Case of kononov V. Latvia 6 страница

The Charter of the IMT Nuremberg did not mean that the applicant's acts were war crimes because of the combatant status of the applicant and that of the deceased villagers, and the Government of the Russian Federation disputed the respondent and Lithuanian Governments' submissions as to the legal status of the villagers. Having regard to the principle of distinction and the criteria for defining a combatant (inter alia, Article 1 of the Hague Regulations 1907), he was a combatant trained, armed and acting in execution of the ruling of an ad hoc Partisan Tribunal on behalf of the Soviet military administration. The villagers were militia, armed and actively collaborating with the German military administration. As willing collaborators, the villagers were taking an active part in hostilities and therefore met all the criteria for being classed as combatants (or, at best, unlawful enemy combatants) and were thus legitimate military targets. Finally, none of the subsequent international instruments (Geneva Conventions 1949 or the Protocol Additional 1977) were applicable as they could not apply retroactively.

175. Thirdly, the general principle of the non-applicability of limitation periods to war crimes was not applicable to the applicant's acts in 1944: war crimes only became 'international crimes' with the creation of the IMTs after the Second World War so the principle applied only after the IMTs (except for Axis war criminals). The 1968 Convention could not apply since, as explained above, the applicant acted against other USSR citizens and his acts could not therefore constitute war crimes.

176. For all of the above reasons, the applicant could not have foreseen that he would be prosecuted for war crimes for his acts on 27 May 1944. In addition, as a citizen of the Soviet Union he could not have foreseen that after 40 years, living on the same territory, he would end up living in another State (Latvia) which would pass a law criminalising acts for which he was not criminally responsible in 1944.

177. Finally, the Government of the Russian Federation contested, inter alia, the factual matters raised by the Latvian Government before the Grand Chamber. Even if the Chamber had exceeded its competence (on facts and legal interpretation), this did not change anything. If the Grand Chamber relied on the facts established by the domestic courts and read, as opposed to interpreted, the relevant international domestic norms, the outcome could be the same as that of the Chamber. Political decisions and interests could not change the legal qualification of applicant's acts.

(b) The Lithuanian Government

178. The Lithuanian Government addressed two issues.

179. The first issue concerned the legal status of the Baltic States during the Second World War and other related issues of international law. Contrary to paragraph 118 of the Chamber judgment, the Lithuanian Government considered this issue had to be taken into account when examining notably the legal status of the belligerent forces in the Baltic States at the time. Indeed this Court had already recognised that all three Baltic States had lost their independence as a result of the Molotov-Ribbentrop Pact (The Treaty of Non-Aggression of 1939 and its secret Protocol, the Treaty on Borders and Friendly Relations 1939 and its secret Protocol as well as the third Nazi-Soviet secret Protocol of 10 January 1941): the Pact was an undisputed historical fact, an illegal agreement to commit aggression against, inter alia, the Baltic States and resulted in their illegal occupation by Soviet forces. Indeed the Soviet invasion of the Baltic States in June 1940 was an act of aggression within the meaning of the London Convention for the Definition of Aggression 1933 and the Convention between Lithuania and the USSR for the Definition of Aggression 1933. The involuntary consent of the Baltic States faced with Soviet aggression did not render this act of aggression lawful.

The USSR itself had earlier treated the anschluss as an international crime. In addition, in 1989 the USSR recognised (Resolution on the Political and Juridical Appraisal of the Soviet-German Non-Aggression Treaty of 1939) its unlawful aggression against the Baltic States. Two conclusions followed: the USSR had not obtained any sovereign rights to the Baltic States so that under international law the Baltic States were never a legitimate part of the USSR and, additionally, the Baltic States continued to exist as international legal persons after the 1940 aggression by the USSR which aggression resulted in the illegal occupation of the Baltic States.

Applying that to the facts in the present case, the Lithuanian Government argued that the Baltic States suffered aggression from the USSR and Nazi Germany: the judgment of the IMT Nuremberg characterised aggression in such a way as to treat both aggressors in the same manner. The Baltic peoples had no particular reason to feel sympathy with either and, indeed, had rational fears against both aggressors (and in this respect, they take issue with paragraph 130 of the Chamber judgment given the well-established historical fact of USSR crimes in the Baltic States) so that a degree of collaboration with one aggressor in self-defence should not be treated differently. The peoples of the Baltic States could not be considered to have been Soviet citizens, as they retained under international law their Baltic nationality, but were rather inhabitants of an occupied State who sought safety from both occupying belligerent forces.

