Глава 6 Сила

Очнулся он от холода. Морозило обнаженные плечи, стыли пальцы. Поднял голову и увидел длинный ус капельницы, подвешенной на каком-то крюке. Над крюком гудела и сочилась мутными каплями ржавая труба. Переплетение труб уходило дальше, в узкий коридорный поворот. На шершавых серых стенах виднелись пятна сырости. Висели какие-то разбухшие и сморщенные плакаты — с уснувшими тиграми, с женщинами в алых купальниках. Лица у них были смятыми, вместо улыбок — оскалы.

Под Игорьком оказался старательно прикрытый пледом продавленный матрас, а флисовое детское одеяльце сползло на пыльный пол. Рядом, на дощатом ящике, на расстеленной хирургической салфетке, лежал шприц с капелькой крови внутри.

Одной рукой Игорек потащил одеяльце назад — от холода дрожь билась в самой сердцевине тела. Вторая, правая, лежала безжизненным белым придатком — обескровленная, с синими трещинками у запястья и на ладони. Мертвая рука.

Капельница тихо гнала в нее что-то прозрачное, прохладное.

Не слушалась не только рука. Любая попытка приподнять ногу причиняла острую нестерпимую боль, и Игорек, ошеломленный своим положением, сжал зубы, чтобы не заплакать, и все равно слезы покатились по щекам.

Где-то стукнуло и звякнуло.

— Иди сюда! — выкрикнул Игорек, обращаясь к своему неведомому лекарю. — Какого черта меня тут бросили?

В ответ из коридорчика показалась сумрачная тень. Узкий свет электрической лампы осветил пятна камуфляжа и черное дуло в вытянутой руке.

Спящий бумажный тигр зашуршал и смялся, сорванный со стены неловким движением. Тень качнулась и выпала под свет полностью. Игорек увидел, что в камуфляже есть прореха — на груди цилиндрическими кругами расходились кровавые пятна, словно лепестки, выброшенные из черного пестика раны. На торопливо закрученных бинтах они смотрелись почти красиво.

Выше цветка показалась шея с натянутыми жилами, сильная, как у животного; а еще выше — с широкими скулами и выпуклым лбом лицо.

Игорек узнал его — перед самым взрывом именно этот человек первым услышал его голос и кинулся бежать, пригибаясь, как солдат под артобстрелом, словно точно знал, что случится дальше. Один из охранников этапа сектора сокращаемых.

Все они там были одинаковые — одинакового цвета, с одинаковыми лицами, с прицельными взглядами. Этот отличался. У него были большие серо-зеленые глаза, узорчатые, словно черепаший панцирь, и молодые.

Под его ботинками скрипел песок. Дуло пистолета раскачивалось, но неизменно ловило в прицел голову замершего Игорька. Когда он оказался совсем рядом и холодный смертельный ствол уперся Игорьку в висок, все снова поплыло, но яблоневых садов уже не было — навалилась такая тоскливая чернота безысходности, что Игорек выгнулся, таща за собой раненые конечности, и закричал в пустоту, тут же вернувшую крик искаженным страшным эхом.

Рот ему залепила влажная прохладная ладонь — крик угас.

Не выпуская пистолета, охранник опустился на пол, поджав ноги, и замер, опустив голову, со сжатым в вытянутой руке пистолетом, упершимся в висок живого человека.

От него тоже пахло кровью, но не так, как от Артура Сергеевича — пахло открытой раной, незаслуженной болью, терпением.

Игорек поднял глаза, пытаясь вспомнить хоть одну молитву. В памяти все еще всплывала небесная синь над яблоневым островом, но теперь заместо перьевых облаков над ним раскачивался голый крысиный хвост. Хвост завозился и исчез — с другой стороны трубы выглянула любопытная мордочка с дрожащими длинными усами.

— Я не смогу тебя вылечить, — хриплым шепотом сказал Игорек. — Я устал. Посмотри на меня, мне самому врач нужен. Я же не медик, у меня нет лекарств, у меня ничего нет… Выведи меня отсюда.

Стены давили. Крысиная морда ухмылялась. Дуло у виска не дрогнуло, а вжалось сильнее, так, что Игорек ощутил биение тонкой жилки.

