Благодарности 13 страница

После того как он повелел арестовать упомянутого епископа Бернара Сассе, события развивались слишком быстро. Ногаре и Флоте тянули его в разные стороны. Открыто выступать против Святого престола было боязно, но Филипп знал, что поступает правильно. Первому сословию, духовенству, его действия против папы, возможно, не понравятся. Тогда им нужно показать, что он, Филипп, восседает сейчас на троне в главном соборе Франции согласно Божьему провидению. К тому же короля заверили в поддержке духовенства. Но он по-прежнему сомневался.

– И вот теперь мы просим вас помочь защитить нашу свободу, – произнес Флоте, завершая речь. – Знать и горожане, передайте нам письма, подписанные вашими представителями, для вручения папе и его кардиналам, где утверждается, что Франция не намерена стать их марионеткой. Епископы и священники, поклянитесь не присутствовать на соборе, куда призвал вас Бонифаций, в знак несогласия с несправедливыми обвинениями вашего доброго короля. Его величество Филипп намерен услышать ваше решение через час.

Филипп встал и, волоча по полу края мантии, торжественно прошествовал под взорами всех присутствующих в тень за хорами. За ним последовал Ногаре, оставив Флоте и других королевских министров обрабатывать представителей сословий.

Каноник проводил Филиппа в его личные покои в соборе и с поклоном удалился. В ту же секунду к королю повернулся Ногаре с искаженным злобой лицом.

– Сир, я не в силах сдержать возмущение. Убогой речью первый министр Флоте намеренно пытался сорвать наши планы. – Ногаре стиснул зубы.

– Скажите, Ногаре, я поступаю правильно?

Министр замолк.

– Сир, вы такой бледный. Как вы себя чувствуете?

Филипп отмахнулся.

– Ответьте мне, Ногаре. Я действую верно? Мне следовало арестовать Сассе?

– Без сомнений. Он подстрекал паству к бунту и высмеивал ваши решения. Этот человек порочил вас, сир, называя, извините, глупым безмозглым филином.

– Не в том дело. – Филипп судорожно вздохнул. – Ведь его обвиняют в ереси, а ее не было. Мой исповедник, Гийом де Пари, считает, что епископ столь отвратительного преступления не совершал.

Ногаре задумчиво пожевал губу.

– Ведь мы обсуждали это, сир. Церковь по-прежнему имеет сильное влияние на людей. Вы повелели арестовать видное духовное лицо, и нужно указать серьезную причину, которую бы они поняли. А народ лучше всего убеждает обвинение в ереси.

– Как и вас! – резко бросил Филипп.

Ногаре замолк. В тишине дождь продолжал барабанить по стеклам.

– Я стараюсь делать то, что полезно вам, сир. И полезно королевству. – Его голос звучал тихо и спокойно. – Если вы желаете править единолично в королевстве, то должны поставить себя выше священников, епископов и даже самого папы, иначе ваша власть всегда будет ограничена Церковью. Разве вы не хотите, чтобы подданные объявили вас святым? Чтобы они чтили вас так же, как вашего деда?

Глаза Филиппа остановились на гобелене позади Ногаре с изображением Мадонны с Младенцем. Сидевший в нежных руках Марии Христос смотрел на него глазами, похожими на два черных омута.

– Да, – прошептал Филипп. – Хочу.

– Тогда стойте твердо, сир, а я, не жалея сил, буду помогать вам добиться желаемого.

Представители сословий совещались меньше часа. Знать и горожане объявили о своей полной поддержке короля и зачитали письма протеста, которые будут направлены в Рим. От имени духовенства поднялся епископ Парижа. Филипп напрягся. Епископ говорил сбивчиво, как будто подбирая слова, но из его речи ясно следовало – духовенство остается с королем, и Филипп расслабился на троне.

