Формы власти 3 страница

В идеологической сфере:

а) культивация мифов планомерности, регулируемости жизни в ходе созидания действительности. Идея конструируемости реальности имеет значительную историю. Достаточно вспомнить учение об особой миссии русского народа (почвенники), программу возрождения страны П. Столыпина, богостроительство (А. Богданов, В. Базаров, А. Луначарский) и др. Сюда же должна быть зачислена и концепция руководящей и направляющей

роли партии, которая давала индульгенцию на вмешательство в объективное течение событий, на вершение истории по своему усмотрению;

б) поощрение некритичной ортодоксальности — бесконечные заклинания, демонстрации безоглядной преданности, верности «вечно живому» наследию: катехизация текстов, насаждение официально социалистической догматики и синодики. Так, набивший оскомину «Краткий курс...» некогда конституировался как «энциклопедия философских знаний в области марксизма-ленинизма», где концентрируется «проверенное ЦК ВКП(б) толкование основных вопросов истории ВКП(б) и марксизма-ленинизма, не допускающее никаких произвольных толкований»²³;

в) индоктринация, или, говоря проще, «промывка мозгов» — пропаганда приоритета классовых интересов и ценностей над общечеловеческими; принятие двоичной системы мира «мы — они» с соответствующими обязательными квалификациями и оценками; агрессивно-разоблачительная тональность духовного производства от негативного диалектического кредо РАППа и ЛЕФа «надо еще много плевать на алтарь (классической. — Авт.) культуры» до мессианского взгляда на действительность — раздувание образа врага, истерические хилиазмы о скором крушении капитализма и утверждении коммунистического рая и т. п.;

г) внедрение в общественное сознание фантасмагории возможности чудес — следствие «мудрого», «подлинно научного» курса партии. Понятие о путях достижения процветания нации варьировалось: в гитлеровских и сталинских казармах ставки делались то на войну, то на мирное строительство; инвариантной же оказывалась доминанта «большого скачка» с обслуживающими ее установками «во что бы то ни стало», «мобилизовать народ, кадры» и т. п.;

д) централизованные мероприятия по привитию примитивно-дремучего коллективизма — идеологии равнозаместимости индивидов. Тенденции «преодолеть индивидуализм», самоценность, самодостаточность личности укореняются даже в области интеллектуальных занятий, где сплошь да рядом призывы произвести соответствующий поворот, который позволит перейти к плановой социалистической работе на коллективистских началах. Аналогичное в искусстве, воспевающем, по выражению идеолога пролеткульта В. Плетнева, индивида-винтика в системе грандиозной машины СССР; показательно и «гаечно-шурупное» стихотворчество того времени: «гвозди бы делать из этих людей, не было б в мире крепче гвоздей» и т. п.;

е) вивисекция культурно-интеллектуальной деятельности — потенция на специфический тип духовности с партийно-классовой ригористичностью и

²³ КПСС в резолюциях... М., 1954. Ч. III. С. 316.

демагогичностью в основе, развертывание вульгарного псевдосоциалистического варианта массовой культуры. В ряду отличительных черт последней — порционность и граничащая с антиинтеллектуализмом воинствующая наступательность. Первая представляет собой санкционированное свыше ограничение доступа масс к научным достижениям и завоеваниям человечества, черпает оправдание в том, что «в условиях самой ожесточенной, злейшей борьбы... излишне особенно напирать на необходимость для пролетариата «целостного» мировоззрения, «основ пролетарской философии» и т. д., ибо эти прекрасные вещи... способны отвлечь от борьбы», — из неисчерпаемых сокровищниц марксизма следует получать «ровно такой научный паек, какой необходим для... борьбы, не больше»²⁴. Вторая оказывается словоблудливым орудием достижения «чистоты рядов», средством обращения в «свою веру». Мировоззренческому ядру пролетарской культуры — марксистско-ленинской философии отводилась роль всегда отточенного оружия «в руках партии для критики всяких антипартийных течений и уклонов от генеральной линии»²⁵. Причем оружие это вне зависимости от компетентности и солидности «генеральной линии», а также подготовленности применяющих его (оружие) само по себе расценивалось как безапелляционно, безошибочно правое. Владеющий им, точно ворошиловский стрелок, всегда на высоте. Отсюда — вызванная стремлением авамо и семо прибегать к этому оружию — универсальная дезориентация духовного производства, безответственное экспериментирование, оборачивающееся всякого рода «охотой на ведьм» (политические процессы), бесовством, чертовщиной типа марксизма в хирургии (вспомним Китай времен не столь отдаленных), диалектики внутреннего сгорания, марксистско-ленинской теории кузнечного дела, рыбного хозяйства, венерологии и т. д.

