Глава пятьдесят пятая

Все огни в доме Трасков были зажжены. Кто-то забыл прикрыть дверь на крыльцо, и с улицы несло холодом. Ля сидел в гостиной, в кресле под лампой, съежившийся и сморщенный, как опавший лист. Дверь в комнату Адама была открыта, оттуда слышались голоса. Вошел Кейл.

– Что случилось?

Ли посмотрел на него и кивнул головой на стол, где лежало извещение.

– Арона убили. А у отца удар.

Кейл кинулся было в коридор.

– Не ходи туда! – сказал Ли. – Там доктор Эдвардс и доктор Мэрфи. Не мешай им.

Кейл подошел к креслу.

– Это серьезно. Ли, очень серьезно?

– Не знаю.

Он говорил медленно, будто припоминая что-то давно забытое. – Он совсем без сил пришел. Но я все равно прочитал ему телеграмму. Отец должен знать. Я прочитал, а он минут пять повторял ее вслух, как будто ничего не понимал. Только потом, наверное, смысл дошел до него и словно бы взорвался в мозгу.

– Он в сознании?

– Сядь и потерпи, – устало сказал Ли. – Научись терпению. Я и сам пытаюсь.

Кейл взял извещение, пробежал глазами скорбные, беспощадно-суровые и торжественные строки.

Из комнаты появился доктор Эдвардс со своим саквояжем; едва кивнув, он прошествовал через гостиную и вышел из дома, ловко притворив за собой дверь. Доктор Мэрфи поставил саквояж на стол и, вздохнув, сел.

– Доктор Эдвардс поручил мне сообщить наше заключение.

– Как отец? – нетерпеливо перебил Кейл.

– Я скажу все, что известно нам самим, утаивать нет смысла. Кейл, с сегодняшнего дня считай себя главой семьи. Ты представляешь себе, что такое удар? – Не дожидаясь ответа, он продолжал: – В данном случае мы имеем обширное церебральное кровоизлияние. Поражены некоторые участки мозга. Небольшие кровоизлияния наблюдались у него и раньше. Ли об этом знает.

– Наблюдались, – отозвался Ли.

Доктор Мэрфи поглядел на него и снова обратился к Кейлу:

– Левая сторона парализована полностью, правая частично. Левый глаз, очевидно, не видит, однако с уверенностью сказать нельзя. Короче говоря, Кейл, твой отец в тяжелом состоянии.

– А говорить он может?

– Немного может, с трудом. Но не стоит его утомлять.

Кейл судорожно искал, как спросить.

– Он… Он поправится?

– Я слышал о случаях резорбции в подобном тяжелом состоянии, но самому сталкиваться не приходилось.

– Вы хотите сказать, что он умрет?

– Сие никому не известно. Может неделю протянуть или месяц, а может и год прожить, даже два. А может скончаться сегодня же.

– Он узнает меня?

– Сам увидишь… Я сейчас пришлю сиделку на ночь, а завтра найдешь постоянную. – Доктор Мэрфи поднялся. – Мне очень жаль, Кейл, но ничего не поделаешь. Держись, мой мальчик! Главное сейчас – мужество… Знаешь, меня всегда поражает, как люди находят в себе силы держаться. При любых обстоятельствах. Ну, спокойной ночи! Утром придет Эдвардс. – Он хотел было похлопать Кейла по плечу, но тот отстранился и пошел к отцу.

Голова Адама покоилась на высоко подложенных подушках. Лицо его застыло, кожа была бледная, словно прозрачная, губы вытянулись в прямую линию, ни усмешки в них, ни укоризны. В широко раскрытых глазах была такая ясность и такая глубина, что, казалось, сквозь них можно заглянуть в самую его душу, и они сами словно бл видели насквозь все вокруг. Но смотрели они спокоЧю и безразлично прямо перед собой. Когда Кейл вошел, взгляд переместился на него, потом уперся ему в груд, поднялся вверх и остановился на его лице.

Кейл присел на стул подле постели.

– Прости меня, отец.

Веки медленно, по-лягушачьи, опустились и поднялись снова.

– Ты меня слышишь, отец, понимаешь? – Глаза смотрели все так же неподвижно и покойно. – Это я, я виноват! – крикнул Кейл. – Я виноват, что убили Арона, а у тебя вот удар. Я со зла повел его в публичный дом. Со зла мать показал. Поэтому он и убежал в армию. Я не хочу никому во вред делать, у меня так получается, правда!

