Под крышей дома твоего.

Находит меня знакомая молодая женщина, я её ещё девочкой помню, и родителей её помню. Не знаю, как они относились друг к другу при жизни, но когда умерла её мама, отец все сорок дней неизменно приходил на субботние панихиды. Никто от него этого не требовал, но он, человек, в общем-то, нецерковный, приходил, невзирая на погоду. Потом, правда, я его в храме уже не видел, а спустя год он ушёл вслед за женой, сердечко остановилось.

Я был у них дома, когда её мама, будучи тяжело больной, уже почти не вставала с постели. Женщина исповедовалась и причастилась. Странно, я сейчас поймал себя на мысли, что не могу вспомнить, в чём исповедовались те, кто уже ушёл в лучший мир. Вспоминается сам человек, тембр его голоса, какие-то характерные жесты, а вот о чём он тогда говорил со мной, не помню.

А если на исповедь приходит человек, который раньше когда-то уже подходил при мне к аналою с крестом и Евангелием, даже если предыдущая наша встреча случилась несколько лет назад, вспоминаю его, а вернее то, в чём он каялся. Странное свойство памяти. Закрываю глаза и вижу лицо человека, которого уже нет, слышу её сбивчивую речь, взволнованный голос. Конечно, она любила своих близких, думала о них, переживала, постоянно задаваясь вопросом, как они потом будут обходиться без неё?

Та молодая женщина, что искала встречи со мной, призналась, что часто думает о своей маме, вспоминая нежное прикосновение её добрых ласковых рук. Они остались в памяти с детства, их ни с чем не спутаешь. Вот именно их прикосновение и почувствовала она однажды, но только уже после её смерти. Как-то ночуя в родительской квартире, и лёжа на мамином диване всё те же руки, но такие непривычно холодные, стали гладить её сперва по волосам, а потом по щекам.

Из-за этого холода она и проснулась, но если бы это было только сонное видение, то оно бы немедленно прекратилось, но не тут – то было. «Руки» внезапно сомкнулись на её шее и принялись душить. Моя знакомая рассказывала, как в ужасе вскочила с дивана и, не одеваясь, с криком выскочила на лестничную площадку. Через минуту женщина пришла в себя и ни за что не хотела возвращаться назад, но потом представив что могут подумать о ней соседи, вернулась в квартиру. Включила во всех комнатах свет, да так и просидела со светом вплоть до начала работы метро.

- Батюшка, кто это был? Неужели моя мама? Её прикосновения мне не спутать ни с каким другим, но, ведь при жизни она меня так любила.

Мне уже и раньше приходилось сталкиваться с чем-то подобным. Конечно, приходила не мама, но что это за явление такое, как можно его объяснить?

А вот история, после которой начнёшь верить, что душа человека не успокоилась и покидать этот мир не собирается. Помню, одна старушка попросила освятить ей квартиру. Когда я пришёл по указанному адресу, то выяснилось, что квартира эта вовсе не её. Раньше здесь жила другая женщина, но умерла, а потом уже и моя новая знакомая появилась в этом доме. Только оказалось, человек умер, а из дому не ушёл, и видел, как другая женщина ложилась на постель, где прежде спала она, стояла на привычном месте у плиты, подавала обед её мужу. Как она реагировала? Вот точно так же, прикасаясь ледяными руками, будила по ночам новую женщину её мужа. Иногда дралась, и даже щипалась, короче, применяла хорошо известные женские приёмы.

– Я уже и спать-то боюсь ложиться. Хоть назад в свою квартиру возвращайся.

Интересно, что муж ничего не чувствовал и выслушивая жалобы новой сожительницы был уверен, что та блажит, и не сразу согласился позвать священника освятить жилище.

В доме у них везде, где только можно были расставлены фотографии прежней хозяйки, видимо, вдовец очень любил жену. А на стене, прямо рядом с кроватью, висел ещё и её огромный, писанный маслом, портрет. На холсте под самим изображением кто-то написал фамилию имя и отчество усопшей, а ещё ниже добавил годы её жизни и эпитафию, типа: «Мир праху твоему». Удивляюсь, что за портрет такой непонятный, и зачем на нём все эти надписи? Получается, не портрет, а прямо-таки кладбищенский памятник.

Спрашиваю: — А где похоронена прежняя хозяйка?

- Батюшка, я вам точно и не скажу. Видите, как у них получилось. Мария Ивановна гостила у детей в столице и почувствовала себя плохо, и пока скорая помощь приехала, она уже умерла. Везти сюда тело не стали, дорого это и хлопотно. Женщину сожгли, а с прахом вышло не очень хорошо. Как я поняла, дочери понадеялись друг на друга и урну с пеплом из крематория вовремя никто не получил. А это же Москва, прах затерялся, где-то его прикопали, а где, я не знаю. Так что выходит, могилки у неё нет, и памятника тоже нет.

– Могилки, может, и нет, зато памятник есть, вот он, — показываю рукой на портрет. Давайте условимся, я квартиру вам освящаю, а вы убеждаете мужа, что бы он хотя бы этот портрет убрал, иначе житья у вас с ним не получится.

Потом уже, как-то повстречав по дороге эту женщину, узнал, что дедушка пошёл навстречу её просьбам и отвёз портрет на дачу, но фотографии убирать наотрез отказался. Но вроде как в доме всё успокоилось, и по ночам её уже больше никто не тревожит.

Вообще таких историй очень много. Ещё работая на железной дороге, помню, один товарищ из нашей бригады рассказывал. Мы работали в дневную смену, а они с женой накануне ездили в какой-то московский театр. Понятно, что театр этот был моему товарищу глубоко до лампочки, но супруга его, школьная учительница, оказалась завзятой театралкой, и периодически вытаскивала его куда-нибудь в столицу.

– Когда мы с ней познакомились, это ещё задолго до женитьбы, пришлось мне, конечно, помучиться. Раз в две недели я в театр, как штык. Потом ребёнок родился, мне уже полегче, не до театра ей стало, сам понимаешь. А тут на днях взмолилась, едем да едем, не могу уже, устала всеми днями в четырёх стенах сидеть. Короче, договорились мы с соседкой, хорошая такая женщина, согласилась она нашего Витьку до утра покараулить, а мы с женой, значит, в театр. В кафе потом посидели, а ночевать поехали к родственникам. Утром приезжаем, заходим домой, а там ни Витьки, ни соседки. Мы к ней в квартиру напротив, они там.

– Ох, и натерпелась я у вас страха, ребята, вы уж меня простите, но больше я в вашу квартиру не ходок, и на ночь у вас никогда оставаться не стану. Мы недоумеваем:

- Да что ж это? Что могло такого случиться за время нашего отсутствия?

- А вот глядите, — и совсем меня не стесняясь, распахивает халат и показывает, а у неё на внутренней стороне бедра отпечаток большой мужской ладони. Да такой синий – синий, аж чёрный.

- Только мы с вашим Витькой засыпать стали, — продолжает соседка, — чувствую, словно меня кто-то по спине трогает. Думаю, кто бы это мог быть, кошка что ли? Поворачиваюсь, а сзади никого, я и вокруг огляделась. Ладно, снова собралась ложиться, думаю, наверно, со сна померещилось. А этот невидимый как схватит меня вот здесь за ногу, — снова она показывает свой синячище. Я испугалась и бежать, потом спохватилась, мальчонку-то одного оставила. Вернулась, забрала его и ушла к себе домой. Такой страсти натерпелась, когда за Витькой назад возвращалась. Шла и всё только крестилась, да повторяла: — Господи помилуй! Господи помилуй!

