне?! Когда у них спросят, за какие заслуги они получили столь высокие награды родины, как они ответят или ответят ли?! На каком языке они станут разговаривать, когда они соберутся в кругу семьи, близких, родственников или друзей?! Кот сегодня убивал и при этом выговаривал бранью, будет ли он таким же воспитанным и этичным с родной матерью, сестрой, тещей? Вспомнит ли при горе в собственной семье о горе этих несчастных, которых он гнал и убивал за малейшее ослушание, которых он травил и жег?! Как многое хотелось бы спросить и при этом посмотреть им в глаза!
Ко всему я чуть не попал в руки милиции. Когда увидел, как они схватили подростка, а он со всех сил старался вырваться, сопротивляясь, я задрожал от злости, кровь хлынула в голову, видя несправедливость, я кинулся помочь, повинуясь инстинкту. Но сильной рукой Магомед крепко схватил меня, приговаривая:
- Ты что, ты хоть знаешь куда рвешься? Тебе что, неизвестно, что бывает в таких случаях или забыл, кто мы и что с нами будет?! Ты ищешь беду, горе на свою голову, да мы и так огорожены несчастьем!? Тебя больше всех нужно? Посмотри, сколько народу и на их отношение к происходящему.
Я быстро пришел в себя от минутного безумия. Я был на шаг от новой беды. Оглянувшись, я увидел людей, наблюдавших за происходящим. Расталкивая друг друга, некоторые с жалостью, другие с любопытством, а третьи с удовольствием смотрели на творящееся беззаконие. Молодой человек, обессилев от насилия, сдался, и его увели.
Всю дорогу я думал больше о себе, чем о молодом человеке и об обманщике, который всячески старался обманным путем получить от нас денег за фальшивый документ. Прохвост, который сколько раз обещал мне документ и играл на моей нужде, как на гармошке и ничего не делал. Ситуация, случившая с молодым человеком на рынке, и все те отрицательные эмоция сделали свое дело. Я был подавлен, я спрашивал себя: «почему ты не вмешался, почему не помог, ведь он просил помощи!?». Я все же внушил себе правильности своего невмешательства и не поддаваться эмоциям, но мысли породили во мне недовольство, которое я не могу и не хочу отогнать от себя, потому что они разоружают меня своими какими -то доказательствами, которые мне непонятны, но убедительные слова Магомеда защищают от страданий наносимых эмоциями.
Мы ехали до самой ночи и остановились на ночлег у председателя сельсовета, кумыка, давнего знакомого Магомеда. Хозяин оказывая большие почести с удовольствием принял нас. Мы с ним виделись впервые и поэтому исподтишка разглядывали друг друга. Я себя чувствовал спокойно, так как за спиной Магомеда нечего было опасаться, но было любопытно наблюдать за новыми людьми и при том за большим сельским начальником. От его худого и смуглого лица исходило убаюкивающее спокойствие и «величие», рожденное осознанием важности доверенной ему на уровне сельского начальника службой. Говорил хозяин мало, только делал короткие распоряжения домочадцам насчет угощения и внимательно слушал Магомеда, который говорил на кумыкском языке, и иногда спрашивал коротко о чем-то, своем. Я понимал, что разговор шел обо мне и знал, что не из-за любопытства хозяин спрашивал обо мне и не для информации говорил Магомед.
Через некоторое время к нам присоединился старший брат хозяина, похожий по внешности на младшего брата. В отличии от хозяина он был разговорчив. Магомед после долгих и продолжительных приветствия вновь появившимся и не обращая на него внимания продолжали свою беседу. Брат хозяина стал говорить обо всем и ни слова обо мне – кто я, откуда и тому подобное. Беседовали мы на русском, говорили о многом, но конкретно ни о чем. Я сижу и беседую со все меньшим вниманием, со все меньшим интересом, хотя смотрю на него поддакиваю и поддерживаю разговор.
Хозяин вышел и долго его не было и к этому времени пришел мужчина средних лет, в следом зашел хозяин и с порога стал представлять своих гостей то есть нас.
- Вот приехали из города, представитель правительства и его сопровождающий.
Я понял, что хозяин предупреждает нас об опасности общения с появившимся человеком. Мужчина, заглядывая прямо в глаза, с ехидной улыбкой на лице протянул руку мне, называя себя. С его появлением и с предупреждениям хозяина я повел себя властно и надменно, и как бы продолжая начатый разговор, стал говорить о больших достижениях советского народа, о мудрой политике Сталина и обо всем, что я прочел сегодня в Хасавюрте в газете «Правда». И у меня получилась своего рода очень удачно политинформация, так как видел, как засверкали глаза мужчины. Не успев сказать то, о чем хотелось говорить, как мужчина стал задавать вопросы, отвечать сам на свои вопросы, рассказывать что творится у них в селе, где, что и у кого есть, у кого какие мысли, даже кто кого любить.
- Если вы разрешите, я могу сегодня же подготовить письменный материал подробно о многих наших односельчанах, которые, по моему мнению неблагонадежны. А ведь с моим мнением считаются в районе.
Все время, пока мужчина говорил о неблагонадежных, хозяин и его брат давали знаки, прикладывая к своим губам указательный палец, мол, «смотри, молчи, будь осторожным». А когда доносчик стал называть фамилии, хозяин дома возмутился, резко выговаривая.
В душе во мне все кипело, я был возмущен и думал, как бы стерпеть, чтобы не выдать себя. Но хозяин поразил меня, определив суть моего возмущения. А когда он стал высказываться, еще больше поразил своим патриотизмом, заключавшемся не только в словах, не и во взгляде, и глубокой откровенностью, пониманием, озабоченностью за тех, кого он называл как антисоветских элементов, всем своим отношением, значит, он увидел во мне то, что другие не замечают. Заметил и где то узнал меня без единого вопроса мне. Даже обычные вопросы, которые задает гостеприимный хозяин своему гостю, мне всегда бывали неприятны: и не люблю, когда меня выворачивают наизнанку.
- Ты что себе позволяешь перед большим начальником из города? А ты знаешь, с кем ты говоришь!? Как ты можешь судить своим жалким умом о прекрасных тружениках села, которые работают не покладая рук и платят налоги?! А то, что дочь Сафарбека не вышла замуж за твоего брата, а вышла за другого, ты и их под одну гребенку с антисоветскими элементами и кулаками сравниваешь?! Как ты можешь своим ограниченным рассудком и чувствами говорить о любви, о привязанности, об ответственности?! Ты просто опасное насекомое для нас, даже еще хуже, ты оружие в руках таких же злодеев, как ты сам!
Я перебил рассердившегося хозяина, обращаясь вежливо к нему.
- Уважаемый, нам такие честные люди нужны, такие люди являются нашими глазами и ушами. Без таких верных товарищей нам было бы тяжело. Видите ли, вы заняты своими делами, эти товарищи - своими, а все мы делаем общее дело. – Я старался не испугать того, кто так удачно доносит на своих односельчан.
- Ему и подобным ему важен только результат, по которому их похвалят. В лучшем случае - его могут по головке погладить, но никогда хозяева не будут считать его за человека и других, подобных ему тоже. Зная об этом, у таких, как он, при любой возможности просыпается животный инстинкт, инстинкт змеи заползти во внутрь человеку, ужалить беззащитного. Они радуются, когда от боли и безысходности человек мучается и погибает. Я не против того, чтобы помогали выявлять всяких вредителей и нечисть, но наговаривать на честных людей из-за того, что девушка выбрала другого, я не позволю. Когда он и ему подобные становится на место жертвы, они теряют остаток человеческого облика, и они исчезают бесследно с земли, по крайней мере, если о них вспомнят, то не добрым словам. Ты далек от религии, у тебя нет ни капельки веры.
- Если у человека есть все: и здоровье, и богатство, и семья, и дети. А идеи, вера в кого-то, все это потом, для того чтобы заполнить свободное время, я так думаю, -- сказал доносчик.
