Я Дубровский!

Автор: Павел Виноградов

Страница автора: http://samlib.ru/w/winogradow_p_w/

Краткая аннотация: Это нуар и одновременно альтернативная история. Но я считаю, что нуар - это готика сегодня.

За немытыми окнами весь день рычавшее с небес солнце, как побитый пёс, уползало в свою конуру. Я торчал в конторе и ни черта не делал. В убогом кабинете с обшарпанной мебелью, душном после истекающего жирным зноем дня и омерзительно холодном в промозглую погоду, в кабинете с ненавистной надписью на дверях "Общественная приёмная политической партии "Правдивая сила", в этом кабинете делать было не-хре-на. Правда, на столе стопкой лежало десятка два заяв от полоумных стариков и старух, обиженных коммунальными работниками и припёршихся ко мне, в ОППППС, в последней надежде, что я лично установлю им новые унитазы или что им там нужно. Хрен я установлю! Этим дряхлым бедолагам из спальников ведь не объяснишь, что им надо не ко мне, а на блат-хату под издевательской вывеской "Администрация такого-то задрипанного района" – с не пустым конвертиком для соответствующего пахана. Я и не стану ничего объяснять, а буду завтра писать бумажки в тот самый орган тому самому пахану, мол, хрена ли людей обижаете, вот ОППППС ща ка-ак!.. На этом всё и закончится, ибо орган прекрасно знает, что никакого "ка-ак" на него у меня нету, что все "каки" давно кончились, как, собственно, давно кончилась, не начинаясь, сама партия ПС и вся политическая, едрить её, система этого государства. Да, если между нами, мальчиками, и само это...

Я закряхтел от тоски и привычно сунул руку в нижний ящик стола. В бутылке оставалась примерно треть. Налив стопку, я дёрнул и захрустел солёными сухариком. Стало чуть легче.

Не, конечно, зря я гоню на ПС – рублю сук, плюю в колодец, писаю в ботинок и всякое такое. Не сидел бы я тут, не жил в Городе и не нажирался ежедневно хорошей водовкой, не подбери меня Сан Глебыч в убогом баре за Чертой, где я подвизался вышибалой. Там я за год трижды нарывался на перо от старых клиентов по ментовской линии. Им, конечно, тоже не сильно поздоровилось, но шкура же у меня не казённая... Уже не казённая, ипт...

Я налил и дёрнул ещё.

Солнце уже почти уползло и скулило от обиды, последними жёлтыми бликами, как брызгами жидкого кала, пачкая серые стены домов. Сейчас начнётся вечер, и я отдохну. Вечер – моё время. Вечером я крут, забываю о своих сорока восьми, ноющей спине, проспиртованной печени, на ладан дышащей простате и бесчисленных волшебных пенделях, выписанных мне сукой-жизнью.

В пустом коридоре раздались гулкие шаги и тут же в двери постучали. Не успел я заорать: "Приёма нет!", как дверь открылась и я увидел его.

Я сразу понял, что ничего хорошего не будет. Если в мою богадельню вваливается пузатый тип в прикиде тонн на десять у.е... вашу мать!.. В общем, ясно, что речь пойдёт не об унитазах, а о гораздо более печальных вещах.

– Вам чего? – вопросил я как можно более грозно.

Тип нависал надо мной нехилым брюхом, перерезанным пополам поясом крокодиловой кожи. Натуральной, естественно. Лучше бы носил подтяжки. Удобнее.

– Кистенёв? Влад Андреич?

Я аж вздрогнул – насколько тоненький голос не сочетался с глыбоподобной статью.

– Предположим.

– Вас рекомендовал Сан Глебыч.

Ну, это святое. Это мы продинамить не можем.

Я вяло указал на разваливающийся офисный стул, но тип покачал головой, продолжая нависать брюхом.

Ненавижу это, но будем претерпевать, будем претерпевать. Глебыч, ипт...

– У вас проблемы с ЖКХ?

Я попытался изобразить на лице заинтересованность.

– У меня нет проблем с ЖКХ, – пропищал тип на полном серьёзе. – У меня проблемы с Дубровским.

– С кем, с кем?..

Последний раз я так чувствовал себя, когда, вернувшись из чеченской командировки, обнаружил свою то ли вторую, то ли третью благоверную в постели под дёргающимися голыми ягодицами соседа по коммуналке. Чистое детское изумление перед чудесами мира, якорь ему в зад.

– С тем сукиным сыном, который пишет там, где нагадит.

– Что он пишет?

Должен же я был что-то сказать.

– Вы и сами знаете.

– Предположим, я хочу услышать это от вас.

Тип скривился, но злобно пробормотал:

– Он пишет: "Не ссы, Маруся, я Дубровский".

Вот тебе и вольный вечер...

– Выпьете? – с надеждой спросил я этого козла.

Выпить хотелось мне. Страшно.

Но козёл покачал головой.

– Я хочу, чтобы ты взял этого козла за яйца! – злобно пискнул он.

– Какого?

– Дубровского!

Голос его от ярости даже стал более брутален. Чуть-чуть.

Я медленно покачал головой.

– Глебыч попутал. Вам нужен УБОП и рота ОМОНа. А я ни то, ни другое.

– Братишка...

Теперь в его голосе прорезалось злобное шипение гадюки, а пальцы на правой лапе непроизвольно разошлись в стороны. На среднем нехилая "гайка" подмигивала глазком карата на два.

– Мне не нужны УБОП и ОМОН, ты сам знаешь, у этого гада там везде свои люди. Глебыч обязан мне ништяками, понял? И он сказал мне: "Иди к Кистеню, Кистень разберётся. Если не хочет опять быть вышибалой в баре "У Вошки""

Я так и знал, что всё кончится очень плохо.

– Я же не частный сыщик...

Попытка уклониться-таки от геморроя не прокатила.

– Мне пох, – гласил ответ, и я понял, что работа началась. Поэтому дальше куролесил из чистой вредности.

– У меня нет оружия.

– У тебя есть оружие.

– Да, но нет разрешения на него.

– А на хрена тебе за Чертой разрешение?

Его правда.

– Частным сыщикам платят...

На грязную столешницу шлёпнулась симпатичная пачечка бачинских, перетянутая резинкой. Бутылей эдак на двести вискаря. Ноль пять. И хорошего.

– Аванс и на текущие расходы. Понадобятся ещё – вот визитка с мобилой.

"Габрелидзе Акакий Соломонович", – гласили золотые буквы.

Телефон. И всё.

– Акак...

– Не называй меня так, – взвизгнуло это чудо. – Все зовут меня Архангел.

– Ладно... Архангел. И что вы имеете против Дубровского?

– Я имею думать, что он добирается до меня.

Вот это новость. Переваривая её, я открыл верхний ящик стола и задумчиво смахнул туда пачку зелени. Когда я поднял глаза, клиента уже не было. Он рассосался так бесшумно, словно был не слоном с писклявым голосом, а изящным феем. Да, у меня появился клиент. Поздравляю, Владик. Только причём тут этот Акакий-архангел?..

В конторе думать об этом не имело смысла. Со вздохом выключив комп, я покопался в нижнем ящике, дёрнул и захрустел. Пустая бутылка упокоилась в корзине для бумаг, а пачка баксов – в потайном кармане моего пиджака.

Сидя в кафушке у канала и глядя, как свет скрытой лампы бликует на графинчике, я думал так, что водка не действовала. Игры Глебыча с этим... Акакием меня не касались. Но фигня была в том, что мои собственные игры могли войти с ними в неприятное пересечение.

Бригада Дубровского впервые засветилась около года назад, когда расписанный рекламой одного солидного банка грузовик спокойно объехал несколько городских магазинов и станций метро. Из грузовичка вылезали чистые работяги в корпоративных комбинезонах, деловито демонтировали банкоматы и, не торопясь, грузили их в кузов. Так они обработали точек десять. Взломанные и выпотрошенные банкоматы позднее нашлись в лесу километрах в пятидесяти от города. А на стене, у которой стоял последний спи... похищенный банкомат, было написано фломастером: "Не ссы, Маруся, я Дубровский".

