Студопедия
Случайная страница | ТОМ-1 | ТОМ-2 | ТОМ-3
АрхитектураБиологияГеографияДругоеИностранные языки
ИнформатикаИсторияКультураЛитератураМатематика
МедицинаМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогика
ПолитикаПравоПрограммированиеПсихологияРелигия
СоциологияСпортСтроительствоФизикаФилософия
ФинансыХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника

Часть III Хранитель Родины

ПАВЛИКИ | СЕМЬ НА СЕМЬ | КРЕМАЦИЯ | КАРАНТИН | ЗАСЫПАЛИСЬ | ПОИСК СМЫСЛА | БЕГСТВО | СЕЛЬСОВЕТ | ЧЕРЕЗ ЛЕС | ПЕРЕДЫШКА |


Читайте также:
  1. II. Основная часть
  2. II. Основная часть
  3. II. Основная часть
  4. II. Основная часть
  5. II. Основная часть
  6. II. Основная часть
  7. II. Основная часть

БУНКЕР

 

Во мне более чем достаточно драматического таланта и художественной выдержки, чтобы, заведомо зная финал, держать тайну до последнего. Все, что у меня есть в настоящий момент, это замкнутое кубическое пространство вокруг – комната восемь шагов в длину и ширину. Высокий трехметровый потолок, плафон, тихо рокочущий молочным неоном. Солнечный свет не проникает сюда. На двух смежных стенах макеты оконных рам – декорация, обрамленная тяжелыми синими портьерами. В просветы вклеены фотообои, изображающие фальшивые виды из этих оскорбительно-несуществующих окон: один на утреннюю Красную площадь, другой – ночной проспект большого города с трассирующими огоньками машин. И живописной форточкой, мартовским слуховым оконцем висит репродукция картины «Лед прошел»: промозглый изгиб серой речушки, небо цвета студеного свинца, земляной берег, охра проталин, снег, березы, заречное поле, рыжее, как коровья шкура, и далекая кайма леса.

Дверь в комнате настоящая, из клепаного оружейного металла, с круглым глазком и двумя мощными засовами – может, поэтому комната напоминает военный бункер. Засовы выдвинуты, но дверь все равно не открывается. Слюдяной глазок всегда черен, его окуляр закрыт шторкой, причем с недоступной мне обратной стороны, – глазок спланирован для удобства тех, кто находится снаружи. Раньше я просиживал у двери в ожидании, что черная оптическая глубина колыхнется светом, означающим, что, запертый, я остаюсь под наблюдением. Увы. Ничто не дрогнуло в бездонной завораживающей мути. Боюсь, за мной просто нельзя подсматривать. Все-таки я фигура сакральная.

В одной из стен проложена шахта пищеподъемника. Наружу выглядывает лишь квадратная заслонка, похожая на печную. Подъемник оживает четыре раза в сутки. Я говорю «сутки», но это условное определение. У меня нет часов, чтобы определить время. Если в подъемнике, кроме прочей пищи, оказывается тарелка супа, я считаю, что наступил обед, а за пределами бункера день, и ставлю в тетради галочку. Их сто шестьдесят девять, хотя, допускаю, несколько суток могло выпасть – я не сразу вел календарь моего заключения. Я взаперти больше пяти месяцев, и на дворе март-апрель две тысячи первого года.

Не могу пожаловаться на качество кормежки – нормальная столовская пища. Стандартный завтрак – вермишель с котлетой, салат, чай. Обед – перловый (гороховый, рисовый) суп, пюре и сарделька, хлеб, компот. Полдник – какао, ватрушка. Ужин – картофельная зраза со сметаной, вариант – оладьи с повидлом, чай. Гарнир иногда меняется: вместо пюре бывают каши – гречневая, пшенная, вместо супа – бульон или щи. В условный четверг сардельку сменяет жареный хек. Еды мне хватает.

Я регулярно клал в подъемник сопроводительные записки с просьбой увеличить питьевую норму, но никто не отреагировал на мои просьбы. В бункере есть батарея. Тронутая ржавчиной труба чуть мироточит кипятком, что, впрочем, не отражается на отопительной функции. Я присвоил стакан и теперь ставлю его под редкие ржавые капли. Примерно за «день» он наполняется доверху.

Месяца два назад я стал делать запасы. Конечно, хранить мясные продукты не получается, они протухают. Я откладываю только хлеб, и у меня скопилось до килограмма сухарей…

Помыться в бункере невозможно. Проблему личной гигиены решает большая упаковка ваты и пятилитровая канистра со спиртом. Раз в три «дня» я обильно смачиваю вату и обтираю тело. Иногда подливаю спирт в компот – балую себя коктейлем. Утром и вечером на подносе, кроме прочего, прибывает пахучая полоска жевательной резинки – заменитель зубной щетки.

Для оправления большой и малой нужды имеется фаянсовое судно. Ниша подъемника разделена перегородкой. Сверху – поднос с тарелками и стаканом, снизу – судно. Это в самый первый раз было стыдно, когда смятение духа незамедлительно сказалось на кишечнике. Сейчас все неловкости позади.