Он припал лицом к изголовью кровати, чтобы не видеть уставившихся на него ужасных глаз, но они не отпускали его, и он понял, что этот взгляд пребудет с ним до конца жизни, станет частью его самого.

В передней позвонили, и через минуту вошел Ли в сопровождении плотной, с густыми черными бровями женщины. Она раскрыла саквояжнк, и из него словно посыпалось наигранное оживление.

– Где он, мой больной, вот этот?! Непохоже, непохоже… Зачем только меня позвали. Да мне тут делать нечего. Он же здоровее нас с вами. Эй, мистер, может, встанете и поможете мне справиться с моими болячками? Такой видный, красивый, неужели оставите бедную женщину? – Одним привычным движением, без видимых усилий она правой рукой приподняла Адама за спину, левой ловко взбила подушки, и, подтянув его повыше к изголовью, опустила на постель.

– Мы ведь любим, когда подушечки прохладные, правда? – тараторила она. – Так-так, замечательно! А где у вас тут туалет? Нам, само собой, утка будет нужна и горшок. И будьте добры, поставьте сюда раскладушку.

– Составьте список, – мрачно отозвался Ли. – И если вам понадобится помощь…

– Какая там помощь! Мы и сами прекрасно управимся, правда же, золотко?

Ли и Кейл убрались в кухню. Ли сказал:

– Хотел заставить тебя поесть, да вот эта особа помешала. Многие считают, что и на радостях еда в охотку, и от горя лучшее средство. Она из таких, это наверняка. Ну что, будешь есть или нет?

Кейл заулыбался.

– Если бы ты стал заставлять, меня бы наизнанку вывернуло. Но раз ты с подходом, то я, пожалуй, умну сандвич.

– Сандвичей нет.

– Хочу сандвич.

– Просто поразительно, как мы любим вопреки всякой логике, когда все шиворот-навыворот становится, сказал Ли. – Даже досада берет.

– А я уже расхотел сандвич, – возразил Кейл. – Там пирожков не осталось?

– Осталось – в хлебнице. Уже, наверное, зачерствели.

Он достал блюдо с пирожками и поставил на стол.

– Люблю, когда черствые.

В кухню влетела сиделка.

– Аппетитно выглядят! – Взяв пирожок, она надкусила его и затараторила, жуя: – Где тут телефон? Аптекарю Крафу позвоню, не возражаете? Заказать кое-что надо. И постельное белье – где у вас белье? Раскладушки тоже не вижу. Вы уже газетку прочитали? Где, говорите, телефон-то? – Взяв еще один пирожок, она исчезла.

– Он что-нибудь сказал? – негромко спросил Ли.

Кейл качал головой, как заведенный.

– Тяжело будет, я знаю. Но доктор прав. Человек, в сущности, удивительное животное, все вынесет.

– А я нет. – Голос Кейла звучал глухо, безразлично. – Я не выдержу. Ни за что не выдержу. Надо кончать… Я должен…

Ли яростно схватил его за руку.

– Щенок! Трус поганый!.. Погляди вокруг себя. Сколько замечательного в жизни, а ты… Только попробуй, заикнись еще раз… С чего ты взял, что твое горе глубже моего?

– Да не от горя это. Я ему все выложил. Я убил собственного брата. Убийца я – вот кто. Теперь он все знает.

– И он сказал, что ты убийца? Говори прямо, сказал?

– К чему ему говорить. Я и так понял, по его глазам. Его глаза все сказали. Куда мне теперь деться? Нигде мне места нет…

Ли облегченно вздохнул и отнял руку.

– Кейл, выслушай меня, мальчик, терпеливо начал он. – У Адама поражены некоторые центры головного мозга. Думаю, что кровоизлияние затронуло и зрительные нервы, то есть тот участок в коре, от которого зависит зрение. То, что ты видишь в его глазах, – это скорее всего следствие разрыва кровеносных сосудов в зрительной сфере. Помнишь, он совсем не мог читать? Это не потому, что у него вдруг испортились глаза. Это от давления. Поэтому нельзя по глазам судить. Откуда тебе знать, обвиняет он тебя или нет.

– Обвиняет, я знаю. Его глаза сказали, что я – убийца.

– Да он простит тебя. Обещаю!

В дверях появилась сиделка.

– Ты что-то обещаешь, Китай? А как насчет обещанного кофейку?

– Сейчас сварю. Как он?

– Уснул, как младенец! Почитать что-нибудь в этом доме найдется?