Не надо быть сильно умным, чтобы сообразить, с какой скоростью мэрия и городские боссы выкатили предъяву Сходняку. Но паханы спальников тоже были в непонятках.

Пока менты и братва, высунув языки, в сердечном согласии землю рыли в поисках Дубровского, та же надпись появилась в дотла разграбленном ювелирном магазине, принадлежавшем одному ну очень крутому депутату заксобрания. А сразу после этого человек пять крепеньких мужичков в масках нехило бомбанули мажоров в ночном клубе (он же бордель с казино), принадлежавшем другому, не менее крутому, депутату. И опять со стены лыбились те самые слова. Кто-то явно нарывался на неприятности.

Но чтобы вручить ему их, его надо было найти, а вот этого-то никто никак не мог сделать. Несколько раз он, как долбанный колдун, уходил из самых хитрых засад. Означать это могло только одно: паршивца прикрывали или в МВД, или в Большом доме, или и те, и другие. А это было очень серьёзно.

С начала 90-х, когда, как тогда говорили, "во имя спасения государства"...

Подождите, мне надо блевануть, харкнуть, дёрнуть водки и минут пятнадцать поматериться, иначе дальше рассказывать не смогу.

...Ну так вот, с тех самых пор, как государство негласно поделило власть с оргпреступностью, отдав ей на откуп большую часть всех мегаполисов, договор этот, в общем-то, соблюдался всеми сторонами. Ну, просто он всех устаивает. Власть экономит огромное бабло на сокращении милицейских штатов и обеспечивает относительный порядок в Городах, где живёт и работает чистая публика. А на окраинах порядком правят бригады, и не так уж плохо, как вы думаете. По крайней мере, серийные убийцы и насильники малолетних там повывелись. Эту публику теперь в Городах ищите... Бизнес как платил откаты, так и платит, только теперь там твёрдый тариф – в каждом присутственном месте висит малява, сколько кому за что давать. И простых граждан это касается. А не будешь платить – останешься в той же заднице, что и при старой власти. Вот так-то. Потому мне на моих бабулек в ОППППС смешно.

Ну да, за Чертой ходить по улицам опасно даже днём, не говоря уже о ночи. Да и дома сидеть, если уж на то пошло. Зато ствол можно купить в каждом хозяйственном магазинчике – любой и по сходной цене. А со стволом уже сподручнее: никто тебя не спросит, за что ты завалил типа, который ломал твои двери с криками: "Давай бабло, сука!"

Но я ведь старый хрен, оттрубивший в органах тридцатник без малого. И смотреть на эти довольные рыла, которые я столько раз в асфальт вдавливал, мне грустно до слёз. Однако приходится, поскольку сегодня они больше не урки, а приличные граждане "свободной зоны". Слова-то какие, итить...

Отвлёкся я, однако. Надо работать, работать надо.

Я дёрнул, подцепил на вилку кусок жирной селёдки с колечком лука и молодой картофеленкой, и свистнул, чтобы притащили ещё один графинчик.

Дубровский... Слон в посудной лавке, в натуре. С огромными яйцами, которыми он постоянно что-то задевает и разбивает. Вся система держится на том, что в Городах безопасно. Ну, почти – случаются залётные, но их быстро отлавливают, а потом они тихо плывут себе по реке, сияя кровавыми дырками на месте глаз и ушей. Потому что паханам нет интереса тревожить чистую публику, у них своих дойных коров достаточно. А этот Дубровский... В общем, он делал то, что делал.

И если так будет продолжаться, Город решит, что Сходняк плохо держит спальники, а силёнок пройтись за Черту, как раньше говорили, с огнём и мечом у него вполне хватит. Ментов мало, так армию подключат. А армейцам по фигу, в авторитете ты или чмо с окраины, они всех валить будут. И кому это надо?

С другой стороны, паханы ведь тоже могли решить, что это органы по их душу играют с Дубровским, да от обиды снять с Города защиту. И тогда на красивые улицы с отреставрированными фасадами восемьсот затёртого года, на которые глазеют тупые туристы, и витринами бутиков, сияющими, как бордель с субботы на воскресенье, заявятся из-за Черты все беспредельщики.

В общем, бедолага Дубровский семимильными шагами топал прямо в мертвецкую. Но дотопать никак не мог. Раз за Чертой загребли паренька из его бригады, жилы тянули, да ничего он не сказал. А через два дня пахана, который его допрашивал, подняли тротилом на воздуси вместе с лимузином. Не ссы, Маруся...

В общем, вот-вот что-то должно было грянуть. И тут как раз ко мне ввалился этот архангел обкаканный, мать его. И причём тут он?..

Я добил второй графин, дожевал селёдку, кинул на столик сто баксов, помочился в стрёмном сортире и вышел на волю. Грёбаный мир уже прикрыл свой срам сумерками. Водка наконец-то разобрала. У меня были планы на вечер, но я их похерил.

Надо было работать.

Я знал, где начинать.

Через пять минут моя старенькая "Тойота" переехала мост, на середине которого мрачных цветов растяжка по-русски и по-английски предупреждала гостей города, что с этого вот места мэрия не гарантирует их безопасности. Настроение у меня было боевое, алкоголь пел в крови, в заплечной кобуре удобно устроился потёртый ПМ, скоммунизденный ещё в органах, за поясом под пиджаком торчала купленная по случаю "беретта", к ноге крепились ножны с отличной финкой – их делает один цыган со Второго Рабкриновского – и еще несколько полезных мелочей оттягивали карманы. Покуривая, я мычал забытый шлягер про Глеба Жеглова и Володю Шарапова и вовсю радовался жизни.

Почему-то я всегда радовался за Чертой.

Внезапно, как часто случается в этом городе, хлынул ливень. У здешнего неба то ли простатит, то ли цистит – оно постоянно мочится нам на головы. Немногочисленные прохожие на унылых улицах кинулись под защиту подворотен.

Под монотонный плюм-плюм-плюм-плюм-плюм, под покойницким светом редких, как зубы в слюнявой пасти столетней карги, фонарей, я ехал в единственное место, где мне могли помочь.

Бар был на юге, недалеко от кварталов Товариществ. Вошке было по фигу, кого обслуживать, она наливала пиво и боевикам бригад в кожаных куртках, и "товарищам" в камуфляже, а бдительный вышибала, обвешанный стволами, следил, чтобы те и другие вели себя прилично или хотя бы не отрывали друг другу бошки. Когда-то этим вышибалой был я.

Между прочим, в отношении Дубровского все сперва сильно грешили на Товарищества собственников жилья – потому что они не подчинялись ни мэрии, ни Сходняку, сами себя обсуживали и плевать на всех хотели, а тех, кто на них пытался наехать, валили сразу и жестоко. Но потом сообразили, что "товарищам" Дубровский тоже не сдался – взрывать и так хилую стабильность они не собирались.

Припарковавшись и натянув поглубже кепку, я закрыл машину и ринулся к полуподвальчику. Навстречу мне разлетелся какой-то чёрный фраер, типа, с объятиями, типа, знакомого встретил. Щаз! Щипач из него был аховый, я сразу почувствовал за пазухой пальцы, молча схватил их и выломал вверх. Жестоко. Падая на колени, фраер взвыл. Ребром другой ладони я саданул его по загривку. Он рухнул, как бык под обухом, и остался валяться в луже, щедро поливаемый мутными струями. Пнув засранца для порядка под рёбра, я ринулся под защиту навеса над ступеньками, ведущими вниз. Над ним тускло светилась красная вывеска: "У Вошки".