- Наверно это у вас в доме какой-нибудь «Нафаня» завёлся. Советую своему товарищу: — Сходи в церковь, поговори с батюшкой, пусть он вашу квартиру освятит, Нафаня и уйдёт.

Товарищ мой весь день размышлял над моим советом, а в конце смены и говорит:

- Нет, Сань, пожалуй, не стану я батюшку приглашать. Это я его приглашу, он помолится, Нафаня уйдёт, и все соседи узнают, что домовой ушёл. А раз так, то моя завтра снова скажет: — Договорилась я с той же Анной Петровной, она с Витькой побудет, а мы снова поедем в театр. Нет, уж. Пусть все имеют ввиду, у меня в квартире живёт домовой, чужих он терпеть не может, и спуску никому не даёт. Не знаю, уж какой из него выйдет охранник, но от поездок в театр я теперь точно застрахован.

Позабавил меня его рассказ, смеялся я тогда над столь оригинальным способом с помощью «барабашки» защититься от слишком сильного увлечения своей второй половины. Наверняка, никто ещё в мире до такого не додумался, а товарищ из твоей бригады, вот, уже практикует, даже законная гордость берёт.

Тем же вечером возвращаемся электричкой домой, и я рассказываю про то, как «барабашка» напугал Витькину сиделку. Все смеются, одна только Светка-сигналистка молчит. Мы насмеялись, а она укоризненно вздыхает: — Вам смешно, а попробовали бы вы оказаться на место той самой женщины, вот бы я на вас посмотрела. И продолжает:

- Если кто не знает, то моя бабушка живёт – и она назвала самую отдалённую улочку на окраине соседнего с нами городка. Её жители обитают в десятке старых деревянных домах, тянущихся вдоль железнодорожных путей, и расположенных недалеко от болот. Люди селились здесь по принципу самостроя, обычно таким способом возле больших городов и вырастают трущобы.

- Дом моей бабушки стоит к болоту ближе всех остальных. Поначалу мы жили вместе с ней, а потом отцу дали квартиру в самом городе и она осталась одна. Потом, это уже несколько лет спустя, как не заедешь её проведать, а она всё, «мы тут с «Кузьмой», да с «Кузьмой»». «Мы с «Кузьмой» посоветовались, мне «Кузьма» подсказал». Сперва я думала, что бабушка уже заговаривается, но потом решила её расспросить, мол, баб, что за «Кузьма»-то?

– Так это мой домовушка, дочка. Вы переехали, а Кузьма вскорости и появился. Слушала я старушку и жалела её, бедную, тронулась, мол, от одиночества. Но во всём остальном она казалась вполне нормальной.

Кстати, уже когда я был священником, мне пришлось выслушать множество жалоб таких вот старичков. Одна старушечка, помню, разводит руками: — Батюшка, не знаю уже что и делать? Мои-то, дочка с зятем всё подпущають и подпущають мне газу под дверь. Зачем только, не пойму никак. Видать зажилась я, батюшка, комната моя им нужна. Только разве не заслужила я спокойную старость? Всю жизнь для них старалась, что же они меня старую травят? Старушка каждый вечер протыкала ватой щель под дверью, а потом однажды, не разбирая баррикады, додумалась выходить на улицу через окошко, благо, что жили они на первом этаже. И я ей поверил, и тоже всё недоумевал, зачем травить такую благообразную старушку?

А однажды попросила меня такая же бабушка освятить ей квартиру, правда, на третьем этаже.

- Не знаю, что и делать, — чуть не плачет старый человек. Батюшка, это же, почитай, каждый день дверь с балкона распахивается, и входит мужик, бородатый такой, в красной атласной рубахе и шляпе с полями. На ногах сапоги, ну чисто цыган какой. Главное, нагло так заходит. Я здесь же, сижу в комнате, а ему хоть бы что, молча зыркнет и дальше идёт. Пройдёт по квартире, здесь, вот, по коридорчику, входную дверь изнутри открывает, и поминай как звали. И так уже несколько раз, надоел, батюшка, сил никаких нет. Из дома боюсь куда отлучится, ведь обчистит, подлец!

И этой бабушке я верил, и что цыган приходил, и что однажды влетел к ней всё через ту же балконную дверь сокол и напал на бедного кота Ваську. – Вот, смотри сюда, батюшка, всего котика мне покоцал. Действительно, кот имел такой жалкий вид, что невозможно было ей не верить. Мне бы тогда вспомнить Светкину историю про бабушку с Кузей, и про её сомнения, и самому бы усомниться.

Как раз-то история с Кузей получила неожиданное продолжение. Переехала внучка к бабушке на каникулы — пожить в её доме. По ночам на улице было тепло, и спать она предпочитала на веранде. В её распоряжении были две старинные кровати с широкими панцирными сетками, память о некогда большой, дружной семье. В тот вечер лежала она на одной из кроватей и читала книжку. Вдруг видит, по соседней кровати кто-то идёт. Кто, она не видит, зато видно, как прогибается сетка в тех местах, где на неё наступают чьи-то невидимые ноги. Следы от ног переходят на её кровать и уже подходят к ней самой. Девушка, оцепенев от страха, лежала и не могла произнести ни слова, пока не почувствовала, как «идущий» наступил ей сперва на грудь, а потом и прямо на лицо. Только тогда она очнулась и заорала, да так, что бабушка мигом выскочила на веранду, закричав уже в свою очередь. – Кузьма, охальник, кыш отсюда! Не пугай мне девку, это же моя любимая внучка!

Действительно, вняв бабушкиной просьбе, Кузьма нашей Светке больше не докучал, и даже однажды ей показался. – Как выглядит? Ну, как? Дедок, маленький такой, ростом — метр с кепкой, и в тулупе.

Порой рассказывают про разные там «нехорошие» квартиры, где творятся дела странные и часто необъяснимые. Сам я с полтергейстом никогда не сталкивался, хотя однажды, будучи в гостях у одного знакомого батюшки, был свидетелем такого разговора. Приходит в церковь женщина, и рассказывает. Она москвичка, купила себе в их маленьком городке в качестве дачи однокомнатную квартиру в старой кирпичной пятиэтажке. Недалеко от её дома течёт река, здесь же мостик, а за ним вообще благодать: лес, грибы-ягоды.

Вот и соблазнился человек окружающим ландшафтом, тем более, что и квартира со всеми удобствами, и продавалась, как было указано в объявлении, срочно, потому просили за неё недорого. А как купила, перевезла мебель, вещички там разные, так и стала обращать внимание на кое-какие странности: то стул сам по себе в кухне задвигается, да ещё и с шумом на всю квартиру, то свет включается и выключается самостоятельно. Ну, это ладно, это и потерпеть можно, только теперь у неё уже тарелки по квартире летают и даже порой о стенку бьются. Пришла и просит батюшку освятить ей нехорошую квартиру, тот спокойно, без лишних расспросов записал её адрес и пообещал придти помолиться. Как уж там после освящения летали снова тарелки или нет, не знаю, по горячим следам почему-то не поинтересовался, а потом и вовсе о ней забыл.

Зато могу рассказать, как освящал я в одной деревне старинный дом. Лет ему, наверное, полтораста, но ещё крепкий — из больших толстых брёвен. Все хозяйственные постройки, что примыкают к дому, взяты под одну с ним крышу, и туалет тоже. Так что, выходя на улицу, особенно если уже темно, для того, чтобы сходить в тот же туалет, сперва нужно включать на крыльце общий свет, а потом уже и в самом туалете. Кстати, такой тип постройки я у нас больше ни у кого и не встречал.

