Как известно, И. В. Сталин никогда никуда не ездил, тем более в Сибирь. Прим. ред. 28 страница

— Повторяй ей эти слова, Стэнли. Как можно чаще. Особенно сейчас, — сказала Анна, целуя его в щеку.

Вскоре они уже были в аэропорту. Встали в очередь у выхода с надписью «Чикаго». Молчали. Сотрудник «Пан Америкэн», одетый в синюю форму, проверил билет. Анна повернулась к Стэнли и тихо сказала:

— Скажи, что ты хочешь чаю, Стэнли. Скажи, что хочешь...

Он обнял ее.

— Анна, ты обещала, что не будешь плакать. Мы ведь договорились. Ты помнишь?

Она закрыла глаза и услышала свой голос, доносящийся откуда-то издалека...

— Маркус, ну что ты! Ведь мы же еще в саду Цейсов договорились, ты забыл? Я не плачу. Это просто соломинка в глаз попала. Я правда не плачу...

Анна взяла чемодан и шагнула за стеклянную дверь. Молодой чернокожий парень в синем халате принял у нее чемодан и поставил на пол. У трапа она обернулась. Стэнли стоял за стеклянной дверью и нервно приглаживал рукой волосы. Видимо, это у них семейное, подумала она, впомнив, что Эндрю делал то же самое, когда спрашивал ее, что с ними будет дальше. Стюардесса проводила Анну к ее месту в самолете.

Маршалловы острова, атолл Бикини, раннее утро, пятница, 22 февраля 1946 года

В Гонолулу ее встречал лейтенант Берни Колье. На куске картона он написал: «Mrs Faithful», «госпожа Верная». Как потом выяснилось, это была шутка, но Анна ее не поняла. Она прошла мимо тучного военного в синем мундире с табличкой «Mrs Faithful» и часа два сидела, перепуганная, на деревянной скамейке. Когда зал аэропорта опустел, он подошел к ней и спросил, не она ли прилетела из Нью-Йорка и ждет рейс в Маджуро. И показал картонку с надписью «Mrs Faithful». Он считал, что, переведя на английский ее фамилию, продемонстрировал знание немецкого языка, небывалое чувство юмора и отменное гостеприимство. Анне он не понравился: у него были грязные волосы и пальцы с с траурной каймой под ногтями, и еще от него несло потом и пивом.

Потом они ехали на тряском военном джипе на военную базу. За время поездки лейтенант Берни Колье выпил еще три бутылки пива и несколько раз предложил Анне отхлебнуть. Ему, должно быть, казалось, что он развлекает ее разговором, хотя на самом деле он мешал ей думать и смотреть на дорогу. Кроме того, он почему-то все время грубо издевался над молодым рядовым, управлявшим автомобилем. Наконец Анна не выдержала.

— Знаете что, господин Колье? — прошептала она, склонившись к нему.

Он оторвался от бутылки пива и игривым тоном ответил:

— Я знаю почти все, но это еще нет, мисс...

— Вот сейчас и узнаете, Берни, — кивнула она. — Ты узнаешь всю правду, Берни. Я в своей жизни встречала несколько американских офицеров, в Германии и Штатах. Но ни один, Берни, поверь, ни один, — она еще ближе склонилась к его уху, — не был... — она втянула воздух в легкие и громко крикнула: — таким мерзким, вонючим и грязным козлом, как ты! Ни один!

Лейтенант Колье резко отодвинулся и облился пивом. Минуту он громко сопел. Потом начал ругать шофера. А потом наконец замолчал.

В Хикэме он даже не вышел из машины, чтобы помочь Анне, и не разрешил выйти шоферу. Она спокойно забрала свой чемодан, попрощалась с водителем и пошла к стоявшему на взлетной полосе военному самолету. Точно на таком же они со Стэнли летели из Европы в Нью-Йорк. Она поднялась на борт. Место за занавеской было свободно. Анна присела, прижимая к себе фотоаппарат. Через несколько минут раздался уже знакомый шум двигателей. Они взлетели. Анна устала, но напряжение все еще было слишком велико. Она открыла бутылку водки. Сделала несколько глотков и постаралась заснуть...