Она сама была за стойкой – женщина, чья яркая красота отгорела своё лет...надцать назад, чьи шикарные некогда сиськи пожухли и печально обвисли, а лицо приобрело жёсткость наждака. Она была категорически против всякого силикона и подтяжек, решив стареть натуральным образом. Думаю, она права.

Но голос её, звучный, с эротической хрипотцой, остался прежним. Ну, почти прежним.

– Ё-моё! Кистень! – заголосила она, когда я, отряхиваясь, как уличный пёс, ввалился в полусумрак бара.

Несколько посетителей повернулись ко мне – чисто рефлекторное движение, которые быстро входит в привычку всех обитателей спальников. Кого-то я знал, кого-то смутно помнил, другие были незнакомы. Я не появлялся тут почти год, за это время многие проделали путь ногами вперёд по Крайней улице, упирающейся в Волчье кладбище.

Вошка кивнула мне на незанятый столик в углу. Старик-халдей на артритных ногах принёс графинчик и вазочку с солёными груздями.

– Привет, Петрович, – бросил я ему. Он осклабился беззубой пастью.

Вошка подошла, не успел я опустошить графинчик до половины. То есть, очень быстро.

– Чего явился? – тихо спросила, присаживаясь напротив. Радости в её голосе не слышалось. Оно и понятно.

– Проблемы.

Она глядела на меня, ожидая продолжения. У неё остался прежним не только голос – глаза тоже. Чёрные, бездонно чёрные. Только теперь в них всегда была настороженность.

Её вполне устраивало паскудное погоняло. И она была чертовски умна.

Я тихо, в двух словах, рассказал ей о клиенте. Она отпила прямо из графинчика, потому что второй стопки не было, и закурила длинную сигарету.

– Жрать хочешь? – спросила отрывисто.

Я хотел. Мощи Петровича принесли приличную отбивную с картошкой и луком.

Пока я терзал мясо ножом, она молча курила.

– И что надумал? – она раздавила бычок в пепельнице.

Поскольку рот у меня был набит, я лишь пожал плечами.

– Работаю, – ответил, прожевав.

Она кивнула.

– Он слишком обнаглел, кто-то его вот-вот накроет.

– Другого выхода нет, – я снова пожал плечами. – Глебыч...

Она опять кивнула.

– Акакий? – я поглядел на неё вопросительно.

Теперь пожала плечами она.

– Первый раз слышу.

Я откинулся на стуле и тоже закурил.

Нужно было прокачать Акакия. Он не собирался говорить мне, почему Дубровский имеет на него зуб, значит, это необходимо было вычислить. Я ведь точно знаю, что парень просто так не работает – его терпилы всегда имели на совести два-три неприятных грешка. Нет, я не вчера вывалился из пиписьки и понимаю, что среди боссов невинных овечек нет. Но те, до кого добрался Дубровский, были уж полными отморозками.

А ещё ходили слухи, что этот ититский Робин Гуд то отстёгивал на разваливающийся детский сад, то покупал коляску обезноженному ветерану ВДВ, то жертвовал серебряную ризу на икону Богородицы. Естественно, пытается замолить свои собственные грехи. Но все эти авторитеты с обеих сторон Черты уже начисто забыли, чему учились в школе. Если вообще там учились. И погоняло "Дубровский" для них было пустым звуком. Может, потому и не могли поймать его так долго.

Парень мстит. Но с чего Акакий взял, что он – главная цель?..

– Влад, тебе нужен Дохляк.

Она, как всегда, ухватила самую суть. Я не подумал о Дохляке, хотя должен был. Но вспоминать эту мразь было стрёмно. И я не вспомнил.

Дохляк – потому что давно должен был сдохнуть, но никак не желал. Ещё до договора, когда он был депутатом заксобрания и одновременно держал общак бригады архангельских, ему прострелили позвоночник и свою дальнейшую бурную деятельность на пользу общества он продолжил на инвалидном кресле. Потом взорвали его машину – шофёру начисто снесло голову, телохранителя разорвало, а этот отделался выбитым глазом. Потом оборзевших архангельских частью пересажали (к чему я приложил и руки, и ноги), частью почикали конкуренты. Дохляк уже не был депутатом, потерял почти всё добро, никуда не вылезал из квартиры. Но знал столько, что одним своим существованием был опасен многим. В него стрелял через окно снайпер, его квартиру поджигали, бросали туда гранату – ничего подонка не брало. А потом грянул договор, и Дохляк перебрался за Черту. Там он сидел и сейчас, напоминая паука, которому оторвало половину лап, старого злобного паука, до сих пор полного чёрного яда. Он как-то так сумел себя поставить, что стал всем нужен – его голова была набита информацией, которую знал только он. Никогда ничего не записывал, полагаясь на свою бездонную память. Так что теперь его уже никто не хотел прикончить.

Он всегда был отморозком, а теперь и вовсе. Иногда брал свой гонорар за информацию маленькими мальчиками, которых мучил до полусмерти. Но он знал всё о бизнесе и власти – и в Городе, и за Чертой. И его бригада когда-то называлась Архангельской...

– Какого чёрта?

Вошка вскинула голову, глядя на вход в бар. Я наблюдал за ним по отражению на лакированной стенной панели.

– Мальчик неудачно ухватил мой лопатник. Пришлось мальчика уронить, – пояснил я, глядя на давешнего джигита в сопровождении двух бугаёв-соплеменников.

– Вечно от тебя неприятности, – хмыкнула Вошка.

Я дёрнул водки и начал подниматься.

– Сиди уж, – бросила она, – Санёк разберётся.

Вошка многозначительно взглянула на Санька, стоящего у шкафа для посуды. Они смотрелись, как близнецы, только у Санька по обеим сторонам туловища свисали напоминающие брёвна руки.

– Сам нагадил, сам и уберу, – проворчал я, вставая и разворачиваясь.

Рука джигита висела на косынке, и он был весь в грязи. Но, кажется, пострадал не очень сильно. Ничего, дело поправимое. А вот дружки его мне не нравились. Оба не более доходяги, чем Санёк. У одного бейсбольная бита, у другого – метровый кусок водопроводной трубы. Стволы тоже есть, естественно, но они пойдут в ход только при серьёзных напрягах – правила тут такие.

Так что и мне придётся обойтись подручными средствами. В кармане пиджака моя рука привычно уселась на прекрасный никелированный кастет с шипами. Левый громила взмахнул трубой, но мой окастеченный кулак уже буравил его бок. "Ик!" – сказал бугай и согнулся в три погибели.

Я едва успел отстраниться от пролетевшей в сантиметре от черепа биты и, не глядя, лягнул ногой. Куда-то попал, ага. Противник взвыл и дёрнулся. Другой ногой я наподдал рухнувшему на колени трубоносцу и развернулся ко второму, отбив кастетом очередной удар биты, а с левой засаживая ему хук в челюсть. Хрястнуло. Проняло, значит. Первый поднялся и с рёвом ринулся ко мне, вытяну гигантские лапы. Я поднырнул под них и, мимоходом вмазав кастетом по рёбрам, сделал подсечку. Тип грохнулся на пол, как холодильник с третьего этажа. Холодильник, набитый дерьмом.

А выстрел прозвучал, как пук динозавра.

Поминая чью-то матушку, я развернулся. Щипач-недоучка валялся на полу со снесённой наполовину башкой. Рука всё ещё конвульсивно сжимала допотопный наган, который он не успел пустить в ход. Санёк спокойно опускал обрез вертикалки.

– Жекан у меня, – задумчиво протянул он, с интересом разглядывая чудесным образом выперший из головы дурачка огромный желвак из крови, мозгов и осколков черепа. Посередине мерзкого бугра торчал круглый изумлённый глаз.

– Какого хрена? – взреванул я на нервяке.

– Дробь мебель портит, – так же задумчиво пояснил Санёк. – Тётенька ругается.