Все проблемы в этом доме начались после того, как стала в нём молиться одна молодая женщина. В доме жила семья из трёх поколений, и все её члены мирно сосуществовали друг с другом. Причём до такой степени дружно, что когда в этот тесный мирок попытался войти человек со стороны, то кому-то это очень не понравилось, и он возмутился до самой глубины своей непонятной нам души. А внешне это выглядело следующим образом.

Просто пришло время, и самая младшая из всей семьи вышла замуж. Её молодой человек, бывший десантник, успевший повоевать на Кавказе, большой сильный парень ростом под два метра, после окончания срочной службы работал где-то в охранном бизнесе. В тот день он приехал из Москвы знакомиться с родителями жены и остался у них ночевать.

Ночью парень встаёт и сонный на ощупь идёт в туалет. Выйдя из дома, включает общий свет на крыльце, и, сориентировавшись, на автопилоте направляется в туалет. Прежде, чем в него войти, точно так же, поискав рукой включатель, щёлкает тумблером и закрывает за собой дверь. Только он наладился сделать то, ради чего пришёл, как кто-то снаружи выключает ему свет. Кто бы это мог сделать? Если логически подумать, то, понятно, что ни дедушка, ни родители выключать любимому зятю свет в туалете, ещё и в первую ночь знакомства, не станут. Значит, это сделала жена, которая тихонько пошла вслед за молодым человеком, чтобы помочь тому сориентироваться в незнакомом месте.

– Любимая! Не озоруй, включи свет! – пытается убедить он супругу. В ответ тишина. Пришлось ему одеваться, открывать дверь, и в раздражении снова включать свет. Огляделся, вокруг никого. Странно, думает он, — зачем она прячется, и вообще, что это за дурацкие шутки? Закрывает дверь, возвращается на исходную позицию, и свет гаснет по новой. – Нет, это уже переходит всякие границы, — кипятится московский гость. – Всему должен быть предел! Прекрати безобразничать!

Включив электричество в очередной раз, злой, и лишённый последних остатков сна, мужчина совершает третью попытку справить естественную нужду, свет в очередной раз гаснет, а включить он его уже не может. Почему-то исчезает контакт, и мало того, свет гаснет и на крыльце, потому весь двор погружается в непроглядную темноту.

И только сейчас отважный вояка понял, что с ним не шутят, и, конечно же, это не проделки его молодой жены. Ему становится непривычно страшно, и, несмотря на тёплую летнюю ночь, по его коже пробегает неприятный озноб. Выставив руки вперёд и натыкаясь на множество незнакомых предметов, бедолага по памяти направился к входной двери. Чтобы войти в дом, ему нужно было предварительно подняться вверх на три ступеньки. Представьте себе человека, согнувшегося пополам, в кромешной тьме руками нащупывающего перед собою путь.

И в этот момент он вдруг почувствовал, как чья-то невидимая рука сзади заботливо подталкивает его под одно место и направляет к двери. – Вот ты и попался, негодяй, — подумал бывший спецназовец, и, применив отработанный приём, нанёс сокрушительный удар по невидимому противнику. Но его кулак, как и следовало было ожидать, проваливается в темную пустоту. Понимая, что дело здесь явно нечистое, мужчина поспешил снова направиться к двери. И только он, было, вновь согнулся поискать ступеньки, как в то же мгновение невидимый, но всёвидящий в темноте противник, так врезал действующему охраннику всё по тому же месту, за которое только что заботливо подталкивал последнего к входной двери, что напуганный гость, не снимая штанов, сделал-таки то, ради чего вставал ночью.

Таким несчастным и посрамлённым он и предстал перед молодой женой. И едва дождавшись рассвета, ушёл на электричку, чтобы никогда больше в этом доме не появиться. Правда, в те дни его молодая жена ещё не молилась.

С того неприветливого приёма и началась история «нехорошего» дома. Когда-то, уже, будучи совсем ветхим, он достался их дедушке. Я не застал его в живых, но, как мне о нём рассказывали, был он человеком необыкновенно настойчивым и трудолюбивым. Вернувшись с войны, вчерашний солдат за бесценок приобрёл ветхое строение. Благодаря его усилиям бывшая развалюха превратилась в добротный пятистенок, который оставаясь в хороших руках, простоит ещё не один десяток лет. Понятно, что тот, кто так негостеприимно отнёсся к новому члену семьи, не мог не симпатизировать домовитому старику. А когда пришло время, и хозяин стал совсем уже немощным, даже жалел его. Перед самой дедушкиной кончиной он гладил ветерана по голове, и тот рассказывал, что будто слышал, как кто-то сочувственно вздыхал у него над ухом.

После кончины старика его внучка, уже со своей маленькой дочкой, приехали погостить на лето в деревенский дом. Молодая женщина к тому времени уже стала прихожанкой одного из московских храмов. Вернувшись домой, она единственная из всей семьи читала Псалтирь по усопшему. Вот во время молитвы всё это и началось. Молится человек перед иконами, а иконы висят в углу, где раньше стоял дедов диван. В соседней комнате через стенку, примыкая к тому же углу, у родителей располагается холодильник. Женщина, которая и молиться-то начала совсем недавно, открывает книгу, накладывает на себя крестное знамение, и видит, как на её глазах одновременно вспыхивают все иконы. И это белым днём. Вдруг крик из соседней комнаты: — Ой! Горим! Вбегает в комнату, а там пылает электрошнур от холодильника.

К тому дню, когда я пришёл освящать «нехороший» дом, пожары в нём уже больше не случались, зато во время молитвы дедушкина внучка стала слышать сильные удары в подоконник и цокот копыт сверху по потолку, словно на чердаке поселилась стадо коз или овец. А ещё маленькая девочка двух с половиной лет часто днём вдруг ни с того, ни с сего могла своим маленьким пальчиком указать в пространство дома, и, улыбаясь, произнести: — Деда.

Освящая дом, я прошёл по всем комнатам, потом вышел и окропил двор и огород. Подумалось: — Неплохо было бы покропить и на чердаке, — но, оценив высоту приставной лестницы, и представив себе, как полезу по ней на чердак в подряснике, епитрахили, да ещё и с кадилом в руке, решил воздержаться.

В ночь по освящению молодой женщине и её маме приснился один и тот же сон. Они видели покойного дедушку, который вместе с каким-то маленьким неказистым старикашкой ходят вокруг дома, а попасть в него никак не могут. – Что вы наделали?! – сердится дедушка, — почему меня прогнали? Это мой дом! Правда, это был последний раз, когда он дал о себе знать, вскоре дедушка пропал насовсем, и маленькая девочка его больше не видела. Зато овцы с козами продолжали нагло разгуливать по потолку и пугать членов семьи.

Снова мне пришлось возвращаться в «нехороший» дом, и, подвязав к поясу подрясник с епитрахилью, лезть по приставной лестнице на высоченный чердак. Добравшись до смотрового окошка и заглянув в пространство чердака, я ожидал увидеть всё, что угодно, хоть коз, хоть овец. Но кроме густого слоя опилок на чердаке, разумеется, не было ничего. Окропив пространство под крышей, в опилках и паутине мне повезло невредимым спуститься на твёрдую землю.