В Маджуро они приземлились, когда было уже темно. Путешествуя на запад, они догоняли время. Почти все время полета от Лос-Анджелеса длилась ночь, самая долгая в ее жизни. Когда Анна вышла из самолета, было жарко и влажно. На полосу выгрузили багаж. Она сняла пальто, потом свитер. И осталась в одном лифчике. Молодой мужчина, стоявший рядом, посмотрел на нее, как на пришельца с другой планеты. Она открыла чемодан и достала ситцевую блузку. Сняла лифчик. Мужчина отвернулся. Анна надела блузку. Наконец к самолету подъехал грузовик, в него погрузили их багаж. Грузовик уехал. Анна пошла вместе с военными к маленькому деревянному строению с крышей из пальмовых листьев. Отвезти прибывших пассажиров «в порт» должен был рикша. Выяснилось, что рикша — это обычный велосипедист, к велосипеду которого прикреплена маленькая коляска, где может с трудом поместиться один чемодан. Анна села на багажник и обняла худого юношу за пояс. Они двинулись. Закрыв глаза, она вспомнила, как Гиннер возил ее на велосипеде по двору на Грюнерштрассе...

Минут через десять они добрались до берега. То, что здесь называли портом, напоминало пристань для яхт на острове Сильт. У деревянных мостков качался на волнах небольшой гидросамолет. Анна вцепилась в металлические поручни сиденья, когда при взлете они с воем поскакали на волнах.

Проснулась она от неожиданного толчка: это рыжеволосый парень в военной форме, сидевший рядом, ткнул ее локтем в бок окно. Был яркий солнечный день. Самолет заходил на посадку. Анна выглянула в иллюминатор, схватила фотоаппарат и прижала его к иллюминатору. Но почти сразу отодвинула. Посмотрела еще раз. Казалось, кто-то разбросал на бирюзовом ковре огромные изумруды. Она протерла глаза. Сплошная зелень и голубизна! Чудесные цвета. Потом показалась узкая, прерывистая полоска суши, похожая на неправильный круг. Анна опять приставила к иллюминатору объектив. Ей очень хотелось нажать на кнопку, но она передумала. Впервые в жизни она сомневалась, что ей удастся запечатлеть на пленку то, что видит. Слишком много оттенков, слишком красиво. Ей казалось, что аппарат ослепнет и обезумеет, ведь он сможет передать только свет и тень. Белое, черное и множество оттенков серого. Словно не хватает одного измерения, и все выглядит таким плоским. Именно этого она и добивалась до сей поры. И пока у нее получалось. Для всего, что снимала, хватало белого, черного и серого. И она не была готова к такому буйству красок.

Самолет снижался, описывая все более узкие круги. Там, где белый песок суши поднимался из океана, у воды был зелено-голубой цвет, как у индийских самоцветов. Анна видела такие в нью-йоркском музее. Бирюзовые волны набегали одна на другую, вскипая белыми пенными воротниками. И их тут же разбивали следующие. Анна поняла, что не сумеет ухватить это мгновение.

Она была взволнована. Нечто подобное она переживала, когда рассматривала с отцом картины в музеях Берлина и Дрездена. Широко открытые от удивления глаза, а потом восторг. Тогда она прижималась к отцу, а он нежно гладил ее по голове. Она взяла за руку молодого солдата, сидевшего рядом. Так, молча держась за руки, они смотрели вниз.

Самолет ударился о волны, подпрыгнул и снова опустился. Через минуту выключили двигатели, и наступила тишина. Спокойное покачивание, плеск воды. Анна посмотрела на часы. Была пятница, 22 февраля 1946 года. Она добралась до Бикини...

К самолету подплыли две военные шлюпки. В первую cложили багаж, и пассажиры прошли по шаткому трапу во вторую. Шлюпка подошла к пляжу и села плоским дном на песок. Вдали, между пальмами, Анна заметила что-то вроде ангара.

— «Кросс Спайкс клаб»! — радостно воскликнул рыжеволосый парень. — Я с самого Маджуро мечтал о холодном пиве. Наконец-то! Ради этого стоило тащиться на край земли.

Солдаты выскочили из шлюпки на песок и направились к ангару. Анна сошла на берег последней. Рыжеволосый парень взял у нее фотоаппарат и пакет с пленками, потом подал ей руку. Она почувствовала мягкий и теплый песок под ногами. Ее чемодан одиноко затерялся среди солдатских рюкзаков.

— Мы обязательно еще увидимся. Здесь трудно не встретиться, — рыжий улыбнулся ей на прощание и тоже побежал к ангару.

