О проблеме региональных особенностей государственности Древней Руси

Технически развитая и чисто убранная Европа давно манила русского человека. Даже в далёком XV веке автор «Хождения на Флорентийский собор» не скрывал восхищения, которое возникло у него при посещении европейских городов. Чудеса градостроительства, архитектуры, чрезвычайная фантазия горожан в организации театрализованных представлений во время праздников – всё вызывало сильные положительные чувства автора «Хождения». Любя свою Родину и уважительно относясь к своей религии, автор всё-таки радуется представившейся возможности приблизить Россию к Европе через объединение церквей. Также гораздо позже в XVIII, XIX веке и в XX русские люди также пытались приобщиться к культуре Европы, разделяя её научные, общественные и иные идеи. Идеи Просвещения, либерализм, марксизм были часто для русского человека средством произвести некоторую европеизацию России, хотя бы идеологическую. Европеизация России задача не из лёгких, поэтому люди серьёзные понимали, что начинать надо с малого, необходимо достичь успеха сначала хоть в чём-то, хоть где-то, а дальше можно будет развить успех в этом направлении. Например, Пётр I начал со стрижки русских бород и ношения европейского платья. Правда, у таких скептиков, как П.Я. Чаадаев, наши усилия в этом направлении вызывали законные сомнения, а А.С. Грибоедов высмеивал нашу смесь «французского с нижегородским», но желание быть ближе к Европе было сильнее сомнений. Даже изучение истории России не избежало стремления произвести гипотетическую, так сказать виртуальную, европеизацию нашей страны, или хотя бы частичную европеизацию, так как всем видно, что вся наша история целиком никак «в калашный ряд» европейской не вписывается.

Эту частичную европеизацию нашей истории можно было произвести двумя способами. Первый способ – хронологический. Мы проводим границу во времени и отделяем хороший, европейский, период нашей истории от плохого – неевропейского. В результате применения этого способа появились концепции о европейском характере нашей государственной и общественной жизни в домонгольский период и о том, что монгольское владычество сильно изменило этот характер. В наиболее нейтральном, необидном виде, они выглядели, например, так: «… самый факт иноземного покорения, необходимость кланяться чужой власти или гнуться и хитрить перед ней не могли не оказывать вредного влияния на моральный характер русского человека… татарское владычество надолго отделило Восточную Русь от Западной Европы… Географическое и политическое отделение Восточной Руси от Европы создало между ними стену взаимного отчуждения и непонимания, своего рода «железный занавес»[1]. Разрыв между периодом домонгольским и постмонгольским представлялся некоторым авторам непреодолимым: «Городская Русь,.. после татарского погрома оправиться не могла. Россия стала той деревенской страной, какой мы привыкли её видеть. И сложившиеся в этой деревенской Руси порядки были не похожи ни в дурную, ни в хорошую сторону на то, что представляла собой городская Русь X и XII столетий»[2]. Читая подобные высказывания, мы понимали, что были когда-то, как все, нормальными людьми – европейцами, но по независящим от нас причинам, стали тем, что стали. Это снимало с нас некоторую ответственность за неевропейские моменты в нашей истории.

Иногда хронологический водораздел относился к более позднему периоду. Так историк Зимин А.А. усматривает поворот от европейской свободы к «стране рабов, стране господ» Лермонтова в феодальной войне второй четверти XV века. Подкрепляя своё мнение мнением другого историка Н.Е. Насонова, Зимин характеризует суть поворотного момента в этот период так: «Стоял вопрос, по какому пути пойдёт Русь: по предбуржуазному, который развивался на Севере с его соледобывающей промышленностью, или по крепостническому? Север противостоял Центру и был в конечном счёте им подмят под себя. Предвестником этого противостояния и была борьба Москвы с Галичем, Вяткой и Устюгом в годы смуты. Крепостнической, крестьянской и монашествующей Москве противостояла северная вольница промысловых людей (солеваров, охотников, рыболовов) и свободных крестьян. Гибель свободы Галича повлекла за собой падение Твери и Новгорода, а затем и кровавое зарево опричнины»[3]. Складывается, таким образом, следующая картина: Россия развивалась даже в послемонгольский период ещё нормально, с возможностью пойти по европейскому пути развития, но сделала свой выбор не в пользу свободы к середине XV века, после чего поворот к Европе сделался невозможен. Правда, высказав эту мысль, Зимин сам же себя грустно спрашивает: «Да помилуйте, нужна ли она (свобода – И.П.) вообще? И была ли она когда-нибудь на Святой Руси? Может быть, и не было, но градус несвободы повысился»[4]. Сомнения относительно наличия в России свободы (видимо имеется в виду свобода по-западноевропейски) говорят о том, что Зимин всё-таки усматривает в нашем «предбуржуазном…с соледобывающей промышленностью» пути развития что-то неуловимо неевропейское. Но в целом, историк твёрдо держится концепции о крутом повороте в истории России в этот исторический момент. И поворот этот от Европы к «крепостнической, монашествующей» России.

Немного сложнее концепция А.Л. Янова, изложенная в работе «Россия: у истоков трагедии. 1462-1584». Уже само название говорит о том, что хронологический водораздел между правильной и неправильной фазой в развития страны автор располагает в более поздний период – от правления Ивана III до завершения правления Ивана IV. Поворотный момент, таким образом, всё более приближается к нашему времени. Ещё немного и мы уже сможем вмешаться в ход истории. А.Л. Янов во введении пишет о задачах своей работы: «Очень подробно будет в этой книге аргументировано, что,.. начинала свой исторический путь Россия в 1480-е вовсе не как наследница чингисханской империи, но как обыкновенное североевропейское государство, мало чем отличавшееся от Дании или Швеции, а в политическом смысле куда более прогрессивное, чем Литва или Пруссия. Во всяком случае, Москва… первой же сделала попытку стать конституционной монархией. Это не говоря уже, что оказалась способна создать в 1550-е вполне европейское местное самоуправление»[5]. Далее автор излагает свою концепцию, суть которой можно выразить примерно так: всегда в России существовало две традиции – европейская и неевропейская. В указанный период неевропейская победила, но поскольку обе традиции перманентно и органично присущи России, то еще не всё потеряно, возможен просвет в неевропейских политических туннелях нашей истории. В попытках частичной хронологической европеизации нашей истории эта попытка самая многообещающая.