Иногда подумаешь про себя, другие мужики делом занимаются, машинами там управляют, паровозы водят, а я по грязным чердакам кадилом овец гоняю, а с другой стороны, и тот же машинист, как и водитель автобуса, возвращаются домой после тяжёлого трудового дня. Уставшие, они ложатся спать, чтобы утром снова вставать и идти делать своё нелёгкое дело, и никакие там козы, а тем более овцы, не имеют никакого права бегать у них по головам. Вот ради того, чтобы дать им спокойно поспать, я подвязываю к поясу полы подрясника, и, удерживая в одной руке кадило со святой водой, а другой хватаясь за перекладины, упорно взбираюсь по лестнице вверх.

Подарок

Говорят, что всё самое главное человек познаёт в первые пять – шесть лет своей жизни. Именно в эти годы он и учится быть ответственным, смелым, порядочным. Слушает слова взрослых, следит за их поступками и подражает. Часто дурные поступки дети совершают безо всякого злого умысла, они ещё не способны на сознательное зло. Помню, как мы, маленькие и глупые пятилетние пацаны, выстроившись друг за дружкой, и соорудив некое подобие знамени, маршировали по военному городку и орали: «Командир полка – нос до потолка, уши до забора, а сам, как помидора»! Это было нашим любимым развлечением.

А командир полка в это время мог, заскочив домой, жил он здесь же, в одной из казённых трёхэтажек, обедать и слушать наше бравое пение. И он не мстил нашим отцам и даже не требовал, чтобы те нас выпороли. Хороший был человек, войну прошёл. Простили бы нам такое сегодня?

А ещё помню, что совсем маленьким я уже умел восхищаться женской красотой. В шесть лет смотрел какой-то индийский фильм, ещё чёрно-белый, и влюбился в главную героиню. Название фильма не помню, и имени её тоже, зато помню, какие у неё были огромные ресницы. Моя влюблённость продолжалась до самого конца ленты, пока героиня по ходу фильма не сняла с себя парик, и не стала отклеивать эти самые ресницы. И тогда я впервые понял, что женская красота обманчива.

Красота завораживает и подчиняет себе окружающих, может, поэтому все и хотят быть красивыми. Понятия «красивый» и «счастливый» в нашем понимании уже стали синонимами. И я поначалу думал точно так же, пока не стал свидетелем одной истории.

Когда я превратился в подростка и уже стал обращать внимание на сверстниц, в нашу часть прислали нового офицера. Это был высокий, статный мужчина, настоящий военный. Таких строевиков сегодня уже не увидишь, и жена была ему под стать. В том возрасте я уже был способен восхититься женской красотой, и скажу, что таких красавиц в своей жизни больше не встречал. Она была совершенна.

Нужно было видеть, как смотрели ей вслед мужчины, в их глазах читалось восхищение. Понятно, что и муж её очень любил. Иногда я встречал их вместе и видел его отношение к ней.

Прошло какое-то время, и их перевели служить в группу советских войск в Германии, где и случилась эта беда. Попав в аварию, женщина лишилась лица. От прежней красоты уцелели только глаза. Ей реконструировали губы, щёки, брови, а вместо носа на положенном месте из остатков кожи соорудили невзрачный бугорок без переносицы.

В те годы пластические операции ещё не были так распространены. Сегодня это сделали бы лучше, а тогда, увидев её новое лицо, я содрогнулся. Но больше всего меня поразило то, как продолжал обращаться с ней её супруг, сколько в его прикосновениях было внимания и ласки. Но если мужчина продолжает любить женщину, даже с таким обезображенным лицом, значит и любит он её за что-то ещё, что не зависит от внешней красоты.

Для ребёнка, особенно когда он любим, его родители самые красивые, сильные и замечательные люди на свете. Я точно так же воспринимал своих родителей, но однажды моя мама, перебирая семейные фотографии, вдруг сказала:

- Не понимаю, что твой отец нашёл во мне? Посмотри на него, ведь он настоящий красавец, а я обыкновенная девчонка из рабочей семьи, каких тысячи. И, вздохнув, продолжила: — Трудно жить с красивым мужчиной, всю жизнь я вынуждена опасаться, чтобы какая-нибудь красотка не увела вашего отца.

Оказывается, таких посягательств на то, чтобы разорить нашу семью, было немало, но отец, к его чести, неизменно их пресекал. Во всяком случае, мама не знает ни одного случая его измены.

Однажды, это когда отец учился в Москве в военной академии, и уже имел двоих детей, одна из преподавателей академии, дочь известного военачальника, сама сделала ему предложение. Он отказался, сославшись на нас с сестрой, тогда женщина его успокоила:

- О детях не волнуйся, они будут обеспечены всем необходимым, а твоя жена немедленно получит квартиру в Москве.

Отца покупали, обещая ему высокое звание и общественное положение, но он, за что я его уважаю, никогда собою не торговал. Как-то я напомнил ему этот случай:

- Может, зря ты, пап, не согласился, глядишь, был бы сейчас многозвёздным генералом.

Он улыбнулся:

- Мой однокашник, толковый офицер, но такой же, как и я, «сельский хлопчик», учась вместе со мной в академии, пошёл именно таким путём, и женился на дочери самого N. И он назвал мне имя человека, из ближайшего окружения товарища Сталина.

Действительно, его оставили при академии, он защитил кандидатскую, а потом и докторскую диссертации, но выше полковника так и не поднялся. Жил в квартире своего знатного тестя, правда того уже не было в живых, но прежние знакомства и связи остались. Его тёщу и жену сильные мира того неизменно приглашали на разные мероприятия и посиделки, его же не звали никогда. На одной лестничной площадке с ними обитал один из высших руководителей нашего государства времён товарища Брежнева, и не было такого случая, чтобы этот большой чиновник, пересекаясь в подъезде с мужем дочери самого N, хотя бы кивком отреагировал на его «здравствуйте».

Мой товарищ мог проводить жену до высокопоставленной двери, но войти в эти двери он не мог, в глазах тогдашней советской знати мой товарищ так и остался «сельским хлопчиком».

У нас дома, на одной из книжных полок уже много лет стоит фотография из 1948 года. На ней двое молодых солдат, а между ними в простом белом платьице, держа их обоих под руки, стоит моя мамочка. Один из этих солдат, с двумя медалями на груди, — это мой папа, а второй — Женька Войтович, это мама его так называет. Женька на год старше отца, на той фотографии ему 23. У него только орденов пять штук, геройский был парень, сам из Бреста. Хотя орденами тогда удивить кого-либо было сложно, за мамой ухаживал даже один Герой Советского Союза. – Саша, — рассказывала мне мама. Герой–то он, может, и герой, спорить не стану. Только, прости меня, Господи, какой же он был глупый, еле я от него избавилась.

Женька мечтал стать офицером, только вот, имелся в его коротенькой биографии изъян, во время войны его близкие три года прожили на оккупированной территории.

И, невзирая на ордена, ему во время мандатной комиссии так и намекнули. Танкист всё поверить не мог, что ему, Женьке Войтовичу, свой первый орден получившего за Сталинград, в неполные семнадцать лет, и не доверяют:

- Я же на фронте с 42-го, при чём здесь мои родители!?

На вступительных экзаменах он у них там тридцать четвёрку, словно бабочку, танцевать заставил, вот каким асом был, а оказалось, не нужен…

А моего отца приняли, мама говорит, командир дивизии за него особо ходатайствовал, и это, несмотря на штрафбат, и на те же три года под оккупацией.

Но на той фотографии до времени их поступления в военное училище оставался ещё целый год. Калининградская область, моя мама по комсомольской путёвке приехала работать в один из тамошних горкомов комсомола. До этого она жила в Подмосковье, и всегда была активисткой, даже когда в 1939-ом отца арестовали. Никто тогда не стал за него заступаться, самому можно было пропасть, а она, несовершеннолетняя девочка, ещё почти ребёнок, начала добиваться приёма у самого товарища Калинина.