180. The second issue concerned the characterisation, under international humanitarian and criminal law, of the punitive acts of the Soviet forces against the local Baltic populations and, in particular, whether those populations could be considered to be “combatants”.

A number of instruments were relevant, in addition to the Hague Convention and Regulations 1907, especially the Geneva Convention (IV) 1949 and the Protocol Additional 1977. It was a core principle of international humanitarian law in 1944 that there was a fundamental distinction between armed forces (belligerents) and the peaceful populations (civilians) and the latter enjoyed immunity from military attack (citing the Martens Clause, see paragraphs 86-87 above). The villagers did not meet the criteria defining combatants and were not therefore a lawful military target. Even if there had been some degree of collaboration by the villagers with the German forces, they had to retain civilian protection unless they met the combatant criteria: the opposite view would leave a population at the mercy of belligerent commanders who could arbitrarily decide that they were combatants and thus a legitimate military target. The killing of the women, unless they were taking part in hostilities as combatants, was not in any circumstances justified, as it would always have been contrary to the most elementary considerations and laws of humanity and dictates of public conscience and the Government specifically took issue with paragraphs 141 and 142 the Chamber's judgment.

181. This Government therefore argued that the punitive actions of the Soviet forces against the local populations of the occupied Baltic States amounted to war crimes contrary to positive and customary international law and the general principles of law recognised by civilised nations. Their prosecution did not violate Article 7 of the Convention.

C. Оценки Большой Палаты

1. Требование заявителя о пересмотре вопросов, объявленных Палатой неприемлимыми

182. В своем решении от 20 сентября 2007, Палата объявила приемлимой жалобу по Статье 7 Конвенции и неприемлимыми жалобы по статьям 3, 5 (в соединении со Статьей 18), 6 § 1, 13 и 15 Конвенции. Заявитель утверждал, что Большая Палата должна повторно рассмотреть и переоценить эти неприемлимые пункты жалобы.

183. Большая Палата отмечает, что решение Палаты об объявлении вышеупомянутых жалоб неприемлемыми было окончательным: эта часть жалобы не рассматривается, следовательно, Большой Палатой (K. and T. v. Finland, no. 25702/94, § 141, ECHR 2001-VII, and Šilih v. Slovenia, no. 71463/01, §§ 119-121, 9 April 2009).

184. Следовательно, Большая Палата будет рассматривать часть жалобы, объявленной приемлимой Палатой, а именно жалобу по Статье 7 Конвенции.

2. Основные Принципы Конвенции

185. Гарантии, закрепленные в Статье 7 - важнейшем элементе верховенства права - занимают видное место в системе защиты Конвенции, что подчеркивается тем фактом, что никаких отступлений от них не допускается в соответствии со статьей 15 во время войны или при иных чрезвычайных ситуаций. Они должны толковаться и применяться, как следует из их предмета и цели, с тем чтобы обеспечить эффективную защиту от произвольного судебного преследования, осуждения и наказания. Таким образом, статья 7 не ограничивается запретом ретроспективного применения уголовного законодательства к невыгоде обвиняемого: она включает в себя также более общий принцип, что только закон может определять преступление и предписывать наказание («нет преступления, нет наказания без устанавливающего его закона»), а также принцип, что уголовный закон не должен быть широко толковаться во вред обвиняемым, например, по аналогии. Отсюда следует, что преступления должны быть четко определены в законе. Это условие выполняется, когда лицо может знать из формулировки соответствующего положения - и, в случае необходимости, с помощью толкования его судами и с помощью юридической консультации - что действия и бездействие могут повлечь за собой для него уголовную ответственность.

Говоря о "праве", Статья 7 ссылается на ту же концепцию, на которую Конвенция ссылается в других местах при использовании этого термина, понятие, которое включает в себя писаные и неписаные законы и которое подразумевает качественные требования, в особенности доступность и предсказуемость. Что касается предсказуемости, в частности, Суд напоминает, что, хотя в любой системе права в том числе уголовного права, могут быть четко разработанные правовые положения, элемент судебного толкования является неизбежным. Всегда будет необходимость для выяснения сомнительных моментов и для адаптации к меняющимся обстоятельствам. Действительно, в некоторых Государствах Конвенции, прогрессивное развитие уголовного права через судебное нормотворчество является хорошо укоренившейся и необходимой частью правовой традиции. Статья 7 Конвенции, не может быть прочитана как запрещающая постепенное уточнение правил привлечения к уголовной ответственности путем судебного толкования в каждом конкретном случае, при условии, что результирующее развитие находится в соответствии с сущностью правонарушения и может быть разумно предвиденным ( Streletz, Kessler and Krenz v. Germany [GC], nos. 34044/96, 35532/97 and 44801/98, § 50, ECHR 2001‑II; K.-H.W. v. Germany [GC], no. 37201/97,§ 85, ECHR 2001‑II (extracts); Jorgic v. Germany, no. 74613/01, §§ 101-109, 12 July 2007;and Korbely v. Hungary [GC], no. 9174/02, §§ 69-71, 19 September 2008).