Таким образом, идеологический пресс с навеваемым им диадным мышлением «друзья — враги», нетерпимостью, редукцией личностного к классовому, вытравливанием общечеловеческого, навязыванием материально и социально необеспеченных принципов социализма, стереотипизацией образа жизни (штампы: мысли — «как сказал...»; одежды — кителя, галифе, телогрейки; архитектуры — «советская барака»), культом жерственности — «во имя счастья будущих поколений», возможностью беспрепятственного и беспрестанного субъективного (класс, партия) вмешательства в историю, — идеологический пресс доводил реальное человеческое существование до гротеска, способствовал, прибегая к слогу Салтыкова-

²⁴ Вестник пропаганды. 1919. № 3. С. 4.

²⁵ Диалектический и исторический материализм. М., 1932. Ч. 2. С.357.

Щедрина, характерной путанице понятия «отечество» с понятием «его превосходительство», а вместе с этим — оформлению политического деспотизма, давящего нормативизма, отсутствию законности, всеобщей бессловесности, порабощенности народа.

Подытоживание изложенного позволяет прийти к заключению, что присущие советскому строю абсолютизм, гражданская незащищенность населения (беспаспортность села), разрыв политики и морали (пропаганда неизменной справедливости верховных властей с тщательным сокрытием их незаконных привилегий), военно-полицейские методы организации общественной деятельности, наказуемость инициативы, атрофия социального творчества масс, преследование инакомыслия, ущемленность надстройки, полагающей человека и поколения людей как средство достижения «всеобщего блага», «счастливого грядущего человечества», нагнетание атмосферы раболепия, пособничества, коллаборационизма — все это вместе взятое предопределяло ситуацию, при которой государственные институты из служебных, подчиненных приобретали самодовлеющий статус, не оставляя почвы для автономии как гражданского общества, так и личности. Непредвзятая оценка подобной ситуации, когда, прибегая к мысли В. Ключевского, государство пухло, а народ хирел, позволяет с должным правом квалифицировать бытовавший у нас тип социума как однозначно тоталитарный.

Жизнь каждого человека при тоталитаризме не оказывается достаточно осмысленной, полезной и интересной. Всестороннее проявление индивида представляется лишь отдаленным идеалом. Воздействие внешнего мира не только не стимулирует у человека действительного развития его задатков, но и всячески подавляет, сковывает их. В этом нельзя не видеть фактического разрушения «практического гуманизма», деформации таких его принципиальных черт, как:

— признание человека наивысшей ценностью;

— признание основным законом общественно-экономической деятельности неуклонное повышение уровня жизни, благосостояния трудящихся, движение ко все более полному удовлетворению многообразия потребностей, создание оптимальных условий для всестороннего, гармоничного развития индивида;

— признание каждого не средством, а целью общественной жизнедеятельности, свободным субъектом коллективных действий;

— внутреннее единство основных интенций членов общества;

— равноправие народов (характерна субординация в национальном вопросе малые народы — младшие братья), международное сотрудничество на базе взаимотерпимости, невмешательства во внутренние дела;

— уважение к достоинству граждан, их правам (вспомним отлучение потомков интеллигенции от образования, бригадные методы штамповки «интеллектуалов» через институт «красной профессуры», депортацию, нарушение законности и т. д.);

— гарантии максимальной самореализации человека;

— стимулирование творческого ответственного гражданского участия всех и каждого в вершении истории.

