Право на пафос

И. Саввина. У каждого художника, наверно, есть какие-то свои, скрытые этапы творчества. Не по датам и не по определению критике. Вот у вас, очевидно, первый этап – становление, формирование характера в трудное, удивительное время. Потом – «Депутат Балтики», «Член правительства». А потом? Что вы сами думаете об этом?

И. Хейфиц. Конечно, какие-то этапы существуют. Для меня эти этапы не всегда есть результат запрограммированного, точного, заранее рассчитанного плана. Критики, когда рассматривают чей-то путь, делают свои выводы, и порой их выводы неожиданны. Иногда видят в картине, которую ты снял, вещи, как бы сознательно тобой туда внесённые, а ты об этих вещах и не думал.

И. Саввина. Как, помните, с нашими кольцами?

… «Дама с собачкой». Сцена знакомства Гурова и Анны Сергеевны. Гуров пьёт кофе: он подносит чашку к губам – обручальное кольцо. Анна Сергеевна почти одновременно (так вышло случайно, неумышленно!) поднимает стакан с водой – обручальное кольцо. Потом говорили, что это символ обречённости ещ не состоящего знакомства, что это – специальный монтаж.

И. Хейфиц. Да, да, конечно, помню. Но это частности, а вот что касается этапов, могу говорить условно и каких-то поворотах на пути индивидуального роста, вызванных внутренними побуждениями, личными привязанностями. Чем больше я работаю, думаю о будущем и оцениваю прошлое, меня всё менее привлекает, например, внешний пафос. Нам когда-то казалось, что величие, благородство, подвижничество нуждаются в гипертрофированном внешнем выражении. Таков путь всей советской кинематографии, которая начала свой большой путь с открыто патетических произведений. Мы, дети этой кинематографии, естественно, росли в её семье и разделяли общие убеждения. С годами, постепенно, я пришёл к выводу, что все высокие понятия – и героизм, и подвижничество, и беззаветность, и любовь, - может быть, даже чаще, чем мы думаем, проявляются не внешне, но содержатся во внутреннем мире человека.

Никогда не забуду впечатление от «Севастопольских рассказов» Л. Толстого.

«Напрасно вы будете искать хоть на одном лице следов суетливости, энтузиазма, готовности к смерти, решимости, - ничего этого нет: вы видите будничных людей, спокойно занятых будничным делом, так что, может быть, вы упрекнёте себя в излишней восторженности, усомнитесь немного в справедливости понятий о геройстве защитников Севастополя, которое составилось в вас по рассказам… Но прежде чем сомневаться, сходите на бастионы, посмотрите на защитников Севастополя на самом месте защиты… вы увидите там защитников Севастополя, увидите там ужасные и грустные, великие и забавные, но изумительные, возвышающие душу зрелища…

Главное, отрадное убеждение, которое вы вынесли, - это убеждение в невозможности взять Севастополь, и не только взять Севастополь, но поколебать где бы то ни было силу русского народа, - и эту невозможность видели вы не в этом множестве траверсов, брустверов, хитро сплетённых траншей, мин и орудий… но видели её в глазах, речах, приёмах, в том, что называется духом защитников Севастополя. То, что они делают, делают они так просто, так мало напряжённо и усиленно, что, вы убеждены, они ещё могут сделать…

Вы ясно поймёте, вообразите себе тех людей, которых вы сейчас видели, теми героями, которые в те тяжёлые времена не упали, а возвышались духом и с наслаждением готовились к смерти не за город, а за родину. Надолго оставит в России великие слёзы эта эпопея Севастополя, которой героем был народ русский¹…

Иногда словесное выражение твоей любви свидетельствует о её неполноте. И наоборот, молчание – золото, если за ним не пустота, а целый мир чувств. Для меня путь в искусстве – путь от внешнего пафоса к пафосу, обращённому внутрь.

И. Саввина. У Марины Цветаевой есть замечательная запись. О людях, которые редко говорят слово «люблю» - из боязни «передать». Себя же она относит к тем, кто опасается этим словом «недодать», кто боится, сказав, опошлить, сказав, уничтожить прекрасное.

И. Хейфиц. Замечательно, мудро. И вот что могут сказать – «открытый» пафос, открытое «люблю» только тогда действует, если слова выстраданы человеком, их произносящим. Как-то на студии мы смотрели наши старые фильмы. «Депутат Балтики» кончается длинной патетической речью профессора Полежаева. «Член правительства» тоже кончается речью. Это были концы, принятые тогда. Но почему же они вызывали у людей максимальное эмоциональное сопереживание, даже слёзы? Потому что содержали в себе тог пережитого. Если бы, предположим, фильм «Депутат Балтики» не заключался речью, а начинался с неё те же фразы не так бы действовали. Надо заработать право на пафос, право на слова, которые священны. Надо их выстрадать, иначе этим словам перестают верить.

¹Толстой Л. Н. Севастополь в декабре месяце. – Собр. соч. в 20-ти т., т. 2. М., 1960. с. 97, 108, 109.

И. Саввина. Какой день вам запомнился как самый радостный или горестный?

И. Хейфиц. Много было и радостных, и горестных. Я об этом недавно думал. Поскольку дело касается кино, профессии, вспоминается горький день в юности, когда я и Александр Зархи поставили свою вторую картину – «Полдень». После удачного фильма «Ветер в лицо», который нас окрылил, казалось, что мы уже на коне. А нельзя быть уверенным, что ты на коне, как раз в этот момент ты и очутишься под конём.

Мы взялись за сценарий Катерины Виноградской о сельских комсомольцах. Конечно, мы и не предполагали, что нас с Катериной так тесно свяжет работа над «Членом правительства». Это была наша первая творческая встреча. Тогда только вышла «Земля» и нам всем хотелось сделать что-нибудь «под Довженко». Молодые часто подподают под влияние выдающихся художников, в этом нет ничего плохого. Но одно дело – влияние, воспринятое глубоко, другое дело – поверхностно.

Фильм получился очень скучный, искусственный. Сначала мы сами этого не поняли. Зархи в это время находился на военной службе. И вот по окончанию работы над «Полднем» он сказал: «Знаешь что, я позову на просмотр нашу роту, мы покажем нашу картину». В день увольнения в кинотеатре на Невском, кажется, нынешняя «Аврора», состоялся дневной шефский сеанс. Пришла вся часть, с командирами во главе. Полный зал. Около двух часов бойцы проскучали. Потерять день увольнения! Самое страшное ожидало нас позже, после сеанса. Наши недавние зрители стояли во дворе, построившись в две шеренги. И когда мы с Зархи отправились домой, получилось, прошли, как сквозь строй. Лица бойцов были сонные, хмуры. До сих пор помню, как я шагал сквозь этот строй. Мы дали себе слово больше не делать фильмов «под Довженко». Грустный был день. А вы смеётесь. Вот мы уже смеёмся над тем, что когда-то воспринималось так болезненно.

---

Дата добавления: 2015-10-16