Магомед, который молчал до этого, вмешался.
- Земная жизнь нас держит, как паутина, крепкими путами, если мы живы и существуем, то оборвать эти путы невозможно. И вообще зачем и для чего обрывать? Ведь, обрывая связи, мы теряем земную жизнь. Вот как раз здесь главная роль отводится твоей религии, твоему верованию, невозможно полноценной жизнью жить или же существовать без веры.
- А – а – а, это все разговоры, я тебя не понимаю и не хочу понять, ты дай все, то, что мне нужно, я проживу свою жизнь красиво, а там… - он, не торопясь, махнул рукой.
- Ты не понимаешь, осуждаешь меня, но «тебе – твое, мне- мое». Бог судья нам всем!
Я вспомнил аят из Корана и негромко, как бы для себя, но чтобы слышали остальные, стал читать: «Во имя Аллаха, Милостивого, Милосердного! Скажи: «О неверующие! Я не поклоняюсь тому, чему поклоняетесь вы, а вы не поклоняетесь Тому, кому поклоняюсь я. Я не поклоняюсь так, как поклоняетесь вы (или Тому, Кому поклоняюсь я). У вас есть ваша религия, а у меня – моя!».
- Значит так, - с властным видом обратился я к доносчику, – сегодня до утра составишь подробный документ, при этом не торопись, внимательно напиши о всех неблагонадежных, а там, кто виноват или нет, мы сами разберемся.
Я понимал, что передо мной сидит негодяй и подлец, но я слушал его с лицом заинтересованного человека. И думал о том, что он все обо всех расскажет и тем самым присутствующие смогут как-то обезопасить тех, на кого он доносит, хотя не очень-то хотелось слушать, как он поливает грязью своих односельчан, уже это интересные мысли, но мне было безразлично. С какой-то смутной усмешкой, словно со стороны, наблюдал я за собой: было бы лучше, если б можно было его здесь же уничтожить, но передо мной была цель побольше узнать о его планах. Поиски продолжались, продолжались непрестанно, передо мной была бы цель.
Доносчик за все время, когда унижали его, он только и делал, что улыбался, глядя на меня и не обращая внимания на выговаривающего. Не было понятно, слышал ли он то, что говорили ему, вообще. И, наконец, он встал и обращаясь к хозяину, сказал: «Меня знали в районе, а теперь будут знать в городе». Попрощался вежливо со мною и ушел. Я, как и другие присутствующие, с облегчением вздохнул. Хозяин объяснил свой взрыв по отношению к доносчику, рассказав о тех бедах и несчастьях, которые случаются с односельчанами от его доносов. Успокоившись, хозяин быстро пришел в себя и передо мной снова был спокойный и сдержанный человек, владеющий своими чувствами. Он подавил свой гнев и возмущение и течение ночи не об молвил ни слова об негодяе.
На утро был представлен добросовестно составленный донос на своих односельчан. «Его вечное место пребывания адская бездна», подумал я.
Последние дни в горах были какими-то особенными. Я чего-то ожидал. Какие-то неуловимые мысли давали мне повод думать так. Мое сердце, переполненное необъяснимым чувством одиночества, стало освобождаться, и печаль, ощущающаяся по поводу и без повода, стала исчезать, густые леса и тесные ущелья стали казаться широкими, и я ожидал перемен в лучшую сторону..
Ранним утром, попрощавшись с гостеприимными хозяевами, мы с Магомедом ушли. Провожая нас, хозяин убедительно что-то говорил то шепотом, то вполголоса. Когда мы ушли на приличное расстояние, Магомед молча протянул мне пожелтевшую и сложенную вчетверо бумагу. Я взял ее, развернул и стал читать: «Справка дана Халидову Гасанбеку Халидовичу в том, что…» и так далее. Сразу же понял, что это за бумага.
После того как мы остановились и Магомед рассказал о цели нашего неоднократного похода в Хасавюрт, хозяин не только принял с почестями, но и решил мою проблему с документами. Теперь я был полноценным гражданином Советского Союза, фронтовик-инвалид, который имел серьезный документ в кармане, разрешающий передвигаться по всей стране, в том числе поехать в Казахстан в поисках своих родных и близких. «Неважно, что мы поступаем нехорошо, важно, что мы не делаем зла» - этой цитатой, вычитанной откуда-то, я успокаивал себя. Я понял не зря я чего-то ожидал и почему стали покидать тревожные чувства, и почему стала исчезать залегшая на душе печаль стала исчезать.
Давно не доводилось мне наслаждаться столь безмятежным покоем, каким одарили меня эти гостеприимные люди, и мой попутчик Магомед.
На прощания Магомед говорил слова на прощания, слова, напутствие, слова которые заставляли думать.
Он говорил: «Чтобы победить свое малодушие, порви со своей нерешительностью и тогда, может быть, пред тобой откроется иной, необозримый новый мир с необъятными просторами и он, мир, перестанет быть ограниченным».
У любого человека свой характер и странности. У кого нет характера, то есть если он слабохарактерный, он становится слабым, ненадежным, не имеющим своего «я», но и это тоже своего рода характер – характер слабого, бесцветного человека, так как у них нет ничего своего, что проявляется чем-то своим, особенным.
Он учил меня, и мне казалось, умнее его нет человека, в каждом слове и слоге, в каждом движении было поучительное, при каждой встрече я получал все новые знания и пополнял пустоту в кладовой, знаниями. У меня не было ничего, чтобы сравнить все то, чему он учит, и я не видел других алимов. А если даже видел, то не общался с ними так близко. Одним словом, не было ничего и никого для сравнения. Передо мной открылись бесконечные просторы знаний.
Какой-то необъяснимый и таинственный инстинкт заставлял проявлять благородство, тем самым он оберегал меня ото всех грязных мыслей, одерживая от необдуманных поступков и принятия решения. Я мог называть все то, что происходит со мною, необъяснимым и таинственным инстинктом, он оберегал меня от исходящей от людей опасности, от козней дьявола, от грязных мыслей, от не обузданных поступков и принятия резких решений, мой устаз. Потом мне было понятно, как я был близок к позору и унижению
Выдержав паузу, подражая Корану, он сказал: «Воистину человек всегда оказывается в ущербе и в убытке» - и после долгого молчания добавил: «Клянусь временем, которое есть начало и конец всего».
№14
Наконец, когда мы решили, что такое вечное скитание, превратившее нас в получеловека - полузверя, продолжаться не может, Микола стал рассуждать вслух.
Эта обстановка: горы, леса, холод, голод и самое страшное – угроза со стороны людей и хищников - заставляет смотреть на жизнь совсем по-другому. Некоторых иногда, особенно из числа моих товарищей, стоило бы время от времени насильно отправлять сюда в горы, чтобы они знали, чего стоит человеческая жизнь, какова цена его самого. Что и делает товарищ Сталин со своими товарищами, только по-другому: он их уничтожает вместо того чтобы воспитывать и закалять, тем самым лишая мужества, свободы, уверенности в себе и всячески унижая человеческого достоинство. В этих условиях, в отличие от нас с вами, человек смиряется со всем, даже с самым скверным и пугает сам себя грядущей неизвестностью. У нас - то, хоть видимая свобода на какое-то время, у нас - то, хоть обманчивое утешение – о свободе, о справедливости, которое должно рано ли поздно восторжествовать, а у них в сталинских лагерях и этого нет.
Вначале, когда я 24 февраля 1944 года ушел из под стражи, сомневался, думал, поступил ли я правильно или надо было ждать справедливого решения. Теперь я уверен, что поступил правильно, перемена в жизни, в обстановке, должности, я нечего не потерял, остался бы я на своем месте и промолчав, все равно уже я был бы в лучшем случае где-то там, в Магадане. И если справедливость восторжествует когда-нибудь и мне придется начать все заново, я не пожалею обо всем этом.