Подкатывала паника — первобытный ужас, продиктованный осознанием близкой смерти и пониманием того, что после тело растащат по животам жадные грязные зверьки.

Игорек с трудом удерживал рассудочную мысль, кусая губы и подбирая правильные медленные слова:

— Антон… — Имя пришло сразу, словно подсказанное отчетливым шепотом. — Ты не можешь меня заставить. Ты выживешь и без моей помощи, ты просто много крови потерял, а рана не опасная, ударило вскользь… Но если ты подождешь, я отдохну и закрою ее — только обещай, что потом меня отсюда выведешь.

Ну и бред я несу, подумал Игорек, ожидая ответа. Я ведь даже не знаю, зачем я здесь…

И он может оказаться не Антоном, а каким-нибудь Петром…

Охранник не двигался, словно и не слышал Игорька. По-прежнему стоял на коленях, опустив голову. На затылке серебристым коротким мехом переливались под машинку остриженные волосы.

— Выпусти меня отсюда, придурок! — не выдержал Игорек и забился, дергая длинный ус капельницы. — Выпусти!

На его крик вдалеке отозвался кто-то торопливым «бегу-бегу», и в подвальный уголок сунулось что-то кругленькое, шумно дышащее и с клетчатым платочком в руках.

Добежав до уголка с матрасом, кругленькое радостно захихикало и оказалось лысым низеньким человечком в коричневом вязаном свитере, таком длинном, что он закрывал колени.

— Антон! — воскликнул пришелец. — Слава Богу!

И размашисто привычно перекрестился.

— Спаситель! — воскликнул он с той же интонацией, но уже радостно глядя на Игорька. — А я отец Андрюша… Вот, принес тебе штанишки новые и рубашечку…Покушать принес.

И показал объемистый пакет.

Жестокое дуло дернулось и отодвинулось от виска. Охранник, чье имя Игорьку удалось-таки угадать, поднялся с колен и поправил на груди вымокший в крови узел бинта.

— А в аптеке был? — спросил он у кругленького.

Тот засуетился.

— Конечно… конечно! — И выудил из шуршащего пакета белый бумажный комочек. — Вот ватка… а вот бинтики.

Антон потянулся, расправил плечи и принялся снимать прежние бинты, покрывшие его, как холодный глиняный панцирь, и уже коричневые.

Под повязкой оказалась мокрая, но неглубокая длинная рана и широкое тренированное тело.

— Больно, но терпимо, — прокомментировал Антон, вертясь так и сяк, чтобы обернуть себя в белые марлевые полосы заново.

На Игорька он не смотрел. Зато отец Андрюша уселся на краешек матраса, по-отечески поправил одеяло пухленькими ручками и счастливо вздохнул, ласково глядя на Игорька овечьими глазами.

— Сейчас вынем иголочку, — сказал он, — и оденешься. Я все принес. А твои вещи пришлось выбросить — все протер и заляпал.

Иглу капельницы он и в самом деле тут же извлек, очень умело залепил выступившую капельку крови ватным комочком, согнул руку Игорька и несколько минут держал ее, не позволяя разогнуть.

Потом он помогал Игорьку одеться. Ловко, словно всю жизнь только и занимался уходом за больными, натянул на него рубашку, аккуратно, словно на ребенке, застегнув все пуговицы. Клетчатая байковая ткань приятно грела. Джинсы оказались на размер больше, чему Игорек был только рад — распухшее колено без труда поместилось в штанину, и только несколько раз кольнуло обжигающей, но терпимой болью. Застегнуться Игорек смог сам, левой рукой — правая висела безжизненно.

В это время Антон, обновивший свою повязку и накинувший на плечи камуфляжную куртку, принес лакированную обрезанную доску, смахивающую на часть ученической парты. Ее он установил на ящике, убрав оттуда шприц, застелил бумажными салфетками и поставил поверх две уже вскрытые банки тушенки, баночку с солеными огурцами и толсто нарезанный круглый хлеб.

Пластиковые стаканчики отодвинул в уголок, к бутылке водки с яркой, в золоте, этикеткой.

— Алкоголиков поусыпляли, а водку продают, — хмуро сказал он, раскладывая на импровизированном столе алюминиевые вилки.