– Что именно вы бы хотели?

– Что угодно, лишь бы о ногах не думать. Набегалась за день-то.

– Кофе я скоро принесу… А почитать – могу предложить неприличные рассказики, французская королева сочинила. Правда, они; может быть, слишком…

– Тащи их сюда вместе с кофием, – скомандовала она. – А ты бы прилег, парень. Нас тут двое в случае чего. Эй, Китай, не забудь книжку принести!

Ли поставил кофейник на газ и подошел к столу.

– Кейл!

– Чего?

– Сходи к Абре.

Кейл стоял на ухоженном крыльце и давил на кнопку звонка. Наконец над ним вспыхнул яркий свет, загремел болт и из-за двери высунулась миссис Бейкон.

– Мне нужно видеть Абру, – сказал он.

– Что?! – переспросила миссис Бейкон и раскрыла от изумления рот.

– Мне нужно видеть Абру.

– Нельзя, она уже спит. Уходи.

– Мне нужно видеть ее! – закричал Кейл. – Неужели не понимаете?

– Уходи немедленно или я позову полицию.

Из дома раздался голос мистера Бейкона:

– Что там такое? Кто это?

– Это не к тебе. Иди ложись, ты же болен. Я сама разберусь. – Она обернулась к Кейлу: – Вот что, убирайся-ка с моего крыльца. Если опять вздумаешь трезвонить, я вызову по телефону полицию. Вон отсюда! – Дверь захлопнулась, стукнул болт, свет погас.

Кейл стоял в темноте и улыбался, представляя, как к нему подваливает старый Том Мик и интересуется: «Привет, Кейл! Ты чегой-то тут надумал?»

Из-за двери раздался голос миссис Бейкон:

– Ты, вижу, еще здесь? Немедленно уходи! Чтобы духу твоего не было!

Кейл не торопясь прошел по дорожке к калитке и свернул к дому, но на углу его нагнала Абра. Она вся запыхалась от бега.

– Через черный ход выскочила! – объявила она.

– Они же все равно узнают.

– Ну и пусть!

– И ты не боишься?

– Нет.

– Абра, – сказал, помолчав, Кейл. – Я – убийца, из-за меня погиб брат, а отца разбил паралич.

Обеими руками она вцепилась в его руку.

– Ты слышала, что я сказал?

– Конечно, слышала.

– Абра, и мать у меня была проститутка.

– Я знаю, ты говорил. А у меня отец – вор.

– Во мне ее кровь, Абра, неужели ты не понимаешь?

– А во мне его.

Кейл пытался собраться с мыслями, оба молчали. Дул холодный ветер, и они невольно пошли быстрее, чтобы не продрогнуть. Уже остались позади последние уличные фонари, уже кончилась на краю города мостовая и перешла в проселочную дорогу, которую развезло от весенних дождей, а они все шли и шли в беспросветную мглу по скользкой черной грязи, и сырая от росы трава на обочине хлестала им по ногам.

– Куда мы идем? – спросила Абра.

– Мне хочется убежать. Убежать от отцовских глаз. Они все время передо мной. Я их вижу, даже когда сам закрываю глаза. И так будет всегда. Отец умрет, а его глаза все равно будут смотреть на меня и говорить, что я убил брата.

– Ты его не убивал.

– Нет, убил. И его глаза говорят, что убил.

– Зачем ты так говоришь? Куда мы идем?

– Тут уже недалеко. Котловина, водокачка… и ива. Ты помнишь, там стоит большая ива?

– Да, я помню эту иву.

– У нее ветви свисают до самой земли, и получается как шатер.

– Я знаю.

– И днем, после уроков… когда вовсю светило солнце… вы с Ароном раздвигали ветви и входили туда… и вас не было видно.

– Ты подглядывал?

– Подглядывал, – сказал Кейл и добавил: – А теперь я хочу, чтобы ты со мной пошла под иву. Вот чего я хочу.

Она остановилась, он тоже.

– Нет, мы туда не пойдем, – сказала она. – Это будет неправильно.

– Ты не хочешь… со мной?

– Если тебе хочется просто убежать, я не пойду. Ни за что.

– Тогда я не знаю, как мне дальше быть, – сказал он. – Не знаю, что делать. Ну, скажи.

– А ты послушаешь меня?

– Не знаю.

– Давай вернемся?

– Вернемся? Куда?

– Домой к твоему отцу.

Из окон кухни лился яркий свет. Ли зажег духовку, и она согревала промозглый воздух.