Он переводил взгляд с одного священника на другого, замечая в глазах многих гнев и недовольство, сдерживаемые покорностью. Привилегии они ценили выше принципов. Его взгляд упал на Бернара де Гота, стоявшего во втором ряду. Маленький человечек, казавшийся еще меньше в церковном одеянии, бледный и изнуренный на вид, признаков гнева все же не показывал. Это Филиппу понравилось. Два года назад де Гота избрали архиепископом Бордо, и теперь он властвовал в сердце Гиена, по-прежнему пребывающего в смуте, несмотря на перемирие с Эдуардом. Симпатий к архиепископу он не питал, но такого человека лучше было держать на своей стороне.

Епископ Парижа закончил речь. Затем Ногаре поблагодарил представителей народа Франции за поддержку. На этом первая ассамблея Генеральных Штатов завершилась.

– Вы славно сегодня выступили, первый министр, – пробормотал Ногаре, схватив руку Пьера Флоте на выходе из Нотр-Дама.

Флоте бросил на него свирепый взгляд и выдернул руку.

– Я выступал как считал нужным.

– Но вы на службе у короля и должны понимать важность его намерений. И прилагать все усилия для претворения их в жизнь. А ваша речь на ассамблее Генеральных Штатов звучала как первая молитва робкого мальчика-певчего.

– Как вы смеете…

– Однако вам не удалось помешать им вынести правильный вердикт – единственное, за что вас можно поблагодарить.

Флоте усмехнулся:

– Вердикт? А разве он не был известен еще до начала ассамблеи?

– Да, но церковники могли взбунтоваться. Своей жалкой речью вы поставили под угрозу все наши замыслы.

Глаза Флоте расширились.

– Сами губите Францию и рассуждаете о каких-то угрозах? – Он увлек Ногаре в боковой проход. – Зачем вы затеяли суд над Сассе, похожий на балаган? Зачем вы настаивали на продолжении войны в Гиени, когда я убеждал короля сконцентрироваться на Фландрии?

– Я по-прежнему считаю, что нам не следует уступать герцогство, но дело в другом…

– Не могу поверить, будто вы не понимаете моих доводов! Фландрия столь же богата, что и Гиень, но с ней легче сладить. Там правит не король иностранной державы, а французский вассал. И последнее: относительно Гасконии наш спор с Англией до сих пор не разрешен и неизвестно, когда разрешится, а во Фландрии мы уже одержали победу. Теперь, когда наше войско стоит в Брюгге и Генте, нам легко будет присоединить это графство к Франции. – Ногаре пытался прервать Флоте, но тот быстро продолжил: – Фландрия покупает у Англии в больших количествах шерсть, и, владея Фландрией, мы сможем влиять на короля Эдуарда. В том числе и по вопросу Гиени. Неужели это не кажется вам разумным, Гийом?

Выражение лица Ногаре не изменилось.

– Дело Сассе никак не связано ни с Фландрией, ни с Гасконией. Епископ пытался подорвать авторитет короля и должен быть за это наказан.

– Но своими действиями вы преступили законы Церкви. Судить епископов может только Римская курия. У папы Бонифация есть полное право требовать освобождения Сассе. – Флоте понизил голос до громкого шепота. – Это знают в том числе и те, кто сегодня старался ублаготворить короля. Мы усугубили раскол между королевским и папским дворами.

– Чем шире будет раскол, тем лучше. Вы слышали о церемонии празднования юбилейного года Бонифация?^[18] К собору Святого Петра прибыли четверть миллиона паломников. Он обещал им отпущение грехов. То еще представление! Папа восседал на троне с мечом и скипетром подобно Цезарю. – Ногаре злобно усмехнулся. – И теперь, когда он бросил в тюрьму почти все семейство Колонна, ему никто не смеет перечить. Бонифаций уже объявил себя Цезарем; недалек тот час, когда он провозгласит себя Богом.

Флоте поморщился.