Два года писала по разным инстанциям, и, в конце концов, своего добилась. Это звучит почти как фантастика, но перед самой войной её, школьницу, вызвали в приёмную Калинина. Там ей сообщили, что дело отца пересмотрено, и его освобождают.

Когда он вернулся из лагеря, уже вовсю шла война. Мой дед, ему тогда уже было за шестьдесят, и без того маленького росточка, был настолько измождён, что его даже не взяли в московское ополчение.

Немец подходил к столице, и на оборону Москвы забирали всех. Собрали тогда у них оставшихся в городе стариков и мальчишек, пятнадцати – шестнадцати лет, и построили на центральной площади. В ополчение забрали всех, кроме моего деда.

Лейтенант прошёл вдоль строя, оглядывая своё воинство, и наконец, остановился на самом левом фланге, где и стоял недавний заключённый. Долго смотрел на него, и потом сказал: — Отец, иди домой.

Летом дедушка собирал по берегу речки раковины беззубок, дома их варили и ели, а ещё младший мамин брат таскал потихоньку с работы крахмал. Он замешивал из него лепёшку и клеил на тело в том месте, где обычно не обыскивают.

Чтобы выжить, нужно было работать, и мама пошла на железную дорогу. На удивление, ей предложили хлебную должность, она стала учётчиком на приёмке вагонов с углём. Уголь тогда был самой что ни наесть первейшей ценностью. Топливо получали точно так же по карточкам, как и хлеб. В первую очередь он предназначался для военных заводов, пекарен, госпиталей.

И сразу же вокруг неё появились какие-то люди, предлагали за уголь и вещи, и мануфактуру, и продукты. Оказывается, в стране, даже в военные годы, найти можно было всё, только это всё было не про всех. Дед тогда сразу предупредил:

- Дочка, смотри, с этими людьми будь осторожна, если что, в лагерь ты поедешь, а туда лучше не попадать.

Тогда же на маму, как на учётчика дефицита, обратил внимание и один из секретарей горкома партии. Однажды её пригласили на какое-то партмероприятие, а потом позвали за стол.

Тогда, зимой 1942 года, она узнала, как выглядит икра и что на свете бывают разные мясные деликатесы. Каково было ей всё это видеть, если только перед самой войной их большая семья впервые вдоволь наелась белого хлеба. Кстати, перед войной самыми зажиточными, кроме партийных работников, считались ещё учителя и врачи с инженерами.

Секретарь подсел к ней и говорит:

- Деточка, ты держись меня. На твоём месте, да с моими связями, ты каждый день будешь так кушать.

Мама, выждав момент, накинула на себя своё ветхое пальтишко, и бегом домой. Так и не довелось ей в тот раз узнать вкус чёрной икры. Но секретарь в покое не оставил. Однажды специально нашёл и предупредил:

- Отец-то твой положенную десятку ещё не отсидел, так что, смотри, девочка, станешь упорствовать, завтра же папа снова поедет в тайгу лес валить.

Что было делать? Искать помощь в самом городе? Но кто станет ссориться с всесильным секретарём горкома, и тогда она решается на отчаянный шаг и едет в Москву. Раз секретарь пригрозил репрессировать отца, она и надумала пойти на Лубянку. Утром следующего дня мама уже стучала в дверь заведения, название которого в те годы старались всуе не поминать.

На удивление, в здании на Лубянке к ней отнеслись очень хорошо. Маму принял молодой военный, внимательно выслушал и заверил:

- Девушка, не волнуйтесь, езжайте к себе домой, и работайте спокойно, никто вас не тронет.

Потом, уже восстанавливая события того дня, мама рассказывала, что не успела она из Москвы вернуться, а секретаря горкома партии уже арестовали. И больше его уже никто и никогда в городе не видел.

После войны маме предложили поехать работать в новообразованную тогда Калининградскую область, бывшую Восточную Пруссию. Бабушка, узнав о предложении, сказала:

- Дочка, поезжай, тебе замуж выходить надо, там много ребят, а здесь у нас одни калеки.

Там моя мама и познакомилась с моим будущим отцом и его другом Женькой. Женька был человеком основательным, хозяйственным, и на свидания с моей будущей мамой всегда приносил ей что-нибудь покушать, а отец носил цветы.

Внешне Женька был таким же, как и все, ничем особо не выделялся, зато отец в молодости был красавцем. Это обстоятельство маму и смущало, она не могла поверить в его искренность. На её руку и сердце были и другие претенденты, в том числе и офицеры, но эти двое парней ей нравились больше остальных. Только за обоих одновременно не выйти, выбирать нужно одного, но которого? Помог случай.

В секторе учёта, где работала моя мама, пропал чистый бланк комсомольского билета. Эти бланки учитывались, как документы строгого учёта, и понятно, что ей влетело от начальства. В тот же вечер они договорились встретиться с Женей. Увидев её заплаканное лицо, он стал спрашивать о причине слёз. А когда девушка рассказала о своей беде, отругал её точно так же, как и остальные.

В этот вечер он, собираясь в командировку, думал сделать ей предложение, но, получилось, что вместо предложения отругал. Потом, уже прощаясь, предупредил, что вернувшись из поездки назад, он должен сказать ей что-то очень важное для них обоих. Женька уехал, а мама, проводив его, осталась страдать. И вот надо же было в этот самый момент, возвращаясь с вокзала, ей случайно встретиться с моим будущим папой. Тот, как и его друг, увидев заплаканные мамины глаза, принялся её утешать.

Мама вновь рассказала о своей беде, а он в ответ улыбнулся:

- Нашла о чём расстраиваться, не плачь, плюнь на все эти бумажки и выходи за меня замуж.

Мама тогда подумала, что во всей этой случившейся с ней истории пожалел её только один единственный человек. Вообще, он очень добрый, и почему она этого раньше не замечала? В этот момент она особым женским чутьём поняла, что выйдя замуж за этого парня, будет счастлива. Несмотря на броскую внешность, он надёжный и порядочный человек, и ему можно довериться.

Расписывали тогда в день подачи заявления. Взяв документы, они пошли в загс, и вышли из него уже мужем и женой. Шёл 1949 год.

Так что, когда Женька вернулся из командировки, ему уже не пришлось ломать голову в поиске нужных слов, чтобы признаться моей мамочке в переполнявших его чувствах.

Но на их свадьбе он был, и подарил большой флакон пахучих духов. Мама рассказывала, что свадьбу они делать не хотели, и тогда их друзья решили организовать её сами. Раздобыли чемодан разных деликатесов, закупили спиртное и все, как один, дарили духи или одеколон.

Подарки стояли на комоде в коробке, а утром папа неосторожно задел эту коробку, и она упала на пол. Разбились все флаконы с одеколонами и духами, не уцелел ни один даже самый маленький пузырёк.

– Представь, какой запах стоял в нашей комнате. Но я тогда подумала, раз так, значит, семейная жизнь наша будет счастливой.

Так оно и вышло, и я никогда не слышал, чтобы кто-то из них пожалел о сделанном тогда ими выборе. Они шли по жизни, помогая друг другу, переезжая из одного военного гарнизона в другой. Много лет мы служили в Германии, Монголии, пока, наконец, не переехали в Белоруссию, и не остановились в Гродно.

