Акт четвертый 4 страница

— Ты бывал в Винчестере, Джеффри? Видел огромный стол в этом замке?

Джеффри покачал головой, хотя понял, о чем говорит монах. Имелся в виду хранившийся в Винчестере стол — якобы тот самый, за которым сиживал сам Артур со своими рыцарями. Круглый стол, за которым никто не мог претендовать на главенство над другими. Он только не понимал, к чему вспомнил о нем брат Майкл.

— Считается, что круглому столу много сотен лет, — продолжал монах. — То есть так считают невежды. Но я слыхал, что он сделан совсем недавно, и что наш нынешний король Эдуард рад купаться в лучах его блеска. Потому что он увлекается рыцарством более всего на свете — по крайней мере увлекался, пока был здоров и бодр. Тебе ли не знать этого, Джеффри, ведь ты так часто бываешь при дворе.

— Я знаю. Но не вижу связи с завещанием старого монаха.

— Я вспомнил о круглом столе, чтобы показать, что вещи не всегда таковы, какими представляются. Древними и священными порой считают предметы, которые вовсе не таковы.

— Речь о кресте Бермондси, не так ли? — подсказал Чосер, почувствовав, как неприятно келарю переходить к сути дела. — Брат Джеймс был в числе монахов, засвидетельствовавших его чудесное явление на берегу Темзы. По словам настоятеля, он оставил свидетельство об этом чуде.

— Брат Джеймс оставил два свидетельства об обретении креста. Одно и сейчас хранится в нашей библиотеке: рассказ об огромной птице, и о сокровище, которое она несла в клюве, и о луче света и тому подобном. Оно было продиктовано и подписано тремя монахами, видевшими чудесное… э… сошествие креста. Эта история вписана в летопись нашего монастыря.

— Не далее как вчера вечером я слышал ее от Ричарда Дантона, — кивнул Джеффри. — Он рассказывал ее как неоспоримую истину.

— Я не сомневаюсь, что настоятель верил в то, о чем говорил, — сказал келарь. — Люди умеют убеждать себя в том, во что хотят верить. Но всего несколько дней назад брат Ричард приказал мне сжечь свидетельство брата Джеймса — то есть его второе свидетельство, пергамент с завещанием, найденный в склепе. Ты догадываешься о его содержании, Джеффри?

— Уже представляю.

— История креста из Бермондси выдумана от начала до конца. Не было огромной птицы, крест никогда не падал с неба, не было и луча солнца, указавшего, подобно небесному персту, на место, где его нашли. Если вы видели крест, то знаете, что он ничем не примечателен. Только обстоятельства его обретения придавали ему особое значение. Возможно, его принес с собой один из трех братьев. Так или иначе, они воткнули крест в ил и сочинили легенду о птице и прочем.

— Боже мой, зачем?

— Не ради выгоды и не ради славы. Вспомни, обитель тогда была только основана. Мы были никому не ведомы, за морем, за сотни миль от родной Франции. Чтобы наш монастырь занесли на карту, можно ли было придумать лучший способ, как освятить его чудесным явлением? И действительно, этот крест прославил Бермондси. Конечно, не только он. Мы многого достигли за эти двести лет и, милостью Господней, существуем и процветаем. Но чудесный крест все еще привлекает верующих. Он послужил своей цели и послужит ей в будущем. И кто может утверждать, что за прошедшие столетия крест, какова бы ни была его история, не приобрел налета святости?

— Но брат Джеймс в своем предсмертном завещании открыл истину? Он описал, каким образом был найден — вернее, подложен — крест?

— Да, перед смертью он решил восстановить истину. На смертном ложе совесть упрекала его. Не знаю, он ли пожелал, чтобы последнее свидетельство погребли вместе с ним, или то было сделано по приказу тогдашнего настоятеля; а может быть, их похоронили вместе по простой случайности. Однако тайна покоилась вместе с ним, пока ее не раскопали два каменщика, занятых будничной работой.

— Многие ли, кроме тебя, знают о завещании?

— Можно по пальцам пересчитать. Брат Питер, хранитель библиотеки. Он очень взволновался и все приставал к настоятелю. Сам Ричард Дантон, само собой. Но дело не из тех, о которых оповещают всю братию. Нельзя без веских оснований возмущать их веру. Те, кто знает, будут молчать. Я полагаюсь и на тебя, Джеффри.