Тиски беспощадного государственного давления и принуждения гражданского общества и личности постепенно усиливали процессы атомиза-ции, овеществления человеческого существования. Административно-командная регуляция всех форм участия народных масс в устройстве и управлении общественной жизнью, отлучение трудящихся от полноты информации и культуры означали десикацию индивида, невозможность его самореализации на основе свободного выбора своего призвания, стиля и ритма жизни, условий проживания. Поэтому, если стремиться к краткости и квалифицировать природу жизнедействия человека в условиях тоталитарного советского общества одним словом, то этим словом будет «отчуждение» во всем многообразии его персональных, социальных, политических, хозяйственных, экономических, национальных культурных, экологических и прочих ветвлений.

Под отчуждением в самом широком смысле понимается объективный социальный процесс превращения как деятельности человека, так и ее продуктов в самостоятельную, довлеющую над ним, враждебную ему силу.

Согласно распространенной интерпретации, отчуждение — универсальное негативное (критическое) понятие, аккумулирующее несовершенное в истеблишменте, что препятствует полноте проявления индивида, — оскопляет, сковывает его самодеятельность, оказывает на него нежелательное воздействие. Преодоление отчуждения в этом случае усматривается в достижении такой фазы общественного развития, где человек становится высшим существом для общества и человека, иначе говоря, где в полной мере воплощаются основные принципы гуманистической философии. Социально-политическая спецификация этих взглядов приводит к модели коммунизма, опирающейся на образ исторического скачка из царства необходимости (вещественности, частичности) в царство свободы (креативной универсальности), которое de facto обеспечивает простор самореализации и в силу этого упраздняет объективные основания отчуждения.

Подобная интерпретация основательна в части фиксации негативного в совокупности условий человеческого существования, однако утрачивает солидность в части раскрытия механизма средств достижения программного положительного идеала.

Гораздо более глубока иная интерпретация, трактующая отчуждение через призму реальных диспозиций индивида и предпосылок их материализации в зависимости от обстоятельств. Такой подход изначально связывает отчуждение не с понятием некоей порочности общества, обусловливающей самоутрату личности, а с понятием потенциальности личности и социального антуража обеспечения, поддержания ее самоотдачи. Лейтмотивом здесь оказывается не универсальное освобождение человека, а созидание человечности.

Предпочтительность данной позиции в большей определенности. Дело в том, что адепты традиционной линии встречаются с трудностью regressus ad indifmitum (регресс в неопределенность). Им вновь и вновь приходится решать, от чего в очередной раз требуется освобождать человечество по ходу обретения им состояния полной свободы. Так, критика рыночного хозяйствования, стимулирующая национализацию, обобществление средств производства, вроде бы является шагом в преодолении одной из форм отчуждения, однако индуцирует иную ее форму. Огосударствление собственности и связанная с ней повальная бюрократизация отчуждают трудящихся от управления. Критика бюрократизма, побуждающая к преодолению этого типа отчуждения в переходе к самоуправлению, порождает проблемы машинерии нетворческого труда (как демонстрирует опыт югославских предприятий и израильских кибуцев). Даже ультрарадикальная анархистская критика властно-государственной организации общества, казалось бы, предусматривающая элиминацию всех и всяких модификаций отчуждения, и та не является неуязвимой. При наличии национальной, этнической, социальной, классовой, религиозной разобщенности, противостояния систем, блоков, образов жизни без властно-государственных регулировании не обойтись. А значит, не избежать и отчуждения. Таким образом, не вполне ясно, как следует освобождать человечество, чтобы на промежуточных фазах его движения к царству свободы преодоление зависимости от одного не влекло бы возникновения еще более изощренной зависимости от другого.