– Это она заставила меня прийти, – буркнул Кейл.

– Правильно сделала. Я так и думал.

– Он бы и сам пришел, – сказала Абра.

– Этого никто не знает и не узнает, – отозвался Ли.

Он вышел из кухни и через минуту вернулся. Ставя на стол глиняную бутылку и три миниатюрные, прозрачные фарфоровые чашечки, сказал:

– Он еще спит.

– А я помню эту штуку, – заметил Кейл.

– Еще бы не помнить. – Ли разлил темного тягучего напитка по чашечкам.Надо чуть-чуть отхлебнуть и подержать на языке, а потом уж глотать.

Абра оперлась локтями на стол.

– Ли, вы – человек мудрый. Помогите ему, научите, как примириться с судьбой.

– Я и сам не знаю, умею ли я примиряться с судьбой, – вздохнул Ли. – У меня не было случая испытать себя по-настоящему. Я всегда был… сколько раз я сомневался, но мне редко удавалось разрешить свои сомнения. Когда совсем было невмоготу, я плакал один.

– Плакал? Ты?!

– Когда умер Самюэл Гамильтон, для меня весь свет померк, как будто единственную свечу задули. Я зажег ее снова, чтобы насладиться его замечательными созданиями. И что же я увидел? Детей его раскидало, смяло, а кое-кого и погубило – словно поработал злой рок… Давайте-ка глотнем еще немного уцзяпи.

– Я должен был сам убедиться, – продолжал он, что думаю и поступаю глупо. И главная моя глупость состояла вот в чем: я считал, что добро всегда гибнет, а зло живет и процветает.

Мне казалось, что однажды Бог разлюбил людей, которых сам же сотворил из праха, или разгневался на них, и раздул гончарный горн, чтобы обратить их обратно в прах или очистить от вредных примесей.

Мне казалось, что предки передали мне и ожоги от очищающего обжига, и примеси, из-за которых потребовалось разжечь большой огонь. Передали все – и хорошее, и плохое. У вас нет такого чувства?

– Наверное, есть, – ответил Кейл.

– Я не знаю, – сказала Абра.

Ли покачал головой.

– Но это обманчивое чувство и куцая мысль. Быть может… – он вдруг умолк.

– Что – быть может? – спросил Кейл, чувствуя, как внутри него разливается теплота.

– Быть может, мы когда-нибудь поймем, что каждый человек без исключения в каждом поколении проходит передел. Разве у мастера, пусть даже в глубокой старости, пропадает желание сделать, например, прекрасный сосуд – тонкий, прозрачный, прочный? – Ли поднял чашку к свету. – Как эта чашка! Чтобы не было никаких примесей, чтобы получился самый лучший и самый чистый спек – надо много огня. И тогда происходит одно из двух: либо пережег, и тогда выгарок, пустая порода, либо… либо то, к чему никто и никогда не перестанет стремиться, – совершенство. – Ли допил до конца свою чашку и сказал громко: – Кейл, как ты думаешь: то, что нас создало… что бы это ни было… неужели оно бросит начатое дело?

– Не знаю, ничего не знаю, – промолвил Кейл.

В гостиной послышались тяжелые шаги сиделки. Она влетела в кухню и смерила оценивающим взглядом Абру, которая сидела, подперев ладонями лицо.

– Где у вас тут графин? Мы пить захотели. Налейте кипяченой водички, пусть под рукой будет. Мы через рот начали дышать, – сообщила она.

– Он проснулся? – спросил Ли. – А графин, вот он.

– Проснулся и теперь отдохнувший. Я лицо ему протерла и волосы причесала. Хороший больной, спокойный. Он даже улыбнуться мне попробовал.

Ли встал.

– Кейл, пойдем к нему. И ты тоже, Абра. Надо, чтобы вы вместе.

Наполнив над раковиной графин водой, сиделка кинулась вперед.

Когда они по одному вошли в комнату, Адам лежал высоко в подушках. Бледные руки его покойно лежали по бокам, ладонями книзу, и кожа на пясти разгладилась. Черты воскового лица заострились еще больше. Редкое дыхание пробивалось сквозь полуоткрытые бескровные губы. В голубых глазах отражался тусклый свет ночника над головой.

Ли, Кейл и Абра остановились у изножья кровати. Адам медленно переводил взгляд с одного на другого, и губы его слегка шевелились, словно он хотел поздороваться с ними.