— А братья Мортоны не проговорятся, потому что оба мертвы.

— Совпадение. Один убит безумцем, в раскаянии покончившим с собой…

Чосер поднял бровь. Заметив его скепсис, брат Майкл сказал:

— Кто может предсказать поступки человека в крайности? Такой человек способен на великие и ужасные деяния. Второй же брат, по твоим словам, умер естественной смертью. Он был болен. На кладбище я видел его бледным и трясущимся в ознобе. Конечно, его довела до смерти работа в склепе.

«Конечно, его смерть связана со склепом, — подумал Чосер, — только, может быть, не в том смысле, какой подразумеваешь ты». Ему вспомнился человек на кровати, тяжелый валик, прижатый к разинутому рту. Не слишком ли… удобное совпадение, что никто из осведомленных о завещании брата Джеймса уже не сможет проболтаться? Впрочем, брату Майклу он о своих подозрениях ничего не сказал.

— Итак, дело закрыто? — спросил его келарь.

— Кажется, так.

Брат Майкл снова вздохнул, на сей раз с удовлетворением, и сжал в кулаке кольцо, которое на всем протяжении разговора катал между большим и указательным пальцами левой руки. Затем он протянул правую руку. Джеффри протянул свою. На вид монах был рыхлым и мягкотелым, но пожатие у него оказалось твердым, и он задержат руку Джеффри чуть дольше, чем требовалось, словно подкрепляя свои слова. Затем келарь сказал, что они обязательно увидятся за трапезой, и Джеффри откланялся.

Соглашаясь с братом Майклом, что дело закрыто, Джеффри имел в виду, что от келаря он больше ничего не узнает. Чосер полагал себя проницательным судьей людей и считал, что Майкл, после первоначального запирательства, выложил все, что ему было известно. Его нежелание говорить объяснимо, потому что история подложного креста — или, вернее, подложной легенды — плохо отразится на обители. Впрочем, некая ирония кроется в том, что, откройся «истина», она, по всей вероятности, мало сказалась бы на ценности и притягательности реликвии. Даже сам настоятель, судя по его вчерашнему рассказу, уже заставил себя забыть истинную историю. Таким же способом, каким заставил себя поверить в удобное для него самоубийство сухорукого Адама.

Как сказал брат Майкл, люди умеют убедить себя в том, чему хотят верить.

Все это, однако, не обязательно объясняет три смерти — братьев Мортонов и Адама. Если бы Чосер не видел своими глазами задушенного трупа Саймона, он мог бы тоже счесть дело законченным. Все это напоминало ковер, в котором переплетение нитей образует картину, хотя бы и грубую. Адам убил Джона, потому что был дурным жестоким человеком, а потом в страхе перед содеянным покончил с собой. Между тем Саймон умер от естественных причин — впечатление, которое Чосер даже не попытался опровергнуть. На деле же ковер остался незаконченным. Остались неподобранные нити.

Одна из нитей — обстоятельства «самоубийства» Адама. Джеффри не верил, что тот сумел бы повеситься. Не мог он одной рукой связать петлю и надеть ее себе на шею. Затем странный случай, когда Чосер оказался запертым в подземелье под домом келаря. Некто захлопнул дверь, повернул ключ и убежал.

Но зачем? Хотел его напугать? Убрать с дороги? Или таким окольным путем с ним хотели покончить? И еще кое-что теребило мысли Чосера, прогуливавшегося по монастырю. Вдалеке, сквозь дымку над плоской речной долиной, виднелись холмы Суррея. Чосер пытался поймать беспокоившую его мысль.

Она была связана с завещанием, написанным (или продиктованным) братом Джеймсом, которого на склоне лет замучила совесть. Завещание сохранило истинную историю креста Бермондси. И завещание было уничтожено братом Майклом. Никто его больше не прочитает. Может быть, брат Джеймс и не желал, чтобы его прочитали. Чтобы успокоить совесть, ему довольно было написать правду. Документ, конечно, был составлен на латыни. Латынь — язык монахов, священников и ученых. Джеффри и сам переводил латинские труды. Образованные люди, естественно, прибегали к этому древнему языку, тем более два века назад. Одна из причин для такого выбора — что он не понятен простолюдинам.