Отсюда проблема отчуждения есть не проблема описания предела несовершенной предыстории человечества, за которой — сфера всесовершенной истории. Это, следовательно, не проблема дескрипции общества без классов, государства, централизованной координации, профессиональной политики, аппарата принуждения и т. д., что в принципе генерирует нежелательные моменты нашей жизни. Проблема отчуждения — это проблема оптимальных возможностей человеческого существования, проблема институциализации таких публичных структур, которые оказывают этому максимальное содействие.

В свете сказанного излишне придавать отчуждению узкоклассовую окрашенность, связывая его впрямую с непримиримостью отношений

господства и подчинения, с обусловленной частной собственностью эксплуатацией большинства (трудящихся) меньшинством (собственниками средств производства), стихийностью совокупной общественно-производительной деятельности, конкуренцией, засильем товарно-денежных отношений и т. п. На деле отчуждение — многомерное явление, отличающееся амбивалентностью. С одной стороны, оно выступает исторически закономерным процессом развертывания человеческой деятельности и связано с объективными механизмами ее целеполагания в общественном разделении труда, с опредмечиванием, получением конечных результатов социального производства, необходимых для бытия людей. Корни отчуждения поэтому в самой социально организованной деятельности, предусматривающей обособление на основе разделения труда, освоения и присвоения его продуктов в ходе отправления индивидами жизненно важных функций; при определенных обстоятельствах это обособление может приобретать самостоятельное, самодовлеющее значение с характерным выводом результатов деятельности из-под контроля человека и с характерным же порабощением и закабалением его. В данном контексте уместно говорить об: отчуждении деятельности — опустошение и обеднение труженика в процессе труда; отчуждении условий деятельности от деятельности — противостояние предпосылок труда (собственность на средства производства, управление, организация труда) субъекту труда; отчуждение результатов деятельности от субъекта деятельности; отчуждение теории от практики, порождающее отклонение в сознании и поведении членов общества; отчуждение социальных структур, институтов от трудящихся — противостояние государственно-бюрократической машины рядовым гражданам.

С другой стороны, отчуждение как дериват соответствующего типа социальных взаимодействий на основе господства овеществленного труда над живым трудом, где отношения между людьми подменены отношениями между вещами, имея в виду деперсонализацию человека, неизбежную фетишизацию предметного мира и т. д.,— отчуждение становится субъективным феноменом, сопровождаясь возникновением совершенно специфических личностных эффектов и ощущений, таких, как апатия, одиночество, равнодушие, подозрительность, анемия, растерянность, отчаяние и т. п.

Таким образом, нарушение целостности сущностных сил человека вследствие возникновения и разрастания многочисленных паразитирующих надличностных образований (хозяйственные, социальные, правовые, идеологические институты и конструкции), отторгающих его от непосредственного использования плодов своих творческих усилий, управление ими, отсутствие или разлад компенсаторных функций истеблишмента, призванных гарантировать самоотдачу личности и нейтрализовывать ее самоутрату посредством поддержания высокого социального реноме индивида,

которое обеспечивает ему внутреннее удовлетворение, ведет к разбалансу жизненного процесса, возникновению чувств неудовлетворенности, страдания, что является мощным ферментом торможения собственного волеизъявления и совершенствования. В этом отношении отчуждение воплощает беспрестанное установление пределов индивидуального развития, вызывает деградацию личности. Чтобы показать это, перейдем к оценке типов самовыражения и самоосуществления личности в условиях советского тоталитаризма.

Анатомия экзистенциального измерения тоталитаризма предельно проста: спектр жизнепроявлений «индивидуальных общественных существ» образует всего три линии. Это — апологетизм, героизм и аутизм. Присмотримся к ним по возможности тщательнее.

Апологетизм. Общественная роль и сам социально-психологический типаж людей, подпадающих под эту линию, вопреки ожиданиям, однородностью не отличаются. Здесь обосабливаются малые группы (А) клевретов (штатные функционеры высшего ранга); (Б) выдвиженцев (проводящие линию кадры режима); (В) пособников-коллаборационистов (охранка, сикофанты, стукачи, осведомители, наушники, филеры); (Г) искренние энтузиасты (рядовые граждане, по природе оптимисты, завороженные масштабом, громадьем «наших» планов).