186. Наконец, два пункта статьи 7 взаимосвязаны и должны толковаться согласованным образом (Tess v. Latvia (dec.), no. 34854/02, 12 December 2002). Принимая во внимание обстоятельства данного дела и основываясь на законах и обычаях войны, применяемых до и во время Второй мировой войны, Суд считает необходимым напомнить указание в подготовительных материалах к Конвенции, что целью второго пункта Статьи 7 было определить, что Статья 7 не влияет на законы, которые, в совершенно исключительных обстоятельствах в конце Второй мировой войны, были введены в целях наказания, в частности, военных преступлений, так что Статья 7 ни в коей мере не направлена на правовое или моральное осуждение этих законов (X. v. Belgium, no 268/57, Commission decision of 20 July 1957, Yearbook 1, p. 241). В любом случае, Суд отмечает далее, что определение военных преступлений, включенных в статью 6 (б) Хартии Нюрнбергского трибунала, декларировалось международными законами и обычаями войны в их толковании с 1939 года (пункт 118 выше, пункт 207 ниже).

187. Суд вначале рассмотрит дело в соответствии со статьей 7 § 1 Конвенции. Это не включает вопрос об индивидуальной уголовной ответственности заявителя, который является главным образом предметом оценки в национальных судах. Вместо этого его задача в соответствии со статьей 7 § 1 имеет два аспекта: во-первых, изучить, имелась ли достаточно четкая правовая основа, с учетом состояния права на 27 мая 1944, для осуждения заявителя за военные преступления, и во-вторых, он должен изучить, были ли эти преступления определены в соответствии с законом с достаточной доступностью и предсказуемостью, с тем чтобы заявитель мог знать на 27 мая 1944 года что его действия и бездействие могли привести к уголовной ответственности за такие преступления, и регулировать соответственно свое поведение (Streletz, Kessler and Krenz, § 51; K.-H. W. v. Germany, § 46; and Korbely v. Hungary, § 73, all cited above).

3. Факты, относящиеся к делу

188. Перед рассмотрением этих двух вопросов, Суд рассмотрит споры о фактах между сторонами и третьими сторонами.

189. Суд напоминает, что, в принципе, он не должен подменять собой национальные судебные органы. Его обязанностью в соответствии со статьей 19 Конвенции, является обеспечение соблюдения обязательств, принятых Договаривающимися Сторонами Конвенции. Учитывая субсидиарный характер системы Конвенции, в функции суда не входит рассмотрение предполагаемых фактических ошибок, допущенных в национальном суде, за исключением случаев и в той мере, в которой они могут составлять нарушения прав и свобод, гарантированных Конвенцией (see, mutatis mutandis, Schenk v. Switzerland, judgment of 12 July 1988, Series A no. 140, p. 29, § 45; Streletz, Kessler and Krenz, cited above, § 49; and Jorgic, cited above, § 102) и за исключением случаев, когда выводы национального суда являются очевидно произвольными.

190.Палата окончательным решением нашла судебный процесс заявителя совместимым с требованиями статьи 6 § 1 Конвенции (пункты 182-184 выше). В контексте жалобы по Статье 7, и выводов Палаты, Большая Палата не имеет никаких оснований оспаривать фактическое описание событий 27 мая 1944, изложенное в соответствующих внутренних решениях, а именно, в решении Уголовного Отдела от 20 апреля 2004 года, подтвержденном в апелляционном порядке Сенатом Верховного Суда.