Анна склонилась над чемоданом. Ей захотелось взглянуть на документы, которые еще в Гонолулу передал ей в покрытом сургучными печатями конверте лейтенант Колье. Она знала от Артура, что ей предстоит делать. Она должна не только фотографировать, но и постараться выяснить, почему этим маленьким кусочком суши на краю света так активно интересуются политики и военные теперь, через полгода после окончания войны на Тихом океане. Но Анне не хотелось об этом думать в данную минуту. Она ужасно устала и мечтала найти здесь кровать или гамак, а еще — искупаться. Ей даже не хотелось подсчитывать, сколько времени она провела в пути.

Она наклонилась и, открыв чемодан, достала оранжевый конверт. Стоя на коленях, сломала сургучные печати. И тут в чемодан упал маленький белый конверт. Анна резко подняла голову.

— Ты все же написал мне! — воскликнула она, вскакивая и обнимая Эндрю. — Я знала, что ты напишешь, — добавила она шепотом.

Он прикоснулся губами к ее волосам и нежно поцеловал в лоб. Они долго стояли, прижавшись друг к другу. В голове у Анны роились тысячи вопросов. Откуда тут взялся Эндрю? Именно сейчас. Почему он ничего ей не сказал? Откуда узнал, что она тоже окажется здесь? И почему не сообщил, что ему это известно? Почему?! Она думала, что будет скучать по нему, что у нее будет время обдумать, что будет с ними дальше.

— Эндрю, ты пахнешь ветром и пляжем! — прошептала она.

— Я все тебе расскажу, — сказал он, будто угадав ее мысли.

— Расскажешь...

Она закрыла чемодан. Оранжевый конверт ее больше не интересовал. Эндрю нес чемодан, а она шла рядом и улыбалась. Они вошли в пальмовую рощу и вскоре оказались среди маленьких деревянных домиков, крытых высохшими пальмовыми листьями. На поляне солдаты играли с местными ребятишками. Анне на мгновение показалось, будто она увидела среди них Лукаса. Нет, это был совсем другой мальчик, лет шести, у него было смуглое лицо, большие темные глаза и пухлые, будто вывернутые наружу губы, за которыми скрывалась щербатая улыбка. Он помахал ей, когда они проходили мимо. Солдаты прервали игру, провожая их взглядом. Кто-то многозначительно свиснул. Она старалась не слушать, что они кричат им вслед. Она еще не видела такую толпу военных со времен Дрездена. Эндрю, одетый в джинсы, голубую рубашку и мокасины, был здесь, кажется, единственным гражданским. Если бы не он и не эти дети, можно было подумать, что она оказалась в воинской части или на полигоне. Артур был прав. Здесь происходит или вскоре произойдет что-то очень важное, подумала Анна.

Комната в деревянном бараке, куда привел ее Эндрю, была размером с самый маленький туалет в редакции «Таймс» и уж точно не более уютной. Узкая металлическая кровать, на ней подушка, серое одеяло без пододеяльника, простыня и наволочка, сложенные в идеальный квадрат, а еще столик, стул и ржавый металлический шкаф. Но Анне было сейчас все равно: она мечтала поскорее умыться и лечь спать.

— Сейчас ты больше всего хочешь заснуть, ведь так? Но этого нельзя делать, — сказал Эндрю, читая ее мысли, — постарайся продержаться до обеда. Разницу во времени лучше всего переносить на ногах. Душевые в конце коридора, мужские и женские отдельно. Здесь есть еще несколько женщин.

Она смотрела на него во все глаза. Ей все еще не верилось, что он рядом. Сейчас он казался еще более высоким и красивым.

— Эндрю, а что ты здесь делаешь? — спросила она.

— Если ты подождешь пятнадцать минут, — уклонился он от ответа, — я покажу тебе самую прекрасную ванну на свете. Мне нужно зайти в штаб. Только не засыпай...

Он вышел, закрыв за собой дверь. Он был прав. Больше всего на свете она хотела спать, но сначала все-таки умыться. Она будто бы погрузилась в летаргический сон. Звуки из окна доходили до нее замедленными, словно кто-то невидимый проигрывал на низкой скорости виниловую пластинку. Она посмотрела на свои руки и подумала, что они вовсе не такие грязные, как ей казалось. Незастеленная койка манила ее. Только на минутку, всего на одну минутку, пока не вернется Эндрю. На минутку. И она заснула.