— А это верно! — воскликнул отец Андрюша, пристраиваясь поближе. — Соблазн должен быть. Должен быть соблазн, иначе как души рассортировывать? Плохая душа поддастся соблазну, хорошая душа мимо пройдет… А если не будет соблазна? А если не дать Еве яблочко, а? И ведь не будет человечества, если яблочка не дать…

Он повернул круглую голову к Игорьку:

— Не тошнит? Тогда кушай.

Игорек подцепил вилку левой рукой и ткнул ее в банку с тушенкой. Он был голоден и не знал, сколько пролежал в этом подвале. Отказываться было глупо.

Напротив него Антон тоже взялся за вилку, но сначала налил в стаканчик остро пахнущей водки и выпил разом, и лишь потом выловил крохотный серо-зеленый огурец.

— Будешь? — спросил он, кивая на бутылку. — Согреешься.

— Я не пью, — скованно отозвался Игорек.

Ему было стыдно за свои увещевания — наплел бредятины об излечении… тот еще спаситель.

— Не бойся, — сказал Антон. — Здесь тебя никто не увидит.

— Да я вообще не пью, — покачал головой Игорек. — Из принципа…

— Это что за принцип? — осведомился Антон, ставя перед собой второй стаканчик. — На чем основан?

Игорек подтянул бесполезную холодную руку поближе к себе — чтобы согрелась.

— Нельзя терять контроль над собой, — хмуро сказал он.

Отец Андрюша, жуя кусок тушенки, одобрительно и часто закивал.

— А ты не теряй, — пожал плечами Антон и плеснул водки в пустой стакан. — На.

Он наклонился, передавая стаканчик, и на свежем белом полотне повязки снова выступила кровь.

— Осторожно, — безотчетно сказал Игорек. — Не двигайся резко…

Антон посмотрел на него, потом на свою грудь.

— За знакомство, — сказал он и приподнял руку. Сбоку потянулась пухлая рука отца Андрюши, неизвестно когда успевшего ухватить третий стаканчик.

Игорек посмотрел на него с удивлением — ему казалось, что отец Андрюша духовная особа, а им, насколько он знал, спиртное не полагалось.

Ему самому было мерзко — слишком все вокруг напоминало ту среду, в которой обитала Стелла — все эти пластиковые посудины, немудреные закуски и подвалы… Все то, что привело ее к гибели. Та среда, в которой Игорек всегда ощущал себя скованным и не знал, что говорить и как отвечать.

Под пристальным взглядом Антона водку он свою выпил, и тут же зажевал показавшейся безвкусной коркой хлеба.

Приятное медленное тепло поползло по горлу и спустилось вниз, сжав желудок в легком спазме.

— Выползать на свет тебе нельзя, — глядя куда-то в сторону, сообщил Антон. — Иначе неизвестно, чем дело обернется…

— Да, — веско и печально подтвердил отец Андрюша, снова наливая водки. — Нельзя тебе… Это, Игорёша, такая проблема Спасителей. Никому они живые не нужны. Ты думаешь, придет новый Мессия, и все ему в ножки поклонятся? Не-е-ет, Игорёша, не поклонятся. Надежда-то пропадет… а люди без надежды деньги в храмы не тянут, пожертвования в коробочки не складывают, свечки не покупают — живому верят, иконы не нужны. Поэтому, дружочек, Спасителя снова распнут. А если еще раз придет — распнут и еще раз.

Он запрокинул круглую голову и влил в себя водку, а потом аккуратно поставил пустой стаканчик и нахохлился, словно диковинный коричневый воробей.

— Плохо все это, — печально сказал он. — Очень плохо.

— Тогда мне надо идти, — мертвея от тоски сказал Игорек. — Исчезнуть.

— Исчезнуть, — повторил отец Андрюша. — Поздно, дружок. Бесследно не исчезают. Найдут и распнут.

— Кого сейчас не распнут, — с неудовольствием сказал Антон, кроша хлеб пальцами. — Сейчас всех в мясорубку затолкали, просто фарш медленно крутится, вот и думают, что до них не дойдет…

— Мне надо идти, — повторил Игорек. Вилку он положил на стол. От водки слегка кружилась голова.

