Через западные отроги Большого Хингана

У подножия горы Салхит меня ожидал «виллис», водителем которого был мой давний спутник по дорогам войны старший сержант Виктор Прошляков. С ним я и отправился в путь, намереваясь догнать колонны 5-го гвардейского корпуса (об этом мы еще с вечера условились с генералом Людниковым). [73]

Возможно, проще это было сделать, воспользовавшись закрепленным за мной самолетом армейской связи ПО-2. Его летчику старшему лейтенанту Виктору Нуждину, как и Прошлякову, я вполне доверял, но решил, что на машине можно больше увидеть и узнать, потому и предпочел ее.

С первыми же километрами пути пришлось убедиться, как нелегко дается продвижение к хребту. Многие машины буксуют, водители других пытаются найти объезды; встречались даже танки, засевшие в болотистых низинах так глубоко, что вынуждены были дожидаться подхода тягачей. На отдельных участках работали саперы — гатили топкие места или выравнивали крутые подъемы.

Часто приходилось задерживаться, поэтому долго мы не могли нагнать главные силы корпуса.

Многим попортила нервы протянувшаяся поперек маршрута заболоченная лощина со следами русла высохшего ручья. Саперы в двух местах сделали насыпи через нее, и войска могли переходить на другую сторону лощины только через них. Правда, попытки перебраться через болото в других местах были, но все они, судя по застрявшим машинам, закончились неудачей.

Так насыпи превратились в переправы; ими энергично и толково распоряжался разбитной майор, как он доложил, начальник инженерной службы 91-й гвардейской стрелковой дивизии. Между тем переправлялись тут колонны артиллерийской дивизии прорыва, автотранспорт тылов разных дивизий, к которым майор отношения по службе не имел, потому просил освободить его от свалившихся на него обязанностей.

И верно, обеспечивать переправу должны были бы представители армии, но я попросил майора продолжать начатое им дело, пока не свяжусь с армейскими инженерами.

К радости майора, вопрос решился быстрее, чем мы думали. Оказалось, что нашим же маршрутом двигался на восток и начальник инженерных войск армии полковник В. Ф. Тимошенко, тотчас же приставивший к переправе своего офицера.

Но вечером, при подведении итогов первого дня наступления, мне пришлось привлечь внимание к этому эпизоду. А ночью в войска пошла телеграмма о практических мерах по преодолению подобных заболоченных и заросших травой лощин и ручьев.

И после этой «переправы» мы с Прошляковым на своем «виллисе» за час проехали всего километров пятнадцать. Я убедился: сказать, что на западных отрогах Большого [74] Хингана нет дорог, — значит мало что сказать. Трудно было двигаться не только на машинах, но и в пешем строю: скорость колонн на подъемах значительно замедляется, а на обратных скатах не очень увеличивается, компенсации во времени не происходит. Это мы заметили еще на горе Салхит, наблюдая за движением первых колонн. Но одно дело обозревать через бинокль или стереотрубу, другое — увидеть собственными глазами местность со всеми ее преградами. К тому же по мере продвижения на восток препятствия возрастали: круче становились подъемы, обрывистее спуски, недоступнее перевалы.

К концу дня я наконец добрался до рубежа, достигнутого головным полком 17-й гвардейской дивизии, пронаблюдав, таким образом, за действиями воинов на всем протяжении маршрута. Надо сказать, командир дивизии генерал Квашнин и его штаб умело руководили походом. На всем пути я видел регулировщиков, где они были необходимы, указатели маршрутов для танков, автомашин, конного транспорта, обозначения для обходов и объездов опасных мест.

На наиболее сложных участках дежурили саперы, а то и стрелковые подразделения на случай оказания помощи. Беседуя с воинами, я убедился, что они хорошо понимают свою боевую задачу и действуют отлично, в том числе и молодые.

Ночью на какой-то безымянной высоте, куда переместился НП армии, Военный совет вместе с генералами и офицерами управления рассмотрел итоги первого дня наступления, о которых доложил начальник оперативного отдела штаба армии генерал Б. М. Сафонов. Все соединения задачу выполнили. Дивизии 5-го гвардейского и 113-го стрелковых корпусов при всех дорожных трудностях продвинулись в глубину вместо запланированных 30-ти до 50 километров, а передовыми отрядами до 75-ти. Части 61-й танковой дивизии, действовавшей как передовой отряд армии, к исходу дня прошли до 100 километров, преодолевая сопротивление мелких групп и отрядов противника. Успешно наступали на хайларском направлении и дивизии 94-го стрелкового корпуса, тоже не встретившие, вопреки ожиданиям, серьезного сопротивления противника. Личный состав армии в целом проявил высокий наступательный порыв.