Однако существует и второй способ частичной европеизации истории нашей страны. Если нельзя европеизировать всю страну, можно попробовать сделать это хотя бы с её частью. Это второй способ не хронологический, а географический. Частично он был представлен уже в работе Зимина А.А., когда речь шла о «европейском» русском Севере, противостоящем Центру. Но гораздо более выразительно он представлен в попытках выделить такие регионы нашей страны, как Псков или Новгород, как регионы с органично западноевропейскими тенденциями общественной и политической жизни. Поскольку все русские братья по духу, то осознавать, что часть наших людей, например, новгородцы, является настоящими европейцами, приятно. В журнале «Родина» № 5 за 1999 год Валентин Лаврентьевич Янин, академик, профессор, заведующий кафедрой археологии исторического факультета МГУ, опубликовал статью-интервью с говорящим названием «Древнерусская Венеция». Речь в статье идёт, конечно, о Великом Новгороде. Уже само сравнение Новгорода с одним из прекраснейших европейских городов говорит о том, сколь близки могут быть Россия и Европа, о том, что нет непреодолимых тысяч километров между нами, что мы, местами правда, не просто Европа, но даже самая заманчивая, романтическая, самая привлекательная, благодаря такому сравнению. Но Валентин Лаврентьевич не ограничивается первоначальным эффектом, он идёт дальше. Он прямо сравнивает политическую систему Новгорода с политической системой Венеции, аргументами и ссылками на авторитетных итальянских историков отметает сомнения в правомочности данного сравнения и даже заявляет, что и сами новгородцы были уверены в идентичности своей политической системы с венецианской: «Ни Москве ни Литве новгородцы не старались подражать. Они хорошо понимали, что по своему общественному строю ближе всего стоят к итальянским республикам»[6].

Сравнивая Новгород с итальянским городом, В.Л. Янин лишает себя возможности сравнить его с германскими ганзейскими Любеком, Гамбургом, Бременом, а возможности в данном направлении огромны: самая большая по товарообороту ганзейская контора была не в вышеперечисленных германских городах, а в Великом Новгороде. Вторая по значимости контора располагалась в бывшей столице Норвегии Бергене. И лишь более мелкие и менее значимые находились в Бремене, Гамбурге, Любеке и т.д. Это ведь впечатляющий факт из истории нашего «европейского» «второго Я»! Но В.Л. Янин остается верным именно итальянскому направлению новгородской компаративистики и проводит чёткую грань не только между Новгородом и Москвой, как между европеизированной Русью и азиатской, а даже между Новгородом и Киевом, отказывая, таким образом, всей даже домонгольской Руси в праве претендовать на возможность считаться частью настоящей Европы. «Коль скоро государственная власть в Новгороде возникла на основе договора, а в Киеве – завоевания, то можно говорить о принципиальной разнице политических структур, существовавших на Севере и Юге. На севере княжеская власть изначально ограничена условиями, и если она претендовала на расширение полномочий, то это сразу встречало отпор у новгородцев»[7]. Возражая В.Л. Янину, хочется сказать, что в летописях нет упоминания о «завоевании» Киева, есть место, где говорится об убийстве Аскольда и Дира, но убийство князей не есть завоевание. Каким образом войско Олега под видом торговцев оказалась под Киевом скорее загадка, чем описание завоевания. Слова, которые употребляет летописец иные – в Смоленске он «принял» власть в городе, а ведь принять можно лишь то, что дают; Любеч «взял», хотя ни слова о военных действиях; в Киеве «сел», и опять ни слова о сопротивлении киевлян,[8] а они со стены города должны были видеть, как убивали их князей. И странно, что несмотря на отлично поставленную разведку Аскольд и Дир ничего не знали о том громадном количестве войск, что вёл Олег к Киеву. Это странно, не правда ли? А где доказательства того, что киевляне не заключили договор с Олегом до его похода на Киев, а его поход и есть следствие этого договора? Пока таких доказательств не будет, нельзя серьёзно противопоставлять тип власти варягов в Новгороде и Олега в Киеве. И не является ли сравнение с Венецией попыткой сравнить по некоторому формальному признаку наличия посадника в Новгороде и дожа в Венеции, а также крупной землевладельческой аристократии? Разве можно сравнить бесправие венецианского дожа с вполне возможным своеволием новгородского посадника? Попробуем представить себе на почётном месте венецианского дожа Марфу Борецкую. Смешно. Или вспомним новгородского посадника Дмитра Мирошкинича начала XIII века, деятельность которого В.Л. Янин характеризует, как «деспотическую»[9]. Венецианские дожи могли быть казнены за малейшее подозрение в покушении на реальную власть в Венеции. Власть всех без исключения должностных лиц в Венеции была жесточайшим образом регламентирована нормами и запретами. Соблюдались эти нормы и запреты неукоснительно. Да и купцы в Венеции были абсолютно отстранены от власти, в отличии от Новгорода, где не только купцы, хотя бы и не на высших уровнях, но и народ новгородский долгие годы принимали участие в осуществлении власти. Уж если надо непременно сравнивать с Европой, то тут напрашивается все-таки сравнение с немецкими городами, которые хотя бы в торговле руководствовались магдебурским правом, как и в Новгороде. Правда, в германских и в итальянских городах не было веча.

Такое географическое разделение по политическому признаку, хотя, возможно, и не столь яркое, вполне характерно и для многих даже университетских учебников по периоду домонгольской феодальной раздробленности. Так Ростово-суздальская земля описывается просто как монархия, Галицко-Волынская Русь, как страна почти западноевропейская по своеволию бояр. «Галицкие «великие бояре», владевшие огромными вотчинами с собственными укреплёнными городами-замками и имевшие многочисленных военных слуг-вассалов, в борьбе с неугодными им князьями прибегали к заговорам и мятежам, вступали в союз с венгерскими и польскими феодалами»[10]. Господин же Великий Новгород прямо называется «Новгородской феодальной республикой» и о нём пишется, что «особый политический строй, отличный от княжений-монархий, сложился в XII веке в Новгородской земле»[11]. Думается, новгородцы очень бы удивились, узнав, что они – «феодальная республика». Но конечно, дело не в современном термине, а в том, что за ним стоит. А за ним стоит то, что система, способ, стиль управления в разных частях Русской земли видится разным. Так в более современном учебнике проводится так же мысль «За этим мятежом ясно читается противоборство своевольного галицкого боярства политике Ярослава Осмомысла, стремившегося, как и в Ростово-Суздальской земле Юрий Долгорукий и его сын Андрей Боголюбский, к централизации власти…»[12] И хотя в данном варианте учебника пишется уже не только о противоборстве бояр и князей, а упоминают также и активное участие населения городов, главное остаётся неизменным: боярство противится централизации княжества[13]. В этом же учебнике пишется о желании новгородцев «выкормить» своего собственного князя, но затем снова пишется о том, что в 1136 году Новгород стал «аристократической республикой», хотя немного ранее цитировалась официальная причина изгнания Всеволода в 1136 г, что он «не блюдет смерд»[14].

Нет сомнений в том, что региональные отличия в общественно-политических структурах были. Но какие это отличия? Что за ними стоит? Иная политическая культура? Другой народ? Эти вопросы очень важны, а ответы на эти вопросы выдержаны, как правило, в терминах, отточенных на реалиях европейской истории. Республика, феодальный, монархия, аристократия, свобода, олигархия и т.д. Пользуясь подобной терминологией как раз только и можно выявить – насколько мы не европейцы. Выявить же специфику нашего способа управления можно лишь приблизительно, весьма схематично. Как можно серьёзно пользоваться в научном смысле словом «свобода», если в обыденной речи фраза «Свободен!», обращённая к кому-то, означает почти «пошёл вон!», а наши университетские барды Г.Васильев и А.Иващенко многие годы срывали бешеные аплодисменты песней «Глафира», где, в частности, были слова «Лучше быть нужным, чем свободным, Это я знаю по себе!».