– Это все слова, Ногаре. А вот ваши действия серьезно угрожают Франции. Вы хотя бы читали его буллу? Если Сассе не освободят, папа угрожает отменить все привилегии, данные нашему королевству Святым престолом. – Он развернул пергамент и начал читать: – «Вернись на путь Божий, дорогой сын мой. Не уверуй, что сможешь жить без наставника Божьего и освободиться от власти моей, как Его наместника на земле. Не предавайся безумию, ибо тот, кто уверует в это, станет отщепенцем и будет изгнан из стада». – Флоте поднял глаза. – Изгнан из стада. Разве вы не видите? Он угрожает отлучением.

– Бонифаций на такое не осмелится. Ему нужно, чтобы церковные деньги текли из Франции в его сундуки. Помните, когда мы перекрыли поток, он тут же пошел на попятный и отменил свою буллу «Clerics laicos»? И теперь, если мы проявим настойчивость, все закончится точно так же. А посему идите своим путем, а я пойду своим. – Ногаре двинулся прочь.

Флоте охватила ярость, он даже забыл, где находится.

– Вы безбожная тварь, Ногаре. Сын еретиков! И я сделаю все, что в моей власти, лишь бы положить конец вашему пагубному влиянию на короля.

Ногаре обернулся. Его темные глаза вгляделись в побагровевшее лицо Флоте.

– Первый министр, на вашем месте я бы остерегся делать такие заявления. Вы уже не юнец.

Церковь Сен-Жерве-Сен-Протэ, Париж 25 мая 1302 года от Р.Х.

Уилл зажег свечу от другой и поставил рядом перед алтарем. Затем произнес молитву под печальными взглядами вырезанных из слоновой кости святых Жерве и Протэ, братьев-близнецов, преданных мученической смерти во времена Нерона. Рядом мелькнула белая мантия. Облаченный в нее человек зажег еще свечу.

– Сядем?

Уилл встретился взглядом с Робером и двинулся к скамьям.

Ризничий у алтаря вежливо улыбнулся тамплиеру и мирянину в простом шерстяном плаще и, опустившись на колени у свечей, начал соскабливать воск с пола. Наступил конец дня, между службой девятого часа и вечерней. В церкви никого не было, кроме этих двоих, сидевших со склоненными головами. Тишину нарушал лишь скрежет ножа ризничего по камню.

– Я не знал, что ты еще в городе, – тихо проговорил Робер. – Думал, ты вернулся в Шотландию.

– Разве Саймон не сказал тебе?

– Саймон только назвал место и время нашей встречи. Он вообще меня избегает. Наверное, боится, что кто-нибудь подслушает наши разговоры. – Робер провел рукой по своим седым поредевшим волосам. – Либо он мне не доверяет.

Уилл вздохнул.

– Я уверен, он тебе доверяет. Просто осторожничает.

– А чего беспокоиться? Гуго о тебе уже давно забыл, а большинство знакомых рыцарей сейчас на Кипре с великим магистром. Так что держись подальше от прицептория, и тебя никто не заметит.

– И все же рисковать опасно.

– Боишься сорвать свои важные дела? – пробормотал Робер.

Уилл тихо заметил.

– Я полагал, ты понимаешь.

– Нет! – резко ответил Робер. – Ты надеялся, я стану смягчать твою вину? – Ризничий посмотрел на них, но, встретив взгляд Робера, вернулся к своему занятию.

– О чем ты, Робер? Я думал, мы…

– Что «мы»? Друзья?

– А разве нет?

– Теперь уже не знаю. Ты объявился три года назад, ничего не объяснив, и ожидаешь, что все будет как прежде? Но это невозможно. Ты, преемник Эврара, покинул Темпл, нарушил клятву служения братству. – Робер посмотрел на Уилла. – Зачем я тебе нужен, скажи? Ты посылаешь за мной каждые шесть месяцев как за слугой, чтобы я отвечал на твои вопросы. И ни разу даже не спросил об «Анима Темпли». Честно говоря, сегодня мне приходить сюда не хотелось. Кому ты сейчас служишь, Уилл? Уильяму Уоллесу? Королю Филиппу? Или кому-то еще? Ты что… стал наемником?

– Ты знаешь, что это не так.