Итоги первого дня были хорошими — так их оценили и в штабе фронта, — но возникали новые заботы.

Впредь мы уже не могли использовать фактор внезапности: противник теперь знает о нашем наступлении и его масштабах, и завтра-послезавтра следовало ждать его активных ответных акций. Возрастали, как уже говорилось, дорожные [75] трудности, к которым добавлялось действие 32–34-градусной жары. От солнечных ударов в каждой дивизии за первый день вышло из строя 30–40, а в 338-й стрелковой дивизии даже 60 человек; жару не выдерживали лошади, моторы машин, отчего транспорт многих полков останавливался.

Всем этим были обусловлены указания Военного совета на 10 августа.

Войскам предписывалось усилить все виды разведки; полковнику Волошину было дано дополнительное указание разведать маршруты на направлениях Халун-Аршанского укрепрайона и города Солунь. Вносились коррективы в распорядок движения колонн на солуньском направлении — в часы солнцепека личному составу разрешался большой привал, темп наступления снижался до 40–50 километров в сутки.

От медотдела армии требовалось осуществить дополнительные меры по защите воинов от солнечных ударов и лечению больных в походных условиях.

Внесли изменения в свои планы на следующий день и мы с командующим. Когда я сказал И. И. Людникову, что утром поеду в 338-ю стрелковую дивизию, он улыбнулся: мол, этого и ожидал, раз там неблагополучно с защитой от солнца. Впрочем, добавил, что и сам намерен побывать в той же дивизии, но позже, а с утра будет в 192-й стрелковой дивизии.

На НП мы и заночевали.

Едва над нашей горой рассвело, как километрах в двух севернее от нее начали свой новый переход гвардейцы 5-го корпуса. Пока я наблюдал за ними, Прошляков подогнал «виллис», и мы тоже отправились в путь.

Чтобы войти в полосу 113-го стрелкового корпуса на маршруте его 338-й дивизии, надо было возвратиться километра на три назад и по лощине вдоль ручья проехать около 15 километров на юг. Мы рассчитывали, что будем там не позже чем через час. Но на пути нагнали машину начальника политотдела 17-й гвардейской стрелковой дивизии полковника Малахова, ехавшего в свой медсанбат. Там он собирался проверить, как медики начали выполнять требования Военного совета по предотвращению потерь от солнечных ударов. Палатки для больных медсанбат уже развернул.

Для меня это было кстати, поскольку тем же мне предстояло заниматься в 338-й стрелковой дивизии.

И вот мы оказались в большой санитарной палатке, заполненной больными. Палатка хорошо проветривается через [76] входную дверь и приподнятую заднюю стенку. Вольные устроены по-походному: настлана сухая трава, поверх нее шинели — вот вся постель; оружие при них, значит, опасно заболевших нет.

Командир медсанроты и пожилой лечащий врач доложили, что больные получают все, чем можно лечить в походных условиях, поправляются быстро.

Беседую с солдатами. Большинство объясняют, что сами виноваты в болезни: то долго голова была открыта, то поленился устроить для себя тень на привале, то перегрелся, помогая товарищу нести скатку. Были и такие, которые просто не выдержали столь сильного солнцепека.

Было видно, что воины очень переживают свое выбытие из строя. Я спросил у молодого солдата, рядового Чумакова, почему он пригорюнился. Тот в ответ начал покаянно корить себя в «безответственности», «легкомыслии».

— У нас в Оренбургской области в совхозе были верблюды, — сказал он. — Так они с бóльшим соображением и выносливостью работали, чем я. От солнца они не становились больными, а я, слабак, подвел командиров и товарищей своей хлипкостью... На командире взвода гимнастерка не порвалась, а прямо-таки поломалась от соли и пота, а он выдержал, остался в строю, а я здесь в тени прохлаждаюсь...

Командир медсанроты потом объяснил, как Чумаков попал в медсанбат: южанин, он начал бравировать привычкой к солнцу, снял головной убор, вот за это и поплатился.