Однако же каменщики, Джон и Саймон, как-то разобрались в содержании завещания. Каким образом? Разумеется, им мог пособить кто-то из монахов. Но ни один из монахов Бермондси не открыл бы столь опасной тайны паре ремесленников. Скорее, он всеми способами постарался бы вырвать документ из их рук. Свидетельство тому — готовность брата Майкла заплатить за возвращение документа.

Если не монахи, то кто же мог разобрать латинский текст — хотя бы его общий смысл? И тут ему вспомнились слухи, касавшиеся Сюзанны Мортон. Что она высоко себя ставит, словно стоит на пару ступеней выше других женщин на здешнем берегу. Что она якобы незаконная дочь священника. Священники читают и пишут на латыни. Возможно ли, чтобы священник, воспитывавший девочку — из чувства вины, или ответственности, или даже любви — чему-то обучил ее? Попытался преподать ей начатки другого языка, латыни? Не миссис ли Мортон разобралась в документе и поделилась знаниями с мужем и деверем, а уж те воспользовались полученными знаниями, чтобы торговаться с братом Майклом?

Чосер постарался припомнить, что сказала миссис Мортон, когда он привел Уилла домой и известил ее о смерти Джона. Она явно в чем-то раскаивалась. Она сказала: «Лучше бы я не брала…» — и прикусила язык. Он тогда решил, что она говорит о предмете, быть может о кольце, принесенном ему Уиллом. А не хотела ли она сказать: «лучше бы я не брала в руки тот пергамент»? Не разбирала слов брата Джеймса — слов, открывающих правду о чуде с крестом.

Разделила ли она тайну, хотя бы частично, с мужем и своим предполагаемым любовником?

Если так, тайна, как указал брат Майкл, не принесла им добра. Их скоро зароют на кладбище. Но миссис Мортон еще жива…

И тут Чосер развернулся и почти бегом устремился через внутренний, а потом и внешний двор к воротам монастыря. В голове его бились две мысли: первая — что он не создан для бега и уже задыхается, а вторая — что он должен успеть к дому Мортонов прежде, чем до него доберется убийца.

Человек в спешке поскользнулся на тропинке, тянувшейся по задам домов работников. Работавшие в огородах могли бы увидеть его, но, наудачу, под вечер там никого не оказалось. Уже второй раз за день он совершал вылазку из монастыря к тому же дому. В первый раз он дождался, пока женщина с мальчишкой уйдут из дома. Они отправились на рыбалку, парень нес сеть. Значит, их не будет довольно долго. Человек дождался, пока их фигурки на берегу стали совсем крохотными, и тогда через черный ход пробрался в дом. Внутри было затхло и душно. Саймон Мортон лежал на постели и, кажется, едва дышал. На минуту человек задумался, не предоставить ли природе закончить дело. Но нет, это было слишком ненадежно. Не давая себе больше времени на раздумья, он поднял лежавший рядом с больным валик и прижал его к лицу Мортона. Тело под одеялом дернулось, послышался звук — нечто среднее между стоном и бульканьем — и больше ничего. Но человек с силой прижимал валик, пока не уверился, что Мортон уже никогда не проснется. Потом он удалился той же дорогой, какой пришел, позабыв в спешке убрать валик с лица мертвого. Он шагал назад к монастырю, сердце билось сильно и часто, но он ощущал в себе странную удовлетворенность. Он второй раз исполнил свой долг.

Он уже позаботился о смерти Адама, сухорукого, нанятого им, чтобы избавиться от Джона Мортона. Он встретился с Адамом на монастырском кладбище. Не так уж сложно было застать его врасплох, накинуть пояс на шею и затягивать все туже и туже. Нечестивый восторг наполнил его при этом. Колени задрожали, когда обмякшее тело Адама рухнуло наземь. Потом он поспешно устроил все так, чтобы казалось, будто Адам убил себя сам.