Вошка успокаивала оставшихся в заведении посетителей. Впрочем, они не особенно и волновались. Получившие своих звиздюлей битюги, конечно, уже слиняли.

– Спасибо, Санёк! – сказал я с чувством.

Тот только пожал плечами и принялся за привычную процедуру удаления трупа из помещения. Кровищу будет отмывать Петрович.

На улице я долго матерился под уже моросящим дождём. Прежде, чем идти разбираться со мной, уроды разобрались с моей машиной. Разбито было всё, что можно, и проколоты все четыре покрышки.

Делать было нечего, и я пошёл в бордель.

Кварталах в трёх было неплохое заведение, где я в своё время хорошо покуролесил. Уличная гопота обходила меня сторонкой – кое-кто признал в лицо, до остальных уже дошёл слушок о моих подвигах у Вошки. Конец вечера был затуманен. Помню какой-то напряг в кабаке на первом этаже старинного особняка. На втором были номера. Там я и очнулся утром в постели с наголо обритой птичкой в красных и зелёных татушках. Она, конечно, пошарила по моим карманам, но ничего достойного не нашла, бо конверт с акакиевыми баксами я предусмотрительно засунул в щель между стеной и кроватью – навыки не пропьёшь. Костяшки правой были разбиты вдрызг. Значит, напряги не померещились.

Ополоснув морду под краном и стараясь не глядеть в зеркало, я оделся, кинул на одеяло две зелёных бумажки и спустился в кабак. Колени противно дрожали. В голове метались табуны слонов. Судя по всему, именно они нагадили мне в рот. Красноглазый смотрящий был хмур, но молчалив. Очевидно, вчера я произвёл тут впечатление.

– Пол-литра тёмного, – бросил я напрягшемуся бармену.

Холодный портер пробудил в моём нутре, превращенном в свалку отходов вредного производства, робкий трепет жизни. Я вышел на улицу. Небо всё ещё противно сочилось. Мне нужна была машина. Здесь такие проблемы решались просто. Через полчаса я разговаривал с хозяином салона подержанных (читай: скоммунизденных) автомобилей. Ещё через двадцать минут, заплатив весьма скромную сумму, я выехал оттуда на красном "Фольксвагене", которому было всего лет десять от роду.

Держа баранку одной рукой, я вытащил мобильник, нашёл заранее вбитый туда номер и нажал на вызов.

– Да, – тоненький голосок ответил почти сразу, словно он ждал моего звонка.

– Это Кистенёв. Вчера за Чертой урки разбили мою машину. Я купил новую, но у меня не осталось денег.

– Продиктуй номер счёта, переведут сегодня.

Я продиктовал номер своей "оперативной" карточки.

– Как движется дело? – пискнул Акакий.

– Еду к хмырю, который может кое-что знать, – буркнул я и отключился.

Дохляк жил на противоположной стороне спальников, так что мне надо было сделать приличный крюк, чтобы не выезжать из-за Черты. Здесь пачка подозрительных бумаг на машину никому не сдалась, но в Городе с такими можно поиметь неприятности. Да и моим выхлопом городские гаишники точно бы заинтересовались, а здесь и ГАИ не было.

Дождь припустил. Я быстро, но осторожно ехал по широким проспектам, несколько раз обогнув места столкновений машин, владельцы которых бурно, а то и с огнестрелом выясняли отношения, и быстро сваливали, когда появлялись братки из дорожной бригады, чтобы установить, сколько им должен каждый участник происшествия. Я ехал мимо тротуаров, заваленных мусором, среди которого нередко попадались и трупы. Мимо осыпающихся фасадов и обрушивающихся многоэтажек. Мимо группок женщин, торопливо добирающихся до ближайшего магазина в сопровождении суровых вооружённых мужчин. Мимо кабаков, откуда, несмотря на ранний час, доносились пьяные вопли и, частенько, – пальба.

Я был за Чертой.

Вскоре я достиг квартала двухэтажных халуп, который застраивали после войны пленные немцы. Кто видел, тот знает... Если есть на свете что-то, идеально подходящее под ярлык "трущоба", так вот оно.

Пробравшись по узкой тропке между кучами мусора, распугивая стаи пищащих крыс удивительных размеров, я неожиданно наткнулся на солидную дверь с не сорванным домофоном. На нём значилось всего три квартиры. Я надавил на первую попавшуюся.

– Чё надо? – раздался из домофона сиплый голос.

– К Дохляку, – бросил я.

– Третья, блин, – он явно продолжал говорить что-то очень для меня нелестное, но, к счастью, я этого уже не слышал.

Я надавил на третью кнопку. Трубку подняли сразу, но молчали.

– Открой, Дохляк, это Кистень! – рявкнул я.

– Вижу, – прошелестел бесплотный голосок, и дверь плавно открылась.

Я матюгнулся, только сейчас заметив глазок скрытой камеры над парадняком.

Поднявшись по узкой и с виду ветхой, но неожиданно чистой лестнице на второй этаж, я уткнулся в стальную дверь единственной на площадке квартиры. Она открылась.

Это чмо на колёсах, не удостоив меня приветствием, развернулось и поехало по коридору, в который выходили двери нескольких комнат. Квартира явно была сделана из трех отдельных. Витал отчётливый запашок какой-то тухлятины. А может, мне так казалось.

– Говори.

В захламлённой всякой дрянью комнате он развернулся ко мне. Событие не очень радостное. Половина его лица, бледно-зеленоватая, как брюхо протухающей рыбины, была мёртво опавшей, только сверкал выпученный искусственный глаз. Другая щерилась тремя золотыми фиксами, типа, улыбалась. Эта часть морды была багрово-коричневой и лоснилась. Граница багровости и бледности была нечёткой, а нос вообще выбивался из гаммы, желтея, как у покойника. Череп был деформирован, грязные волосы торчали из него пучками. Обе ноги были протезами, левой руки не было до локтя.

В общем, герой-любовник.

Сесть он мне не предложил, а сам я брезговал присесть тут на что-нибудь.

– Мне нужна информация, – с трудом скрывая отвращение, проговорил я.

На меня уставился целый глаз – воспалённый и сочащийся гноем.

– Всем нужна.

Издаваемые им звуки словно бы доносились из-за стены – глухо и неразборчиво.

– Мне нужен Архангел, – продолжал давить я.

Глазик закатился вверх. Паук ждал муху.

Я засветил ему остаток баксов, куда прибавил ещё своих.

– Мало.

Он смачно высморкался прямо на пол.

– Аванс, – обнадёжил я.

– Архангел не лох. Найдёт меня.

– Мне нужен не он, а Дубровский.

Глаз Дохляка выпучился так, что я испугался, что сейчас он выпадёт на пол и придётся вставлять его гаду в задницу, чтобы он разговорился.

– Они как-то связаны, – пояснил я.

Глаз прикрылся – тварь задумалась.

– Хре-ен знает, – протянул Дохляк через пару минут. – Это тебе обойдётся...

Я кивнул, типа, знаем, знаем.

– Он Архангел, потому что архангельский? – взял я быка за рога.

Но Дохляк помотал головой.

– Габрелидзе потому что. Джабраил... Его нохчи так называли, он с ними дела делал. С нашими не играл.

– Что за дела?

– Слияния и поглощения.

Однако я так и думал. Рейдерство…

Дохляк не обратил внимания, что я слегка вздрогнул.

– Мало я о нём знаю. Но дам наводку, как добраться. У него есть тёлка. Он её в библиотеку работать пристроил. Имени... этого, который про дядьку Черномора ещё написал.

Я кивнул. Тёлка... Имеет смысл...

Кинув Дохляку на колени тонкую пачку баксов, я пообещал:

– Завтра ещё подгоню.

– Подгонишь, подгонишь... – зашёлся тот в тонком хохотке. – А то я тебе ещё одну вещь не скажу.

– Какую?