Уходя, вернее, убегая из под стражи, я сохранил свою свободу, переменил смертельную обстановку на менее опасную. Если бы я остался и меня не расстреляли, простили мою дерзость, я мучался бы и мучил бы других, стараясь заработать доверие перед большим начальником. Уходя из под стражи, я сохранил свою жизнь, а не навязанный мне кем-то образ жизни и сохранил свою свободу. Уйдя, я изменился и не за что не поменял бы свою настоящую жизнь на прошлую на навязанную.
Слушая Миколу, я удивлялся, как и остальные. Он не был таким, по крайней мере, я не видел его таким. Нет, ни в коем случае я не осуждаю и ни в коем случае не презираю из-за его чувства и состояния Миколу, сколько раз я бывал в таком состоянии, и я его понимал. Но подумал «напрасно он восстал». Но я был поражен его поведением. Привыкнув видеть его сдержанным, разумным, рассудительным, я ловил себя на том, что думал, не поражен ли он нечистой силой, даже был готов думать, не сошел ли он с ума. Я страдал вместе с Миколой, мне было вдвойне больно за себя и за него. Я был готов на любые страдания, лишь бы ему стало лучше, так он был дорог мне.
Я понимал, что он мне друг и что мне приятно быть вместе с ним, общаться, делиться своими мыслями, хотя я не испытывал потребности в его покровительстве, а была чисто человеческая потребность общении, без каких бы то ни было взаимных претензий и обид…
- Вы заметили, я последнее время стал много говорить, не то что говорить, а философствовать?!
С усмешкой Микола стал как бы оправдываться за все то, что было сказано им. Или он насмехался над собой и за одно над нами. Глядя Миколе в глаза, я не мог понять, почему он так говорить. Иногда я с трудом улавливал момент, когда в его словах бывали насмешки или правда. А, может, он боялся показаться слабым или же сдавшимся под тяжестью трудных и порой невыносимых условий. То ли он не верил самому себя, а просто говорил, то ли опасался утвердиться в своих убеждениях до конца.
Но в одном я убедился: все то, о чем здесь говорилось и его назидательный рассказ – все было адресовано, в первую очередь, самому себе, потом мне и остальным для того, чтобы послужило примером для выбора дальнейшего и правильного решения.
Но «болезнь» Миколы недолго продолжалась. Он быстро взял себя в руки и больше не позволял этой нечестии приблизиться к себе этой нечестии. Он стеснялся, когда ему напоминали об этом.
- Часто мне приходили в голову мысли, не бросить ли мне все это, будь что будет, хотя понимал, что уже поздно, как я выйду из лесу, спущусь с гор, меня тут же свалят, убьют. В итоге, отступить уже некуда. И поэтому, я думаю нам необходимо расстаться, спуститься с гор и раствориться среди людей.
Макшарип был против, приводя разные доводы и доказательства, он настаивал на том, чтобы мы сохранили нашу группу и переждали трудные дни. По его мнению, вот-вот должно стать все по своим местам. Больше всех он уговаривал меня, говоря «у тебя слабое здоровье, вряд ли выдержишь дорогу, а если доберешься до своих, где гарантия что ты сможешь сохранить себя». Меня удивила несколько необычная его решительность. Лучше всего не слушать его советов, так как он не из тех, кто думает глубоко анализируя и сопоставляя факты, в отличие от Миколы. А ответственность и риск для нас всех были равными. Он высказывался резко и несдержанно, и мне пришлось сделать замечание повышая голос за его несдержанность, упрекая его в непочтении к старшим и так далее.
На мои замечания молодым людям, за резкость, необдуманность Микола начал с присущей ему сообразительностью говорить.
-
Не надо заострять все внимание на чужих недостатках говоря о них им по повода и без поводу, грубо требуя измениться в лучшую сторону, не думая о своих недостатках, не зная, что хорошо, что плохо, а лишь бы говорить о чужих ошибках и недостатках. Мы считаем все то, что нам по душе и то, что говорим и делаем мы и наши поступки, - это правильно, а если, что не по душе и не по-нашему, то требуем поступать по нашему нраву. А если мы ошибаемся это ошибка превращается в огромнейший беспредел. Если мы несправедливы, то унижаем других. В итоге порождается жестокость, и подвластные превращают в материалом для уничтожения без разбору, кто прав, а кто нет. Жестокость во имя справедливости, порождает страх в сердцах людей, ненависть к тем кто стоить у власти, лесть с ее ужасным и уродливым лицом, лицемерия и связывает людские души и мысли по рукам и ногам, убивает лицемерием, жестокость, во имя справедливости, основанная на силе, всегда была и, наверное, будет ненавистна как простому народу, так для людей, стоящих у власти.
- Мы не обращаем особое внимание на справедливость, как не обращаем внимание на здоровье когда мы молоды и здоровы. А когда несправедливость, коснется именно нас тогда у нас появляется желание бороться с нею, мы по поводу и без повода говорим о несправедливости, а также о здоровье, когда оно ухудшается у нас. Ты, конечно, ответишь, вы, коммунисты, странный народ, у вас готовые ответы, но нет устойчивого объяснения, ничего не можете объяснить. Я заранее знаю и допускаю, что бы я ни говорил, ты не согласишься.
Микола молчал. После не долгой паузы он продолжил.
- Ты знаешь, Усман, где –то и в чем-то я соглашусь. Во многом ты прав. Вы говорите, что все от Бога и власть в том числе! Если власть от Бога, то она не может быть несправедливой, она не может ошибиться, если нет, мы должны бороться, уничтожить ее. Почему мы должны терпеть от нее несправедливость и насилие? Если она не от Бога и мы терпим ее – нам не избежать Божьего наказания. Если вы признаете то, что власть от Бога, то вы должны терпеть ее как истинно верующий.
- Власть от Всемогущего Господа Бога, - я продолжал настаивать на своем, - но только люди несправедливые, нечестные и злые пользуются не Божьими законами, а какими-то своими выдуманными для своего удобства законами. В Коране сказаны примерно такие слова: «Веруй в Господа Бога, признавай Посланника Его, и будь покорным власти». А вот только знатоки Корана растолковывает эти слова, добавляя к словам «и будь покорным власти» если вершители власти покорны Господу Богу и Его Посланнику».
- Конечно, любая власть лучше, чем безвластие. У кого в руках власть, тот и управляет людьми и делами людей. Несправедливость по отношению к людям власть имущие считают во имя справедливости.
Я не понимал Миколу. Он отвечал или спрашивал, а, может рассуждал, но суждения этого человека ставили меня в затруднительное положение, и ответить ему мне было трудно с моим ограниченным умом и скудным жизненным опытом.
- Все от Бога, и без Его желания ничего не происходить. В этом я безусловно прав. Но наша земная жизнь это - испытания. Я не стану углубляться в рассуждения, так как могу сказать не то и не так, чтобы не дать тебе повода в своих рассуждениях чтобы ты бесчинствовал над Божьим предопределением. А эти вопросы не в моей компетенции, чтоб иметь возможность ответить или их отвергнуть.
Эти мои слова звучали печально, беспомощно, но они были искренни. Ничего иного мне не оставалось, как не продолжать дискуссию. Беда в том, что я не осмеливался рассуждать. Ты пугаешься, когда не знаешь, куда уведет тебя твоя беседа и мысли. Если в таких вопросах где-то споткнешься, ты не сумеешь стать на ноги и сообразить, как вести себя дальше ты можешь совершить не поправимые ошибки. Все может перемешаться в тебе, ты закроешь глаза, идешь путаясь, совершая ошибки за ошибкой.
- Усман, я говорил с тобою без злого умысла, ты истинный, честный и умный мусульманин, на сколько могу я судить, - сказал он, как бы отдавая мне должное. - Не хочешь отвечать пустыми словами, когда у тебя нет однозначного и настоящего ответа.
Он не победил меня своим нерасчетливым великодушием, я просто уступил ему, но и не признал свое поражение.