Он никогда бы не поверил, что способен убить человека, а потом еще возиться с его трупом. Но в час кризиса силы являются неизвестно откуда. Разве не говорил настоятель, что в крайности человек способен на великие и ужасные деяния? То был дар свыше… или еще откуда-то. Человек отбросил эту мысль. Он выполнил свой долг, только и всего. Когда все будет кончено, он получит отпущение, очистит себя.

Со смертью Джона Мортона, затем Адама и Саймона умерли все, кто знал историю креста. Все, кроме горстки монахов-клюнийцев, посвященных в тайну. Но эти будут молчать.

Услышав историю — якобы истинную историю происхождения креста, — человек пришел в ярость. То был осколок небес, упавший на землю. Крест надо отстоять любой ценой, история его обретения должна остаться тайной. Те, кто проник в нее, должны замолчать. Смертельная опасность грозит обители, любые меры оправданны. Сам Господь посмотрит на его проступок сквозь пальцы. Не желая сначала исполнять необходимое своими руками, человек сблизился с Адамом, узнав в нем отчаянную и озлобленную натуру. Он имел в виду тихое, тайное убийство. Но Адам разделался с Джоном Мортоном жестоко и у всех на глазах. Потому и пришлось заняться Адамом. Покончив с ним с удивившей его самого легкостью, человек естественно перешел к убийству Саймона Мортона.

И думал, что на том все кончилось. Осталось лишь получить отпущение. Очиститься.

Однако вскоре он начал задумываться, как это два простых каменщика умудрились разобрать слова латинского документа, найденного в склепе. Слишком поздно ему пришла на ум хорошо известная в обители сплетня: что миссис Мортон — незаконная дочь священника. Слишком поздно он задумался, что женщина, имевшая такого отца — злодея, нарушившего свой долг, что эта женщина могла оказаться корнем всех бед. Женщины — корень всего мирового зла, еще начиная с Евы. А теперь вот эта Сюзанна Мортон, порождение священника, не зря названная именем женщины из Книги Даниила, чья красота соблазнила старцев подглядывать за ней во время купания… Сюзанна вполне могла разобраться в тайнах завещания брата Джеймса. Едва оформившись, эта мысль перешла в твердую уверенность. Всему виной жена Мортона. Она прочла то, что читать не следовало. И ею тоже придется заняться. Шагая по тропинке, человек теребил свой пояс, который предстояло набросить на белое горло женщины. Что-то в нем наслаждалось мыслью о близости, необходимой, чтобы избавиться от Сюзанны.

Вот он уже свернул с тропинки к дому Мортонов. Как удачно, говорил он себе, что дом стоит поодаль от других. Но что это? Вместо вечерней тишины домик окружала толпа народа. Соседи, и даже пара монахов. И сын-дурачок тоже тут. Слишком поздно человек сообразил, что, вернувшись домой, Сюзанна Мортон нашла там мертвого мужа. Он едва не хихикнул при мысли, как скоро забылось недавнее убийство. Вот народ и сбежался посочувствовать ей. Пока ничего не поделаешь. Придется отложить.

Он повернулся, чтобы уйти, и лицом к лицу столкнулся с Джеффри Чосером.

— Брат Ральф, — сказал Чосер.

Он едва выговорил эти слова, тяжело отдуваясь. Лицо у него покраснело, пот струился ручьями.

Молодой человек остановился в нерешительности. Вина и гнев проступали на его спокойном обычно лице, словно каинова печать.

— Что ты здесь делаешь? — спросил Джеффри.

Монах, как видно, обдумал вопрос, прежде чем ответить:

— Я исполняю свой долг. А ты?

— Ты знал, верно? — помолчав, спросил Чосер. — Тайна креста Бермондси тебе известна?

— Я услышал о ней от брата Питера. Он был очень встревожен.

— Но не так сильно, как ты, — добавил Чосер, размышляя, что совсем недавно полагал себя хорошим судьей людей.

Однако ничто в наружности молодого монаха не выдавало его внутренней сущности. Брат Ральф, простодушный и туповатый на вид, таил в себе пламенного, яростного фанатика. Ответ был известен заранее, но Джеффри все же спросил:

— Зачем ты убивал?

— Я уже ответил. Долг. Защищал крест и обитель.

— Им не нужна такая защита.

— Надо было оставить тебя запертым в склепе. Тебя могли еще долго не найти. Туда никто не ходит. Проклятое место.