– Откуда мне знать. Саймон по возвращении из Шотландии рассказал не так уж много, но мне известно, что вы оба участвовали в битве при Фолкерке. А там погибли тамплиеры. В том числе и магистр Англии. Может быть, его убил ты?

Уилл молчал, угрюмо уставившись в пол.

– Нет, Робер, я не изменился. Изменился Темпл. А я по-прежнему сражаюсь против человека, предавшего наши идеалы и использовавшего орден в своих целях.

– И как именно ты делаешь это на службе у Филиппа?

– Только король и папа могут повлиять на Эдуарда. Одну его войну уже остановили. Уоллес надеется также заставить его уйти из Шотландии. Кроме того, я шотландец, у меня там родня, и я намерен их защищать.

Робер помолчал.

– Но почему же ты, шотландец, так рьяно служишь Филиппу?

– Пока спор из-за герцогства Гиень не решен, королю будут нужны шотландцы. Они отвлекают силы Эдуарда. Вот почему он посылает Уоллесу деньги. Не много, конечно, но посылает. Уоллес оставил меня при дворе Филиппа, во-первых, чтобы я следил за пересылкой этих денег. А во-вторых, вообще для связи. – Уилл устало вздохнул.

– Я слышал, Уоллес погиб, – сказал Робер.

– Нет. Он надежно скрылся. Эдуард объявил на него охоту, в которой участвуют многие шотландские бароны. Лишь некоторые по своей воле, но большинство ради безопасности близких.

– Ты рассказал Филиппу об «Анима Темпли»?

– Конечно, нет. Он знает, что я был командором и бежал из Темпла, потому что великий магистр повелел английским тамплиерам примкнуть к войску Эдуарда в войне с шотландскими повстанцами. И это все. – Уилл замолк, пока ризничий проходил мимо с подносом, полным осколков желтого воска. – А что, Гуго по-прежнему имеет дела с Эдуардом?

– Они обмениваются посланиями, но нерегулярно. И, насколько мне известно, там нет ничего серьезного.

– Братство совсем захирело? – наконец спросил Уилл.

– А ты как думал? – сердито бросил Робер. – Нас всего трое: Гуго и я в Париже и Томас в Лондоне. И что нам делать? Заниматься примирением мировых религий на ежегодных встречах?

– Привлечь еще людей, – сказал Уилл.

– У нас много дел! – отрезал Робер. – Гуго руководит орденом. Занимается расширением торговли шерстью, подготовкой рыцарей, строительством кораблей, сбором пожертвований, а я ему помогаю. Кроме того…

– Что? – спросил Уилл.

– Пока ничего, просто проверяю слухи.

– Какие слухи?

Робер мотнул головой.

– Я уверен, тут нет причины для беспокойства. Ты ведь знаешь, как молодые сержанты изгаляются, пытаясь напугать один другого обрядом посвящения в рыцари. – Он проводил взглядом священника, направлявшегося в ризницу в сопровождении двух дьяконов с требником. – Приближается вечерня, так что, если короля что-то интересует, спрашивай.

Уилл выпрямился.

– Филипп тут ни при чем, Робер. Меня беспокоит Роуз. Я не могу до нее достучаться.

– Вы?..

– Понимаешь, прошло больше двух лет, а она по-прежнему ведет себя так, будто я не существую. При встречах во дворце делает вид, словно меня не видит. Все попытки заговорить отвергает. Просто не знаю, что делать.

– И чем я могу тебе помочь?

– Ты знаешь ее с детских лет, и она всегда тебя уважала. Мне нужно, чтобы Роуз поняла, почему я делал то, что делал.

– Как я могу ей это объяснить, если сам не понимаю?

– Пожалуйста, – тихо произнес Уилл. – Я тебя очень прошу.

Рыцарь помолчал, затем тяжело вздохнул.

– Хорошо. Я поговорю с Роуз, хотя сомневаюсь, что она станет меня слушать. Передашь через Саймона, где с ней встретиться и когда.

Сент-Шапель, Париж 30 мая 1302 года от Р.X.