– Ты к Дубровскому через Архангела подлезть хочешь. А можно легче...

– Ты что, знаешь, кто он? – я впился глазами в отвратную рожу.

Он покачал головой.

– Кто – не знаю. Но знаю, кто его Маруся.

Уходил я с гадливым чувством. Требовалось срочно выпить.

Как ни странно, очнулся я дома, в городской "однушке" в старинном особняке рядом с бывшим главным собором бывшей Империи. Разумеется, неподъемную аренду платил Глебыч – у Влада Кистенёва столько башлей быть не может.

Всё как обычно: в башке треск, во рту Сахара. Я слегка оросил её добытой из холодильника банкой пива. Смутно проявились воспоминания о предыдущем вечере. Ничего особенного, кажется, даже стрельбы не было, несмотря на то, что куролесил я где-то за Чертой.

Я взглянул в окно. Солнце палило, как безумное, и мне стало тошно.

Следовало позвонить Глебычу: вчера я так и не заглянул в контору, и мои старички с ЖКХ, надо думать, били копытами от возмущения.

– Я работаю на Акакия, – сообщил я, включив номер.

– Знаю.

Тон его был необычайно суров.

– В чём дело?

– Ты был вчера у Дохляка?

– Ага. И сегодня буду, только бабло с карточки сниму.

– Не будешь.

– Почему?

– Он убит.

Чёрт! Чёрт! Он что, следит за мной?..

– Как?

– Видимо, сразу после твоего ухода. Пытали, а потом перерезали горло. Вычищено всё бабло. "Жучки" сорваны. На стене надпись кровью. Его кровью.

– "Не ссы, Маруся..."?

– Дубровский, ипт!

Совесть моя даже не пискнула. Но когда я так засветился?..

– Короче, ОППППС пока похеришь, ищи Дубровского, раз уж в это ввязался. За Чертой осторожнее: Сходняк по поводу Дохляка землю роет. Отбой.

Он отключился. Я дёрнул, закусил последним огурчиком из банки и пошёл в библиотеку.

Где она, я знал только примерно. Единственная библиотека, оставшаяся за Чертой по прихоти некоего двинутого пахана, в юности мечтавшего поступить в литературный институт.

– В библиотеку, – приказал я пойманному на площади бомбиле. Мой "фолькс" стоял на охраняемой парковке за Чертой. Её владелец знает, что с ним станет, случись что-то с машиной.

Тот воззрился с недоумением. Я вздохнул.

– Там морг недалеко...

На лице дурака проклюнулось понимание, но он тут же замотал головой.

– За Черту не поеду.

Меня взяла ярость. Я вытащил пушку и направил её козлу между глаз.

– На тот свет поедешь, – просипел я похмельным голосом.

Он судорожно сглотнул и поехал.

Ненавижу мудаков!

Впрочем, остановил я его перед Чертой. Осчастливленный дарованием жизни и пятью сотнями федеральных денег, он укатил, будто я ему очко наскипидарил.

Солнце не унималось. Обливаясь потом, я перешёл через мостик и спросил торчка, бессмысленно созерцавшего воду:

– Как пройти в библиотеку?

– Чё-ё? – вылупил тот осовелые зенки.

Я с хрястом врезал ему в челюсть. Тело перекинулось через перила и грянулось в канал. Я не поинтересовался, что с ним сталось.

– Как пройти в библиотеку? – спросил я у обильно потеющего под кожаной курткой братка, стоящего на своём посту у пивного ларька.

– Чего, нах? – хрипло изумился тот.

Я дал ему под дых, коленом припечатал фэйс и ребром ладони саданул по загривку.

Переступив через тело, я молниеносным движением атакующей кобры засунул два пальца в ноздри вылупившемуся на происходящее из окошечка ларька продавцу-нохчу.

– Ну, ты-то, думаю, знаешь, как пройти в библиотеку? – ласково спросил я, вытягивая его, словно черепаху из-под панциря. Пальцы у меня железные, надумай он ерепениться, живо сломал бы нос. Он и не ерепенился.

– По каналу направо сто мэтров, потом во дворы ещё сто, балшой дом, напысано: "Быблыотэка имэни Алэксандра Сэргэича Пушкына", – отрапортовал он, словно его спрашивали об этом каждые два часа.

– Умница. Пол-литра тёмного.

Пиво было тёплым и безбожно разбавленным. Остаток я вылил нохчу на голову, отпустил нос, вытер пальцы в соплях о его плечо и зашагал направо по каналу, надеясь, что джигит схватит пушку – настроение у меня было поганое, хотелось кого-то завалить. Он не схватил. И правда умный.

Большое здание библиотеки с тихим достоинством разваливалось перед вырубленным сквером. Я лет сто не бывал в подобных заведениях, и вряд ли буду ещё сто. Даже если проживу столько. Но запах старых книг напомнил мне детство. И тут было прохладно.

Я ввалился на абонемент, не совсем твёрдо представляя, кого буду спрашивать.

Передо мной шепелявый небритый хмырь в треснувших очках пытался что-то объяснить библиотекарше. Просто идеальной библиотекарше, как их представляют в народе: в затрапезной блузке, квадратных очках и полуседым пучком на голове. А читатель как будто пришёл из прошлого: легче всего его было представить стоящим в летний зной в очереди за квасом или бредущего с грязным рюкзаком за картошкой на колхозный рынок. В стране, которой давно уже нет.

– Мне книжечку...такую... – канючил он.

– Какую? – устало вопрошала библиотекарша.

Я подумал, что теперь здесь только такие клиенты и что каждого приходится беречь и холить.

– Такую... Чёрненькую.

– Как называется?

– Не знаю... Чёрненькая книжка, про смерть. Её ещё в прошлый раз ваша сотрудница читала.

– Какая сотрудница?

– Да такая, вся в чёрном и с косой...

Я чуть на пол не сел. Библиотекарша сидела, потому только опустила вмиг побагровевшую от сдерживаемого смеха физиономию.

И тут вошла она.

Я сразу понял, что это та самая – чёрная и с косой. Коса, что говорить, роскошная – толстая, чёрная и длиной на всю задницу. Но какая была задница! Я в жизни таких задниц не видел – форма, размеры, грация!.. Совершенная, идеальная задница!

Ноги, сиськи и всё прочее были на том же уровне, благо, что "всё чёрное" заключалось в маленьком платье от сосков до нижней границы трусиков. Если они на ней были...

Мрачно взглянув на хмыря чёрными глазищами, она протянула ему искомую книжку.

– Борис Акунишвили, "Творцы и суицид", – прокомментировала она.

Судя по всему, хмыря больше интересовала сотрудница, чем налагающие на себя руки творцы. Глазки его залоснились, очки запотели, судя по всему, он возносил молитвы, чтобы книгу оформляли как можно дольше.

Если это не акакиева тёлка, то я Филипп Киркоров!

– Простите, девушка, можно с вами поговорить? – встрял я, показывая красную корочку ОППППС.

Он поглядела на меня ещё более мрачно, чем на хмыря.

– В чём дело?

Какой сексуальный голос!

– Жалоба от читателя.

Она пожала плечами.

– Что за хрень?

Хорошенькие словечки для библиотекарши! Впрочем, от жизни я отстал прочно, может, сейчас это нормально. Тем более что её коллега нисколько не была шокирована.

– Где мы можем поговорить? – настойчиво гнул я.

– Ну, пошли.

Она мотнула головой, и я поплёлся за ней.

Мы сели на зелёные стулья за длинным столом в небольшом зале.

– Какой мудак на нас жалуется? – сразу взяла она быка за рога. – Он хоть знает, что с ним за это будет? И какое дело до этого городским козлам?

– Цыпа, – я тоже решил отбросить политес и резко подался к ней, – не вешай мне лапшу, ладно? Ты ведь сама городская, если я правильно понимаю жизнь, а я её понимаю.