А ведь специфика в управлении русскими землями и есть самое интересное в эпохе феодальной раздробленности. Именно в этом многообразии форм видится единство содержания. Вряд ли можно поделить Россию на европейскую и неевропейскую, или азиатскую, византийскую и т.д. Нельзя это сделать как в хронологическом смысле, так и в географическом. Россия – это ни Европа, ни Азия, ни Византия, даже не Римская империя. Как нельзя поделить личность человека на маму его и папу, на учителя и друга детства, так же нельзя поделить и Россию на противоположные культурные типы. По этому поводу многие годы дискутируют профессиональные историки. Вопрос этот интересен не только профессиональным историкам, но даже читателям популярных журналов, а это серьёзный показатель внимания общественного мнения к проблеме. Так, например, тот же журнал «Родина» в № 11-12 за 2002 год поместил дискуссию девяти ведущих историков по Древней Руси под названием «Древнерусское единство: парадоксы восприятия». Среди прочих участников А. Назаренко высказал тезис, в основном, поддержанный всеми участниками круглого стола: «Древняя Русь была спаяна политическим единством и, прежде всего правящей династией. Напомню, что государство Каролингов при всей своей этнической пестроте сохранялось в качестве единого политического образования в течение нескольких веков только потому, что управлялось одной династией. В Древней Руси в отличие от Франкского государства существовало ещё и вполне определённое этническое единство. … Немаловажно и конфессиональное единство: эволюция древнерусского национально-государственного самосознания привела к тому, что сам термин «русский» стал наделяться вполне определённым конфессиональным содержанием. Важен факт языкового единства… Сумма общих параметров даёт право говорить о том, что Древняя Русь представляла собой общность, сплочённую в гораздо большей степени, чем упомянутое государство Каролингов»[15]. Назаренко дополняет Н. Котляр: «…очевидно, что этнокультурное единство оказалось прочнее политического. Даже с наступлением удельной раздробленности, приведшей к автономии земель и княжеств, продолжали нарастать явления и процессы, скреплявшие единство народа и, как это ни парадоксально, культурное и духовное единство государства. … Если (сравнивать – И.П.) с Германской империей, то русское единство X-XIII веков было на порядок выше»[16].

Этнокультурное единство Великого Новгорода, Галицко-Волынской Руси, Суждальской земли, Черниговской, Вятки и других земель русских сохранилось, считают историки. Это надо осмыслить. На этом круглом столе В.Л. Янин вновь говорил о разнице между завоеванием Киева и призванием в Новгороде, правда, также без аргументов. Участники дискуссии – Н.Макаров, (спрашивал - как мог бедный, малолюдный Север завоевать Юг), А. Назаренко (правомерно ли слово «завоевание»), И.Данилевский («Если общество принимает программу новой власти и её лидеров, то в любом государстве применение силы всегда сводится к минимуму»)[17] выразили некоторые сомнения в справедливости постановки вопроса о завоевании. Но против теории об этнокультурном единстве высказался также В. Кучкин, мотивируя свою позицию тем, что до XIV века наши предки в разных частях русской земли по-разному хоронили своих умерших.[18] Это так, но откроем «Повесть временных лет», там летописец, описывая всю страну и называя её «Русская земля», подчёркивая тем самым, как кажется, этнокультурное единство, сам охотно рассказывает нам о том, что поляне имели свои обычаи, а вятичи свои, и даже последние характеризует неласково. Только у автора «Повести» это никак не было поводом рассматривать Русскую землю не как этнокультурно единую. Она вся для него Русская земля. И он, как сам нам открыто заявляет, что хочет знать – откуда Она пошла, а не её этнокультурные субъекты федерации.

Если нам автор «Повести временных лет» не указ, откроем автора «Хождения игумена Даниила». Оно имеет подзаголовок «Житие и хождение игумена Даниила из русской земли». И начинается также: «Вот я, недостойный игумен Даниил из Русской земли,.. захотел видеть святой город Иерусалим…»[19] и т.д. Заметьте, он не пишет «Даниил из Новгорода», или «Даниил из Киева» и т.д. Он пишет именно «игумен Даниил из русской земли». Далее он пишет следующее: «…пошел ко князю тому Балдвину и поклонился ему до земли. Он же, видя меня, дурного, подозвал меня к себе с любовью и сказал мне: «Чего хочешь, русский игумен?» …Я же сказал ему: «Князь мой, господин мой! Молю тебя бога ради и князей ради русских: повели мне, чтобы и я поставил свою лампаду на гробе святом от всей русской земли!»»[20]. А ещё дальше читателю поясняет – что он имел в виду: «И бог тому свидетель, и святой гроб господен, что, находясь во всех местах святых, я не забыл имен князей русских, и княгинь, и детей их, епископов, игуменов и бояр, и детей моих духовных; и всех христиан никогда не забывал… Вот имена их: Михаил-Святополк, Василий-Владимир, Давид Святославич, Михаил-Олег, Панкратий Святославич, Глеб Минский. Только их имена я помнил, их и вписал. Помимо всех князей русских, и о боярах я молился…»[21]. Ну хорошо, это было написано до феодальной раздробленности. Как и послание Климента Смолятича имеет подзаголовок «Послание, написанное Климентом, митрополитом русским, священнику Фоме и объясненное Афанасием-монахом»[22].

Может быть надо процитировать автора «Слова о полку Игореве», чтобы напомнить – как, с каким чувством автор относился к этнокультурному единству Руси. Но поскольку в историографии есть некоторые сомнения в подлинности «Слова», процитируем другое произведение. По поводу того кого имели в виду писатели этого периода под термином «Русская земля» цитируем автора «Повести о битве на Липице». «…не было того при прадедах, ни при дедах, ни при отце вашем, чтобы кто-нибудь пришёл с войной в сильную Суздальскую землю и вышел цел. Хоть бы и вся Русская земля пошла на нас – и Галичская, и Киевская, и Смоленская, и Черниговская, и Новгородская, и Рязанская, - но никто против нашей силы не устоит»[23]. Кажется понятно, что автор назвал не все княжества русские только чтобы избежать художественного излишества.

Насколько сердечно воспринималось русскими авторами XIII века наше русское культурное единство хорошо видно из плача автора «Слова о погибели земли русской»: О светло светлая и прекрасно украшенная, земля Русская! …Всем ты преисполнена, земля Русская, о правоверная вера христианская! Отсюда до угров и до ляхов, от чехов до ятвягов, от ятвягов до литовцев, до немцев, от немцев до карелов, от карелов до Устюга, где обитают поганые тоймичи, и за Дышашее море; от моря до болгар, от болгар до буртасов, от буртасов до черемисов, от черемисов до мордвы – то все с помощью божьею покорено было христианским народом, поганые эти страны повиновались великому князю Всеволоду, отцу его Юрию, князю киевскому, деду его Владимиру Мономаху, которым половцы своих малых детей пугали. А литовцы из болот своих на свет не показывались, а венгры укрепляли каменные стены своих городов железными воротами, чтобы их великий Владимир не покорил, а немцы радовались, что они далеко – за Синим морем. Буртасы, черемисы, вяда и мордва бортничали на великого князя Владимира. А император царьградский Мануил от страха великие дары посылал к нему, чтобы великий князь Владимир Царьград у него не взял»[24]. Цитирование можно продолжить и дальше, но, кажется, ясно, что наши авторы, даже домонгольского периода, не смущаются тем фактом, что русские в разных землях по-разному хоронят своих умерших, а, может быть, и ещё что-то по-разному делают. Это не уничтожает для них этно-культурно-конфессионального единства Русской земли. Из приведённых цитат также ясно, что словосочетание «Русская земля» полностью заменяет авторам того периода слово «Родина», или «Отечество».