191. Факты, установленные в национальных судах в отношении событий 27 мая 1944 были изложены выше (пункты 15-20), и суд извлекает следующие основные элементы. Когда подразделение заявителя вступило в Малые Баты, жители деревни не принимали участия в боевых действиях: они готовились к празднованию Пятидесятницы, и все погибшие жители были найдены партизанами в домах (один в своей ванне, другая в постели). Хотя в домах погибших крестьян были найдены оружие и боеприпасы, предоставленные немецкой военной администрацией, ни один из этих жителей не носил какого-либо оружия. Палата (§ 127) нашла этот последний факт не имеющим никакого значения, но, по причинам изложенным ниже, Большая Палата считает это относящимся к делу. Хотя Заявитель утверждал перед Большой Палатой, что ни один не был сожжен заживо, национальные суды установили, что четыре человека погибли в горящих деревенских домах, трое из которых были женщины. Наконец, ни один из убитых жителей не пытался бежать или оказывать в какой-либо форме сопротивление партизанам, так что, до того, как быть убитыми, все были не вооружены, не оказывали сопротивления и находились под контролем подразделения заявителя.

192. Национальные суды отклонили некоторые представленные заявителем доводы о фактах. Не было установлено, что погибшие жители предали подразделение майора Чугунова, кроме того, что Meikuls Krupniks донес об этом подразделении немецким войскам, отметив, что присутствие группы в его сарае представляет собой опасность для его семьи. В архивах не показано, что погибшие жители деревни были Schutzmänner (немецкая вспомогательная полиция), но только то, что Бернард Šķirmants и его жена были aizsargi (Латвийская национальная гвардия). Также не было установлено точно, почему жители получили оружие от немецкой военной администрации (будь то в качестве награды за информацию о группе Чугунова, или потому что они являлись членами Schutzmänner, aizsargi или другой официальной вспомогательной силы).

193. Стороны, а также правительство России, продолжили спор по этим вопросам в этом Суде, заявитель представил Большой Палате новые материалы из латвийских государственных архивов. Суд отмечает, что оспариваемые факты затрагивают вопрос, в какой степени погибшие жители принимали участие в боевых действиях (либо путем выдачи подразделения майора Чугунова немецкой военной администрации, либо как члены Schutzmänner, aizsargi или другой официальной вспомогательной силы) и, следовательно, их правовой статус и сопутствующее законное право на защиту. Национальные суды нашли жителей села "гражданскими лицами", анализ поддержан латвийским правительством. Рассматривая некоторые фактические выводы национальных судов, Палата считала мужскую часть жителей деревни как "коллаборационистов", сделав альтернативных предположения о женской части жителей. Заявитель, а также правительство России, считает жителей "комбатантами".

194. С учетом вышеописанных споров, Большая Палата, в свою очередь, начнет свой анализ на основе гипотезы, наиболее благоприятной для заявителя: что погибшие жители относятся к категории "гражданских лиц, которые принимали участие в военных действиях" (передачей информации немецкой администрации как утверждается, действие, которое может быть определено как "военная измена"[16]) или что они имели правовой статус "комбатантов" (на базе одного из предполагаемых вспомогательных ролей).

195. Суд уточняет, что жители деревни не были franc tireurs («вольными стрелками») с учетом характера их предполагаемых действий, которые привели к нападению и поскольку они не принимали, в рассматриваемый момент времени, участия в каких-либо боевых действиях[17]. Термин levée en masse («народное ополчение») неприменим, так как Малые Баты уже находились под германской оккупацией[18].

4. Имелась ли достаточно четкая правовая основа в 1944 году для преступлений, в которых заявитель был обвинен?

196. Заявитель был осужден в соответствии со статьей 68-3 Уголовного Кодекса 1961 года, положением, внесенным Верховным Советом 6 апреля 1993 года. Хотя и отмечая определенные действия в качестве примеров нарушений законов и обычаев войны, оно опирается на "соответствующие правовые конвенции" для точного определения военных преступлений (пункт 48 выше). Его осуждение за военные преступления, таким образом, было основано на международном, а не внутреннем законодательстве и должно, по мнению Суда, рассматриваться главным образом с этой точки зрения.

197. Суд напоминает, что решение проблем толкования внутреннего законодательства в первую очередь является задачей национальных властей, в частности судов, так что его роль ограничивается выяснением того, является ли эффект такого толкования совместимым с положениями Конвенции (see Waite and Kennedy v. Germany [GC], no. 26083/94, § 54, ECHR 1999‑I, and Korbely, cited above, § 72).