Весной 74 года, помню, у нас дома раздался телефонный звонок. Я поднял трубку, низкий мужской голос спросил: — Это квартира N? Отвечаю: — Да, а с кем я разговариваю? – Моё имя, мальчик, ничего тебе не скажет, хотя, если твоих папу и маму зовут, — и он назвал мне имена моих родителей, — то, возможно, они рассказывали тебе о днях их юности, и о своих друзьях. Меня зовут дядя Женя.

Я ответил, что: – Про дядю Женю мне ничего неизвестно, а вот, про Женьку Войтовича я, действительно, наслышан. Голос в трубке рассмеялся: — Вот-вот, так оно и есть, мальчик, именно Женька Войтович. Кстати, — спросил он меня, — ты любишь вяленых лещей? В нашей семье никто не ел вяленую рыбу, но я, на всякий случай сказал, что люблю. – Тогда я привезу тебе подарок.

Тем же вечером дядя Женя был у нас в гостях. Он рассказывал, как после демобилизации вернулся в свой родной Брест, и больше уже никуда не уезжал. Выучился по торговой части, и на тот момент руководил в нашей местности сетью ресторанов при железнодорожных вокзалах и аэропортах. Приехав к нам в город, он случайно обнаружил имя отца в телефонном справочнике и позвонил наудачу.

Они сидели за столом, впервые после двадцати пяти лет разлуки. Им было столько же, сколько и мне сейчас, но мне тогдашнему они казались глубокими стариками. И было непонятно, и даже смешно, когда я почувствовал, что папа ревнует мамочку к этому седому толстому дядьке. И что на мою маму, в её-то годы, мог ещё кто-то смотреть такими глазами. А он заехал только на один вечер, и потому не скрывал своих чувств.

Женька рассказывал, как сложилась его жизнь, о жене, которую, я это понял, он не любил, и о своих дочерях, в которых души не чаял. Годы прошли, они сидели за столом, и для них ничего не изменилось, словно и не было в их дружбе этой трещины в двадцать пять лет.

Дядя Женя остался ночевать у нас, и ночью с ним случился конфуз. Его уложили в зале на нашем старом диване. Когда живёшь в постоянных разъездах, новую мебель стараешься не приобретать. И наш старенький диван, не устояв под дяди Жениным весом, сложился внутрь и поймал его в ловушку. После бесплодных попыток самостоятельно выбраться из диванных объятий, несчастный Женька вынужден был звать на помощь. Мы вызволяли его всем семейством, даже и моя помощь потребовалась, уж больно много он весил.

Утром дядя Женя уехал от нас, и больше уже никогда не приезжал, хотя между нашими городами всего-то чуть больше двухсот километров. Может, ему было неудобно за ту смешную историю с диваном, а, может, по какой-то другой причине. Не знаю. Для моих родителей его визит прошёл как бы между прочим, во всяком случае, они о нём почти не вспоминали. Только потом я обратил внимание, что все последующие события их жизни стали привязываться к какому-то новому для них времяисчислениию, на до и после Женькиного приезда.

А у меня осталась память о его подарке. Вяленую рыбу в нашей семье, действительно, никто не любит, даже запаха не переносят. Поэтому мешок с рыбой поставили в мою комнату. И целый месяц мне пришлось в одиночку расправляться со стаей огромных вяленых лещей, виртуозно овладевая техникой отбивания сухих рыбьих хвостов о твёрдый подоконник.

Поклон.

Каждый год, вырываю недельку из своего служебного распорядка, и еду в Белоруссию. Раньше добирался поездом, а в последние годы пристрастился ездить на автомобиле. Как же я люблю совершать такие поездки. Ведь каждая из них, кроме самого факты перемещения в пространстве даёт ещё и непередаваемое чувство радости от совершаемого путешествия, в котором даже обычная остановка с целью перекусить превращается в настоящее тайнодействие. Ты останавливаешься где-нибудь на крупной автозаправке, достаёшь заранее припасённые продукты, раскладываешь их на багажнике и не просто ешь, ты набираешься сил перед очередным броском километров этак на триста. Рядом точно так же размяться останавливаются машины с номерами разных регионов, а ты стараешься отыскать земляков, и перекинутся с ними несколькими незначащими фразами. И от самого этого факта, что ты переговорил со своими, становится немного теплее.

В воскресный день, обычно после литургии мы выезжаем с матушкой на Минскую трассу и отправляемся к западной границе. Минское шоссе, превосходная магистраль, одиноко, вдали от городов и посёлков, проложенная через всю Белоруссию незаметно доставляет тебя к месту назначения.

Прошлым летом во время такой же поездки, переночевав в Барановичах, рано утром мы направились в Жировичи. Жировичский монастырь для белорусов место почитаемое, всё равно что Сергиева Лавра для русских. И для меня это место особое. Когда-то, очень давно, я мечтал поступить сюда на учёбу в духовную семинарию. Тогда отец меня не пустил, и я даже на него одно время обижался, хотя сегодня понимаю, поступить у меня тогда не было никаких шансов.

В Успенский собор мы попали только на окончание литургии. А уже после начался молебен с акафистом и мы вместе со всеми пошли приложиться к чудотворному образу Пресвятой Богородицы Жировичской, одной из главных христианских святынь Белоруссии, причём как для православных, так и для католиков. К своему стыду, живя в России, я не представлял как выглядит сама икона. Нет, конечно, мне встречались её обычные иконописные изображения, и я ожидал увидеть её какой угодно, но не такой, какой она предстала перед нами. Вместо привычной, писанной красками на доске иконы, мы увидели старинную камею из камня, размером шесть на четыре сантиметра.

Невозможно представить, сколько людей, начиная с 15-го века, молилось перед этой крошечной иконочкой. Когда в 1730 году католики короновали образ, только на саму коронацию собралось 38 тысяч человек.

Я вспоминал перед ней о моих родителях, к которым мы добирались, и не знал, что именно в это время моя мама ложится на операционный стол. Ей вживляли сердечный электростимулятор. Мама, зная, что я в этот момент буду вести машину, запретила сообщать нам об этом.

Потом по приезду в Гродно мы пошли навестить её в больнице, и мама показала нам молодого хирурга, который её оперировал. Я подошёл к нему и без обиняков привычно предложил отблагодарить его за операцию и американский кардиостимулятор. Врач, внимательно рассматривая крест на моей груди, ответил, медленно проговаривая слова: — Батюшка, мы же не в России. Ваша мама ветеран войны, а у нас в Белоруссии люди умеют быть благодарными. И мы не возьмём с вас ни копейки.

После прогулки по самому монастырю, уже почти на выходе мы столкнулись с пожилым монахом. Помню, это был большой чернявый грузный человек с некрасивыми грубыми чертами лица. Но само лицо смотрело на нас двумя живыми и очень добрыми глазами.

– Батюшка, — обратился он ко мне, — ты откуда?

Я ответил.

– О, — обрадовался монах, — тогда ты должен знать отца Николая из N-ского монастыря! Мы с ним ещё вместе в Лавре учились у преподобного Сергия.

– Отца Николая, да кто же его не знает!? Конечно, мы знакомы. Батюшка радуется, у нас с ним общий знакомый, и это сближает, он потирает руки и довольно улыбается.

– Тогда попрошу передавать отцу Николаю от меня поклон. Будь добр, скажи ему, что игумен Пётр, это зовут меня так, собирается в скором времени побывать в Лавре, вспомнить нашу молодость, помолиться у мощей преподобного.

И уж к нему-то я заеду обязательно, может, и в Лавре вместе побываем. Отец игумен беседует со мной, а мыслями, чувствуется, он уже там в наших местах гостит у своего семинарского друга.