Я был благодарен Богу за то, что Он свел меня с такими надежными товарищами и настоящими людьми, с таким человеком, как Микола. Его отношение ко мне, к другим, его дружба была особенно ценна для меня. Его отношение к человеческому достоинству, отношения к нам характеризовало его как правильного человека. Любовь и ненависть, переплетенная с подачи власти по всей стране с подачей власти, между народами, не могли помешать нам: русскому, чеченцу, ингушу и дагестанцу доверять и уважать друг друга.
Я не боялся и нечего было бояться, хуже не могло быть. Я чувствовал, если сейчас не попробую уехать и не найду своих родных и близких, через месяц другой мне не удастся. Я вспоминал своих и все то, что связано с ними, по-особому, не так, как бывало прежде. Я ощущал волнение, не мог удержать мысли, рвущиеся к ним, они буйствовали в мозгу, встревоженные, они не давали покоя. В смятении от воспоминаний, злобы, обиды и боли сердце пугалось и меня бросало в жар от одной мысли, что я в этой жизни больше их не увижу. Какая-то непонятная добрая сила толкала меня к этой идее.
Вот наконец пришло время расставания. Несмотря на смертельный риск, на трудности, на холод и голод, мы, разные люди разных национальностей, не потеряли лицо человека в полном смысле этого слова. Было жалко расставаться, но время расставания пришло и мы расставались с добрым сердцем и с хорошими мыслями.
День потихоньку склонился к вечеру, и это была последняя ночь, обо всем важном было сказано, где и как можно найти друг друга, если мы останемся в живых. Смерть всегда исключает жизнь и разрушает планы, и ни кто не знает, что нас ожидает завтра.
Мы разошлись, не спрашивая кто – куда, но условились, если будут перемены к лучшему, встретиться. Через несколько дней я был на вокзале с билетом до Астрахани на руках, без провожатых и налегке без груза.
Меня задержали сразу, как только я появился на территории вокзала. Я понял, что они искали совсем другого человека, но не смогли поймать того, кого хотели и поэтому арестовывали всех, кто попадет им под руку. Всех собирали в одной маленькой комнате, где невозможно было протолкнуться, не то что сесть, и по очереди заводили в другую комнату, откуда заведенного больше не возвращали. Снова открылись большие двери, и офицер, уводивших людей на допрос, надменным взглядом, как бы сверху, посмотрел на нас, будто отбирал животное на убой, и показал пальцем на меня. Расталкивая людей, я молча прошел к двери, он без слов указал на двери, показывая, куда мне идти. Я вошел в большую комнату с высокими потолками, где было много людей в военной одежде разных чинов и несколько человек в гражданском. Я вошел и стал у двери. Сидевший за большим столом спросил фамилию, я назвал. Из лежавших впереди бумаг он вытащил мои бумаги и молча стал изучать их. Несколько минут тянулось молчание, и я физически ощущал на себе концентрированный взгляд собравшихся и старался сосредоточиться, понимая, что не из пустого любопытства разглядывают меня эти серьезные, молчаливые люди. Наконец офицер изучил мои бумаги, обратил внимание на меня, предложил сесть, указывая на стул, стоящий перед ним на противоположной стороне. Я сел молча. Он посмотрел мне прямо в глаза и в какой-то момент эти глаза и взгляд показались ныне очень знакомыми. Его глубокий и одновременно пронизывающий, тяжелый и испытывающий взгляд нормальному человеку невозможно было выдержать. Я, как нормальный человек, тоже не выдержал. Стараясь не выдать себя, заглядывая ему прямо в глаза, подавляя страх, сдержанно, я спокойно сказал: «Ты, наверное, хочешь что-то спросить, не стесняйся, спрашивай». Он не ожидал этого. Офицер, использующий испытанный годами на разных людях метод допроса и привыкший всегда выходить победителем на допросе, вдруг зарвался на удивление присутствующих, знавших его долгие годы как лучшего следователя НКВД. Как обильный летний дождь, полились оскорбления. Он выскочил из-за стола и при этом перевернул все то, что стояло пред ним на столе. Присутствующие тоже вскочили, не зная, что делать. Не зная, что делать, в растерянности кинулись ко мне. Я продолжал сидеть. После того, как он исчерпал весь свой запас мерзких слов, он спокойно, сдерживая гнев, произнес «встать». Я встал. Он показал на двери «вон отсюда, чтобы твоей ноги здесь в течение часа не было». Я двинулся к двери. Он вслед «стоять». Я стал, ожидая выстрела в затылок. «Забери свои бумаги». Повернувшись, не глядя ему в глаза, я спокойно взял бумаги вышел. Я действительно «убрался» в течение нескольких минут.
Поздно ночью началась посадка. Шел теплый весенний дождь, и когда кондуктор торопил и так торопящихся пассажиров, мне хотелось побольше постоять под дождем. Я думал: «Вот наконец-то я вышел из большего мрака в меньший, а, может быть, все наоборот». Мне хотелось, чтобы это ночь и дождь смыли с меня все то, что я пережил за эти годы в бегах от преследований. Хотелось успокоиться, погасить пыл и жар, охвативший меня, лечь спать с протянутыми ногами. Я сел в поезд, и он набрал скорость, унося нас в сторону Астрахани.
Всю дорогу я думал, что меня ожидает впереди в чужой стороне и вообще в дальнейшей жизни. Сколько было вопросов и ни одного ответа! И это очень хорошо, что нет на эти вопросы ответов. Если бы знали, что будет, мы строили планы, определили цели, создали бы правила и установили бы свои порядки на все случаи жизни. Какой бы был хаос невообразимый. Слава Богу, что Он не спрашивает у нас о миро - строении, и что нам не дано знать, что будет завтра!
Мне нечего было волноваться по поводу моих документов так как они были настоящие. Ни в одной буковке нет подделки в документов и внешность вполне нормальная, ничего подозрительно: голубоглазый, светловолосый. Десять раз подумали бы на меня, что я русский или татарин, и только потом, что я кавказец и ни в коем случае - чеченец. И одежда, и внешность соответствовали духу времени. Говорил я достаточно хорошо и мог ориентироваться в политической ситуации. Я вполне подходил к той легенде и биографии, которые были придуманы для меня. Я вошел в образ человека которого я не видел и не знал. Во мне было мое, душа и мысли, а все остальное – чужое, и как только мне стоило остаться наедине с самим собой, слушая равномерный стук колес, меня охватывало волнение и оно душило меня и мне казалось, что все образы, которые собраны во мне, преследуют меня как моя собственная тень.
Напротив меня сидели мужчина и женщина с двумя маленькими сыновьями, мне было приятно смотреть на мальчиков и вспоминать своих детей. Ребята тоже заметили мое внимание и старались быть интересными, и когда родители развернули небольшую скатерть с едой, то пригласили сидящих рядом попутчиков к столику, но мы вежливо выражая благодарность, отказались. Мальчики взяли со стола по куску хлеба, и по одному яблоку и угостили меня. Я с большим трудом сдерживал слезы. Я не хотел, чтобы присутствующие обнаружили мою слабость. Но если бы я был один, не стыдился бы своей слабости.
Увидев счастливую семью, я разволновался, стал завидовать белой завистью, чужому счастью, я задыхался из-за ненависти к тем, кто убивает людей, разрушают чужие семьи.
На одной из станций хлынула толпа пассажиров. С шумом толкая друг друга, спотыкаясь и быстро рассаживаясь, захватывая любой уголок свободного места, не спрашивая, они быстро расселись. Как только поезд тронулся, те которые толкали и давили друг друга пять минут назад успокоились, стали угашать друг друга, разговаривать, шутить и веселиться. В наш и так заполненный отсек вагона зашла и расселась веселая дружная компания на веселее и с гармошкой. Новые пассажиры с ходу запели под гармошку песню. Одна за другой полились задушевные песни. Все подхватили, даже маленькие дети. Мне тоже захотелось вместе с ними петь и я подумал «будь я праздным и вернуть бы мои молодые годы, я с удовольствием спел бы», а душа где-то все же подпевала и какое то неизъяснимое наслаждение уносило мои мысли далеко и мне казалось будто я парил над земной суетой.
