Тогда они выбрали одного, кто должен был со мной драться.

Мой противник подошел ко мне, размахнулся и дал мне по голове. Меня как парализовало. Он ещё раз трес­нул меня по голове. Я стоял как бревно. Тогда он саданул мне под ложечку. Я по-прежнему не реагировал. Он уда­рил меня ногой ниже колена... И тут-то во мне словно пробки перегорели, и я яростно обрушился на врага. Я изо всех сил молотил вокруг себя руками и ногами. Мы буквально вцепились друг другу в волосы. Клочья летели только так, а из носов у нас лилась кровь. Вокруг неистовствовали парни из Страны плоских крыш и громкими криками подбадривали своего бойца. Из своих я никого не видел.

Наконец кто-то подошёл и разнял нас.

-Ты хороший боец, - похвалили меня испытанные воины с той стороны забора.

Для меня было большой честью услышать от них такой комплимент. С тех пор я стал чуть ли не своим в шайке из Страны плоских крыш. Набеги на наш двор стали слу­чаться реже. Большой моей страстью были боевые игры: в ковбоев и индейцев, добрых и злых рыцарей, в разбой­ников и жандармов, а ещё в войну. Играть в войну было интересней всего. Так как вторая мировая война была совсем недавним прошлым, она изо дня в день повсюду напоминала о своих ужасах. Поколению моих родителей казалось, что этот кошмар ещё не кончился, и посто­янными разговорами об этом они пытались избавиться от своих переживаний. И всё-таки моё восприятие всего, что было связано с войной, было скорее положительным. Что-то такое было в ней романтическое. И я ползал по- пластунски по местности, играл с воображаемыми танка­ми, находил „бомбы“ и обезвреживал „мины“.

Детский сад я ненавидел всем сердцем, потому что он ограничивал мою свободу. Весь прекрасный долгий день я должен был проводить там под присмотром двух няне­чек - сестёр евангелической общины. При каждой воз­можности я удирал, чтобы поиграть с уличными маль­чишками. Собирать с ними металлолом было гораздо интересней, чем играть в дурацкие игры с детсадовскими ребятами. Металлолом можно было хорошо продать, на выручку мы покупали кока-колу. Сестре Эмилии и сестре Ханне не очень-то со мной повезло.

По воскресеньям семья Хайденрайхов ходила в цер­ковь, в свободную евангелическую общину или иногда в евангелическую церковь. Само собой, меня тоже обяза­тельно брали с собой. Каждый день недели приносил с собой что-то хорошее. Только воскресенье было совершенно безрадостным, олицетворением скуки. Меня принаряжали, надевали на меня длинные шерстяные чулки, которые пристёгивались пуговицами к поясу. И мы от­правлялись в церковь. Вообще-то я боялся людей, которые приходили туда, особенно мужчин. В то время, как они пели о радости, я видел их окаменевшие, серьёзные лица. А когда я от скуки ёрзал туда сюда по скамейке, я ловил па себе их уничтожающие взгляды. Это наводило меня на мысль, что и Бог должен быть таким же - караю­щим, серьёзным и наверное одетым в чёрное. Я был несказанно рад каждый раз, когда служба заканчивалась.

Когда я стал постарше, родители частенько отправляли меня в церковь одного. Иногда я вообще сначала шёл вовсе не туда, а отправлялся в кино на какой-нибудь аме­риканский вестерн или шёл со старшими соседскими ребятами в парк на бокс. Я находил это более весёлым и увлекательным. Десять пфеннигов, предназначавшиеся для пожертвований, шли на мороженое – два шарика по пять пфеннигов. В церкви стояла копилка для жертвенной мелочи, сделанная в виде миссионерского негритёнка. Когда я приходил, он не качал головой, потому как я не опускал денежку. После службы мы шли домой, там нас ждал вкусный обед, а затем - тихий час. В течение недели мне частенько удавалось при помощи разных уловок уговорить мать отменить ненавистный для меня послеобеденный сон. Но по воскресеньям отец был дома, избежать его было невозможно. Я нетерпеливо ворочался в кровати с боку на бок, пока наконец родители не подавали избавительный знак, что пора вставать. После этого каждое воскресенье повторялось одно и то же: мы пили кофе и шли гулять. Единственное возможное изменение: мы не пили кофе и сразу шли гулять. Целью таких экспедиций были всякие тётушки или знакомые. Я облегчённо вздыхал, когда с понедельника начиналась следующая неделя.

День, когда я пошёл в школу, ознаменовал собой не­что более страшное, чем детский сад. Школа представля­лась мне как ещё одно, более резкое ограничение моей свободы, я не представлял себе, чего им там от меня нужно. Я был в панике: как же я выдержу восемь лет? Я завидовал всем, кто был в последнем классе и кому скоро предстояло закончить школу. У нас была классная дама, В течение семи лет я должен был терпеть эту фройляйн, а фройляйн - меня. Звонок после уроков каждый день звучал для меня как сигнал подлинного избавления. В четвёртом классе это превратилось в настоящий стресс. Тогда решалась наша дальнейшая судьба: кто из нас сможет учиться дальше в гимназии или реальном учили­ще, а кого оставят в восьмилетке. Но в отношении шко­лы я не был честолюбив. Я ненавидел школу. Я не хотел учиться, я хотел играть.

Моего лучшего друга звали Дитер. Он жил как раз в доме напротив. С ним можно было запросто идти в огонь и в воду. Мы всё делали вместе. Однажды мы раздобыли бомбы-вонючки и швырнули их в продовольственный магазин на углу. Когда после этого покупатели поспешно уносили ноги, крутя носами, нашей радости не было предела. Последней на улицу вывалилась продавщица, она грозила кулаком и кричала нам вслед, что потребует от нас возмещения убытков.

Само собой, мы с Дитером тайком сообща выкурили нашу первую сигарету. В заброшенном саду мы с ещё несколькими ребятами построили для себя лачугу возле изгороди. Мы купили сигарет, шесть штук РИ в пачке за пятьдесят пфеннигов, и укрылись в своём убежище. На нашу беду дым, поднимавшийся сквозь редкую осеннюю листву, не остался незамеченным. За сплошным хихи­каньем и покашливаньем мы не услышали, как соседка; пришла с полным ведром воды, чтобы ликвидировать загорание. Мокрые до нитки мы сидели в изгороди, не решаясь проронить ни звука. Надо же, какое унижение!

Дитер часто ходил ко мне в гости, а я к нему. Его семья была католической. Мой отец предостерегал меня: -Не вздумай только ходить с ним в католическую церковь

Или:

- Этот Дитер вообще-то довольно симпатичный, вот не был бы он только католиком.

Родители Дитера говорили то же самое. Я совершенно не иоиимал, какое отношение это может иметь к нашей дружбе. Иногда я случайно слышал у него или у себя ними обрывки разговоров вроде:

- Такой-то - он же евангелической веры, а женится на такой-то, а она ведь католичка.

Дата добавления: 2015-11-14