– «Я есмь воскресение и жизнь. Верующий в Меня, если и умрет, оживет, и всякий живущий и верующий в Меня, не умрет вовсе», – читал священник из Евангелия.

Роуз подняла глаза, продолжая держать голову опущенной. Льющиеся в витражное окно лучи утреннего солнца расцвечивали верхний придел часовни Сент-Шапель множеством красок. Ей казалось, она стоит в середине огромного драгоценного камня.

Она очень любила часовню. Но не за великолепие архитектуры и находящиеся там реликвии, а за возможность каждый день незамеченной наблюдать за предметом своего обожания. Подсматривать в замочную скважину удавалось редко. В опочивальне обычно находились другие камеристки. А таращить глаза на короля во время трапез в Большом зале было неудобно, могли заметить. Зато вот здесь, когда головы придворных смиренно опущены, ей никто не мешал жадно впитывать каждое его движение, каждый штрих. Это давало волнующее ощущение власти. Ведь она единственная видела короля в столь интимные моменты.

Из окон веял свежий весенний ветерок. Роуз переступила с ноги на ногу, довольная прохладой. Сегодня на короле был черный бархатный плащ. Солнце ласкало его рассыпанные по плечам золотистые волосы. Она не сводила глаз с открытых участков шеи Филиппа, давая волю воображению, наслаждаясь теплом его кожи, ее мягкостью. Как будто прикасалась к ней кончиками пальцев и губами. Такое случалось не раз и не два. Точнее, многократно. И порой превращалось для нее в мучение. Сердце начинало бешено колотиться, лицо вспыхивало огнем, все тело трепетало. Казалось, внутрь к ней проник целый рой пчел и жалил в разных чувствительных местах, о существовании которых Роуз прежде не подозревала.

Она перевела взгляд на широкую спину Жанны, туго обтянутую сапфирово-синим платьем, и ее грезы рассеялись. Густые черные волосы королевы были убраны в косички, которые Роуз утром заплела и заколола булавками. Пухлое плечо Жанны прижималось к Филиппу. Рядом с матерью стояли ее пятеро детей: тринадцатилетний наследник Людовик, затем Филипп, Шарль, Робер и черноволосая семилетняя красавица Изабелла, их единственная дочка. Роуз равнодушно оглядела детей и собралась было снова устремить обожающий взгляд на короля, однако, встретившись с пристальным взглядом стоявшего рядом Гийомом де Ногаре, опустила голову и простояла так до конца службы.

Первым из часовни вышел Филипп, следом его семья, затем избранные придворные. Замыкали процессию камеристки королевы и личные слуги короля. Когда Роуз была обычной служанкой, то посещала нижнюю часовню и трапезничала на нижнем этаже под главным залом. Это даже невозможно было сравнивать. Внизу под низкими сводчатыми потолками царил полумрак, а наверху свет и воздух. В ее сознании даже рай от ада отличался меньше.

Снаружи ярко светило солнце. Королева с детьми удалилась в апартаменты, а король остановился на балконе с Ногаре и Флоте. С ними находился королевский гонец в черно-алом одеянии. Проходя мимо, Роуз бросила взгляд на Филиппа – а вдруг посмотрит, – но король слушал гонца с озабоченным видом.

– Ты сказал, их зверски убили? – Филипп покачал головой. – Надо немедленно послать подкрепление на помощь остальным.

– Боюсь, вы меня неправильно поняли, сир, – смущенно проговорил гонец. – Весь гарнизон уничтожен. Из остальных там уцелел только один человек. Он добрался до Куртре и поднял по тревоге наших людей. Меня спешно отправили известить вас, сир.

– Как это случилось? – Филипп уперся руками в каменную балюстраду и повернул голову к стоящим в молчании министрам. – Как? – Он посмотрел на гонца. – Черт возьми, это же были воины! С мечами, доспехами, конями. Как же ткачам и мясникам удалось истребить четыре тысячи французских воинов?