Если наши предки и хоронили до XIV века по-разному, как сообщает нам В.Кучкин, то и управлять своими землями они могли не одинаково. И это также не нарушало этнокультурного единства Русской земли. Какая-то специфика в управлении, безусловно, была. Но были ли кардинальные различия, вот в чём вопрос? Может быть, спросим по-другому – различия в способах управления наших русских земель делали ли их более русскими или менее русским? Приближали ли эти отличия, скажем Галицко-Волынскую Русь или Великий Новгород к Европе? Вот в чём вопрос! Судя по сомнениям А.А. Зимина, в свободе западно-европейского образца, как имманентного свойства Руси - нет. Так и хочется также грустно, как А.А. Зимин выражал сомнения о свободе на Руси, процитировать известного русского баснописца: «А вы, друзья, как ни садитесь, всё в музыканты не годитесь!».

Сначала стоит поговорить о том, что принципиально отличает Русь от Западной Европы в системе управления страной. Только в Исландии, которая по этнокультурной специфике в X веке не являлась Западной Европой, существовал в этот период альтинг (собрание народа), как высший государственный орган. В Европе аристократической, в Европе феодальной, только в XIII веке в Англии появляется баронский парламент, а с XIV века в нём принимают участи по два представителя от городов. Только к XVII веку парламент оформился как орган, конституционно ограничивающий монархическую власть в стране. Во Франции этот процесс завершился, можно сказать, только к XVIII веку. С этой точки зрения Русь, где вече было возможной реальностью каждодневной политической жизни, была просто образцом демократии. От Исландии её отличало чисто славянская черта – вече, как правило, собирались нерегулярно. Своя специфика к XII веку в частоте собраний народа сложилась в Новгороде и Пскове, но это вполне объяснимо обстоятельствами и, на наш взгляд, существо дела не меняет. Ведь до того, как в Великом Новгороде в 1136 году произошла «революция» административного управления, нерегулярность вечевых собраний была такая же, как и всех остальных русских городах. Но после 1136 года, так сказать, положение обязывало Новгородцев иначе относиться к этому вопросу.

Вече можно сравнить с норвежским и исландским тингом, альтингом, но никак нельзя сравнить с европейским парламентом. Пусть у вече, как и у Боярской Думы, нет никаких юридически оговоренных прав, зато у него есть сила отменить любое право, в том числе и право князей на наследование власти. Думается, что не надо приводить примеры – сколько десятков раз вече в домонгольский период в русских городах лишало князей возможности не только передать власть по наследству и самих князей выгоняло из городов. И здесь нет никакого различия по регионам. В Киеве, во Владимире, в Суздале, в Новгороде, в Галиче и т.д., в любом из русских городов в любой момент могло быть собрано вече и любой князь, если не сможет воздействовать на принятие решения в ходе собрания, вынужден будет подчиниться воле народа.

Но отчего же русским городам нужны были князья? Зачем призывали Рюрика, Рогволда, возможно, Олега в Киев? Если проанализировать русские былины, то Владимир Красно Солнышко не сделал ни одного умного поступка, а ошибок совершил массу. Но ни для кого он менее Красным Солнышком от этого не стал. Юрию Звенигородскому москвичи предпочли также более в XV веке более бесцветную фигуру Василия II-го. Им нужен был какой-то зитц-председатель, вместо реально управляющего князя. Часто, очень часто можно читать в русских летописях о том, что ребёнок-князь выполняет все необходимые государственные функции. «И когда сошлись оба войска для схватки, Святослав бросил копьём в древлян, и копьё пролетело между ушей коня и удалило коня в ногу, ибо был Святослав ещё ребёнок. И сказали Свенельд и Асмуд: «Князь уже начал; последуем, дружина, за князем». И победили древлян»[25]. Заметьте, как подробно описывает автор слабость князя. Он не случайно обращает наше внимание на это обстоятельство. Это очень важно. Не важно, что он немощен. Важно, что он начал!

Б.А. Рыбаков отмечал на своих лекциях очень важную деталь – про героя-воителя Святослава нет народных былин. А про Владимира много. Причем он, Владимир, в былинах совсем не реформатор и не воитель, а только Красно Солнышко. Также В.Л. Янин в своём эпохальном труде «Новгородские посадники» пишет следующее: «Невозможно придавать слишком серьёзное и даже исключительное значение военной роли князя. Мы уже видели, что в XII в. на новгородский стол мог быть принят младенец. Целая серия младенцев окажется в числе новгородских князей в XIII в. Требование князю водить войска не было решающим. Сущность его деятельности состояла в обладании государственной властью»[26]. Ну как тут не поверить Валентину Лаврентьевичу, хотя, для нашей историографии это, пожалуй, откровение. Нам, с нашей склонностью видеть в Господине Великом Новгороде XIII века «феодальную республику», узнать, что князь им так же, как и всем остальным русским городам был нужен для того же самого – для осуществления государственной функции! Это действительно откровение. Причём власть князя повсеместно на Руси носит более сакральный характер, нежели реальный, так как князья-малолетки часто более эффективно справляются с ней, чем князья-воители, или князья-реформаторы. Вспомним, что и московский Димитрий Иванович, впоследствии прозванный Донским, отлично в свои 9 лет справился (не без помощи своих бояр, конечно) с политическим кризисом начала своего царствования.

О сакральной функции князей писал ещё И.Я. Фроянов в своей «Древней Руси». Князья на Руси, короли в Германии, Швеции, Дании, стран в иных континентах почитались языческими народами «святыми». Но не в христианском смысле слова, а в магическом. И потому прикосновение к ним, присутствие рядом с ними, оздоравливало людей, оплодотворяло природу, приносило достаток в дома и т.д. Государь же, не приносящий таких магических даров был не просто не угоден богам, но был как бы востребован в жертвоприношение. И в случаях неурожаев, бедствий и прочих неблагоприятных условий их приносили в жертву, совершая ритуальное убийство[27]. Пережитки таких ритуальных убийств князей-государей совершались и на Руси. Убийство Игоря Старого, Игоря Черниговского и др. Но даже в случае совершения такого жертвоприношения, князь, а потом и его труп, одежда, не переставали быть «святыми» в языческом, магическом смысле[28]. После подобных событий, как правило, совершали также и ритуальное разграбление имущества его семьи, ближайших сторонников. Такое разграбление могло совершаться также и в случае естественной смерти князя. Это было пережитком древнего права на коллективную собственность общества[29]. Всё указанное никак не позволяет сделать вывод о том, что княжеская власть Древней Руси может рассматриваться как монархическая в полном смысле слова. Князь выступает почти как нанятый на службу везде в Древней Руси, не только в Новгороде, но и в Киеве также[30]. Неслучайно практиковалось не только целование креста на верность населением князю, но и целование креста на верность обществу князем[31]. Отношения между князем и обществом были супружеские. Могли быть годы мирной жизни, злоупотребление доверием, ссоры, непослушание, отказы в просьбах, невыполнения воли как с одной стороны, так и другой[32]. Но князем не мог стать любой человек. Князь это не просто военачальник, даже не столько военачальник, сколько государь - посредник между небом и страной. Князья до принятия христианства исполняли жреческие функции и «нередко руководили жертвоприношениями»[33].