Ого! Мне в лоб приветливо глянул чёрный глазок пистолета. Когда она его успела вытащить? И, главное, откуда?..

– Руки вверх!

Голос её был лишён эмоций и поэтому страшен. Действительно, "чёрная и с косой".

– Не могу, – улыбнулся я ей всеми своими недавно вставленными зубами.

Кажется, это её слегка проняло.

– Почему?

Она не собиралась опускать свою маленькую смертельную игрушку.

– Потому что моя "беретта" сейчас под столом глядит тебе прямо в...ну, чуть повыше места, куда я хотел бы поместить совсем не пулю.

Умничка, она сразу поняла расклад и спокойно опустила пушку на стол. "Беретта" вновь скользнула мне за пояс.

– Что тебе надо на самом деле? Твоя ксива – липа. Ты мент?

– Ксива не липа, но работаю я сейчас частным детективом. Мне нужно всё, что ты знаешь об Акакии Габрелидзе.

На лице её ничего не дрогнуло, но глаза указали мне на раму большой картины над шкафом, забитым книгами.

– Пошёл на... – деловито произнесла она.

Вот это девка!

– Ладно, ухожу.

Положив на стол визитку, я встал.

– Могу я хотя бы узнать, как вас зовут?

– Маруся.

Эмоций в её голосе не было по-прежнему. Зато они были во мне.

Млять! Млять! Млять!

Она пришла под вечер, когда я, многократно прокляв свою душную контору, почти управился с многочисленными делами, а уровень жидкости в дежурной бутылке значительно понизился.

Парило невыносимо. Небо опять хотело жидко опорожниться на этот город, но садистски медлило. Короткий решительный стук в дверь совпал с первым отдалённым пуком грома. Я только успел промычать разрешение, как она скользнула за порог.

Очень такая нуждается в чьём бы то ни было разрешении куда-то зайти!

Теперь на ней был лёгкий сарафанчик, открывавший ещё больше, чем давешнее платье, хотя казалось, что это невозможно. Носик успела припудрить, но глаза лихорадочно блестели от жары.

Я показал ей на стул, но она проигнорировала его и с размаху уселась на кожаный диван. Я только охнул, пытаясь разглядеть, что там под подолом, но роскошные колени ехидно сдвинулись, оставив на обозрение только матовую белизну потрясающих ног.

Я предложил ей на выбор воды из графина или водки – других напитков у меня не было. Со всем этим я сделал две ходки к её дивану. Стоять над ней было чертовски приятно. Она жадно выпила стакан воды, затем стопку водки и ещё полстакана воды.

Закурила. Я тоже.

– В библиотеке стоят "жучки", – сообщила она то, что я и так понял. – Зачем тебе Акакий?

– Он нанял меня ловить Дубровского. Хочу знать, что их связывает.

Я напустил на себя тупой вид, что, впрочем, было легко: вместо того, чтобы анализировать, откровенно пялился на её колени, которые она постаралась задрать повыше.

Она засмеялась и смеялась подольше, откинув головку, чтобы я имел возможность наладиться созерцанием белоснежной шеи. Я и насладился.

– Не ржала так с тех пор, как потеряла девственность, – сообщила она, отсмеявшись. – Значит, Дубровского поймать хочешь?

– Угу.

– Ню-ню...

Она закурила ещё и задумалась.

– Почему ты не спросишь у Акакия, если он твой клиент? – выстрелила она следующий вопрос. Вполне резонный, надо признать.

Я пожал плечами.

– Если бы он хотел, сам бы сказал. Но он не сказал. А мне это нужно.

– Ты не сильно его любишь? – чёрные глаза обвиняюще глянули на меня на манер двустволки.

Я опять пожал плечами – дурак дураком.

– Не очень ему доверяю.

– Ты прав, – выпалила она. – Он тебя подставил.

Не великая сенсация. Но мне-то она почему это рассказывает?

– Ты же с ним...

– Что с ним? – мрачный взгляд чёрных глаз над белоснежными коленями – потрясающее впечатление. – Трахаюсь? Ага. Я под него легла, когда его чичи собирались входить на фирму моего папки. Он обещал папку не трогать. Но они всё равно вломились. Папка потерял всё, напился и снёс себе башку из ружья. Архангел пел, что, мол, партнёры давили, пришлось делать рейд. А мне по фигу – всё равно надо было пристраиваться, не с этим мудаком, так с другим.

– На какой теме он сейчас? Чёрный "эм энд эй", вроде, сдулся.

После договора в Городах всё было давно схвачено и поделено, а за Чертой никакой рейдерский захват был невозможен, если фирму крышевал Сходняк. А если не крышевал, то и фирмы такой не было.

– Посредник.

Всё понятно: несмотря на договор, жадность брала своё. Городские боссы хотели иметь с борделей и казино спальников, а паханы – от промышленности и нефтяных скважин, контролируемых правительством. Контакты поддерживали такие вот акакии. Скажем, в Городе отрывался псевдоподпольный наркосалон, снабжаемый дурью из-за Черты, а пара паханов получала по толстому пакету акций какого-нибудь глинозёмного комбината. Самый простой вариант, конечно. А посредник имел процент с обеих сторон. При этом, конечно, его задница должна быть очень надёжно прикрыта на всех уровнях. Фигура, короче.

– А Дубровский тут причём? – теперь была моя очередь стрелять вопросами. Впрочем, колени её я внимания не лишал.

– Архангел проделал с кем-то из его родственников то же, что с папкой, – проговорила она. – Теперь Дубровский ищет его, чтобы отомстить. Акакий и придумал подставить ему тебя, чтобы стравить Дубровского и твоего хозяина, а самому слиться. Я так поняла из его разговоров. Налей мне водки.

Я налил и подошёл к ней, нависнув, как алчный гриф над падалью.

– Так зачем ты мне всё это говоришь? – спросил я охрипшим голосом.

Он лихо дёрнула, запрокинув голову, и, глядя мне прямо в глаза своими стволами, уронила стопку на пол. Та, жалобно звякнув, разбилась.

– Потому что... я его ненавижу, – она сняла одну ногу с другой, теперь колени были чуть расставлены. – И ещё...

Такого взгляда я выдержать не мог. Я рухнул, как давешняя стопка, обеими руками раздвинул колени и зарылся лицом вглубь.

Я оказался прав: трусиков на ней не было.

Гром за окном прогремел, словно весь этот Город провалился в тартарары. Одновременно с неба с рёвом хлынул сплошной поток ливня и града.

Она доверчиво положила ноги мне на плечи.

На следующий день я пришёл в контору поздно. Только успел выставить двух дедушек и вполне себе ещё бодрую бабушку, запел телефон.

– Ты где? – спросил Глебыч.

– В конторе.

– Сейчас приеду.

Я ждал, попивая пиво. Похмелье мучило умеренно, но солнце с утра опять палило, а я уже успел намотаться по всему Городу и кое-где за Чертой.

Вчера она ушла так же молниеносно и таинственно, как и пришла. Я в одиночестве допил водку и провёл остаток вечера в баре, слушая плюм-плюм-плюм-плюм зарядившего на всю ночь ливня. Потом поехал домой. Как пионер, право слово. По дороге сделал несколько звонков с «чистого» телефона, будучи во вполне вменяемом состоянии, и только перед сном позволил себе расслабиться.

Глебыч распахнул дверь без стука и по-хозяйски плюхнулся в кресло у стены. Морда саркастически-наглая. Журналист, бандит, политик, конезаводчик, масон... Кто он там ещё? Мне он, скорее, нравился, несмотря на свою полную беспринципность. Но ведь и я такой же. Почти.

– Вот что, Кистень, – заговорил он сурово. – Осиное гнездо, которое вы разворошили, меня достало.

– Мы разворошили?

– Вы. С покойным Архангелом.