198. Тем не менее, Большая Палата согласна с Палатой в том, что полномочия суда по пересмотру должны быть больше когда сама Конвенция, Статья 7, в данном случае, требует, чтобы имелась правовая основа для осуждения и приговора. Статья 7 § 1 требует от Суда изучить, существует ли современная правовая основа для осуждения заявителя и, в частности, он должен удостовериться в том, что результаты, достигнутые соответствующими национальными судами (обвинение в совершении военных преступлений в соответствии со статьей 68-3 бывшего Уголовного кодекса), совместимы со статьей 7 Конвенции, даже если существуют различия в между правовым подходом и аргументацией самого Суда и соответствующими национальными решениями. Предположение меньшего права на пересмотр этого Судом сделает Статью 7 лишенной цели. Суд не будет таким образом выражать свое мнение по различным подходам национальных судов нижнего уровня, и прежде всего Латгальского окружного суда в октябре 2003 года, на которое заявитель в значительной степени ссылается, но которое было отменено Отделом по уголовным делам. Вместо этого он должен определить, является ли результат, достигнутый Отделом по уголовным делам, как подтвержденный в апелляционном порядке Сенатом Верховного Суда, совместимым со Статьей 7 (Streletz, Kessler and Krenz, cited above, §§ 65-76).

199. В итоге, суд должен рассмотреть, имелась ли достаточно четкая правовая основа, с учетом состояния международного права в 1944 году, для осуждения заявителя (see, mutatis mutandis, Korbely v. Hungary, cited above, at § 78).

(a) Значение правового статуса заявителя и жителей деревни

200. Стороны, третьи стороны и Палата согласились, что заявителю может быть предоставлен правовой статус "комбатанта". С учетом военной службы заявителя в СССР и его командования отрядом красных партизан, который вступил Малые Баты (пункт 14 выше), он в принципе являлся комбатантом, принимая во внимание критерии для статуса комбатантов в рамках международного права, которые были кристаллизованы до Гаагских Соглашений 1907[19], которые были далее консолидированы этими Соглашениями[20] и которые стали прочной частью международного права с 1939 года[21].

201. Большая Палата отмечает, что во внутреннем разбирательстве или в этом Суде не являлось предметом спора то, что заявитель и его подразделения были одеты в немецкую форму вермахта во время нападения на деревню, тем самым не соответствуя одному из вышеупомянутых квалификационных критериев. Это может означать, что заявитель потерял статус комбатанта[22] (тем самым теряя право на атаку[23]), и ношение униформы врага во время боя может само по себе составлять нарушение[24]. Тем не менее, национальные суды не обвинили заявителя в отдельном военном преступлении на этой основе. Этот фактор имеет определенное значение, тем не менее, для других военных преступлений, в которых он обвинялся (в первую очередь, предательском убийстве и ранении, см. пункт 217 ниже). Суд таким образом продолжит исходя из того, что заявитель и его подразделения были "комбатантами". Одна из гипотез в отношении погибших жителей состоит в том, что они также могут рассматриваться в качестве "комбантов" (пункт 194 выше).

202. В отношении прав, вытекающие из статуса комбатантов, jus in bello (правила войны) признавали в 1944 году право на статус военнопленного, если комбатанты были захвачены, сдались или оказывались hors de combat (покинувшими строй), а также право военнопленных на гуманное обращение[25]. Поэтому было незаконным по законам войны в 1944 году жестоко обращаться или казнить без суда военнопленного[26], применение оружия будет разрешено, если, например, военнопленные пытались бежать или атаковать своих пленителей[27].

203. Что касается защиты, предоставляемой "гражданским лицам, участвовавшим в военных действиях", по другой гипотезе, выдвинутой в отношении погибших жителей, Суд отмечает, что в 1944 году различия между комбатантами и гражданскими лицами (и между сопутствующей защитой) являлись краеугольным камнем законодательства и обычаев войны, Международный Суд ("ISJ"), описывает это как один из двух "основополагающих принципов, содержащихся в текстах, составляющих ткань гуманитарного права"[28]. Положения и декларации ранее заключенных договоров показывают, что к 1944 году "гражданские" лица были определены a contrario к определению комбатантов[29]. Кроме того, общим международным правом в 1944 году диктовалось, что гражданские лица могут быть подвергнуты нападению только до тех пор, как они принимают непосредственное участие в боевых действиях[30].

204. Наконец, если он подозревал, что гражданские лица, которые участвовали в боевых действиях, совершают тем самым нарушение jus in bello (например, военную измену передачей информации немецкой военной администрации, пункт 194 выше), то они по-прежнему оставались подлежащими аресту, справедливому судебному разбирательству и наказанию военным или гражданским судом за любые такие действия, и их казнь без суда противоречит законам и обычаям войны[31].

(b) Имелась ли индивидуальная уголовная ответственность за военные преступления в 1944 году?