Фроянов И.Я., возражая В.Л. Янину по вопросу о соединении в одних руках посадничей и княжей власти в одних руках до 1141 г., пишет: «Думаем, это невозможно, поскольку для того, чтобы располагать княжеской властью надо было принадлежать к княжескому роду. Точно также, чтобы стать посадником, необходимо было относиться к боярству. Нельзя забывать об особенностях представлений о власти на Руси той поры, пронизанных архаическими воззрениями, свойственными древним обществам. Варварскому сознанию, которое ещё цепко держалось в головах древнерусских людей, чужд был взгляд на человека, как абстрактное существо»[34]. И.Я. Фроянов цитирует высказывание А.Я. Гуревича по этому поводу: «Человек – это всегда конкретный представитель определённой социальной группы, общественного статуса, присущего данной группе, и от этого статуса зависит общественная оценка человека»[35]. Далее Фроянов заканчивает свою мысль так: «Принадлежность к группе также являлось мерилом человеческих возможностей. Вот почему осуществлять княжескую власть мог только князь, но не боярин, даже если он находился в должности посадника. В противном случае не понять, отчего новгородцы так настойчиво искали себе князей»[36].

Кажется, что именно в этом контексте можно понять фразу Вещего Олега «вы не княжеского рода», обращённую к Аскольду и Диру. Он то был Вещий, то есть обладал правом на жреческие функции, а они наверное нет. Но его власть вырастала из власти общинной. Именно община призывала князя, именно она делала своим решением его власть легитимной. С этой точки зрения завоевание Олегом Киева есть вещь невозможная. Даже когда Изяслав после событий 1068 г. вернул с помощью иноземных войск себе власть в Киеве, он ещё имел достаточно сторонников в городе. К тому же власть он вернул себе не надолго. Только сочетание «власть общества - власть князя» давало полноту государственного бытия в Древней Руси.

И этот принцип, как кажется, может считаться отличительной особенностью государства Древней Руси. Даже в период ига он не очень сильно трансформируется. Не противостояние властей, а их сотрудничество. Вот почему у нас не было баронских замков и борьбы баронов с королями. Единственный раз в Галицко-Волынской Руси была сделана попытка посадить боярского князя, да только вся Русь сразу в порыве негодования объединилась против нарушителей старинного права. И.Я. Фроянов также спорит с идеей «…противостояния боярской посадничьей власти княжеской, ибо посадничество дополняло княжение, а отнюдь не противостояло ему. Князь в Древней Руси не являлся ещё монархом и представлял собой высшее лицо в системе общинной власти. В Новгороде XII века княжение и посадничество – органы республиканской власти, действующие слаженно, а не в противовес друг другу. Разумеется, это не исключало конфликты между отдельными князьями и посадниками. Но нельзя вражду лиц превращать в противоборство институтов»[37].

Неоднозначна также роль дружины князя в системе власти на Руси. Ведь дружина, прежде всего, это люди князя. Все варяги приходили к нам со своей дружиной. Но в процессе обояривания земли сложилась принципиально иная ситуация. Теперь боярство – представители земли русской, представители общества при князе. Не случайно богатыри едут служить князю ото всех концов земли русской. Так Илья Муромец приехал от земли муромской. И, по всей вероятности, И.Я. Фроянов не так расставил акценты в своей концепции о трансформации отношений князь-богатырь.

Анализируя былину, где Добрыня убивает Змея, освобождая дочь князя, Фроянов пишет: «В былине Змей представлен в качестве родоначальника княжеского рода, его продолжателя и в качестве, так сказать, хранителя чистоты, беспримесности этого рода... При этом важно, что Змей становится не предком вообще, но предком княжеского рода, рода вождя. Связь с ним по женской линии особенно желательна[38]. …В былине о Добрыне и Змее богатырь являет собой новые социальные силы, выходящие на историческую сцену в то время, когда власть князя, как владыки рода или вождя племени перестаёт удовлетворять запросам времени, восходя на более высокую ступень своего развития, соответствующую образующимся межплеменным объединениям. Власть князя-вождя, основанная на родовых традициях, связана в мифе и былине со змеиным наследием, а в действительности с разобщённостью племён и узкой социальной опорой. Богатырь разрушает старую «змеиную» опору княжеской власти, преодолевая тем самым родоплеменную разобщённость. В конечном счёте конфликт в былинах разрешается сближением богатырских и княжеских интересов, но после победы богатырского начала»[39].

Традиционные призвания князей в этот период наводят на мысль о том, что общество, вступив на некую фазу развития формы народной демократии, не было способно со своими вождями справиться с внутренней энергией, освобождённой новой фазой своего развития. Чтобы силы общества не оказались разрушительными для этноса, нужно было противопоставить ей равноценную со стороны князя и эта сила должна была быть не просто богатырской, но драконьей. Призвание Князя-Змея, князя-волхва окрылило также и мощь этноса, и баланс между ними являлся условием внутреннего мира. Но справиться с этой силой само общество не имело возможности. Такую власть над князем имели его сподвижники богатыри-дружинники. Именно они, сев на землю, сделавшись частью русского общества, стали тем естественным ограничением власти государя, которое не лишая его сакральной власти над обществом, не давало ей стать властью деспотической. Ведь совершенно неважно во имя чего власть сделается деспотической. Сама по себе благородная цель, например борьба трансильванского князя с турецкой агрессией, не уничтожает катастрофических последствий для общества ликвидации этих сдерживающих начал. Не случайно русский автор назвал Влада Сцепеша «Дракула», то есть дракон. Это был дракон без ограничения власти над своим народом. И это было не правильно.

Таким образом, русская государственность есть сочетание монархии избранного рода, власти бояр-дружинников и власти общества. Всё в сочетании. Устранение одного из компонентов, порождает социальный разлад. Посмотрим, как эти начала были представлены в разных частях нашей страны.