— Глупости, — ответил Антон, спокойно прикусывая хрустящий огурчик. — Не будь такой размазней. Забудь обо всех своих близких — иначе тебя как рыбку на крючок подденут, и недолго проваляешься на бережку, хлопая жабрами. Тебе отец Андрюша уже все сказал — не в чести сейчас Спасители. Кому ты нужен со своими чудесами? Тем, кто всю эту кашу заварил? Сейчас ты один такой умный, а вдруг еще появятся? И очередями к ним встанут, чтобы свои болячки лечить. Нужно это кому наверху? Да никому это не нужно, дурак. Побежишь к мамочке — шлепнут в голову, и поплыл. Чтобы не нарушал великого действа — чтобы поперек глотки возрождению здоровой нации не стал. Ты только вслушайся — возрождение! Здоровой нации. И тут ты… балбес. Ты вчера что на площади натворил? А мне что сейчас нёс? Ты к каждой собаке будешь свои целебные лапы тянуть? А хомячков и птичек в твою ветеринарку не подкинуть? Идиот…

Игорек молчал, обдумывая. Второй раз за сутки он оказывался на посиделках с советами — первый раз в кругу Вершителей, второй — в кругу тех, кому они наворотили всю эту невеселую жизнь.

Кому поверить? Крису, который давал шанс за шансом, или Антону, советующему скрыться и никак не проявлять себя?

Вершители чего-то ждали, люди оберегали.

Рядом снова оказался наполненный стакан, и Игорек вспомнил — у Криса было то же самое, только его напиток не пьянил, а согревал и дарил забвение. Водка же жгла горло и требовала решений.

Отец Андрюша с сосредоточенно-грустным видом смотрел на пустеющую бутылку, и Игорьку пришло в голову — наверное, он кандидат в сектор сокращаемых. Отца Андрюшу стало жалко.

— Я вот всегда думал, — сказал Игорек, с трудом сглатывая: пить он не умел, — а почему кто-то слушается, а кто-то нет?

— Это кто слушается? — спросил Антон.

— Моя мама слушается, — убежденно ответил Игорек. — Да куча народу идет мимо сокращаемых и думает о том, что хлеб подорожал. Разве это нормально? А вот ты… вы. И отец Андрей…

— Ты, — сказал Антон.

— Я ходил в больницу с девчонкой, Юлькой. Та тоже не верила в это великое очищение, а родители ее верили, поэтому и отдали малую сестру в исследовательский центр.

— Понимаешь, дружочек, — начал отец Андрюша, сонно прижмуривая глазки, — это так типично… Поставь тебя в шеренгу из десяти человек, в которой девятеро умных, а один дурак, да скажи тебе, что из-за дурака вкусно кушать и мягко спать никому не положено. Стойте под дождиком, девять умных, сутки стойте, трое стойте… Пока дурака не придушите, покушать не получится. А чтобы вам не мучиться и не выбирать, на дурачке колпачок надет.

— Было бы забавнее, если без колпачков, — подал голос Антон. — Паучьё в банке.

Отец Андрюша поднял указательный палец:

— Но мы-то знаем, что есть колпачки, — сказал он. — Алкоголики, наркоманы, генетическая выбраковка, вырожденцы, инвалиды, сумасшедшие… Что, дружочек, губы кривишь? Не нравятся тебе такие слова? А то. И не могут они нравиться — грязь же, плесень, гадость… А знаешь, сколько эта плесень кушает? А знаешь, сколько она занимает квартир, мест в больницах, сколько в год уходит на содержание тюрем? Вот сидишь ты, здоровый крепкий мальчишечка, чего тебе бояться-то? Закрой глазки, не смотри, куда колпачков ведут, и, может, завтра и хлебушек подешевеет, и мир расцветет душистой ромашкой…

Антон слушал, опершись щекой на руку. Его серо-зеленые глаза оставались спокойными. Он явно все это знал и раньше, а для Игорька все стало открываться с какой-то жуткой изнанки, как будто переворотили на другую сторону кроличью шубку, обнажив слой подернутого жирком сырого мяса.

Почему об этом ничего не говорили Вершители? Кому же знать, как не им? Почему?

— Я не знал, — сказал наконец Игорек и сжал пальцами одной руки прядку волос у виска. — У Вершителей все проще, как через микроскоп смотришь… возится что-то внизу, интересное, но наплевать. А теперь я как будто сам под микроскопом.