– Вы только посмотрите, разве мы не замечательно выглядим? – пропела сиделка. – За него хоть замуж иди, такой красавчик.

– Перестаньте! – поморщился Ли.

– Нечего беспокоить моего больного.

– Пожалуйста, уйдите отсюда, – сказал он.

– Я расскажу доктору…

Ли решительно повернулся.

– Сейчас же выйдите из комнаты и закройте дверь! Можете даже жалобу доктору подать.

– Я не привыкла, чтобы надо мной китаезы командовали!

– Уйдите и закройте дверь, – вмешался Кейл.

Сиделка хлопнула дверью, хотя не слишком громко, словно затем, чтобы сказать: она этого так не оставит. Адам моргнул при стуке.

Ли подошел поближе и позвал:

– Адам!

Широко раскрытые голубые глаза задвигались, отозвались на голос и, наконец, замерли, уставившись в блестящие карие глаза Ли.

– Адам, я не знаю, хорошо ли ты меня слышишь и все ли понимаешь. Когда у тебя занемела рука и глаза плохо видели, я постарался как можно больше разузнать про твою болезнь. Но есть вещи, о которых можешь знать один ты. Глаза у тебя останавливаются, но очень может быть, что ум такой же живой и острый. А может быть, твой рассудок сейчас как в дурмане, и ты, словно новорожденный, различаешь только свет и движение.

У тебя поврежден мозг, вероятно, ты уже не тот, кем был раньше. Кто-то совсем другой. Что если твое великодушие перешло в своеволие, а строгая порядочность выродилась в прихоть и каприз? Кроме тебя, на эти вопросы не ответит никто. Адам, ты меня слышишь?

Веки у лежащего дрогнули, опустились, потом поднялись снова.

– Спасибо, Адам. Я вижу, тебе тяжело, очень тяжело. Но я хочу попросить тебя сделать еще одно усилие. Вот твой сын Кейлеб… твой единственный сын. Посмотри на него!

Бледно-голубые глаза обвели комнату и остановились на лице Кейла. Пересохшие губы у того задергались, но он не проронил ни звука.

Тишину опять прорезал голос Ли.

– Адам, я не знаю, сколько ты проживешь. Может быть, очень долго, а, может, каких-нибудь полчаса. Но твой сын – он будет жить. Он возьмет себе жену, и у него родятся дети. Они – единственное, что останется после тебя. Ли пальцами вытер слезы на глазах. – Адам, он думал, что ты отвернулся от него, и в минуту обиды и недовольства натворил дел. Из-за этого погиб Арон, его брат и твой сын.

– Ли, не надо… – умоляюще выдавил Кейл.

– Нет, надо! – возразил Ли. – Надо, даже если это будет стоить ему жизни. А у меня как-никак есть выбор, произнес он печально и процитировал: «Коль будет суд, меня судите». Он распрямился и сказал твердо: – Твоему сыну на роду написано нести груз вины… да, на роду написано… Груз почти непосильный, самому ему не справиться. Не отвергай его из-за этого, Адам. Не губи своего сына.

Ли дышал тяжело, со свистом.

– Адам, дай ему отцовское благословение. Не оставляй его одного, пожалуйста, Адам, ты меня слышишь? Благослови Кейла!

В глазах Адама на мгновение вспыхнул какой-то необыкновенный яркий свет, потом он прикрыл веки. На лбу у него собрались морщины.

– Ты должен помочь ему, слышишь, Адам! Дай ему возможность еще раз испытать себя. Дай ему свободу. Это единственное, что отличает нас от животных. Сними с него этот груз! Благослови же его!

Адам весь напрягся, стараясь собрать последние силы, даже кровать, казалось, качнулась под ним, дыхание сделалось частым, прерывистым, и вдруг медленно, с трудом он приподнял правую руку, приподнял совсем немного и тут же уронил ее обратно.

Лицо у Ли разом словно бы постарело. Он нагнулся, краем простыни вытер Адаму лоб и, глядя на его закрытые глаза, тихо произнес:

– Спасибо, Адам… Спасибо тебе, друг мой! Ты больше не можешь говорить, да? И все-таки попробуй… Скажи хоть его имя.

Адам устало и безнадежно поднял глаза. Рот у него беззвучно приоткрылся раз, другой… Вдруг он шумно втянул в себя воздух, и тут же задрожавшие губы выдохнули:

– Ти мш ел!

Потом он закрыл глаза и заснул вечным сном, а слово как будто осталось.

Дата добавления: 2015-11-30