О Господине Великом Новгороде уже силой авторитета В.Л. Янина было заявлено, что князь, как представитель государственной судебной, а не военной власти, был обязательным условием существования его государственного аппарата. Часто новгородцы имели у себя князя «не по воле» своей, но «…чтобы та или иная смена правителя состоялась, необходимо было изъявление масс новгородцев, которые в конечном итоге решали, кому стать местным князем или посадником. Именно новгородская община распоряжалась княжеским столом и посадничеством. И только суетливость бояр вокруг должностей князя и посадника породила у ряда историков иллюзию, будто одни бояре управляли всем этим процессом»[40].

В.Л. Янин называет систему власти в Новгороде боярской и олигархической в полном смысле слова только после посадской реформы 1410-1460-х гг., когда число только одновременных посадников достигло сначала 6, потом 18, и наконец 36 человек, когда «титул посадника был девальвирован»[41], а до этих событий она была вечевой. «Таким образом, - пишет Валентин Лаврентьевич, - после реформ 1410-х гг. в политической структуре Новгородского государства наблюдается принципиальное изменение, сущность которого сводится к практической ликвидации вечевого строя. Народное собрание продолжает существовать, но роль его сведена на нет»[42]. Естественно, в таких условиях, считает исследователь, что политическая пассивность, а то и враждебность становятся главными союзниками московских государей. Вскоре Новгород теряет свою самостоятельность, потеряв предварительно свою изначальную систему государственности. При этом надо иметь в виду, что когда в Новгороде одновременно выбираются десятки посадников, то всё равно, есть предпосылка появления лидера-диктатора, но не облечённого священным ореолом Рюриковича, а следовательно, в поисках союзников, смотрящего в сторону от Русской земли.

Если с Венецией различие в положении торгового сословия города заключалось в том, что венецианские купцы в принципе не имели никакой возможности влиять на свою политическую судьбу, то с немецкими городами различие было иным. Процитируем ещё фундаментальную работу В.Л. Янина: «Иначе складывались отношения боярства и купечества. На протяжении всей истории независимого Новгорода купечество ни разу не получило права выступить от лица Новгорода рядом с боярами и житьими людьми. При совершении актов, касавшихся отношений Новгорода с великим князем,.. представители купечества не участвуют в посольствах. Однако самостоятельность купеческих интересов была признана в Новгороде официально ещё во второй половине XIII в. установлением независимого торгового суда. Участие купеческих старост и сотских (новгородских тиунов) в суде и обсуждение дел, связанных с новгородской торговлей, - вот решительно ограниченная сфера их деятельности…». Ограничив таким образом политическую активность новгородских купцов, В.Л. Янин неожиданно продолжает далее расширять сферу их политической активности: «Помимо участия в международной политике, которое было весьма важной функцией купеческого представительства, купеческие старосты располагали ещё одной, не менее существенной формой участия в государственных делах, имея несомненное отношение к государственным финансам Новгорода».

Но «…к началу XV в. структура торгового суда, внешне оставаясь неизменной, пережила глубокое качественное преобразование. Торговый суд, бывший некогда органом защиты интересов купечества, неподконтрольным боярству органом, декларировавшим свою независимость от боярства, теперь превращается в орган боярского управления, в котором первое место занимает боярин-тысяцкий, а купеческим старостам отводятся второстепенные роли»[43].

Участие представителей торгового сословия в общественной жизни немецких городов было примерно таким же, но у немецких городов вече давно отмерло. Участие торгового сословия у них с течением времени всё возрастает. У нас же государственный механизм функционирует успешно до того момента, пока осуществляется сочетание всех видов власти – народной, княжеской и власти аристократии. Участие торговых слоёв предполагается лишь в делах касающихся торговли, в общеполитических делах торговые слои участвовали лишь в качестве граждан и вместе со всеми свободными жителями.

По контрасту с социальными процессами в Новгороде XV века совершенно иначе выглядит отношения к городским низам московских князей. «В отличие от житьих и купцов чёрный люд Новгорода не располагал никакими формами участия в выборных органах. Исключением является лишь представительство от чёрных во время заключения договора с великим князем Дмитрием Ивановичем, договора с Василием Васильевичем в 1435 г. и посольство от чёрных во время переговоров с Иваном III в 1477-1478 гг., но последнее было сформировано в экстраординарных обстоятельствах»[44]. Было ли такое участие низших новгородцев, включённых по требованию Москвы в число участников переговоров, обычным и для Москвы, или это было разновидности социальной политики?

Во всяком случае, Москва не случайно настаивала на таком участии. Власть всего общества была естественно оптимальной в качестве дополнения к власти государя. Восстанавливая участие низших новгородцев, Москва восстанавливала традиционный способ управления страной, или показывала, что хочет его восстановить.

Являлась ли система власти, установившаяся в Новгороде к середине XV века традиционно русской? Полагаем, что нет. Политическая апатия новгородцев это то немногое, что новгородцы успели сказать своим руководителям. Немного восстаний, но главное – отсутствие сопротивления московскому государю. Отсутствует вече, как реальный орган управления и посадская реформа XV века сместила центр тяжести руководства Новгородом в боярский сектор власти. Но если у нас страшен деспотизм Князя-Змия, то не менее пагубные последствия могут возникнуть от всевластия дружинников. Потеряв свою основную задачу – хранить землю от всевластия государя, они становятся расхитителями земли. Расхитителями потому, что не имея сакральной власти, исполнять роль государя управлять – значит дурачить общество, значит делать вид, что управляешь, но не иметь реального контроля над ситуацией. Это значит - видеть, что всё ухудшается, но не иметь власти ничего исправить. В лучшем случае, можно использовать власть для своего обогащения. А чтобы не нести ответственность, лучше разделить власть с себе подобными.

Новгородская система управления ни в какой период своего существования не напоминает нам никакую из западных. Потому, что Новгород управлялся с помощью вече большую часть своей истории, потому, что не имел юридической регламентации роли посадника, роли князя, роли веча, потому, что никогда не допустил бы торговый элемент до политического управления страной. И, наконец, потому, что власть князя, носителя государственного начала Новгорода, была почти весь период не только формально государственной, но и судебной. Однако практически весь период с XII до конца XIV века Новгород управлялся в русском стиле. Пока в Новгороде сочетались все три вида власти – сильная княжеская, вечевая и власть боярства, Новгород был непобедим.

Про Владимирско-Суздальскую Русь можно лишь сказать то же самое. В Ростово-Суздальской Руси общество само выбрало к XII веку альтернативную тогда существовавшей форме великокняжеского управления форму княжеских династий, наследственной власти данной семьи в данном княжестве. Это создавало заинтересованность князя в отстаивании интересов данной земли перед общерусским центром. Общество ценило работу князя в данном направлении и позволяло ему (до известных пределов, разумеется) передавать свою власть по наследству. И только когда интересы земли оказывались преданными или растворёнными, что было одно и то же, в интересах общерусских, общество позволяло своим боярам убить своего избранника, как это случилось с кн. Андреем Боголюбским. Исследователи справедливо отмечают резкое недовольство населением Ростова, Суздаля и Владимира политикой своего князя[45].