Антон перегнулся через стол и приложил ладонь ко лбу Игорька.

— Вроде, ничего, — сказал он. — Не бредит.

Отец Андрюша приложил палец к губам и выразительно посмотрел на него.

Игорек не обратил на него внимания.

— Значит, так, — медленно сказал он. — Все произошло потому, что я умер. Не спрашивайте, как это случилось, но я умер, и с этого все началось. Я смотрел через микроскоп. Внизу, под стеклом, возились серенькие тельца, одинаковые и какие-то глупые. Крис сказал — наворотишь дел, но я не собирался совать руки под микроскоп, я просто хотел посмотреть, интересно же… а потом стекло лопнуло. И я оказался по другую сторону.

Он поднял голову и посмотрел в темноту коридорчика блестящими, неподвижными глазами.

— Да мне действительно лучше пить. Тихомирно сидеть здесь и пить. Тоже стать сереньким тельцем.

Он потянулся к бутылке, но Антон предусмотрительно отодвинул ее подальше.

— Хватит тебе, — сказал он.

— Бесы, — пробормотал отец Андрюша, вздыхая.

— Ложись-ка спать, — сказал Антон. — Ложись-ложись…

Поднялся и сам накрыл Игорька одеялом. Поморщился от боли.

— Отец, — позвал он. — Затяни мне бинты потуже. Сваливаются, черт бы их… Царапина, а кровь все льется.

Игорьку снился город. Красные крыши горели на солнце. Белые стены с множеством воздушных арок и шпилями. Мощенные булыжником мостовые, узкие каналы, наполненные прозрачной водой, неумолкающие серебряные фонтаны. Площадки, увитые плющом, маленькие яблоневые рощицы, где на ветках зрели невиданные золотые плоды. В городе было тихо и пусто. Город словно ждал, и тишина жадно слизывала эхо его шагов.

Отца Андрюшу, тоже разомлевшего и усталого, Антон уложил в другом углу подвальчика, укрыл жестким клетчатым одеялом, и тот безропотно подчинился, свернулся калачиком и заснул, похожий на болотную шерстяную кочку. Его круглое лицо расслабилось, тяжелые сиреневые веки закрыли глаза.

Сам Антон спать не хотел. Болела и стыла рана, полученная от куска начинки бомбы, протащенной на площадь самоубийцей.

Да и нелишне было последить за новым приобретением отца Андрюши — первым за последние семь лет.

Антон присел за импровизированный столик и вылил в стакан остатки водки. Бутылку поставил на пол. На свой страх и риск закурил первую за сутки сигарету. Что-что, а пренебрежение к своему здоровью отец Андрюша из своих воспитанников вытравить не мог — пренебрежение это было воспитано в детях многочисленных городских «плешек» гораздо раньше, чем в их жизни появлялся воспитатель.

Неизвестно, был ли у отца Андрюши когда-нибудь церковный сан и свой приход, но Библию он знал назубок и отпевал замерзших в коллекторах бомжей с душой, не сбиваясь и не путая строчки. Каким бы пьяным ни был.

Впрочем, припомнил Антон, поначалу он и не особо-то пил.

Он появился среди бездомных в начале осени, еще молодой, но уже беззащитный и забавный. В толстом вязаном кашне, наверченном на короткой шее, и с клетчатой курткой под мышкой. Представился отцом Андреем, всех благословил и смирно сел в уголке, никому не мешая. Смиренность его не спасла. В первую же подвальную ночевку отцу Андрюше пробили голову, и он отлеживался потом за трубой, беззвучно плача. После этого его прозвали Трепанацией за широченный страшный шрам и оставили в покое — он стал явно придурковат.

Трепанация бродил по торговым рядам, выпрашивая мелочь, и составил конкуренцию молодняку, который считал ряды своей территорией. Молодняк, среди которого тогда ошивался и Антон, жестокостью мог перещеголять матерых бездомных алкашей, и Трепанации грозила страшная участь, но случилось то, что теперь Антон понимал, а тогда посчитал чудом.

Молодняк вечерами грелся у костра, топливо на который весь день тащили с ближайшего рынка — деревянные ящики, картон, коробки.