До чего мы, люди, просты и похожи друг на друга, довольствуемся самым малым, радуемся по каждому мелочному мимолетному приятному поводу, огорчаемся месте с теми, когда кого то коснется горе или несчастье, но все это не надолга. Не просто понять собственную душу, а чужие человеческие души тем более.
Попутчики пели, веселились, шутили, время от времени пропускали стакан самогонки и закусывали и опять продолжали петь.
В очередной из песен я запомнил несколько слов, мысленно повторил «парней так много холостых, а я люблю женатого». Да, понятие «любовь», которой нет объяснения, что это такое? - вещь, состояния, внушения и как она приходит или же ее находят, ищут ее или заслуживает, по-каким то заслугам дарят или присваивают? Сколько вопросов и все без ответов. Но это слово и необъяснимое понятие приносят столько радости и столько же огорчения, которые не взялся бы подсчитать. Тем не менее эти слова напомнили мне о юности, о молодости и о тех, кого любил и люблю.
Из этого состояния, вывела меня очередная песня и слова о «величии Сталина». С отвращением и ненавистью спустился на землю, стараясь отряхнуться от навязчивых слов из песен, но некуда было деваться - везде и повсюду было слышно его имя и видно изображение его лица.
Этот человек, жестокий, деспотичный, упрямый, неподкупный, подозрительного, который подозревал собственную семью и наверняка родную мать, не стоит того, чтобы о нем думали и тем самым засоряли душу и мысли. Он был ничьим сыном, отцом, братом, он не служил ни кому кроме самому себе, и дьяволу. Сам оказавшись неуязвимым, он уничтожал безжалостно, обвиняя всех и всего, по самым простым доносам, не обходя никого. Ничего не соображая, люди доносили и обвиняли друг друга, и те же самые: кто доносил и жертвы, постепенно свыклись с мыслью о неизбежности наказания. Для утешения придумали поговорку «от сумы и от тюрьмы не зарекайся». И никто не пытался вразумить его, это было напрасно и смертельно опасно. В нем жила идея «справедливости» и ради достижении этой цели – жестокое наказание, неважно за что. Всех, кто не вписывается в его понятие высоких идей – справедливость. Враги его и народа пользовались им и другими. Самое отвратительное заключается в том, что есть множество людей, которые и находят тысячами оправдания его жестокости.
Утверждать, что он справедлив, это глупо. Кто и по каким меркам человек может определить – справедлив и искренен?! С таким же успехом любой человек думает, хотя боится сказать вслух о том, что у него нет чувства меры. Как бы являясь защитником справедливости, он использует свои полномочия для нападения. Это же понятие справедливости является его же оружием для расправы с неугодными ему «элементами». Он стал поводом, объектом и предметом для обсуждения. Он стал врагом номер один самому себе, превратившись в полную противоположность всему тому, что планировал и добивался, не брезгуя ничем и ни кем.
Скоро наши попутчики с таким же шумом, как и пришли, вышли на следующей большой станции.
После полуночи поезд сбавил ход. Чувствовалось, что мы приближаемся к городу. Стали мелькать огни, сначала редко, а потом все чаще. Как бы боясь проехать остановку, я собрал свои вещи и стал у окна. Поезд тихо подошел к перрону и остановился. Толпы людей - приехавшие и -уезжающие перемешались, как две реки, несмотря на глубокую ночь. Ночной перрон, казавшийся несколько минут назад пустынным, становился все более шумным и бурным. Нас встречал город Семипалатинск, казавшийся огромным мостом, воздвигнутым между прошлым и будущем, мостом смертельной опасности в менее опасности, почти в угасшею надежду, и показывающим путь в неизвестность.
Едва прозвучал гонг провожатого и гудок уходящего поезда, исчезли шумы и голоса, до прибытия следующего поезда все по утихло. В заполненном зале вокзала были слышны тихие голоса, там где-то соразмерный храп спящих.
У меня было смутное и переменчивое настроение, какое бывает у человека, у которого внезапно появились признаки болезни и много – много вопросов самому себе – «что делать, как быть?».
Меня охватило волнение. Приходящие в голову нужные и ненужные мысли сбивали меня с толку, заставляли сомневаться, правильно ли поступил я, уехав с Кавказа. Я стал упрекать себя за панику в душе и за то, что дал пагубным мыслям приблизиться так близко к себя. Если я, как и любой человек, не знает, что будет и что ожидает его, а уже волнуется, печалится раньше времени, строя планы выхода из «ситуации», которая никому не известна – что и когда, то этим самым уничтожу самого себя сомнениями. Сомнения и притом сомнения своего будущего не сулят ничего кроме горя и сумасшествия.
Я заметил взгляд старика, сидевшего на скамейке напротив меня. Вокруг него мирн спали женщины и дети, и я подумал «вот выход из круга мрачных мыслей, мне надо завести с ним разговор». Я подумал, с чего бы начать и о чем бы можно говорить. Конечно, как и любой человек, я всегда найду слушателя, потому что мы нужны друг другу и я, в свою очередь, собеседнику нужен как слушатель. В разговоре человек становится к человеку ближе, конечно, не во всех случаях, некоторые бывают слепыми и глухими к чужому несчастью, горю, страданиям, чужим словам.
Я достал из чемодана два пряника и один про тянул старику. Он, выражая благодарность, неторопливо взял, подержал, в руках и спрятал, объясняя тем самым, что это послужит большим подарком для внуков.
Говорили долго, не спеша, обо всем понемногу, и мои тревожные мысли от простой беседы рассеялись.
В разговоре я старался быть острожным, не забывая статус и положение, в которой я нахожусь. «Быть предельно осторожным в разговоре даже с близкими» - то были предостережения во избежание опасности, угрожавшей на каждом шагу такому типа как я. От собеседника я узнал многое, так что не было необходимости спрашивать на улице, как добираться до Жарминского района. В обход всех и всего я вышел в путь. Так особо никто и не интересовался. Если кто то спросит документы, то отдавали честь и отпускали с миром. Я чувствовал, что меня стали покидать силы, и был на грани потери сознания, и я понимал если это случится, больше на ноги не встану, если я свалюсь с ног, то терять разум не должен..
Но как бы плохо ни чувствовал, старался держаться молодцом, прилагая все усилия, чтобы не упасть. Но я не мог приложить того, чего у меня нет. Чем больше я старался, собрав все свои возможности, напротив, я обнаружил свою беспомощность. Я присел на скамейку в школьном дворе на шепотом взывая к Господу о помощи и силе добраться к своим. Просидев часок - другой я почувствовал прилив сил. Я стал слышать звук школьного звонка и озорные детские голоса, которые напомнили мне о моих девочках. Я испытывал невыразимое удовольствие от двух мне приятных сочетаний. Я вспомнил слова, сказанные моим устазом много лет назад, и я вскочил, как будто меня ошпарили кипятком, ведь он мне же сказал: «Усман, умрешь ты в кругу семьи». Приятно было сознавать, как неожиданно эти слова явились ко мне, и тут же благодаря им я стал сильнее, выставив их впереди себя, как щит.
Через несколько дней я оказался у гостеприимных односельчан. Увиденное по дороге, добираясь сюда, и по месту прибытия свалили меня окончательно с ног. Накопившаяся ярость жила во мне. Это мрачное явление наполнялась неслыханной ненавистью, которая явилась угрозой и устрашающей силой для меня. Я думал о том, что я видел, то что пришлось испытать, и то что видел и знал, стало причиной накоплении ненависти, и что есть ненависть, я знаю лучше других. А на самом деле все то, что я видел, знал и пришлось испытать, оказалось лишь жалкой тенью по сравнению с тем, что творилось.