А само избрание на престол Андрея Боголюбского, разве оно было совершено по законам крестоцелования бояр и обещаний, данных Юрию? Нет. «В нарушение собственного ряда с великим князем местная феодальная корпорация выбрала на стол Андрея, «преступивьше крестное целование, посадиша Андрея, а меньшая выгнаша»»[46]. Остаётся только добавить, что выборы стали законными, после проведения веча в трех главных городах. Огромная роль веча проявлялась и до XIII века и после, хотя уже, в основном, в виде восстаний. Собрания веча оказались незаконными, но общественное мнение и развитая система самоуправления оказывали влияние и на князя и на местное боярство.

Очень сильная княжеская власть, очень сильное боярство, соблюдающее свои вольности, очень своевольные народные собрания, с чем придётся считаться ещё Александру Невскому. Отсутствие торгового элемента в системе политической власти. Отсутствие юридической регламентации прав и обязанностей всех перечисленных субъектов власти. Картина та же самая, что и в Новгороде. Есть, конечно, нюансы, но этнокультурное содержание идентично.

Ну а что же Галицко-Волынская Русь с её «своеволием бояр»? Есть, правда, более осторожное слово «доминировать». «В конце XII века монархическое начало стало доминирующим, к примеру, в Суздальской земле, а аристократическое – в Галицкой»[47]. Что касается доминирования монархического начала в Суздальской земле, то до XV века московские государи не только понимали сакральную сущность своей власти, но и её вполне земную легитимизацию. Только обиженный за своё детство, Иван Васильевич IV неожиданно для русского общества забыл, кому он обязан властью. Он всё время беспокоился о боярах, а о народе забыл. Впрочем, это, видимо, должно было случиться в русской истории. Забыл он тоже по-русски, запойно. Но до него таких политических загулов у московских и владимирских государей было немного. Соглашаясь с Фрояновым И.Я., не рискнём называть наших государей домонгольского периода монархами, хотя они, в силу указанных причин, и имели иногда свою власть по наследству. Однако в попытках отобрать у московских государей ярлык на Великое Княжение уже в период монгольского господства, мы видим также и простое осознание неправомерности постоянного наследования власти только одной семьёй.

Что касается «доминирования» аристократического начала в Галиче, то оно доминировало там, как и везде на Руси. Бояре боролись не с князем, а за князя, за влияние на него. Но самым мощным фактором политики и здесь, как и везде на Руси оказывалось вече. Обратимся за поддержкой к И.Я. Фроянову. Вот как он оценивает события 1173 года, традиционно трактуемые как проявление боярского особого своеволия: «В избиении Чарговой Чади отразилась борьба галицкого боярства не только против князя, но и за влияние на князя»[48]. Но здесь не только роль боярства видна Фроянову: «…суть происшествия, указывающая на участие в нём широких кругов населения Галича, причём не в роли управляемых и направляемых боярской верхушкой, а в качестве самостоятельной и решающей силы. Достаточно сказать, что не горстка бояр водила князя «ко кресту», выдвинула требования к Ярославу и «уладилась» с ним. Это сделали галичане, олицетворявшие местную городскую общину, обладавшую правом политического верховенства»[49]. Также трактует автор события, последовавшие после смерти Ярослава Осмомысла в 1187 году: «Итак, в результате народных волнений произошли перемены на княжеском столе в Галиче: место Олега занял Владимир. Случилось это не по воле одних лишь бояр, а по решению галицкой общины в целом… Обращает внимание тот факт, что Владимир отъезжает с дружиной. Это, безусловно, надо понимать так, что против него началось широкое движение, участниками которого были отнюдь не только верхние слои галичан. В ином случае он без труда управился бы со своими недругами с помощью верной ему дружины. Значит, на него восстала такая сила, тягаться с которой дружине было невозможно. Эта сила – галицкая община, т.е масса городского населения, хорошо вооружённого и способного справится с княжеской дружиной»[50].

Главный вывод, который делает автор, исследовавший летописные свидетельства по истории Галицко-Волынской Руси такой: «На протяжении XII в. не ослабевает политическая активность общин Владимира и Галича. Последнее слово и решение всех проблем местной жизни принадлежало вечевой общине. Всесилие бояр, подмявших якобы под себя и народ и князя, - миф старой историографии, повторяемый современными авторами. Городские общины Ростово-Суздальской земли демонстрируют аналогичную политическую жизнеспособность»[51].

Ни боярству, ни князю долгое время на Руси не удавалось довести до логического завершения свои наследственные, вотчинные, вообще юридические права, так как общественная, семейная и государственная жизнь на Руси строилась с опорой на традиции, а не норму, здравый смысл, а не букву закона, самовластие коллектива, а не власть выбранного, посаженного, призванного руководителя. Призвание, выборы, посажение князя представляется нам более культурно-самобытным, чем наследование власти на Руси. И пока наши государи помнили об источники своего суверенитета, они сидели прочно на престоле. Попытки даже в безнадёжной ситуации перенять ярлык на великое княжение не московскими князьями представляются нам естественными с той точки зрения, что это был своего рода протест против наследования власти. Власть должна была быть делегирована от народа. Однако московское служилое боярство, игравшее при московских князьях XIV-XV вв. роль и голоса земли и противовеса против деспотизма князей, каждый раз и при малолетнем Димитрии Донском, и при Василии II, делало выбор в пользу московских государей как бы за всю землю русскую. Это снова и снова возобновляло легитимность власти московских государей. Другими словами, эти попытки представляли собой необходимые моменты в нашей истории. Только благодаря им снова и снова мы как бы вновь выбирали наших государей, реализовывая своё естественное, природное право.

Только Польша могла соперничать с Русью XV – XVI вв. по уровню демократизма в стране. Именно Речь Посполитая в 1505 году приняла конституцию, ограничивающую власть монарха, придала сенату законодательную власть, когда об этом в Европе ещё и мечтать не могли. Они шли по этому пути впереди всей Европы, но, благодаря римскому влиянию, путём Западной Европы. Это был путь юридически нормированной политической жизни, регламентированных прав и обязанностей, замены народных органов представительства на государственно-цензовые. Наши пути с Польшей в конце концов разошлись. выборные старосты – губные и земские, волостные и сельские; сотские, дворские и другие земские власти, лучшие люди, целовальники, излюбленные головы, старца градские, городские тысяцкие и т.д. Все это составляло ту оставшуюся в наследство от Древней Руси систему народного самоуправления, которую не могут разглядеть историки, рассматривающую русскую историю сквозь призму западных институтов власти. И хотя в эту позднюю эпоху русского средневековья собрания вече происходили лишь в форме городских восстаний, так как в складывающейся системе государственных органов ему не находилось законного места (в Москве со второй половины XIV века, а в других городах позже, работе веча настойчиво ставились препоны со стороны центральной власти), оно также не исчезало из числа актуальных и вполне злободневных форм народного самоуправления.