– Некоторое время назад гильдии ткачей создали свое ополчение, – ответил гонец. – У них были споры с местной знатью. В ополчение вошли крепкие телом мужчины, их хорошо вооружили. Это они побили наших воинов в Брюгге. Все началось где-то перед полуночием,^[19] когда большинство воинов спали. Спрятав оружие, убийцы двигались от казармы к казарме и стучали в двери. Когда им открывали, они врывались и требовали от каждого произнести два слова на их языке: «друг гильдии». Французу это выговорить трудно, и любого, кто говорил неправильно, убивали на месте. Наши воины были в одном исподнем и безоружны.

– Четыре тысячи! – выдохнул Филипп и посмотрел на Флоте. – Что делать, первый министр? – Он ударил кулаком по балюстраде. – Выходит, я поторопился бросать вызов папе, если не могу справиться с простолюдинами.

– Туда надо послать войско, сир, – сказал Флоте.

– Бунт во Фландрии только начинается, – осмелился подать голос гонец.

Все повернули к нему взгляды.

– Бойня в Брюгге воодушевила ополченцев. Их число сильно возросло. Когда я покидал Куртре, пришла весть, что они на пути к замку, где стоит наш другой гарнизон.

– Может быть, договориться с Ги де Дампьером, – спокойно произнес Ногаре. – Граф урезонит ополчение.

– Не следовало настаивать на оккупации Брюгге, – проговорил Флоте язвительным тоном. – Сомневаюсь, что он захочет теперь с нами договариваться. – Он посмотрел на Филиппа. – За нас уже все решили ополченцы гильдий, сир.

Филипп кивнул и негромко приказал:

– Направьте во Фландрию войско из Гиени и Артуа под командованием графа Робера. И я хочу, чтобы вы, Флоте…

– Сир… – заговорил Ногаре.

– Придержите язык, министр, – оборвал его Флоте, – когда говорит наш король.

– И отправляйтесь туда сами, первый министр, – продолжил Филипп, не обращая внимания на прозвучавший обмен любезностями. – Будете там моим наместником.

– Повинуюсь вашей воле, сир, – ответил Пьер Флоте с поклоном.

– Простолюдинам понравилось убивать безоружных воинов, – пробормотал Филипп. – Посмотрим, как они справятся с французской конницей. Дадим им отведать наших лилий.

Городские кварталы, Париж 4 июня 1302 года от Р.Х.

Роуз сдернула с головы чепец и откинула голову. Над всеми запахами рынка в липком воздухе доминировали навозная вонь и ароматы пищи. Сочетание, вызывавшее у нее приступы тошноты. Не обращая внимания на внимательные взгляды проходивших мимо мужчин, она двигалась дальше, обмахиваясь чепцом.

– Покрой голову!

Роуз повернулась и встретила взгляд Маргариты, самой старшей по возрасту камеристки.

– Тут так душно.

– Камеристке королевы не пристало так себя вести.

Роуз натянула чепец, оставив несколько выбившихся прядей.

Маргарита повернулась к Бланш, миниатюрной темноволосой девушке, шедшей рядом.

– Я всегда говорила: золото из соломы не сделаешь.

Бланш прикрыла рукой рот, стараясь скрыть смешок. Маргарита взяла ее под руку.

– Пошли купим для принца Людовика имбирных пряников. Он будет рад, а значит, довольна и мадам.

Они прибавили шагу, оставив Роуз позади.

У цветочных рядов к ним подбежали двое маленьких оборванцев с протянутыми руками. Маргарита отмахнулась, и они кинулись к Роуз.

– Подайте монетку, – прогнусавил один. – Подайте монетку.

Роуз знала, что многих детей заставляют попрошайничать родители. Приблизившемуся к ней мальчику на вид было не больше восьми. На месте двух пальцев у него торчали короткие обрубки.

– У меня нет денег. – Роуз вытянула руки, показывая, что там ничего нет. Рукава задрались, и стали видны шрамы от ожогов.

– Сама уродина. – Мальчик презрительно усмехнулся и побежал прочь.