Позднее я узнал от Малахова, что под городом Солунь Чумаков в бою проявил высокие солдатские качества, был ранен, словом, показал себя настоящим гвардейцем.

В медсанбате мне сообщили о такой закономерности: чаще всего воины получают солнечные удары при движении, а также в глубоких лощинах во время привалов. Отсюда вытекала необходимость усиления контроля за личным составом со стороны офицеров и медслужбы во время марша и особенно на привалах. Правда, думал я, офицеры, находящиеся в постоянном движении, сами нуждаются в отдыхе; значит, надо правильно расставлять их, чтобы им меньше приходилось передвигаться ради контроля на привалах.

Все увиденное в медсанбате гвардейцев я как-то близко принял к сердцу и на пути в 338-ю стрелковую дивизию не. переставал размышлять о том, что еще можно было бы предпринять против солнечных ударов.

Пятнадцать километров в горах — расстояние приличное, да и задержался я в медсанбате часов до одиннадцати, [77] поэтому с беспокойством ощущал, как крепко палило солнце. Машина же наша дважды застревала: даже такой опытный водитель, как Виктор Прошляков, с листа «читавший» любую дорогу, не смог разглядеть здесь заболоченные места. На их преодоление ушло часа два, проведенных нами на солнцепеке. Очень скоро пришлось убедиться, что даром это для меня не прошло.

Проехав по маршруту 338-й дивизии еще километров пять, мы наконец заметили палатки ее медсанбата. На ночную нашу телеграмму в дивизии тоже отреагировали: там работала целая комиссия. Но сразу познакомиться с ее выводами мне не довелось.

Оказалось, что мой внешний вид вызвал подозрение у врачей. Меня пригласили в ближайшую палатку, измерили температуру, дали таблетки и напоили крепким чаем, а потом твердо предложили снять обмундирование и не выходить на солнце. Я и сам почувствовал в этом необходимость, только попросил выделить мне в палатке уголок и поставить там раскладной столик для работы.

Так мне на собственном печальном опыте довелось узнать последствия солнечного удара. Но нет худа без добра. Находясь со мной в одинаковых условиях, солдаты и сержанты, пострадавшие как и я от солнечных лучей, разговаривали со мной более свободно и откровенно, особенно на такие «вечные» темы, как правда, справедливость, долг. С удовлетворением я убеждался, например, как эти молодые люди глубоко истолковывают смысл таких, казалось бы, простых и ясных понятий, как «можно» или «нельзя», связывая их с нормами поведения в коллективе, с товариществом и дружбой, а то и с ленью, равнодушием, нечестностью.

Для меня это был один из тех памятных контактов с молодежью, в ходе которых яснее становились ее привлекательные черты, крепло уважение к ней, оставшееся со мной на всю жизнь. И по сей день я с внутренним неприятием отношусь к далеко не всегда оправданным упрекам в адрес молодежи.

Понятно, что в беседах с «друзьями по несчастью» я продолжал доискиваться, в чем были причины время от времени возникавших вспышек солнечных ударов.

Больше всего в палатке оказалось больных из 1138-го стрелкового полка. Все они получили солнечные удары в период с 12 до 14 часов, когда полк продвигался по глубокой лощине, выбраться из которой было невозможно из-за [78] крутых, обрывистых склонов гор. Собственно, и меня солнце настигло в такой же лощине.

Таким образом, оказаться в самый солнцепек в низине, где воздух неподвижен, — это для нетренированного человека и было главной опасностью. С учетом этого в дальнейшем как в 338-й стрелковой дивизии, так и в других наших соединениях и осуществлялась соответствующая профилактика.

Вечером 10 августа врачи разрешили мне покинуть палатку медсанбата. Когда я приехал на НП, генерал Сафонов и полковник Волков показали мне проект приказа войскам о мерах по предотвращению поражения личного состава от солнца. Поскольку я оказался более «просвещенным» в этом вопросе, то внес в проект свои коррективы. Приказ сыграл положительную роль: уже 11 и 12 августа потери от солнечных ударов резко сократились. В самый канун штурма перевалов Большого Хингана это было особенно важно.

Успешными оказались итоги наступления войск армии и на второй день. Корпуса и дивизии продвигались строго по плану, личный состав действовал самоотверженно, преодолевая все преграды на пути к перевалам. Из передовых отрядов докладывали, что, несмотря на постепенное повышение гор, движение по ним облегчалось: стало больше плоскогорий с более твердой каменистой поверхностью, проходимость всех видов транспорта на маршрутах повышалась.