Сословно-представительная монархия в России XVI-XVII вв. представляется, таким образом, не рождением невиданной ранее формой власти общества, а лишь угасанием издревле существовавшей формы разветвлённого самоуправления русского общества. Та огромная власть, которую имели Земские соборы над государями русскими, противоречит той идее, что государи сами их созвали по своей прихоти. В подтверждение этой мысли можно констатировать, что только один монарх – Иван Грозный, только один раз, по вопросу об отмене опричнины, осмелился противоречить Собору. Однако, вскоре после роспуска Собора вынужден был пойти на удовлетворение его требования. Опричнина была отменена. Как ни хотел Михаил Фёдорович Романов принять под опёку государства взятый казаками в 1637 г. Азов, Собор 1642 года запретил ему это делать, и царь вынужден был согласиться с этим. Безусловно, никакой юридически определённой власти, законодательной, право вето и т.д., Собор не имел, но власть его от этого не была меньше. И только к концу XVII века, узурпировав окончательно власть общества, государство смогло отказаться от созыва Земских соборов. До этого периода Русь была гораздо более демократичным обществом, чем Западная Европа, если конечно под термином демократия понимать народовластие. Ведь даже без Земского Собора московское служилое боярство и боярство провинциальное, волостители-кормленщики и иные властьимущие на Руси вынуждено выполняли свою социальную функцию поддерживать соотношение власти государя и общества, а не противопоставлять их друг другу, как это было в Западной Европе. Поэтому надо удивляться не тому, откуда на Руси в 1610 году появились конституционные проекты, готовые ограничить власть монарха на Руси, как это делает Янов А.Л.[52], а тому, что «вполне европейское самоуправление» в XV и XVI веке, как его называет Янов, было более польско-литовско-русским, чем западноевропейским. Было ли то вече или волостной сход, боярская Дума или земский собор, казачий круг или крестьянская община – на Руси всё это и было волость, власть. Государи получили её в определенный исторический момент на определённых условиях, но долгие века вынуждены были не быть самодержцами, а считаться с самодержавием коллектива на Руси на разных уровнях власти. Именно самодержавие коллектива на Руси и есть, как нам представляется, главная отличительная особенность власти. Самодержавие монарха есть лишь отсвет и временное исполнение обязанностей главного действующего лица.

Что же касается, якобы имевших место в нашей истории, периодов чисто европейской модели развития, то их никогда не было. Италия прекрасная страна, Германия тоже хороша, но их свобода не наша воля вольная. Мы были вольны и в наших государях. Никогда не было осуждения в нашем народе Степана Тимофеевича Разина, потому, что он тоже реализовал в годы установления абсолютистской вненациональной политической системы наше естественное право выбора государя. А что до особенностей политической системы по регионам нашей страны, всей Русской земли, представляющей единое этно-культурное пространство, то различия были, но столь же невеликие, как различия в диалектах русского языка между Новгородом и Киевом, Ростовом и Галичем. Мы все прекрасно понимали друг друга, а для общения с европейцами нужно было знание их языка, культурных особенностей или наличие переводчика.

[1] Пушкарёв С.Г. Обзор русской истории. М. 1991, с. 94.

[2] Покровский М.Н. Русская история в самом сжатом очерке. М. 1933, с. 26.

[3] Зимин А.А. Витязь на распутье. М. 1991. с. 209-210.

[4] Там же, с. 211

[5] Янов А.Л. Россия: у истоков трагедии. 1462-1584. с. 30.

[6] Янин В.Л., Древнерусская Венеция. //Родина, № 5, 1999, с. 12.

[7] Там же.

[8] См. Повесть временных лет//Памятники литературы Древней Руси. С. 39. «Выступил в поход Олег…подошел к Смоленску.., и принял власть в городе, и посадил в нем своих мужей. Оттуда отправился вниз, и взял Любеч, и также посадил своих мужей. И пришли к горам Киевским…И убили Аскольда и Дира…и погребли. И сел Олег княжа в Киеве.»

[9] Янин В.Л. Новгородские посадники. М. 2003, с. 162.

[10] История СССР с древнейших времён до конца XVIII века. М. 1983, с.99.

[11] Там же, с. 100

[12] История России с древнейших времён до конца XVII века. М. 1998. с. 199-200.

[13] Там же, с. 201.

[14] Там же, с. 206.

[15] Древнерусское единство: парадоксы восприятия.//Родина. № 11-12, 2002, с. 7.

[16] Там же.

[17] Там же, с. 8.

[18] Там же, с. 7.

[19] Хождение игумена Даниила. // Памятники литературы Древней Руси. XII век. М. 1980., с. 25.

[20] Там же, с. 107.

[21] Там же, с. 115.

[22] Послание Климента смолятича. Там же. с. 283.

[23] Повесть о битве на Липице.//Памятники литературы Древней Руси. XIII век., М. 1981, с. 119.

[24] Слово о погибели земли русской.//Там же. с. 131.

[25] Повесть временных лет… с. 73.

[26] Янин В.Л. Новгородские посадники. М. 2003., с. 157.

[27] Фроянов И.Я., Древняя Русь. СПб. 1995, с. 30, 56-57, 75, 170,171,

[28] Там же, с. 294.

[29] Там же, с. 304.

[30] Тихомиров М.Н. Древнерусские города. М. 1956. с. 195.

[31] Там же, с. 276.

[32] Там же, с. 283.

[33] Там же, с. 451.

[34] Там же, с. 355.

[35] Гуревич А.Я. Проблемы генезиса феодализма в Западной Европе. М., 1970. с. 136.

[36] Фроянов И.Я., Древняя Русь. С. 355, 356.

[37] Там же, с. 359.

[38] Как тут не вспомнить «Сказание о Петре и Февронии», где князь Павел довольно спокойно относился к сожительству со Змеем его жены, не предпринимая никаких попыток прервать их связь.

[39] Фроянов. И.Я. Op. cit. с. 30.

[40] Фроянов И.Я., Op.cit. с. 365,368.

[41] Янин В.Л. Новгородские посадники. М. 2003., с. 419, 420.

[42] Там же, с. 437.

[43] Янин В.Л. Op. cit. с. 426-429.

[44] Там же, с. 435.

[45] Кривошеев Ю.В. Гибель Андрея Боголюбского. СПб., 2003, с. 64-73.

[46] Лимонов Ю.А., Владимиро-Суздальская Русь. Л., 1987, с. 43.

[47] Еремян В.В., Фёдоров М.В., История местного самоуправления в России (XII – начало XX в.), М., 1999, с. 17.

[48] Фроянов И.Я. Op.cit. с. 562.

[49] Там же, с. 563.

[50] Там же, с. 568-569.

[51] Там же, с. 575

[52] Янов А.Л. Россия… с. 29. «Да, говорил он (проф. Пайпс – И.П.), российский конституционализм начинается с послепетровской шляхты. И происхождение его очевидно: Пётр прорубил окно в Европу – вот и хлынули через него в «патримониальную» державу европейские идеи. Но как объясните вы в таком случае, спросил я, конституцию Михаила Салтыкова, принятую и одобренную Боярской Думой в 1610-м, е.у. во времена, когда конституционной монархией и в Европе ещё не пахло? Откуда, по вашему, заимствовали эту идею боярские реформаторы в такую глухую для европейского либерализма эпоху? Элементарный, в сущности, вопрос, мне и в голову не приходило, что взорвётся он в нашем диспуте бомбой.»

Дата добавления: 2015-11-14