Ее разбудил треск и громкий взрыв смеха. Она вскочила с кровати и подбежала к окну. Там, гомоня и хохоча, бежала стайка детей. Анна попыталась сообразить, как долго она спала. Осмотрела комнатку. Стены были досчатые. Неокрашенные и без обоев, они напоминали о временном статусе этого жилья. В дверь постучали.

— Извини, что заставил ждать, — сказал Эндрю, входя.

— Скажи, уже наступило завтра? — спросила она, окончательно теряя ощущение времени. — Я не поняла, сколько проспала: неделю, ночь или час?

Он улыбнулся, подошел к металлическому шкафу и достал оттуда полотенце.

— Пойдем, я обещал тебе ванну, — сказал он, обнимая ее.

Они прошли по узкой полоске земли, покрытой травой, потом — по ослепительно белому песку. Молодые, лет по девятнадцать, не больше, солдаты при встрече с ними отдавали Эндрю честь как военному, а он с улыбкой им кивал. Анну это удивило, но она решила отложить расспросы на потом.

Наконец они добрались до воды. Пляж был непохож на тот, что Анна помнила по острову Сильт. Она растерянно стояла на берегу. Море, которое она видела, было холодным, желтовато-зеленым и иногда синим. До сих пор она считала, что это и есть цвет морской волны. А теперь выходило, что отец, показывая им с матерью природу острова Сильт, забыл добавить, что они рассматривают мир, подкрашенный сепией. Здесь, на пляже Бикини, вода была аквамариновой как камень на кольце бабушки Марты. Анна задумалась и попыталась вспомнить все известные ей оттенки голубого.

А Эндрю уже звал ее из воды, размахивая руками. Она впервые видела его без рубашки, галстука и пиджака, и теперь отчетливо видела, что он моложе Стэнли. Она расстегнула пуговицы зеленой блузки и позволила юбке сползти на песок. На мгновение задумалась, не снять ли кремовую комбинацию и трусики, но сняла только трусики и вошла в воду почти по пояс. Мокрая ткань облепила тело. Она раскинула руки и окунулась. Когда подошла к Эндрю, вода по-прежнему была ей по пояс. Эндрю улыбался. Анна почувствовала, что он разглядывает ее грудь.

— Ты не носишь лифчик, — сказал он тихо.

Она скрестила руки, прикрыв грудь, но потом опустила их и поплыла. Ей вспомнился вечер на балтийском берегу, проведенный с родителями...

Сначала, сидя на песке, они любовались закатом. Потом долго гуляли. Отец целовал и обнимал маму. Когда стемнело и пляж опустел, родители уложили осоловевшую Анну на лежак и побежали к морю. Мать по дороге сбрасывала одежду, словно они были там одни, и смеялась. Собственно, они и были одни. Анна свернулась в клубочек и притворялась, что спит, пока и в самом деле не задремала. Родители так любили друг друга! Потом отец вышел из воды, сбегал за полотенцем и вернулся к жене. Когда Анна вновь открыла глаза, он стоял на песке, держа полотенце наготове, а мать шла к нему из моря, не стесняясь своей наготы. Анна помнила темные контуры сближающихся тел и тихий шепот: «А мы ее не разбудим?». Родители легли на полотенце. Анна не понимала, что между ними происходит, но чувствовала, что это что-то хорошее...

Она повернула голову к плывущему рядом Эндрю и спросила:

— Ты знаешь, Эндрю, где находится Балтийское море? Знаешь, какая холодная там вода?

— Знаю, — ответил он, — я встречался с Нильсом Бором на конгрессе в Копенгагене. Но тогда была зима. И нам вовсе не хотелось купаться.

Анна улыбнулась и нырнула. Глаз она не закрывала. Прямо перед ней проплыла большая разноцветная рыба. Анна вынырнула и уцепилась за его плечо.

— Здесь множество рыб, — опередил он ее вопрос, — причем самых немыслимых оттенков, и я не знаю, как они называются. Я говорил тебе, это самая прекрасная ванна, какую я когда-либо видел. А буквально в десяти ярдах отсюда начинаются коралловые рифы. Там такое буйство красок! Хочешь, сплаваем туда прямо сейчас?

— Нет! Не сегодня! — крикнула Анна и поплыла к берегу.

Несколько минут спустя они уже сидели на песке. Анна уже успела надеть трусики и даже набросила на плечи блузку.