Морда моя, как и было положено, вытянулась.

– Что?!

– Ага. Сегодня утром. Взорвали вместе с машиной. В Городе. На стене дома надпись...

Я матюгался долго и со вкусом. Глебыч слушал хмуро, но не прерывал.

– Теперь это моё дело, – бросил он, когда я иссяк. – Я кое-что Акакию должен, и ты мне поймай этого… Дубровского долбанного!

Последнюю фразу он произнёс с такой лютой ненавистью, что я вздрогнул. Интересный поворот темы...

– Выпьешь? – спросил я.

Он набычился, но потом кивнул. Мы дёрнули.

– Все обязательства Архангела я подтверждаю, – продолжил он. – Трать, сколько хочешь. Вперёд!

Он поднялся с кресла.

– И ещё, – обернулся он от двери. – Перестань так бухать.

Дверь захлопнулась.

Я едва успел застать её в библиотеке – рабочий день кончился, и она уже выходила. На меня поглядела, как на незнакомого. Меня это почему-то не очень потрясло.

– Ты знаешь, что Акакий убит? – спросил я сразу.

– Знаешь что... – она помедлила. – Шёл бы ты... лесом.

Всё было очевидно. Я отёр лицо от пота. Опять парило, как в аду.

– И на кого ты работаешь, детка?

Она передёрнула плечами и пошла прочь.

– Маруся!

Она чуть замедлила шаг, но тут же опять припустила.

– Ты думаешь, тебя пощадят?

Будто в спину ей пальнул – дёрнулась и остановилась. Я быстро подошёл. Заворчал гром – небо уже переварило очередную порцию нашей тоски и теперь его опять пучило.

– Ты ещё не поняла, что я единственный, кто может тебе помочь?

– Почему? – теперь я видел, что в чёрных глазах закипают слёзы. Полные губы дрожали. Она боялась.

Ответить я не успел. Ливень хлынул, словно в облаках опрокинулась огромная бочка. В этом грохоте короткий треск автоматной очереди из "москвича" с тонированными стёклами, припаркованного неподалёку, был почти неслышен. Девушка переломилась в пояснице и рухнула. Кровь тут же смыло потоками воды. Маруся лежала, как брошенная сломанная кукла, и глаза у неё были такими же большими и удивлёнными.

А я уже палил в пытавшуюся отъехать машину. Автоматчика, кажется, завалил сразу. Пара пуль попала по шинам, машина вильнула и врезалась в сиротливо стоящий тополь, который почему-то не срубили "заготовители". Магазин ПМ опустел. Я выхватил "беретту" и подскочил к машине. Голова стрелка свисала из открытого бокового окна. Вместо затылка у него была мокрая впадина. Сквозь разбитые вдрызг передние стёкла я видел, что салон заляпан мозгами и кровью. Оглушённый водитель всё пытался извлечь застрявший подмышкой пистолет. Я разглядел его лицо и немного удивился, но это не помешало мне дважды выстрелить в это лицо, и оно перестало быть таковым.

Обыскивать их не имело смысла – ничего не найду. Я подошёл к Марусе и немного постоял над ней, не обращая внимания, что вода обильно стекает по мне. Не нужно было наклоняться, чтобы видеть: реанимация не поможет. Развернувшись, я пошёл к своей машине.

Я ехал к Вошке. Ситуация накалились по самое не могу, и бар был самым безопасным местом. По дороге сделал звонок. С «чистого», конечно.

Увидев меня, она сразу поняла, что дело пахнет керосином, и без лишних слов стала выставлять из бара посетителей. Поддатые гопники со спальников подчинялись ей с удивительной покладистостью.

Закрыв двери, поставила передо мной графинчик и вазочку. Я дёрнул и закусил.

– Плохо? – спросила она, печально глядя на меня.

– Плохо, Маруся, – кивнул я. – Похоже, мы запалились.

Она закрыла глаза и несколько секунд молчала. Потом открыла.

– Я к этому давно готова.

Я снова кивнул. Молча. Тут запел мой обычный телефон.

– Ну что, Кистень, – раздался насмешливый голос Глебыча, – вот ты и попался.

– Давно ты знаешь? – спросил я, стараясь, чтобы голос мой был совершенно спокойным, даже равнодушным.

– С самого начала, – хохотнул тот. – Думаешь, я тебя из сострадания вытащил из дерьма после того, как ты откинулся с зоны?.. Я знал, что ты будешь мстить. Вот я за тобой и присматривал. Но, надо сказать, ты учудил такое, что я сначала даже не верил, что это ты.

– Все мы склонны недооценивать людей... – протянул я.

Проклятый, проклятый мир! А я идиот! Хотя не совсем...

– То есть, получается, это ты поглотил фирму Маруси? – так же равнодушно спросил я.

– Ага, – весело подтвердил он.

– Ты, конечно, знал, – продолжал я, – что мы с ней. А я тогда работал в МВД. Но когда я стал раскручивать это дело, на меня навесили взятку, выперли из органов и посадили. Моя Маруся оказалась на панели, клиенты звали её Вошкой. А я отмотал от звонка до звонка.

– Верно излагаешь, Влад. Только делаешь не те выводы. На самом деле я через неё хотел достать тебя. Ты мне хвост прищемил в одном деле, ещё в девяностые, только сам не догадываешься. Ну, и добрался... На панель, кстати, тоже я её выпихнул, чтобы тебе веселее было.

На самом деле, я не только догадывался, но и точно знал, что это за дело. Только не знал, что он знает. Честно говоря, все это время, что я работал на него, меня по этому поводу слегка грызла совесть. Но теперь больше не грызла.

– Я долго не мог поверить, что ты проделываешь все эти штуки, – продолжал глумиться Глебыч, уверенный, что все карты у него в руках. – А потом прикалывался, пока ты потрошил всех этих козлов.

– Рано или поздно я до тебя добрался бы, – заметил я.

– Во-во, – подхватил он. – Поэтому я тебя нае..., наивный чукотский мальчик. Подставил тебе Акакия, а моя девочка из библиотеки - жалко её, да всё хорошее заканчивается - навела тебя на него. Она ведь и сама верила в то, что говорила.

– Я догадываюсь. А Дохляк?

– Легко было просчитать, что ты пойдёшь к нему, я ему и внушил заранее, что тебе надо говорить. Дорого брал покойничек, надо признать... Ну а то, что ты его прикончишь, как только он упомянет твою бабу, он и представить не мог.

Я снова отчётливо услышал, как омерзительно похрустывает горло под моей финкой. Он ничего и не сказал, хоть я и старался его разговорить.

– Я подождал, пока ты завалишь Акакия, а теперь ты хрен вылезешь из этого подвала. Снаружи уже ОМОН и пацаны. Бай, недоразвитый!

Со смехом он отключился. Я проверил телефон – он не работал. Ага, Глебыч, конечно, вполне способен перекрыть мне связь. Думаю, в баре не работал уже ни один аппарат. Сделал короткий звонок по «чистому».

Самое смешное, что я сам обо всём догадался бы, будь у меня хоть несколько часов форы. И он это чувствовал, потому поспешил – не попытался раскрыть мои связи в органах. Впрочем, в бригаду Дубровского входили не только действующие сотрудники МВД и госбезопасности, но и отставники всех силовых структур, вплоть до ГРУ и внешней разведки. Были и люди из Товариществ, и даже бригад - многих достала эта поганая жизнь.

Но Глебыч прокололся дважды. Во-первых, я знал, что с Акакием у него вражда, а он велел мне мстить за него, как за лучшего кореша. А во-вторых, не надо было ему посылать своего водилу на ликвидацию библиотекарши. Я узнал его. И таки успел сделать звонок. Теперь на одной из шести машин моего благодетеля уже стоит небольшой сюрприз, который в первую же поездку превратит и её, и Глебыча в мелкую пыль.

Но я этого вполне могу не увидеть.

