Стуча кулачками по крыше

Природа рыдает навзрыд...»

* * *

Страшно за поэта, которому Пресвятая Дева Богородица становится внезапно роднее собственной матери, потому что именно вера в Бога удержала его от слез на похоронах самого близкого человека, женщины, подарившей ему жизнь...

Он и сам понимает чудовищную несправедливость произошедшего, но взвыть, как собака, за поминальным столом он не может. Поскольку верит в Господа Бога и просит у Всевышнего позаботиться о маме-великомученице, поселив ее в райских селеньях.

Господь ведь он на то и Господь, чтобы позаботится о матери поэта Александра Люлина, который, оставшись один на всем белом свете, собирается только страдать и верить в Спасителя. Но все-таки проблески реальной жизни застят его скомканное сознание, когда, понимая, что если на восходе жизни не довелось ему обрести «семью, детей и жены», то он – раб Божий Александр, все-таки страждет, хотя бы по осени жизни получить в подарок «женской нежности, ласки, внимания...»

Страшное противоречие между платонической небесной аскезой и земной всепоглощающей страстью к зачатью грядущей жизни разрешает для поэта «фарисейка притворщица, грубиянка с крестом меж грудей». Та, которая «соврет и не поморщится, возводя клевету на людей», та, которая, по разумению Люпина, не только религиозная «фанатичка», но и «актерка и сектанточка» – чья личность (а может быть личина) «двоится и троится» в его религиозном сознании. Не сразу наступает спасительное прозрение. Нужно было честно заблуждаться в своей псевдорелигиозной избраннице, думать, что «она чиста, светла, невинна и безгрешна», что она умна, потому что так же, как и он, беззаветно верует в Бога. Увы... «О, как же обманулся я!» – восклицает в ужасе поэт, понимая, что уйти от своих плотских утех у него не хватит ни духовных, ни физических сил.

* * *

Хорошо верить в самого себя, хорошо мечтать о том, что в некоем эфемерном будущем ты «станешь спокойным, словно в ножны вложенный кинжал», и что поэтому «никто не станет тебя обижать ни словом, ни действием». Но при этом ты «никому не станешь верить, доверять и надеяться», хотя по-прежнему будешь «мерить свою жизнь высшей мерой – мерою любви». И, к сожалению, «отучишься оплакивать слезами смерть младенцев, женщин и мужчин». Есть ли возможность у поэта укрыться в Слове? Это – еще вопрос! Потому что «фарисейка и притворщица» вновь старательно изображает веру в Бога и при этом, вновь обманывая поэта Люлина, заставляет его верить в нее, любимую до неприличия, не давая ему услышать пение небесных ангелов.

Остается только найти в себе силы отказаться от зарифмованной плотской любви и, шуганув двурушницу «на все четыре стороны стиха», остаться грешным человеком, не претендующем на приобщение к лику святых. Но тогда «начинают сниться покойники». Выходит, что Александр Люлин, один из самых талантливых современных русских поэтов, «живет не по совести», оплакивая ушедших из жизни ровесников и родных исключительно стоя пред образами в Храме Божьем. Казалось бы, поэту нужно оттаять душой, начать скорбеть по безвременно ушедшим и вне церковной благодати. Но тогда во сне почему-то приходят «полковники». Наседают взволнованные толпы, внимающие бесноватым ораторам, в том самом конце «прошлого века», когда бедная мама, неоплаканная сыном-поэтом, ушла в сырую землю, отдав бессмертную душу Всевышнему.

Александр Люлин ужасается «скрипу хромовых сапог, революционным ревизиям в пятой графе, широченным галифе новоявленных террористов, перетянутых тугими ремнями портупей и грозящих родной литературе самопальными бомбами и барабанным маузером». Сергей Есенин этого не выдержал в тридцать лет и ушел из жизни молодым, передавая в XXI век трагическую рифмованную эстафету своему непутевому плакальщику.

2.

«...Вся флора встает на колени;

Дата добавления: 2015-11-30