— Ты права, так будет лучше, — прошептал он, — они тут изголодались...

— Так же, как и я, — ответила Анна, улыбнувшись.

Она сходила к солдатам и вернулась с зажженной сигаретой.

— Мне захотелось покурить.

— Ты иногда совершаешь необдуманные поступки, — вздохнул он. — Неужели ты не понимаешь, что сегодня вечером в «Кросс Спайкс» эти парни за бутылкой пива будут описывать приятелям твои груди? И мечтать о том, как... как же они тебя назовут... как они «уложат эту классную телку, ассистентку доктора Бредфорда». Здесь не выбирают выражений...

— Ну и что, — прервала его она. — Разве тебе это мешает?

— Что? — спросил он удивленно.

— То, что они будут болтать?

— Нет!

— И мне нет. Так в чем же дело? — Она с улыбкой затянулась сигаретой. — И все-таки, Эндрю, как ты оказался здесь?

Он встал и натянул брюки. И, не садясь обратно на песок, сказал:

— То, что ты попала сюда, — случайность. Вместо тебя здесь должен был быть Стэнли. Но он сейчас не в состоянии рассуждать здраво. А ведь такой случай выпадает одному из миллиона... Впрочем, это его жизнь, пусть поступает, как знает. Этот старый еврей из «Таймс» от тебя без ума. Он поручился за тебя в Вашингтоне. А у него связи везде, даже, наверное, у самого господа Бога. Он поклялся, что ты справишься. Говорил, что ты способна видеть такие вещи, о существовании которых интеллигентные люди даже не догадываются. Что кадры, которые ты снимаешь, могут и растрогать и рассмешить до слез. Что ты поражаешь сюжетом, а потом оказывается, что сюжет — второстепенен, главное в другом. Что ты способна увидеть красоту растоптанного башмака, что ты обладаешь наивностью ребенка и мудростью пожилой женщины. Так сказал Артур, а он сейчас большой авторитет в американской прессе. Еще он говорил, что ты не отвернешься, если в твоем присутствии будет происходить нечто ужасное, и не закроешь глаза, если случайно станешь свидетелем интимной сцены. После той ночи на скамейке в парке я тоже знаю: ты их не только не закроешь, а напротив, распахнешь еще шире. Ты здесь единственная, кто не имеет американского гражданства, но благодаря связям Артура, проблемам с беременностью Дорис, из-за которой мой брат потерял рассудок, и своему несомненному таланту ты оказалась тут. В Америке много фотографов, Анна, но чтобы сравниться с тобой, им следует еще многому научиться. Так считают не только в редакции газеты «Нью-Йорк таймс».

Анна встала. Ее бросило в жар — то ли от солнца, то ли от всего того, что он сказал. Она сбросила блузку и снова пошла к солдатам под пальмы, а вернулась с несколькими сигаретами и коробком спичек.

— Господин Бредфорд, слушайте меня внимательно. Моя жизнь уже давно состоит из одних случайностей. Даже то, что я осталась жива, — дело случая. И то, что я встретила твоего брата, невероятное совпадение. Счастливое совпадение. Невероятно даже то, что я стою сейчас перед тобой на пляже Бикини и курю. Стэнли здесь нет потому, что он любит свою женщину. То, что он остался с ней, нерационально. Это факт. Но любовь не может быть рациональной. К превеликому, черт побери, счастью! — крикнула она. — К превеликому счастью, доктор Бредфорд! Твой брат не лишился разума из-за Дорис. Он благодаря ей его обрел. Кроме того, я страшно рада, что у Артура такие связи. Не знаю, по какому странному стечению обстоятельств физик из Чикаго загорает на этом острове и почему ему отдают честь солдаты, — ты так и не ответил мне на вопрос, — но скоро я это узнаю. Если не от тебя, то от них, когда они переберут свою норму пива. Можешь не сомневаться, я выясню. Я узнаю все. Сделаю все, чтобы узнать. Можешь быть уверен.

Она воткнула тлеющий окурок в песок. Достала следующую сигарету и протянула Эндрю спичечный коробок.

— Дай мне прикурить. У меня трясутся руки...

Они возвращались в барак по берегу моря. Вдали виднелись выгоревшие крыши домов, непохожих на тот, где поселили Анну. Покрытые пальмовыми листьями, домики напоминали огромные плетеные корзины.