Ветвистая посадка за платформой скрывала их от любопытных глаз. Летом возле костра и ночевали, а обычно пили водку и портвейн, грызли шоколадки, ели белый хлеб с майонезом из мягких пакетиков. Грелись и отдыхали.

Туда и пришел вечером отец Андрюша со своим мешочком мелочи. Молча сел на краешек сухого бревна, высыпал мелочь на землю и поделил на равные кучки.

— Господь завещал делиться, — сказал он и потянул руки к огню.

— А ты не делись, — сказал тогда Антон, — а просто иди в другое место стрелять.

— Мне скучно одному, — простодушно признался отец Андрюша, — а детишек я люблю. Я лучше с вами.

Многие из присутствующих вздрогнули при его словах, но случилось второе чудо — никто не понял их так, как привыкли понимать.

Правильно поняли тогда придурковатого Трепанацию, и поэтому он и остался ночью у костра, а на следующее утро исчез и не появлялся два дня.

Он вернулся к костру поздно вечером, волоча за собой коробку с одеждой. Не новыми, но добротными куртками, джинсами, свитерами и рубашками. Все обновки натягивались тут же, у костра, на грязные худые тела, и отец Андрюша волновался, хватит ли всем, правильно ли посчитал. Единственной девочке достались кожаные ботинки на небольшом каблучке — Антон хорошо запомнил, она, Катя, носила их долго, до самой зимы, до тех пор, пока не попала под колеса быстро несущегося джипа на дороге, где молодняк мыл стекла машинам с выкриками «дядь, дай десять рублей!».

Он часто исчезал, а потом являлся с коробками, одышливый, но веселый, распаковывал добычу и принимался одаривать своих подопечных. Узнав, что половина обитателей «плешки» еле-еле дотянула три класса, притащил тетрадь и карандаши, и вечером попытался начать урок, но его беззлобно высмеяли. Отец Андрюша посмеялся со всеми, но затеи не оставил, просто зашел с другой стороны — теперь вечерами он рассказывал все, что знал — про давно умерших царей, про войны, про доспехи и пороховые ружья, про революции и перевороты, про электричество и океанические течения. Диапазон его знаний был огромен, рассказывать отец Андрюша умел, и его вскоре перестали перебивать зря и слушали молча, изредка только подкладывая в костер картон или разломанный ящик.

Антон знал, что кое-кто после этих разговоров брался за карандаш, заново выводя в тетрадке полузабытые буквы.

Невесть откуда явившийся проповедник не нашел себе места среди «элиты», но оказался важен и нужен детям. У многих был дом и родители, и в самые холода они уходили от костра, и Антон тоже поначалу относился к ним — у него была мать, стремительно превращавшаяся из молодой красавицы в высохшую черную бабу.

Антон редко ее видел, но само ощущение того, что он не один, его успокаивало. Он, как и все, нуждался в помощи отца Андрюши, да и дураком не был — мать свернула с рельс не так давно, после смерти отца, и Антон еще помнил нормальную жизнь и не вычеркивал ее из своих дальнейших планов.

Ему показалось, что надежды не осталось только после того, как, пробравшись в собственную квартиру через форточку, он нашел мать на полу уже без признаков жизни.

Накануне он видел ее — она приходила к костру в длинном кожаном пальто, шикарном, с пышным меховым воротом — это последний подарок отца.

Торопливо разлила водку по стаканчикам и угостила всех. Сама же, высоко подняв руку, провозгласила тост тонким простуженным голосом:

— Пусть в нашей жизни будет столько горя, сколько останется капель в моем стакане!

И махнула стакан, не морщась, а потом показательно перевернула его. Из стакана не вылилось ни капли. Антона она тогда попросту не заметила — он стоял в темноте, за оранжевым огненным кругом.

Когда ее тело вывезли, Антон обыскал всю квартиру — плаща нигде не было. Зато на столе подернулась жирком недоеденная курица, в банках плавали оливки, на тарелочках желтел нарезанный сыр, а пустые бутылки батареей выстроились вдоль стены.

Сразу нашлись опекуны и родственники. Двухкомнатная квартира, сохранившая еще товарный вид, оказалась достаточно лакомым куском, чтобы об Антоне вспомнили.

Появились какие-то тетя Даша и дядя Семен, а потом еще одна тетя, уже Аня, и все они наперебой ластились к Антону, призывая его переехать и пожить в кругу семьи, а квартирку сдать.