В бункере превосходный письменный стол – натуральный дуб, вековая канцелярская конструкция, обтянутая поверху сукном. Один его угол разбит и выкрошен – я пытался использовать стол как таран и долбил им дверь. Есть настольная лампа с зеленым абажуром. На сукне разложены Книги. Их пока шесть.

Примерно через два «месяца» мне спустили Книгу Силы, всколыхнувшую дикие надежды – бесценный раритет громовского мира не могли просто «похоронить». Я даже отваживался в записках шантажировать тюремщиц, что уничтожу редчайший, вероятно, единственный экземпляр.

Пришли Книги Власти, Смысла, Радости, и я содрогнулся. Неоновый свет померк, и воздух бункера разом окостенел в горле колючим рыбьим хребтом – я понял, ради чего заперт библиотекарь Алексей Вязинцев-Мохов. С небольшими интервалами я получил Книги Ярости и Терпения…

Всякий раз, поднимая заслонку подъемника, я молюсь, чтобы там не оказалось Книги Памяти, хоть и знаю – однажды это произойдет. Такова воля Полины Васильевны Горн.

В ящике стола валялось с десяток шариковых ручек, три простых карандаша и точилка. Кроме прочего, у меня шесть общих тетрадей – четыре в клетку и две в линейку. Одна тетрадь ощипана с конца – поначалу я вел со старухами бурную переписку. И в самый первый раз я подтерся клетчатыми листами из тетради, а потом тюремщицы сжалились и спустили туалетную бумагу.

В первую неделю прислали вату и спирт, расческу и электробритву «Харьков», со следами использования. Под ножами было полно седой, грубой, точно кабаньей, щетины – наверно, старухи подбривали свои гормональные усы.

Я долго не расставался с одеждой, но к концу месяца она насквозь пропахла потом. Я не выдержал и сложил ее в подъемник. Взамен мне дали больничную пижаму, халат и растянутые шерстяные носки.

Для спанья у меня тахта – прочная, довоенная. Вместо подушки – матерчатый валик под голову. Простыни нет, зато имеется серое больничное одеяло. Кроме стола и тахты, в бункере есть кресло. Прекрасное кресло с мягкой спинкой. Правда, оно немного шатко, но это моя вина. Я разбил его о дверь, а затем снова сколотил.

Устройство пищеподъемника не позволяет проникнуть в шахту. О том, чтобы поместиться в самой нише подъемника, вообще речь не идет. Как ни сворачивайся калачиком, места мужчине ростом метр девяносто в ящике размером с духовку нет.

Я внимательно изучил стенки ниши. Она вырезана в цельнометаллическом брусе, который на манер лифта движется внутри шахты. Когда ниша совпадает с заслонкой, та открывается, и я могу достать пищу. В остальное время заслонка хитроумно прижата гранями бруса. Пользуясь Книгой Силы, я чуть отогнул заслонку и увидел за ней глухой металл.

Неоднократно я пробовал ломать стену. За кирпичом начался бетон, и я оставил всякие попытки скоблить его щепкой. Вскоре в моем распоряжении появились маникюрные ножницы, но мне было жаль тупить их. Сейчас ритуал «подкоп» я формально исполняю пластиковой одноразовой ложкой, уже наполовину сточенной.

Мой распорядок прост. Я пишу или читаю Книги – Терпения, Радости – по настроению. Два раза в день я прилежно скребу ложкой стену – делаю подкоп. Поужинав, укладываюсь на тахту и сплю, пока не заскрежещет подъемник.

Я свыкся с видами из «окон». У «ночного проспекта» я обычно читаю. А пишется лучше возле «утреннего Кремля» – там письменный стол. В сути ничего не изменилось с тех пор, как Полина Васильевна Горн впервые привела меня в бункер – бывшее книгохранилище. Тогда я еще мог выходить отсюда…

 

Я гляжу на унылый пейзаж в деревянной рамке, и передо мной встает берег иной мутной реки со скользкими берегами. Если повернуться к воде спиной, пройти минут десять руслом оврага, то можно подняться к обугленному частоколу. Ничто не напомнит о недавнем поселении, героической обороне сельсовета, крови и смерти. Стал пепелищем сельсовет, а глубокий овраг – братской могилой, навсегда укрывшей тела тринадцати широнинцев и без малого семидесяти читателей-терпил…

Упершись руками в низкий подоконник, словно исподлобья смотрел я, как под надзором хмурых работниц победители уносили с подворья трупы. К вечеру умерли все тяжелораненые – днем стонали, просили пить, метались, а на закате успокоились, затихли. Этих тоже снесли в овраг.

Горн, отпустив денщицу Машу, самостоятельно выпотрошила сумки. В одной обнаружился портрет. Горн с хрустом его взломала, в нетерпении раздавив стекло каблуком. Ударами о стол выбила осколки. Выпала фотография и закружил над полом легкий бумажный листок с надписью «Опечатки»…

 


Дата добавления: 2015-07-12; просмотров: 48 | Нарушение авторских прав


<== предыдущая страница | следующая страница ==>
ЯВЛЕНИЕ ГОРН| В ДОМЕ ПРЕСТАРЕЛЫХ

mybiblioteka.su - 2015-2024 год. (0.006 сек.)