— Это деревня. Пойди туда. Местные жители очень дружелюбны. И обязательно возьми с собой фотоаппарат! — сказал Эндрю.

Он мог бы этого и не говорить, потому что с фотоаппаратом Анна не расставалась. Однажды в Бруклине она на минуту вышла купить продукты в магазинчике на Флэтбуш-авеню и не взяла его с собой. И тут же пожалела об этом, увидев привязанную к фонарю у магазина собаку, которая держала в зубах свернутую газету с заголовком «Собачья жизнь на войне». Иногда Анна жалела, что фотоаппарат — не часть ее тела. Ведь тогда он бы всегда был при ней.

Эндрю проводил ее до двери барака. Она обняла его и ушла, не сказав ни слова на прощание. У нее не было сил говорить. Она хотела спать. Только спать...

Маршалловы острова, атолл Бикини, суббота, 23 февраля 1946 года

Анна проснулась оттого, что ей обожгло щеку. Открыла глаза и тут же закрыла их, ослепленная солнцем. Прислушалась к громкому щебетанию птиц за открытым окном. Встала и вытащила из чемодана голубое платье, которое ей подарила на Рождество Дорис. Завязала тесемки круглого воротника. Со спинки стула взяла полотенце и отправилась в душевую. Это небольшое помещение в конце коридора было свободно. Анна умылась, а потом поставила голову под струю холодной воды. Постояла, разглядывая свое лицо в немного искажавшем черты зеркале. Холодная вода стекала по ее светлым волосам на платье. Она вытерла их полотенцем и попыталась пальцами разобрать мокрые волосы на пряди. Отнесла полотенце в комнату и вышла, захватив с собой «лейку».

На площадке у столовой стояла группа молодых солдат. Анна узнала рыжего парня из самолета. Он помахал ей, она улыбнулась.

— Я думал, мы привезли сюда только свиней, овец, коз и крыс, но, кажется, здесь есть и неплохие кролики, — сострил один солдат под громкий смех своих товарищей.

Анна вошла в столовую. Из корзины, стоявшей на длинной деревянной скамье, взяла два куска черного хлеба. По пути прихватила масло и джем. Налила себе кружку горячего кофе и села у окна. Зал постепенно наполнялся солдатами. К Анне подошел рыжеволосый парень и еще один солдат.

— Можно? — спросил рыжий и, не дожидаясь ответа, сел напротив. — А что ты, собственно, собираешься здесь делать? — попытался он завязать разговор. — Если ты наша новая медсестра, то, чувствую, сегодня мне станет очень плохо.

И он громко засмеялся своей шутке, глядя на своего спутника.

— Мне очень жаль, но я не медсестра, — улыбнулась Анна, перегнулась через стол и прошептала ему на ухо: — Но если бы я ею была, а ты пришел бы ко мне, скажем, с больным пальцем или зубом, я бы наверняка прописала тебе клизму. И своими руками вставила ее тебе в задницу. Чтобы отметить знакомство.

Она отодвинулась и подмигнула его приятелю, который согнулся пополам от смеха. Рыжеволосый нахмурился.

— Тебе здесь придется нелегко. Ты слишком лакомый кусочек, — услышала она за спиной голос Эндрю.

Рыжий солдат и его спутник тут же встали. Эндрю сел рядом с Анной и поставил на стол дымящуюся кружку кофе.

— Привет, — сказал он с улыбкой. — На всем острове, кроме тебя, еще только две белые женщины, — добавил он. — Лейтенант Троки, которую боятся даже бешеные собаки, и сержант О’Коннор, про которую не скажешь, что она женщина, пока она не заговорит своим писклявым голосом.

Эндрю выглядел очень уставшим. Между бровей залегла глубокая морщина.

— Сегодня будет очень жарко. Обедают здесь в двенадцать, ужинают в восемнадцать. Я обычно сижу у стены с левой стороны. Там сквозняк. Присоединишься? — спросил он тихо и улыбнулся, но взгляд у него его был какой-то потухший. — Сегодня я буду немного занят, наверное, просижу на работе до самого ужина. К шести вечера постараюсь зайти за тобой, и если ты не против, мы вместе пойдем на ужин, — добавил он, вставая.