Растерявшийся Антон сбегал от этих разговоров и возвращался домой только ночевать, пока однажды не обнаружил в двери смененный замок, а на окнах — решетки.

И неизвестно, чем дело бы кончилось, если бы отец Андрюша не привел к костру высокого тощего хлыща, брезгливо морщившего нос. Хлыщ оказался хоть и брезгливым и нудным мужиком, но хорошим специалистом, и в течение полугода все проблемы Антона были решены, а дела улажены.

А потом оказалось, что вот-вот Антону стукнет восемнадцать, и военкомат проставил печати на всех документах, и весной отец Андрюша в чистеньком пальтишке и зеленом шарфе сиял улыбкой на его присяге, а потом сунул Антону пакет с коробкой зефира и открыткой.

Антон до сих пор не понимал, как отца хватало на всех, ведь у каждого были свои судьбы, свои проблемы и жизни, но никого Андрюша не оставил в беде и ни разу не пропустил чье-то достижение.

Откуда он брал деньги и где находил помощь, Антон уже давно перестал спрашивать. Отец Андрюша бормотал, что все люди хорошие, и стоит только попросить…

Но это была неправда, и Антон знал, и сам отец Андрюша знал.

Антон поднял голову и наткнулся взглядом на бледное лицо спящего Игорька.

Парнишка явно не в себе, крыша у него поехала капитально, но — нельзя отрицать, что сумасшествие не помеха его необыкновенному дару. Антон сам видел — под руками этого мальчишки затягивались смертельные раны, причиненные осколками начиненной металлической обрезью и гвоздями бомбы.

Это многие видели, но мало кто поверил своим глазам, поэтому Антону и удалось вытащить его оттуда, пока тот отдыхал у колеса небольшого грузовичка. Дальше — дело техники. Переждать суету, выбраться из оцепленной зоны, демонстрируя свою рваную, но весомую форму. Никто не задаст вопросов — раз действует человек в форме, значит, так надо.

Это правило.

Непреложное правило, которое нарушить можно, только явившись на площадь в начиненном взрывчаткой поясе.

— Антон, — шепотом позвал его кто-то.

Очнувшись от раздумий, Антон увидел широко раскрытые голубые глаза.

— Я могу остаться здесь?

— Нет, — ответил Антон. — Мы спрячем монетку в копилке. И покажем отцу, что он сумел научить действовать вопреки почти нулевым шансам. Отчаянный поступок смертника подсказал идею.

Отцу Андрюше идея Антона удачной не показалась.

— Ты, дружочек, — сказал он, — тоже еще ребенок совсем. Что на тебя нашло? Пусть паренек здесь поживет. Подлечим его… а потом, глядишь, и закончится все это.

— Да не закончится ничего, — отмахнулся Антон, вынул из кармана свернутую распечатку, развернул ее и показал издалека:

— Тут список болезней, по которым в первую очередь…

Игорек посмотрел. В списке заболеваний наравне с ВИЧ и онкологией красовались наркомания и алкоголизм.

— Но ты не переживай, — утешил Антон. — Это у меня так… приоритетные. Там еще листов десять. По какому-нибудь да пройдешь.

Отец Андрюша сидел неподвижно, упершись взглядом в круглые носки своих ботинок.

— А куда его еще? — рассердился Антон в ответ на этот молчаливый протест. — Его будут среди здоровых искать, а не в Секторах. Вот в Секторе пусть и сидит, на этап все равно не попадет, не будет больше этапов, обещаю.

Игорек, потянувшийся было к банке с тушенкой, приостановился:

— А чего мне там ждать? — спросил он.

— Ждать, пока они испугаются и хвосты прижмут, — отозвался Антон.

Серо-зеленые глаза его засветились.

Игорек посмотрел на свою руку. Она, белая и вялая, висела плетью.

— Увечье есть, — кивнул Антон, — и не будешь заодно культями своими целебными размахивать — толку-то… Давай, поешь, что ли… Хрен знает, когда тебя в следующий раз покормят. А потом будем делать из тебя дитя городских помоек без роду и племени… Водку опять пить будешь.

— Эх, дети, — тихонько вздохнул отец Андрюша.

Дата добавления: 2015-10-13