Такие старые монахи по природе своей, как правило, люди очень простые и наивные, и в то же время мудрые. Мне всегда доставляет удовольствие, разговаривать с ними, это всё одно, что с ребёнком общаться.

- Батюшка, как я понимаю, вы скорее меня встретитесь с отцом Николаем, зачем же мне тогда ему от вас поклон передавать?

– Как это зачем!? Батюшка в недоумении, как можно не понимать духовную составляющую «поклона», и он немедленно начинает меня просвещать:

- Что ты, отец Александр, как же ты не понимаешь, в чём заключается смысл поклона. Неважно кто из нас и с кем раньше встретится. Ведь ты подойдёшь к отцу Николаю и скажешь ему обо мне. Человеку радостно, он же мой друг. Вот вы обо мне и помолитесь. А потом он при встрече со мною расскажет, что ты передавал от меня поклон, мы тебя вспомним и помянем в молитве. А где двое, или трое собраны во имя Христово, там, батюшка, и Церковь. Вот в чём смысл этого таинства – «передать поклон». Главное, отец, это общение между людьми. Господь дал нам возможность встретиться, значит, эта встреча для нас обоих полезна. Ни одна встреча, ни один разговор между верующими людьми не бывают бесцельными и бесплодными. Сегодня немного людей духовных, и мы учимся доброму в таком вот, как может показаться, «случайном» общении.

Манера отца игумена говорить сразу напомнила моего дорогого духовника батюшку Павла. Я вёл машину, и долго ещё вспоминал их обоих по дороге на Гродно. Не помню уже сколько мы проехали, миновали Слоним, и буквально через несколько километров по правую сторону от дороги увидели необыкновенный храм. Проехать мимо такого чуда всякому путешествующему и не остановится, определённо невозможно, и мы свернули в крошечное сельцо под названием Сынковичи. Образ древней церкви и сейчас стоит у меня перед глазами, но чтобы рассказать о ней, нужно быть одновременно и архитектором, и историком, и, несомненно, поэтом. Потому, что это действительно чудо в камне.

Церковь Архистратига Михаила стоит на этом месте уже шесть веков. И непонятно, то ли это церковь, служащая местным жителям ещё и как крепость, то ли это крепость, используемая ими же, но в качестве храма. Во всяком случае, на любого человека она производит такое впечатление, что до конца дней своих он её уже не забудет никогда, и не спутает больше ни с чем. Двери в храм не открывались, время уже было неслужебное, и мы с матушкой стали прогуливаться вокруг, фотографируясь на фоне древних стен. С его северной стороны нас привлекла могила юной матушки, которая умерла ещё в 19 — м веке всего двадцати лет отроду. Над ней стоит огромный памятник, возможно из-за этого она и сохранилась. Моя матушка сразу стала строить догадки о причине её смерти: — Наверное, родами умерла, бедная девочка, Царство ей небесное, — и перекрестилась. А я думал о том батюшке, который потеряв супругу в самом начале пути своего служения, был обречён на одиночество, ему-то было каково. Кстати, потом на стенде возле храма мы прочитали, что священник – вдовец прослужил на этом месте рядом с могилкой жены всю оставшуюся жизнь.

Мы уже было собрались уезжать, как к храму подъехала старенькая иномарка. Из неё вышел священник приблизительно одних лет со мною. Немедленно он направился в нашу сторону и представился:

- Протоиерей Арсений, настоятель храма, а вы, батюшка, из каких мест будете? Мы разговорились, и он пригласил нас посмотреть храм внутри.

Незнакомые люди, в силу обстоятельств обязанные поддерживать общение, обычно говорят о погоде, а священники о приходе. Сколько собирается народу на службу, как часто служат, есть ли кому помочь восстанавливаться, не докучает ли благочинный? Затем поинтересуемся детками, здоровьем матушек, и хватает ли на хлебушек. И такой чудный разговор может завязаться, что и расставаться отцам не хочется. Родственные души-то, и, слава Богу, что родственные. Но отец Арсений не стал интересоваться погодой, а сходу спросил, что я думаю о втором пришествии Христовом. И не успел я рта открыть, как батюшка тут же стал излагать его собственную точку зрения.

После небольшого экскурса в догматику отец настоятель стал рассказывать о храме, его истории и истории его восстановления. Такую красоту в советские годы чуть было не потеряли. Отец Арсений вспоминал, что мечтал в своё время восстановить храм, и как Господь благословил его стать здесь настоятелем. Он говорил о своих чувствах, а я его прекрасно понимал, мало какой священник останется равнодушен к виду разрушенного храма. Даже если ему никогда в его жизни не придётся в нём послужить. Разрушенный храм – это всё одно, что разрушенная душа. Как мечтал он о новой звоннице, и как неожиданно для него самого колокола прибыли в храм. Это обычная история, и здесь нет никакого чуда, ведь храмы восстанавливает Сам Бог, а человек просто принимает в этом процессе посильное участие. И никто не убедит меня в обратном, этот вывод – результат собственного опыта.

Отец Арсений подвёл нас к иконе Пресвятой Богородицы «Всецарицы». Образ написан недавно, и само письмо мне понравилось. Кстати, почти не приходилось видеть в белорусских храмах новых икон, написанных так, чтобы они останавливали взгляд и заставляли молиться. Отец Арсений, видя, что гостей икона заинтересовала, рассказал о чуде, случившемся у них в храме и связанном именно со «Всецарицей».

- К нам в храм по дороге в онкоцентр в Боровлянах, что под Минском, везли молодую женщину 28-и лет. Последняя стадия, а ребёнку всего четыре года. По просьбе больной мы отслужили молебен перед иконой Божией Матери, и они поехали дальше. Операцию ей сделали, но реального улучшения не было, слишком поздно, чтобы помочь. Её отправили умирать домой, и они снова проезжали мимо нашего храма. Сил у женщины уже почти не оставалось, но она снова попросила заехать помолится перед образом. Мы с сочувствием встречали молодую умирающую маму, но чем могли помочь? Ты же знаешь, отец, как тяжело видеть человека, надеющегося на Бога, а помощи не получающего. Кажется, в лепёшку готов расшибиться и от жалости и от бессилия.

Я и сам, подобно отцу Арсению, испытываю похожее чувство, и как тяжело бывает выходить из алтаря, когда к тебе приходят с известием, что человек, о котором ты столько молился, всё-таки скончался. Ты призываешь людей молиться, они хватаются за твои слова, как за соломинку, а в конечном итоге человек всё равно погибает. И ожидаешь услышать слова упрёков, вот, мол, ничего не значат ваши молитвы. Но, и это поразительно, никто не упрекает, люди приходят и благодарят даже просто за внимание и сострадание.

Отец Арсений продолжает: — Умирающую подвели к иконе. Она уже не могла стоять самостоятельно, силы её покидали. Женщина не боялась смерти, напротив, смирилась и даже ждала её как избавление от болей. Перед иконой она молилась вслух, но уже не о себе, а о своей маленькой четырёхлетней дочечке. – Матушка Богородица, я ухожу и никого не виню, на всё святая Божия воля, но мой ребёнок, кто ей заменит мать? Пресвятая, прошу Тебя, стань для моей девочки второй матерью, не оставь её своим милосердием и любовью.

Женщина молится и видит напротив своего лица руку, а вернее ладонь руки, висящую в воздухе. И эта ладонь начинает перемещаться вдоль её тела, но, не касаясь его непосредственно. Дольше всего рука зависает в местах распространения метастазов, и в голове, и лёгких, и почках. Ладонь медленно, но методично «считывает» женщину, и словно хозяйка влажной тряпкой, стирает с неё болезнь.