Роуз пошатнулась как от удара. Затем опустила рукава и поспешила дальше. Слова маленького нищего ее обидели настолько, что на глаза навернулись слезы. На рынке царило многолюдие, камеристки скрылись из виду.

Неожиданно путь ей преградил тамплиер. Это был Робер де Пари. Они не виделись больше года.

– Роуз, рад тебя видеть. – Он приветливо улыбнулся.

Она с трудом выдавила улыбку.

– Но я…

– Давай отойдем, поговорим. Ненадолго.

Он быстро увлек ее в тихий переулок.

– Как ты узнал, что я… – Роуз замолкла. – Это ведь он сказал тебе, что я буду на рынке, верно? Он тебя послал. – Она яростно замотала головой. – Я не хочу ничего о нем слышать.

– Он только хочет объяснить, почему так все получилось. – Роуз двинулась прочь, но Робер поймал ее руку. – Он твой отец, Роуз, и заслуживает, чтобы его выслушали.

Она вырвала руку.

– Он не мой отец, и я ему ничего не должна! Мой отец Гарин. – Роуз посмотрела в ошеломленные глаза рыцаря. – Гарин де Лион. Моя мать с ним… – Роуз замолкла, ее глаза наполнились слезами.

Робер схватил ее за плечи.

– Ты уверена? Неужели Элвин?.. Она что, сказала это тебе?

– В тот день, когда случился пожар, я слышала, как моя мать ругалась с Гарином. И она призналась, что не знает… – Роуз встретилась глазами с Робером. – Не знает, кто из них мой отец.

– Но это не обязательно должен быть Гарин, – проговорил Робер.

– Ты прав. – Она горько усмехнулась. – Я говорю так со зла. Ведь у меня все равно нет отца. Я сирота. Мать погибла, а человек, которого я считала отцом, меня бросил. Понимаешь, бросил. – Роуз спрятала лицо в ладони и разразилась плачем.

Робер притянул ее к себе и начал гладить спину и плечи, пока всхлипывания не затихли.

Она закрыла глаза, чувствуя крепкие руки Робера. От его мантии пахло соломой и дымом. Робер пошевелился, как будто намереваясь ее отпустить, но Роуз ухватила его за накидку. Он говорил ей об отце, о том, как Уилл ее любит, как переживает, как отчаялся получить ее прощение. Роуз зажмурилась сильнее, стараясь не слышать никаких слов, полностью отдавшись непередаваемому ощущению, когда тебя обнимают крепкие мужские руки. Такого восхитительного чувства она не испытывала никогда. Не открывая глаз, Роуз медленно двинула ладони вверх по его спине, чувствуя, как напряглись под мантией мускулы. Затем скользнула пальцами по шее. Робер замолк. Она чувствовала, как колотится его сердце. А когда кончики ее пальцев погладили шею, он весь содрогнулся. Поднявшись на цыпочки, Роуз прижалась губами к его губам, чувствуя тепло его дыхания, покалывание бороды, а затем на мгновение он раскрыл губы и она ощутила его горячий язык. Ее тело исступленно затрепетало.

Все кончилось через секунду.

Робер отстранился.

– Роуз…

Она смотрела на Робера несколько мгновений, не понимая, что происходит. Затем повернулась и побежала, оставив его стоять в смятении.

У Нотр-Дама, Париж 4 июня 1302 года от Р.Х.

– Проследи, чтобы все было сделано в точности как я сказал.

Воин невесело улыбнулся:

– Поверьте мне: когда полетят стрелы и заработают мечи, никто ничего не заметит.

– Но он может не участвовать в самом сражении.

Воин пожал плечами:

– Думаю, он будет на поле, и тогда все может случиться. – В руку воина перекочевал кошель, и его улыбка сделалась шире.

– Остальное получишь, когда придет весть о его смерти. Гийом де Ногаре смотрел вслед воину, пока тот не исчез в переулке между теснившимися вокруг собора зданиями. Наконец-то наступило облегчение, как будто с него сняли путы. Он знал, как сделать Филиппа богатым и как укрепить его власть. Как справиться с Церковью. Он знал это давно, как, впрочем и то, что первый министр будет ему всячески мешать. Оказывается, все очень просто. Нужно только решиться. Впрочем, это убийство станет на его совести далеко не первым.