– Вы окружены, выходите с поднятыми руками! – раздался с улицы голос из "матюгальника"

Щаз.

Я повернулся к Вошке. Моя вечная любовь, как всегда, была на высоте – сжимала автомат "Кедр", который смотрелся в хрупких руках вполне уместно.

Из подпола Санёк передавал вдруг засуетившемуся Петровичу кучу железа: автоматы, ручной пулемёт, гранаты.

– Архип Петрович, – заметил я, – лезь-ка ты вниз, да сиди, пока всё не закончится.

Старый вояка упрямо мотнул головой, а я настаивать не стал – всё-таки мой бывший командир.

– Ну что, Володя, пора? – спросила она.

Её взгляд пронизал меня до самого нутра. Как всегда.

Я взял её за руку и надел на палец кольцо. Я давно носил его с собой, дав себе слово надеть, когда случится то, что случилось.

– Пора, Маруся.

Отвернувшись, я дёрнул и взялся за ручной пулемёт.

Три узких зарешёченных окошка, наполовину высовывающиеся из асфальта. Капитальные стены старинного дома. Долго они нас будут выкуривать. А там, может, и ребята подоспеют. Ничего ещё не потеряно!

Я стволом разбил стекло и дал очередь в мир, в котором пьяное солнце, как побитый пёс, уползало в свою конуру.

– Эй, козлы! – заорал я. – Давайте сюда! Я Дубровский Владимир Андреевич! Не ссы, Маруся!

Ad astra

Автор: Betha

Краткая аннотация. Осенне-зимний болезненный пейзаж, зарисованный упаднически-блеклыми красками на изъеденном самоуничижением холсте.

Кутаясь отравленным дурманом, ослепший от фонарей сонный город забыл о звездах. Сквозь прорехи в облаках виднелось иссиня-черное небо и луна в озлоблении лила на землю ядовито-бледный свет. По-осеннему болезненный и как будто более плотный воздух наполнял мои легкие, дышалось все труднее, и бежать было уже не под силу. Но безотчетный страх, преследующий меня на заплесневелых от вечной сырости улицах, грозя впиться в изможденное тело когтями первых заморозков, не давал мне остановиться.

Безумная гонка ни на миг не желала прекращаться, и воздух делался все более невыносимым, и пространство все отчаяннее мне сопротивлялось, мешая двигаться… и жить. Мимо проносились разноцветные раздражающе-яркие фонари, редкие голые стволы деревьев с обрубленными ветвями – деревьев, которые никогда не проснутся, чтобы увидеть Солнце; нелепо застывшие в бесцельном стремлении узкие ступенчатые здания с наглухо зарешеченными и несоразмерно маленькими окнами и громадные, бессмысленные, уходящие в непонятную высь ржавые лестницы, не желающие знать о цели своего существования.

Но меня не интересовала эта печальная фантасмагория. Выхваченные боковым зрением отдельные ее фрагменты не вызывали никаких эмоций и ни на секунду не задерживались в памяти (ввиду сего обстоятельства я не могу сказать, действительно ли я бегу по кругу, то есть является ли это злополучное место тем самым Пространством, замкнутым в кольцо).

Да, мне не было дела до окружающего мира, ведь перед глазами возникали миражи нереализованных возможностей, и тысячи голосов говорили со мной, и смеялись, и звали, и звенели, и разливались чудесной музыкой, а фантастические образы, принадлежавшие моим незримым собеседникам, существование которых непременно нуждалось в моем участии, манили меня и помогали забыть на время страх, следующий по пятам, и неспособность видеть звезды, и даже сгущавшийся воздух, которого катастрофически не хватало.

А потом усталость и собственное шумное дыхание напоминали мне о продолжающемся беге, и о погоне, и о воздухе, и о городе, безнадежно ослепшем от фонарей... как и я. Но если город забыл о ясном ночном небе и уснул, с головой укрывшись одеялом из смога и тумана, то во мне жила еще память о звездах, и все мои мысли были только о них. И ничто не могло поколебать мою слепую, беспомощную, но гордую веру в то, что сквозь отравленный дурман, и стиснутые зубы, и световые года мой немой крик доносится до их светящихся сфер.

А между тем мой преследователь, не мешавший мне, однако, оставаться в полном одиночестве, был все ближе, но когти так и не вонзались мне в спину, и заморозки решительно отказывались наступать. Стоило остановиться для разнообразия и посмотреть, что будет, - мой разум с этим соглашался, а потом беспомощно разводил руками, потому что страх и бег находились вне его компетенции. Да и к тому же все это бессмысленно, ведь мне с самого начала было известно, что даже резко развернувшись и бросившись в объятия моего гонителя, я не вырвусь из этого порочного круга. Потому что заморозки никогда не наступят, и спящий город будет вечно плесневеть и гнить в осеннем тумане и смоге, отравляя воздух испарениями своей разлагающейся плоти, и болезненно-бледная луна будет без конца лить ядовитый мертвенный свет сквозь прорехи облаков. И бег мой – константа в уравнении состояния этой замкнутой в кольцо вселенной, затерявшейся на окраинах выпавшего из реальности космоса.

Покой – такая же иллюзия, как и время. И пусть происходящее станет моим наказанием. Надеюсь, для искупления достаточно одной вечности и однажды меня простят, пусть даже не подавая виду. И, хоть я этого никогда не узнаю, там, где мне не суждено оказаться, наступит долгожданная зима и далекие снежинки будут искриться на траурном небосводе.

Мой неизлечимо больной город спит, мой равнодушный мир навеки предан забвению. Я знаю, это моя вина. Ведь, в конце концов, мой долг – быть за все в ответе.

А звезды?..

***

Белым кружевом снегов зябко укуталась мерзлая безжизненная земля с упокоившимися на ней заледеневшими развалинами облаченного в траур мертвого города, вцепившегося железобетонной хваткой в черную пропасть отчаянно далекого неба, безмятежно искрящегося россыпью разноцветных звезд. Безлунная ночь безмолвно взирала на выбивающиеся из-под снега груды серых камней и отчаянно протянутые в небо остовы зданий, равнодушно отмеряя пульсирующие в висках секунды.

В оковах льда застыло бездвижно мое тело, не чувствуя ни холода, ни усталости, распластанное в окружении молчаливых руин с уцелевшими кое-где зарешеченными провалами бездонных окон, и взгляд мой устремлен в одну точку — кроваво-красную, перламутрово переливающуюся звезду, насмешливо уставившуюся прямо в мои неподвижные глаза.

Последний вздох не пришедшего в сознание города застыл на моих губах, боясь сорваться в неизвестность новой вечности, и последняя судорога, исказившая предсмертной мукой его лик, спрятанный под изломами бездыханных заводских труб, продолжается робким биением в моей груди.

Звезды медленно и плавно шагают по базальтовым плитам опрокинутого над землей храма, чинно сменяя друг друга во время ночного бдения, не прерывающегося отныне восходом Солнца; только кровавое око остается на том же месте, болезненно-яркими вспышками сквозь черноту зрачков нещадно вычерчивая пламенные знаки. И пронзительный луч своевольной звезды летит стремглав сквозь беспросветные бездны замкнутого в кольцо пространства и времени, убегающего по кругу, к хладному сердцу моего города, погребенного — со мною заживо — в бескрайних снегах.

Вдруг изрешеченное звездами небо, бесчисленной чернокрылой стаей разметывая в клочья тьму, оглушительно взрывается, озаряя безмолвствующее царство белизны жемчужным сиянием, и под отзвуки гибели дальних светил всепоглощающим пламенем пробивается сквозь трещины льда моих глаз, закрывающихся в следующий же миг чьей-то невесомой милосердной рукой.

Но я знаю: стоит только мне их открыть, погоня начнется снова.

04.04.2010 — 13.12.2013

Дата добавления: 2015-11-14