Самым отрадным было сообщение о том, что по мере продвижения вперед улучшались условия для водоснабжения войск. Хотя и на достигнутых рубежах речки и озера заросли травами, но залегание воды в них было неглубоким — полтора-два метра, дебит достаточным, а главное — вода качественная.

В это время наши войска выходили на рубеж реки Ургэп-Гол, притока Халхин-Гола, — главной водной преграды в полосе наступления армии. Она несет с гор чистую, прозрачную, пригодную для питья воду, и это доставило воинам огромную радость. Водой были заполнены все бочки, баки, фляги (кстати, замечу, что стеклянные фляги наших воинов в горных условиях оказались малопригодными, половина их была разбита).

Речка местами имела глубину до 2 метров, и через нее пришлось наводить семь мостов, из них три 35-тонных и один 45-тонный.

Весь день 11 августа Военный совет оставался на НП, Войска армии подошли вплотную к перевалам хребта и на отдельных участках встретились с сопротивлением разрозненных [79] сил противника. Заметно усилилась активность японцев на нашем левом фланге, в районе Халун-Аршанского укрепленного района.

Приближался решающий момент. На 11.00 на НП были вызваны командиры 5-го гвардейского и 113-го стрелковых корпусов для доклада о готовности к преодолению главного хребта Большого Хингана. Мы не сомневались, что первый эшелон войск армии с этой задачей справится. Генералы Безуглый и Олешев своими докладами укрепили уверенность Военного совета.

Обычно в подобных случаях, то есть накануне каких-то важных событий, я находился в войсках. Но врач еще рано утром предупредил меня, что о выезде в войска до следующего утра не может быть и речи. И Людников настаивал на том же, предложив мне заняться рассмотрением накопившихся документов.

Вот так и пришлось мне всю вторую половину дня 11 августа провести в палатке вместе с секретарем Военного совета капитаном Василием Щербой, человеком исполнительным и настойчивым в своем деле. Из принесенной им толстой папки к вечеру удалось по большинству бумаг принять решение, и капитан ушел удовлетворенный.

Тем временем на НП — в ту же палатку, где я работал, — продолжала поступать новая и новая информация.

Наша разведка уже действовала на подступах к главному перевалу. По данным авиации, замечено усиленное передвижение войск противника в районе Халун-Аршанского укрепрайона и города Солунь. Японские летчики нанесли бомбовые удары по частям 61-й танковой дивизии.

К концу дня донесения стали веселее. Наши передовые отряды во многих местах пересекли хребет или надежно закрепились на перевалах и готовили проходы для основных сил дивизий, без задержек двигавшихся по своим маршрутам. Некоторые подразделения из головных частей не удержались от соблазна и еще до исхода дня преодолели главный перевал. Их порыв был понятен, он отражал боевой настрой войск, но в эту ночь их приходилось сдерживать. Надо было создать пути не только для пеших воинов, но и для транспорта, тяжелой артиллерии, подтянуть все части и тылы, надежно прикрыть левый фланг, организовать разведку на восток от хребта.

Вечером состоялся разговор с маршалом Р. Я. Малиновским. Генерал Людников доложил командующему фронтом обстановку, твердо заверил, что завтра, 12 августа, перевалы Большого Хингана в полосе 89-й армии будут форсированы. [80]

Маршал воспринял это с большим удовлетворением, но потребовал, чтобы эту уверенность засвидетельствовал и я. Поэтому мне дважды пришлось брать трубку и с подробностями докладывать ему об успешных действиях дивизий 6-го гвардейского и 113-го корпусов.

После обстоятельного разговора о командующим фронтом у нас с Иваном Ильичом появилось приподнятое настроение. Ведь, откровенно говоря, еще несколько дней назад о таких боевых результатах мы не могли и мечтать!

День оказался в целом таким удачным, что я даже начал беспокоиться, не переоцениваем ли мы свои силы и возможности. В этих таинственных и пустынных горах поневоле станешь суеверным! Людников, однако, не разделял моих тревог и предложил, подкрепившись чаем, обязательно отдохнуть и с рассветом обоим выехать в войска.

Дата добавления: 2015-08-21