Анна снова задумалась о том, чем профессор физики Чикагского университета, доктор Эндрю Бредфорд, может быть занят до ужина на островке, где самое большое здание — ангар, в котором расположен пивной бар. Было девять часов, когда она закончила завтрак и выпила последнюю, четвертую кружку кофе. До сих пор она считала, что нет в мире ничего хуже, чем американский кофе. Оказалось, все-таки есть: кофе на Бикини.

Она вышла на улицу. Воздух был плотным и тягучим. Анна пошла вдоль берега по направлению к деревне. Там между домами сновали люди. Пожилая женщина в длинном цветастом платье, подпоясанном на бедрах, разрывала пальмовые листья на тонкие полоски и плела из них что-то вроде коврика. У нее были маленькие пухлые ладони и сильные плечи. Время от времени она отрывалась от работы и бросала взгляд на маленького мальчика, копавшего палкой ямку в песке. В такие моменты на ее круглом лице появлялась спокойная улыбка. Неужели все пожилые женщины в любой части света знают что-то такое, чего не дано знать никому другому? — подумала Анна. И не это ли знание дает им радость и спокойствие? У бабушки Марты в глазах тоже светились спокойствие и радость, когда она вышивала в своей комнате на Грюнер салфетки, а Анна, сидя у ее ног, играла на ковре деревянными кубиками...

Женщина что-то жевала, время от времени сплевывая на землю. Анне показалось, что это кровь. Она постаралась приблизиться осторожно, чтобы женщина не обнаружила ее присутствия, — именно так у нее получались самые лучшие снимки. Вдруг ее босые ноги запутались в торчавших из земли корнях.

— Verdammte Scheisse! — воскликнула она, при падении стараясь поднять фотоаппарат как можно выше, чтобы он не пострадал. — Scheisse!

Детский голос весело повторил:

— Scheisse, Scheisse, grosse Scheisse!

Анна увидела широко раскрытые карие глаза, пухлые, почти круглые губы. И узнала мальчика, которого видела вчера под окном барака.

— Эй, маленький проказник! Чему ты смеешься и почему меня передразниваешь? — спросила она по-немецки.

Но он только повторил:

— Was lachst du, was lachst du? Lachen verboten!

Последнюю вразу Анна не произносила. Она села на песок и недоуменно уставилась на мальчишку, но он тут же спрятался за стволом дерева.

— Ты говоришь по-немецки?! Эй, малыш, покажись же!

— Я не малыш, — услышала она в ответ.

Анна не могла прийти в себя от удивления. Мальчик явно говорил по-немецки, а не просто повторял услышанные фразы. Он мог составить предложение! Пока что это было самым большим для нее сюрпризом на Бикини. Маленькая фигурка появилась из-за ствола. Мальчишка стоял, прислонясь к дереву, и потирал правой ступней левую голень.

— Меня зовут Маттеус. Ну что уставилась? — спросил он. — А у тебя какое имя?

Он действительно говорил по-немецки! Анна незаметно сделала снимок, запечатлев его приветственную улыбку.

— Тебя зовут Маттеус. А мое имя Анна. У вас здесь все дети говорят по-немецки? Откуда ты знаешь мой язык?

Мальчик подошел ближе, с любопытством глядя на фотоаппарат.

— Что это? — спросил он.

— Это фотоаппарат. Ты хочешь сделать снимок?

— Сделать снимок? А что это такое?

Она протянула ему «лейку». Мальчик смотрел на фотоаппарат с интересом, но прикоснуться к нему не отважился.

— Сюда смотришь, здесь нажимаешь, а внутри остается то, что ты увидел. Понимаешь?

Мальчик посмотрел в видоискатель.

— О! — восхищенно воскликнул он.

— Ты можешь сделать снимок, только сначала скажи, откуда знаешь мой язык.

— Это не секрет, но он уже умер, потому что был очень старый.

— Он?

— Джой Лайсо. Он был очень старый и помнил древние времена. Когда он умирал, ему, наверное, было сто лет, а может быть, и двести! У него были совершенно черные зубы. Это от бетеля. Он говорил, что если я буду учить немецкий, то когда-нибудь найду сокровище. Тут где-то должны быть старые карты, а на них обозначено место, где спрятан клад, — мальчишка понизил голос, — немецкий клад. Знаешь, я везде искал, но ничего не могу находить.

— Найти, — поправила его Анна.

Они прошли мимо женщины, перебиравшей пальцами длинные узкие полосы листьев.

Дата добавления: 2015-10-13