№15
После того, как узнали о том, что я жив и нахожусь в Казахстане, с большим трудом жена моя Ружа под предлогом навестить родственников добилась разрешения (спецпереселенец не имел право покинуть населенный пункт без особого разрешения так называемого коменданта) и прошла более сорок километров дороги пешком. Я находился более десяти дней у чужих людей. Хозяин дома и его семья относились ко мне терпеливо, с почтением, но у них не было ни возможности, ни еды, ни желания ухаживать за чужим и больным человеком. Среди многих моих знакомых он и его семья без всяких условий приютили меня, не спрашивая ни о чем. Были разные слухи о том, что он сотрудничает с властями, из-за чего дали ему должность нормировщика в колхозе. Ведь дома на Кавказе он был никем и ничем. Чтобы на него могли подумать о том,что он может донести или сотрудничать, вряд ли, он слишком наивен и ленив, чтобы нажить себе среди соплеменников врагов, но не на столько глуп, хотя не блистал умом.
С тех пор, как сообщили обо мне моим родственникам, прошло более двух недель. В ожидании, когда меня заберут отсюда, когда и кто придет за мною, кого увижу в живых, кого встречу и какую легенду придумаю, чтобы она была правдоподобна и чтобы мне поверили. Как подумаю обо всем, мне становилось страшно, ведь я мог погубить себя и подвести других, кто мог бы, хотя случайно, встретить меня или помочь. Откуда берется этот страх, откуда предчувствие грядущих бед, неужели опыт меня не предостережет? Я все сам выдумал, без нужды все запутал в себе, как родилась это трусость. Я сотни раз стоял под знаком смерти, ходил и хожу в обнимку со смертью и не боялся, а сейчас сердце, словно камень, мертвое и холодное, и в любой момент может лопнуть, разорваться. Мысли мои были ясны и понимал что к чему, но я скучал и не с кем было словом перемолвить. Рассуждая, лишь пытался найти лучший способ найти выход из замкнутого круга, который я сам создал и замкнул. В горах было как на войне, а на войне, в беде и в страдании не бывает до скуке. Все, что я хотел, знал и о чем думал, мое одиночество и скуки не имели никакого значения, о чем бы я ни думал и хотел, я беспомощен, слаб и беззащитен.
Я сидел в темной сырой комнате наедине со своими мыслями. Все ушли. Кто постарше - на работу, кто поменьше - в поисках чего-нибудь съедобного. «Весна, - думал я, - а не чувствуется, все как в какой-то темнице: мрачно, сыро, холодно и голодно, и люди голодные, худые и немощные». Мои мрачные мысли прервала какая-то возня у двери и стук. Я прислушался и не ответил на стук в дверь, - привычная осторожность, боясь обнаружить себя, а так же я знал, что любой посторонний человек в селе должен был заявить о себе, если нет, то не миновать ему тюрьмы. Двери медленно со скрипом открылись, я услышал забытый, далекий, но родной голос «есть кто-нибудь», я хотел крикнуть, но в горле от восторга встал комок и я не смог произнести ни слова. Привыкший к темноте, я видел ее, вернее, силуэт женщины, но не лицо. Несколько секунд она разглядывала темную комнату. В это время я тихо прошипел «я, я здесь». Она прошла к середине комнаты, разглядывая по сторонам, будто хотела найти и еще кого-то. Убедившись в том, что мы здесь одни, приблизилась ко мне без слов, но в слезах припала к моей лежанке. Она взяла мои исхудавшие руки в свои, нежно целуя, произнесла «как долго тебя не было, где наш сын, тебе удалось похоронить его?». Я хотел что-то сказать, и у меня было, что сказать. Я ждал этой встречи, и у меня было запасено очень много красивых и нежных слов, но я не мог, меня душило и все то, что я хотел говорить, была не нужно: она всегда понимала меня без слов, даже самое сокровенное ей известно, я знал, что ей известны мои тайны, которые я скрывал даже от себя. Мы оба успокоились. Я стал разглядывать Ружу. Она из красивой, цветущей молодой женщины превратилась в измученную голодом, заботой и непосильным трудом взрослую женщину. Она не стала спрашивать ни о чем, а просто повторяла «как долго тебя не было, как долго мы тебя ждали» и тому подобное. Во дворе нас ждала запряженная бычком арба и хозяева дома, то есть старуха с детьми. Распрощавшись с хозяевами (Ружа сунула в руки старухе что то из съедобного) мы ушли.
Встреча с моей женой Ружей породила во мне особенное внимание к убогому жилищу, в которой мы находились, и окружающей нас среде, незнакомой природе и чужому климату, к красоте божественной создания человека и жажду жизни. Мне захотелось познать возвышающую человека душу. Когда я вдохнул свежий весенний воздух и воздухом свободы, я вспомнил Миколу: «Где он, где другие», и наш диспут насчет души человеческой, о ее свободе. Он не мог понять меня, когда я говорил о двойственности человеческой души – «рух» и «нафс», такие понятия для человека, который воспитывался в системе атеизма, были чужды. А мысли мои, как бы продолжая спор и беседу с Миколой о душе, незаметно стали спорить сами с собою, путаться, доказывать, обвинять и оправдываться.
Я чувствовал, как мои мысли, цепляясь друг за друга, теснятся в закоулках моего мозга, связанные железной цепью между собой и которые не могут существовать сами по себе. Несмотря на противоречия, творящиеся в моих мыслях, насчет души человеческой чувствовалась последовательная цепочка.
Микола не мог понять меня, а я не смог доступно объяснить ему и сейчас почему то я вспомнил о нашем споре.
- Усман, не может быть у одного человека две души, душа есть или нет, если нет души, то есть, если душа уходит, покидая тело, то человек умирает. И еще раз говорю, не бывает две души у одного человека.
- В Коране сказано о душе – «рух» и о душе – «нафс», которая ведет между собой внутреннюю борьбу. При победе нафса над рухом часто выплескивается наружу, становясь отрицанием всякой праведности.
- Ну вот, видишь, душа одна, а просто каждый по-разному ведет себя и понимает по-разному такие понятия как нравственность, мораль, умение правильно вести себя в обществе, есть другие, которые ведут противоположный образ жизни. Вот те две души, о которых ты говоришь.
Микола с такой легкостью философствовал, на ходу придумывая разные версии о строении человеческих душ.
- Микола, нельзя так просто огульно отрицать того, чего ты не знаешь. Не только в Исламе говорится о душе человеке, но и в других религиях есть понятия души: душа тела; душа дыхания или инстинктов; душа как тень тела; душа как сумма чувств в восприятии разума; душа наследственная, переходящая из тела в тело; душа как вместилище памяти поколений и так далее. …
А понятия рух и нафс имеют свои значения: Рух – «дух», синоним «перворазума» и «первотворения»; высшая часть человеческой души; начало и основа физической и умственной деятельности человека. Нафс – «душа», низменная человеческая «я», инстинктивно-животная душа; собственное естество человека; естественные потребности тела и души; эго; я; мое и другое.
Праведные деяния всегда сопровождаются трудом, внутренней борьбой и сложностями, поскольку такие действия противоречат желаниям своего «эго», то есть «мое, я», собственное естество человека, естественные потребности тела и души. Эго всегда будет противиться, в большей или меньшей степени, таким поступкам, как терпению, сдерживанию желания, гнева, похоти и многое другое порицаемое и осуждаемое. Поэтому процесс борьбы с собственное естество человека, со своим «Я» - это дело, которым должен заниматься каждый порядочный человек всю свою жизнь.
Бесполезно оказывать чрезмерное давление на собственное естество человека и искоренять естественные потребности его тела и души. Чрезмерное давление приведет собственное естество человека к плохому состоянию души и тела. И внутренняя борьба, усилия и испытания со своим эго не всегда и не во всех случаях являются похвальным, здесь необходимо и желательно умеренность во всем.