Фургон тронулся, оставляя за собой клубы пыли. Ногаре прищурился на солнце и вытер с лица пот. К здешней влажности трудно привыкнуть. На юге лето жарче, но суше. К тому же с гор и моря дует свежий ветерок. Дом свой Гийом покинул тоже летом. Он до сих пор помнил все до мелочей: гул насекомых; запах нагретой солнцем земли и набухающего на лозе черного винограда; запах дыма и… горящей плоти. Он закрыл глаза. У ног сестры, жадно пожирая дерево, гудел огонь. И она пронзительно кричала, звала мать. Но мать уже ничего не слышала и, наверное, ничего не чувствовала. Пламя ее костра поднялось к бедрам. Платье снизу сгорело, и некоторое время собравшаяся толпа бесстыдно созерцала ее наготу. А затем тело начало чернеть.

– Бог благоволит своим преданным сыновьям, Гийом, – произнес стоящий рядом доминиканец, торжественно положив ему на плечо руку. – За принесенную сегодня жертву ты будешь вознагражден. Ересь должна быть вырвана с корнем. Знай – сегодня мы совершили богоугодное деяние.

В окрестностях Бордо, королевство Франция 18 июля 1302 года от Р.Х.

– Подожди с лошадьми здесь, Гайлар. – Бертран де Гот спешился и, морщась, протянул поводья слуге. – Я недолго.

Взяв в потные руки привезенный из Бордо сверток, он поковылял по пыльной дороге к небольшому белому домику на холме. Слабый ветер чуть шевелил полы его плаща. В лазурном небе, как обычно, не было ни облачка. У дома он не удержался и остановился полюбоваться захватывающим дух видом на простирающиеся вплоть до Бордо пастбища и виноградники. Можно было даже разглядеть шпиль собора, и на мгновение Бертран испугался, что оттуда его может кто-то увидеть. Поежившись от неприятной мысли, он с облегчением постучал в крепкую дверь.

Ему открыла незнакомая девушка.

– Это вы, ваша милость? – послышалось из коридора.

Появившаяся вскоре дородная женщина средних лет махнула девушке.

– Возвращайся на кухню, Мари.

Затем повернулась к Бертрану.

– Извините, ваша милость, я велела ей не открывать дверь.

Бертран подождал, пока женщина введет его в небольшую, хорошо обставленную комнату, и только там гневно спросил:

– Йоланда, кто эта девушка?

– Не волнуйтесь, ваша милость. Мари всего лишь прислуга.

– Всего лишь? – вскипел Бертран, чувствуя головокружение. Подъем на холм отнял много сил, а тут еще такой «сюрприз». – Она же меня видела! Ты представляешь, что будет, если эта Мари кому-нибудь расскажет? – Он бросил сверток на стол.

– Мари не знает, кто вы такой, – спокойно возразила Йоланда. – К тому же ей некому рассказывать. Она теперь живет здесь. – Сложив руки, Йоланда наблюдала, как Бертран устраивается на табурете. – Мальчики подросли, и мне нужна помощница.

– Я же говорил, что найду кого-нибудь, – пробормотал Бертран, потирая скользкий от пота лоб. Затем, почувствовав очередной укол боли в желудке, поморщился.

– Да, говорили, но месяц назад.

– У тебя нет причин жаловаться на судьбу, женщина.

– Я вам, конечно, благодарна, но растить одной двоих детей, своего и вашего, трудно.

Бертран кивнул, успокаиваясь.

– Ладно, Йоланда. Но ты должна проследить, чтобы эта девушка никому не проговорилась. А я не нашел никого тебе в помощь, потому что после избрания не имел ни минуты покоя.

Йоланда тоже успокоилась и налила ему из стоящего на столе кувшина в кубок вина.

Дата добавления: 2015-11-14