205. Определением военного преступления, преобладающим в 1944 году, было то, что нарушает законы и обычаи войны («военные преступления»)[32].

206. Суд отмечает ниже основные шаги в области кодификации законов и обычаев войны и развитие индивидуальной уголовной ответственности, до и включая период Второй мировой войны.

207. Хотя понятие военных преступлений можно проследить в глубь веков, в середине девятнадцатого века наблюдается период прочной кодификации деяний, представляющих собой военное преступление и в отношении которых лицо может быть привлечено к уголовной ответственности. Кодекс Либера 1863 года (пункты 63-77 выше) изложил множество преступлений против законов и обычаев войны и предписывал наказания, и индивидуальная уголовная ответственность свойственна многим из его статей[33]. Хотя и являясь американским Кодексом, это была первая современная кодификация законов и обычаев войны и оказала большое влияние на поздние конференции по кодификации, в частности, в Брюсселе в 1874 (пункт 79 выше). Оксфордское Руководство 1880 запретило множество действий, как противоречащие законам и обычаям войны и прямо предусмотрело что "преступники подлежат наказанию, предусмотренному в уголовном праве". Эти ранние кодификации, и в частности проект Брюссельской декларации, в свою очередь вдохновили Гаагскую Конвенцию и Положение 1907 года. Последние документы были наиболее влиятельны из ранних кодификаций и были в 1907 году, декларацией законов и обычаев войны: они определяют, в частности, соответствующие ключевые понятия (комбатанты, народное ополчение, выход из строя), они перечисляют подробно преступления против законов и обычаев войны и они обеспечивают общую защиту через Статью Мартенса для жителей и воюющих сторон в случаях, не охватываемых конкретными положениями Гаагской Конвенции и Положения 1907 года. Ответственность в них возлагалась на государства, которые должны были выпустить последовательные инструкции для своих вооруженных сил и выплачивать компенсацию, если их вооруженные силы нарушили эти правила.

Жертвы среди гражданского населения Первой мировой войны вызвали положения в Версальском и Севрском договорах об ответственности, суде и наказании военных преступников. Работы Международной комиссии 1919 (после Первой мировой войны) и UNWCC (во время Второй мировой войны) внесли значительный вклад в принцип индивидуальной уголовной ответственности в международном праве. "Женевское право" (в частности, конвенции 1864, 1906 и 1929, см. пункты 53-62 выше), защищали жертв войны и предоставляли гарантии для небоеспособного состава вооруженных сил и лиц, не принимающих участия в военных действиях. И "Гаагская" и "Женевская" отрасли права тесно взаимосвязаны, последнее дополняет первое.

Хартия Нюрнбергского Трибунала представила неисчерпывающее определение военных преступлений, за которые была сохранена индивидуальная уголовная ответственность, и решения Нюрнбергского Трибунала выразило мнение, что гуманитарные нормы в Гаагской конвенции и правила 1907 года были «признаны всеми цивилизованными нациями и рассматривались как декларация законов и обычаев войны» с 1939 года и что нарушения этих положений представляет собой преступления, за которые лица подлежат наказанию. В современной доктрине существовало согласие, что международным правом уже определены военные преступления и требование индивидуальной ответственности[34]. В результате, Устав Нюрнбергского Трибунала не является ex post facto уголовного законодательства. Позднее принципы Нюрнберга, извлеченные из Хартии Нюрнбергского трибунала, и приговор подтвердили определение военных преступлений, изложенных в Уставе, и что любой, кто совершает преступление по международному праву, несет ответственность и подлежит наказанию[35].

208. В течение этого периода кодификации, внутренние уголовные и военные трибуналы служили основным механизмом для обеспечения соблюдения законов и обычаев войны. Международное обвинение с помощью Нюрнбергского Трибунала является исключением, его решение явным образом признавало сохраняющуюся роль национальных судов. Таким образом, международные обязательства государства, основанные на договорах и конвенциях[36], не исключают обычной обязанности государства преследовать и наказывать лиц, с помощью своих судов по уголовным делам или военных трибуналов, за нарушения законов и обычаев войны. Международное и национальное законодательство (в том числе последнего переноса международных норм), служил в качестве основы для внутреннего уголовного преследования и ответственности. В частности, если национальное законодательство не предусматривает конкретных особенностей военное преступление, национальный суд может полагаться на международное право в качестве основы для своих рассуждений, не нарушая при этом принципов nullum crimen and nulla poena sine lege [37].

Дата добавления: 2015-11-16