Одна из страшных болезней души и сердца является человеческая зависть. Она вредна для души и сердца. Зависть в земной жизни человека стирает все благое в его деяниях и намерениях и от этой «болезни души и сердца» - зависти появляется опасность гнева Всемогущего. Если есть яд, то есть и противоядие, то есть от болезни можно вылечиться, принимая лекарства. Излечение от этой болезни возможно путем нахождения каких-либо хороших черт и качеств в характере того человека, к которому ты испытываешь зависть. Найди у него хорошее и скажи доброе как бы трудно тебе ни было, вырази ему свое уважение и почтение, каким бы трудным это ни казалось. Поставь перед собой цель и намерение, внуши эти мысли и укрепись в этом. И когда твои мысли, намерения и цель будут готовы к практическому применению, они сами по себе, без особых усилий будут действовать и тогда ты вылечишься от такого страшного недуга, как зависть. Ты получишь лучшее, чем гнев Аллаха, его наказание - излечение от болезни и награды от Аллаха.
Борьба с собственным естеством человека и естественными потребностями тела и души в ее стремлениях согрешить достигается, когда человеческое «Я» противоборствует в определенной степени даже в допустимых стремлениях, то есть человек отказывается от немедленного исполнения желания своего ЭГО получить какое-нибудь низменное удовольствие. Когда человек приучит себя противостоять низменному человеческому «Я» и инстинктивно-животному души в разрешенных вещах, ему будет относительно легко противостоять греховным желаниям своего «мое, я». Человек, который привык к полной свободе собственного естества человека и естественные потребности тело и души в разрешенных вещах, может когда-нибудь оказаться неспособным подавить стремление согрешить.
Многие из нас не знают и не понимают, что великое многообразие и красочность мира при праведных деяниях в мирской жизни будут служить им крепчайшей душевной поддержкой на протяжении всей земной жизни. И вместе с тем, мы получим неиссякаемую награду в мире ином. Микола, как бы извиняясь, перебил, называя меня по-свойски «Локкой».
- Локка, ты слушаешь меня, - окликнула Ружа и вывела меня из воспоминания. Всю дорогу я слушал ее во всех подробностях, рассказ с первого дня нашего выселения, иногда задавал вопрос, а иногда поддерживал разговор на каком-то этапе.
За косогором я увидел село. Ружа, показывая рукой, из далека стала показывать, где и кто живет из высланных наших односельчан. Я приподнялся, как бы рассматривая село с большим интересом из-за приличия, хотя мне не хотелось видеть эту страшную и убогую, на мой взгляд, картину, еще немного послушав ее увлеченные пояснения, я ее перебил.
- Давай еще раз уточним мою легенду, - и стал в очередной раз рассказывать, где я был и как нашел свою семью и как добирался. Легенда моя была очень проста и неинтересна, так как такие случаи во время высылки были бессчетны. Но у меня была справка, выданная председателем колхоза, подтверждающая трудовую деятельность на просторах Джамбульской области и самое главное так называемое «разрешение» воссоединения со своей семьей. Умной женщине, как Ружа, не надо было объяснять или повторять, но я, привыкший к осторожности за эти годы должен был еще раз проверить и уточнить.
По мере приближения к селу был слышен звон молота и наковальни в кузнице, отбивающие приятный ритмичный такт. По селу иногда передвигались дети, взрослых почти не было видно. Когда мы приблизились к дому, понемногу стали появляться люди – старики, женщины, дети – исхудавшие, немощные, изменившиеся до неузнаваемости мои родственники, знакомые, со страшным видом, в лохмотьях, которые из-за бессилии не могли внятно говорить, только слезы радости встречи, слезы печали и горечи. Мои девочки, сдерживая радость и эмоции, помогли зайти мне в избу.
Девочки мои из маленьких, неловких, неуклюжих, застенчивых, с моим появлением несмотря на голод и нищету, становятся с каждым днем красивее, увереннее. Каждая старается угодить мне, коснуться, дотронуться до моего исхудавшего некрасивого тела. Старшая Асма, которая работает не по возрасту, что ни попадет под руку съедобное, все несет домой, самая младшая Люба, боясь, «вдруг отцу не понравится с нами и он опять уедет, не дай Бог» не отходит ни на минуту от меня, то температуру померит, положив руку на голову, то ноги помассажирует, сельские новости расскажет, или же вспомнит жуткую историю, больше рассказанную чем увиденную во время переселения. Несмотря на неудачи, огорчения, невежество и грубости со стороны малой или большой власти, на моральное, физическое унижения, на нищету и голод и чувство приближающейся смерти, сознание того, что наконец то я нахожусь с семьей, успокаивало меня, давал силу и смысл жизни. Как много раз я думал о семье и не переставал мечтать о чудесной встрече! Ведь в горах, там, на далеком Кавказе, превратившись в зверя, испытывая страдания, необычные переживания, иногда готовы с радостью принять смерть, и в то же время любя жизнь всей своей душой, для меня и моих товарищей счастье заключалось в том, чтобы быть свободным. Отчаянно искали ее, несмотря на наше положение, которое находилось на грани жизни и смерти….
Мы мечтали о хорошем будущем, как любой нормальный человек, он (человек) не может быть против хорошей, нормальной или даже прекрасной жизни, каждый из нас строил свои планы, мечтали, но ни Микола, ни Магомед, ни я, ни кто-либо другой из нас не в силах устроить свою жизнь, как и любой из нас. Необходимо, чтобы все люди захотели сделать нашу жизнь прекрасной. Хотеть этого недостаточно, необходимо иметь высокосознательную форму общества, убежденную в сущности Создателя, уважающую чувства других, веру, национальные обычаи и достоинства человека..
Сегодня я лежу больной, в холодной в темной избушке, обессилевший от голода и беспомощный. И у постели, если ее можно назвать постелью с ее убогим видом, сидят мои дети, такие же голодные и беспомощные, как многие дети и взрослые из моих соотечественников. А ведь были среди нас гордые, смелые, и физически и духовно сильные люди и думал ли кто-нибудь, что настанет такое страшное время.
Когда человек беспомощен, бессилен, в нужде он ищет помощь и принимает любую помощь, а когда он всесилен (он думает так), могущественен и имеет богатство, он думает о людях иначе и смотрит на людей как просто на людей, ему чужды такие понятия, как помощь окружающих; непонятно, почему у него просят помощи другие, и при этом он себя чувствует выше «этих просящих». Он может отказаться, он может помочь, он может распоряжаться людскими судьбами, ему чужды понятия – милосердие, доброта, взаимопонимание, взаимопомощь.
Воссоединившись с родными и близкими, со своей семьей, я ни в чем не почувствовал облегчения. Я не мог представить, что человек может быть таким жестоким не только к человеку, а к целым народам. Люди умирали от голода, холода и от истощения. Хоронить умерших было некому. Обессиленные не в состоянии бывали выкопать в мерзлой земле могилы. Бывали случаи, что умирали целыми семьями и их закапывали прямо там, где они и жили. Моя надежда, которая оказалась сводной родней смерти, оказалась опаснее убийцы, а приятные представления о встрече со своими родными и близкими остались пустыми мыслями и теперь я понял, что обманулся в своих надеждах. Трудности и страдания, которые мне пришлось пережить со встречи с родными не уменьшились. А печаль целиком осталась со мною, не тронутая, а наоборот, увеличилась, видя адские страдания людей.
Люди, независимо от нищеты, голода и холода, страдания, от жестокой политики государства, от зверства со стороны властей, оставались людьми, так же по возможности собирались, шутили, разговаривали, мечтали о свободе, и самое желанное у всех - вернуться домой на Кавказ. Вдали от родины, несмотря на возраст – мал ли или взрослый, - люди, столкнувшись с невзгодами и лишениями и самым ценным для человека – свободой- не переставали любить отчизну, думать и говорить о ней.