И она почувствовала, как начинают возвращаться силы. Через месяц вместо того, чтобы умереть, молодая женщина вновь предстала перед удивлёнными врачами. От следов болезни ничего не осталось. Только продолжала сочиться сукровицей место разреза на груди, и в голове осталось, может для напоминания, купированная и лишённая способности разрастаться опухоль. Возможно её и оставили с целью указать человеку новый путь. Ведь если в твоей голове реально висит такой дамоклов меч, страшное напоминание о недавней болезни, который при неблагоприятных условиях вновь может пойти в рост, то сделаешь всё, только бы остаться жить. И для неё это путь – жизнь без греха. Сейчас эта женщина наша прихожанка, она специально приезжает к нам, чтобы петь на клиросе. И ты знаешь, она действительно не грешит, ну, кроме обычных наших грехов: не туда посмотрел, не то подумал. Почему Господь так решил, почему именно тот, а не другой человек исцеляется и остаётся жить, не могу ответить, но то, что такие случаи происходят, тому я сам свидетель.

- Замечательная история, батюшка Арсений, благословите, но нам нужно спешить в дорогу. – А давайте я вам ещё кое-что покажу, смотрите. И он пошёл по храму, продолжая что-то говорить. Батюшка обошёл весь храм, и везде его голос звучал одинаково. Как, однако, умели в древности строить храмы, создавая в них необыкновенную акустику. Говорящего в храме человека одинаково хорошо слышно из любой точки. При этом нет наложения звуков друг на друга, и отсутствует эхо.

- Очень жаль, что вы так быстро уезжаете, — вздохнул добрый человек. Давайте на прощание я провозглашу вам «многае лета». Он запел, стараясь изо всех сил, но не рассчитал возможности своего голоса, и стал забираться очень высоко. И тогда, повернувшись к нам, начал жестами просить ему помочь. И мы на три голоса на высоких тонах запели эту чудную здравицу в древнем храме.

Наш путь продолжается, в эти дни на полях вдоль дороги шла уборка зерновых. Комбайн, обмолачивая валки с зерном, оставляет за собой длинные полосы из соломы. После него проходит трактор и при помощи специального приспособления прессует солому в прямоугольные тюки. Видимо под валками во влажных местах собирается всякая живность, и потому здесь же возле дороги мы увидели пару белых длинноногих аистов. Не обращая на нас никакого внимания, они важно прогуливались между валками в поисках пищи. И снова мы не могли ехать дальше, вышли из машины и, словно дети, хлопая от радости в ладоши, любовались этим белорусским чудом.

Потом, проезжая через лес, решили, наконец, остановиться в месте отдыха и позавтракать. Только расположились, как услышали резкий крик дятла. Он сидел на ветке немного поодаль от нас, и выглядывал из-за ствола дерева своими чёрными глазками бусинками. – Не забывайте, — мол, — о ближних.

- Отче, как странно, — удивляется матушка, — мы приехали в одно из самых посещаемых исторических мест Белоруссии. У отца Арсения таких паломников и паломнических групп по нескольку за день, а он не отпускал нас почти час. Мы уехали, а к нему сейчас наверняка заявится какой-нибудь автобус с туристами, и он снова станет демонстрировать им акустику храма, рассказывать о его истории и водить вокруг стен. Как ему это не надоедает?

- Знаешь, если воспринимать это как обычную работу экскурсовода, то действительно со временем всё может наскучить, а если как служение, то эти встречи превращаются в апостольство. Помню, как ещё не будучи в сане задал вопрос знакомому священнику: — Тебе не надоедает служить литургию, ведь она всегда одна и та же? Он мне тогда ответил: — Он всегда разная, но понимаешь это когда сам начинаешь служить. Словами этого не объяснить.

А другой раз сидим за столом с бывшим наместником монастыря, очень хорошим совестливым монахом. Он как раз отпросился из монастыря на приход и служил в обычном храме. – Отче, как я тебе порой завидовал. Ты служил себе в монастыре, каждый день у тебя была всенощная, каждый день литургия. Никаких треволнений с прихожанами, никаких семейных проблем. Служи себе и служи. Отец иеромонах посмотрел на меня испытующе, нет ли в моих словах издёвки, и ответил: — Да, отче, так оно и есть, каждый день всенощная, каждый литургия, и так каждый день. Одни и те же лица, одни и те же голоса, одни и те же разговоры. И так сегодня, и завтра, и через месяц, и через год. Это же невыносимо тяжело. Теряется всякий счёт времени, и ты выпадаешь из человеческого бытия. Я не выдержал монастырского уединения, истосковался по прихожанам, по их обычным проблемам.

Прошло несколько лет, батюшка выстроил прекрасный храм, открыл детскую школу, а потом всё-таки вернулся в монастырь. Монах должен быть монахом и жить в монастыре – его слова.

-Эй, глазки бусинки, мы о вас не забыли. Половинка варёного яйца на большом пне – это вам от нас. Пока-пока, а нам снова пора в дорогу.

Сейчас вспоминаю храм в Сынковичах, его чудотворный образ «Всецарицы». Прав был отец Пётр, не бывает у нас случайных встреч и случайных разговоров. Совсем недавно пришла беда в дом близких мне людей, живущих именно в тех местах, которые я здесь вспоминаю. И, слава Богу, что случилась тогда эта встреча с отцом Арсением, и как я ему благодарен, что не поленился он рассказать нам о том чудесном исцелении молодой женщины.

После нашей поездки на мою родину, мы с матушкой успели побывать и в Черногории, потом, вернувшись, служили у себя на приходе. И только в самом конце года я сумел выполнить просьбу отца игумена и передать от него поклон отцу Николаю. Однажды в году все мы встречаемся на общеепархиальном собрании, и там это было сделать удобнее всего. По правде говоря, я уже стал забывать о той просьбе, но увидев отца протоиерея, вспомнил и подошёл к нему поприветствовать.

– Батюшка, у меня к вам такое хорошее поручение, я обязан передать вам поклон от вашего близкого друга, с которым вы когда-то вместе учились. Мы с ним встречались в Жировичском монастыре, он мечтает с вами повидаться, а зовут его игумен Пётр. Я думал, поклон от друга вызовет у отца Николая, если не взрыв радостных эмоций, ну, так хотя бы улыбку. Но он молчал и грустно-грустно смотрел на меня:

- Отченька, а когда вы с ним виделись?

Я подробно рассказал об обстоятельствах нашей встречи и разговоре.

– Ты видишь, как бывает, — вздохнул мой собеседник. Это как во время войны, сперва приходит в дом похоронка, а потом неожиданное письмо. Вроде бы радоваться надо, а письмо, оказывается, раньше было написано. Отец Пётр был у меня в гостях, мы ездили с ним в Лавру, посетили общих знакомых. Он был счастлив, и звал меня в гости. А на обратном пути в районе Голицыно, это недалеко от Москвы, со второстепенной дороги наперерез их микроавтобусу неожиданно выскочил «камаз». Батюшка сидел рядом с водителем, на него основной удар и пришёлся.

Как ты говоришь, он учил? Передай поклон, и друзья о тебе вспомнят и обязательно помолятся? Молись и ты о нём, отче, через две недели под Рождество ему как раз сорок дней. И ещё хочу тебе сказать, в нашей жизни случайных встреч не бывает, хотя ты и без меня это знаешь.

Дата добавления: 2015-11-30