— Зачем же ты меня выпустил?

— Не тебя, мастер Чосер. Я выпустил Магнуса, кота. Я ведь и его запер. Нельзя было оставить его умирать с голоду.

Джеффри не знал, смеяться ему или плакать. Этот человек уже погубил двоих и только что, без сомнения, намеревался убить женщину, но беспокоился за жизнь кота. Он приготовился окликнуть собравшихся вокруг миссис Мортон, чтобы те помогли ему справиться с Ральфом. Однако монах опередил его и бросился бежать — не к монастырю и не к домам, а на восток, к берегу реки. На бегу он прокричал что-то об «очищении водой».

Чосер пустился вдогонку, но Ральф был моложе, крепче и проворней. Он уже добежал до реки. Здесь, в густой грязи, ему пришлось пробираться медленнее, борясь с подступающим приливом. Джеффри споткнулся и упал лицом вниз. Над ним захлопали крылья, прошла тень. Он задрал голову, но птица уже взвилась вверх. Он увидел, как брат Ральф, преодолев полосу вязкого ила и камней, решительно шагнул в быстрый поток. Вздулась пузырем черная ряса, потом все скрылось, кроме головы и одной руки. Последнее, что увидел Джеффри, была эта белая рука — тонкая белая рука.

Возвратившись к дому у ворот после убийственно трудного дня и ужина в трапезной, Джеффри увидел свое перо, оставленное утром на каменной плите. Он задумался, кто закончит теперь работу над обвалившейся стеной. Он умолчал о подробностях гибели брата Ральфа, хотя в разговоре с настоятелем проскользнуло упоминание, что молодого монаха считали «странноватым».

— Ум у него помутился от стольких смертей в один день, — говорил Дантон. — В припадке безумия он бросился в воды реки. Молю Бога, чтобы смерть брата Ральфа оказалась последней.

— Думаю, так и будет, — сказал Чосер.

— Мы отслужим мессу за его душу, — сказал настоятель, — и, конечно, за души других, скончавшихся сегодня в Бермондси.

Не упомянул Джеффри и о большой птице, пролетевшей над головой, когда брат Ральф выбежал к берегу. Что это была за птица? Чайка? Каким еще птицам летать над берегами Темзы? В сущности, он ни о чем не рассказывал за ужином в трапезной (в уставе молчальников есть свои преимущества). А сразу после ужина, до начала вечернего богослужения, он незаметно проскользнул в церковь. И опять нашел ее почти пустой, и летний вечер светился в ярких стеклах большого западного окна. Он пришел взглянуть на крест за решеткой. Крест был маленький, неприметный. Как заметил брат Майкл, ценность его не в нем самом, а в истории его обретения.

Джеффри Чосер задумался о двух историях. Легенда о чудесной птице, выронившей крест из клюва, и более прозаический рассказ о монахах, желавших славы и веры для своей обители. Которая из них правдива — какая разница? Для него, может быть, никакой, но это оказалось достаточно важно, чтобы вызвать вереницу смертей. А теперь он один владеет тайной. Брат Ральф нанял Адама, чтобы избавиться от Джона Мортона, потом убил сухорукого и задушил Саймона. И, несомненно, покончил бы и с Сюзанной Мортон, если бы не вмешательство Джеффри. Он вспомнил последние слова Ральфа об «очищении водой». Видит бог, если нам не дано постичь человека по его лицу, кто может судить, что творится у него в голове? Что ж, воды Темзы принимают все и всех, чистых и нечистых, невинных и грешных, не делая между ними различия.

Джеффри задумался, надолго ли останется одинокой вдова Джона Мортона. Вряд ли, слишком она привлекательна. Впрочем, он не собирался оставаться в монастыре, чтобы проверить. С него хватит. С утра он придумает какое-нибудь оправдание для настоятеля и вернется в свой шумный домик в Олдгейте. Домой, к покою и тишине. Пожалуй, если его не будут отвлекать убийства, он даже сумеет что-нибудь написать.

Забирая забытое утром перо, Джеффри вспомнил, что перед самым убийством ему пришел в голову замысел поэмы. Теперь мысль ускользнула. Что же такое он хотел написать?

Дата добавления: 2015-08-21