И в эту ночь собрались у нас. Собравшихся было много. В тесной комнатушке тусклый свет керосиновой лампы плохо освещал лица присутствующих. Немощные, исхудавшие от голода, больные, физически и морально подавленные люди как-то старались поддержать друг друга то шутками, то какими-то приятными воспоминаниями и шепотом говорили о слухах о ближайшем возвращении всех вайнахов на Кавказ. Вспоминали то, что было, спрашивали, вспоминали что-то из прошлого. Но в таком состоянии мне было тяжело вспоминать и оживлять в памяти людей, с которыми когда-то знал и встречался, заставлять снова вспомнить события, случаи и слова, произнесенные когда-то. Стук в двери. Все замолчали, «Столь позднее время, ничего удивительного, так как здесь, на севере Казахстана, нам больше ничего не остается, кроме как ходить в гости, никакого ущерба в угощениях, так как нечего кушать, теснить других, в могилах мертвые не ходят в гости», - подумал я, и в этот момент, не дожидаясь разрешения, неуклюже вместе с холодом и пургой зашел мужик, закутавшийся в огромный тулуп и в ушанке. Кто-то из присутствующих у сидящего рядом соседа спросил: «Кто это». Вместо этого жена соскочила с места, проходя к нему навстречу произнесла «о, Бессарабов!?». Все удивились не гостью позднему, а старому человеку, который пришел в гости, и при этом не было близких отношений, чтобы Бессарабов пришел в гости и при том ночью. Все встали, за исключением меня и немощного старика, с почтением уставившегося удивленными глазами на Бессарабова, отвечая на его приветствие. Он молча отряхнулся от снега, снял шапку, стряхнул ее, сделал вид, как будто не заметил удивление присутствующих, присел поближе ко мне, спрашивая о моем самочувствием. Мы стали разговаривать без темы ни о чем, я тоже был удивлен, когда он поздно появился, и понял, что все неспроста, но и тревоги не было, так как старик в колхозе имел статус доброго отзывчивого человека… Говоря обо всем и конкретно ни о чем, я понял, он хочет что- то сказать. Живое любопытство к нам и нашему разговору у присутствующих спало, они говорили о своем, не слушая нас. Старик по тихоньку вроде бы устраиваясь поудобнее, приблизился и тихо произнес:«Привет от Миколы».
С тех пор как я стал вынужденным бандитом, в моей жизни многое изменилось. Самое главное, я стал осторожным, но и многое из моих прежних привычек я сохранил. Правда, я позволил себе жить чуть по-другому, но очень немного, да еще прибавились трудности и болезни. В общении с людьми приходится быть осторожным, прикидываясь простым в обхождении с людьми, может быть, потому, что на каждом шагу угроза смерти. И сейчас мир земной мне казался пустым, и я самый последний человек самого последнего человека! И почему именно сейчас, когда я более менее в безопасности и со своей семьей, я не знаю. А как я услышал это имя, меня как током ударило.
От его слов и произнесенного имени у меня весь остаток крови ударил Хотя я лежал в голову. Хотя я лежал уже месяц, я был готов соскочить и пойти за стариком, но я не сделал ни единого лишнего движения, чтобы мог заметить кто-нибудь из присутствующих. Он медленно взял меня за руку и, крепко пожимая ее, произнес: «Ну что будем снимать мерку?». Старик снял с моих ног мерки для валенок, так как он занимался ремеслом по изготовлению валенок. Распрощавшись, он ушел, а следом остальные тоже разошлись по домам. До этого в состоянием полного равнодушия ко всему, после того как услышал имя друга, считавшего потерянным навсегда, мне захотелось жить, мне казалось, все мои страдания исчезнут с его появлением, а то, что он здесь, я не сомневался, так как другой, кроме меня, никто не называл его Миколой. Меня потянуло к радостным воспоминаниям, мне захотелось встать, я присел без посторонней помощи на удивлению жены и дочери. Остальные дети спали у моих ног, как клубок котят, прижавшись друг к другу. Жена и дочь Асма забеспокоились, подхватили меня с обеих сторон, спрашивая, нужно ли мне что-нибудь. Я поднял руку, призывая их к спокойствию, и слабым голосам сказал, что «все у меня в порядке, мне ничего не нужно». Мною овладело огромное желание жить, и это желание способствовало сверхчувственному организму, внутреннему состоянию и остаткам силы, что во мне осталось, а не вовсе чуду. Жена подумала, что у меня какая то нужда, попросила Асму отойти, Но я сделал знак, чтобы они успокоились и сели. Мне хотелось поговорить, пообщаться, дочка села зади, обнимая меня со спины и усаживая меня поудобнее, а жена села напротив, взяла мои исхудавшие руки в свои, гладя их, спросила.
- Локка, почему Бессарабов приходил, что ему надо было, он же неспроста пришел, он же почти не выходит из дому?
Я сидел, облокотившись спиной на руки Асмы. Я почувствовал огромную силу в ее руках, поддерживающих крепость моей души и тела, мне было так хорошо, я чувствовал могучий заряд энергии и прилив силы от неожиданной приятной новости – новости которая делает человека способным в самых тяжелых условиях к высоким взлетам и непоколебимой стойкости. Ружа настойчиво продолжала допытываться.
- Я знаю, наверное, хорошие новости, потому что просто так, он в такую пургу не стал бы выходить из дому в его возрасте!
- Да, новости, которые сообщил мне старик, очень хорошие, особенно в положении, когда человеку осталось жить всего нечего!
- О чем ты говоришь, не говори так, ты еще поправишься, мы еще должны собраться вместе и вернуться домой на Кавказ.
Асма еще крепче обняла меня. Я, больной, на грани жизни и смерти, чувствовал непомерный восторг высшей степени, как в большем зикре, а на самом деле это предсмертный восторг и экстаз, когда душа моя занята слиянием с океаном мировой души ранее ушедших. Поиск силы для души и лекарство для тела, или получения восторженных новостей, приносящих не долгого индивидуального блаженства, и многое другое, ничего не поможет мне, только милость Господа нашего Создателя. Утешать себя несбыточной надеждой о выздоровлении и погружение в мнимые бесконечные иллюзии только отвлекает меня от подготовки души и тела к вечной жизни.
Когда пройден основной жизненный путь со своими взлетами, падениями, купаясь в прелестях земных благ вперемешку с унижениями, страданиями, при этом узнавая многое нужное и ненужное, стыдясь своих ошибок и промахов и наивности, гордясь тем, что старался быть во всем по мере своих сил правильным, перелистывая как старую книгу, которую давно прочел, свою прошлую жизнь, меня охватывает сожаления. И в этом состоянии хочется вернут, прожитые годы, перечеркнуть многое и начать заново, но, к сожалению, это все несбыточные безжалостные мысли умирающего человека, которые не оставляют надежды.
Спроси окружающих, жалеющих тебя, в скорби, не зная, что делать, что сказать умирающему, «что со мною, как мне быть, что меня ожидает, и где будет мое последнее место пребывания», и когда осознаешь, что весь путь придется пройти в одиночестве и все вопросы без ответа, меня пугает и я в ужасе от молчания, от глухого молчания, смысла которого ни я и ни кто не знает. Я верю в Милостивого и Милосердного Аллаха, признаю Его Пророка Мухаммеда, верю в религию Ислам, верю в День Страшного Суда и в вечную жизнь – вечность надежнее, а земная жизнь обманчива, безгранично я люблю своего духовного наставника – устаза и всех пророков и святых Господа Бога. Настало время умирания моих ног и рук, моего сердце, мозга, и в итоге всего тела. Прими меня, какой я есть, каким Ты меня создал, я покорно следую по пути, предопределенным Тобою, и нет никакого божества, кроме Аллаха, а Он Милостивый и Милосердный.
До этого дня ни сказавший ни слова о годах скитания, я решил рассказать обо всем жене и дочери. Для чего все это скрывать, пускай послужит примером для других, пускай другие учатся на моих промахах и ошибках, а иначе для чего рисковать. Рассказав о своих похождениях, я подвергаю всех тех, кто услышит мой рассказ, большему рыску.
<
Дата добавления: 2015-12-01; просмотров: 39 | Нарушение авторских прав