Группа А. Непроницаемая каста «чистых продуктов эпохи», «синих пакетов», верящих, что за Вождем — великая Идея, и заставляющих послушный «поток масс» беспрекословно служить ей. По выражению Л. Баткина, это «деклассированные люди, сбившиеся в стаю, в новый класс «руководителей». Они ничего не умеют и толком ничего не знают, но умеют «руководить». Они составители проскрипционных списков, организаторы «кампаний» и «мероприятий», скромные в быту владельцы госдач, владельцы государства Российского, ораторы и молчуны, истеричные и непроницаемые, с усиками и без, с шевелюрами и наголо обритыми черепами, они, окружавшие Хозяина «соратники», будь то сластолюбивый Берия, эта Синяя Борода Политбюро, или канцелярист Молотов (и тоже палач — все они палачи); хитрый Микоян или простой, как правда, Буденный, разбиравшийся только в лошадях; незапоминающийся Шверник и столь же незапоминающийся, но подмененный в люльке лживой легендой Ворошилов; цепной пес Мехлис, мертвенный кадровик Маленков и грубый, шумный Хрущев; мясник Каганович и «всесоюзный староста» «Калиныч» из папье-маше; и прочая, и прочая, — все они абсолютно похожи в одном — все органически, вызывающе, жутко неинтеллигентны, не в ладах с русским языком, все они специфически пригодны только для того, чтобы руководить, и притом только в

этом сталинском люмпен-государстве»²⁶. Типичный представитель этой группы — персонаж романа В. Гроссмана «Жизнь и судьба» Дементий Трифонович Гетманов — человек, облеченный доверием партии. «Доверие партии! Гетманов знал великое значение этих слов. Партия доверяла ему! Весь его жизненный труд, где не было ни великих книг, ни знаменитых открытий, ни выигрышных сражений, был трудом огромным, упорным, целеустремленным, особым, всегда напряженным, бессонным. Главный и высший смысл этого труда состоял в том, что возникал он по требованию партии и во имя интересов партии. Главная и высшая награда за этот труд состояла лишь в одном — в доверии партии.

Духом партийности, интересами партии должны были проникаться его решения в любых обстоятельствах — шла ли речь о судьбе ребенка, которого определяют в детдом, о реорганизации кафедры биологии в университете, о выселении из помещения, принадлежащего библиотеке, артели, производящей пластмассовые изделия. Духом партийности должно быть проникнуто отношение руководителя к делу, к книге, к картине, и поэтому, как ни трудно это, он должен не колеблясь отказаться от привычного дела, от любимой книги, если интересы партии приходят в противоречие с его личными симпатиями. Но Гетманов знал: существовала более высокая степень партийности: ее суть была в том, что человек вообще не имеет ни склонностей, ни симпатий, могущих вступать в противоречие с духом партийности, — все близкое и дорогое для партийного руководителя потому и близко ему, потому только и дорого ему, что оно выражает дух партийности»²⁷.

гетманов... гетмановы... Гроссман показывает этих людей, как будто таких искренних в служении идее, но людей двойного сознания. Самым удивительным — можно обобщить рассуждения автора — было то, что они, казалось, оставались самими собой и когда требовали плана с секретарей райкомов и срезали последние граммы с колхозных трудодней, и когда занижали зарплату рабочим, и когда требовали снижения себестоимости, и когда повышали розничные цены, и когда, растроганные, говорили с женщинами в сельсовете, вздыхая от их нелегкой жизни, сокрушались по поводу тесноты в рабочих общежитиях. Базис точно подмеченной В. Гроссманом их двойственности — когнитивный примитивизм (одномерная модель мира в партийно-классовом свете), который являл сплав отчасти сакрализации предначертаний самодержца, отчасти инстинктов самосохранения сведущих лиц, представлявших всю беспощадность действия тоталитарной

26 Осмыслить культ Сталина. М., 1989. С. 47.

27 Гроссман В. Жизнь и судьба. М., 1990. С. 77—78.

машины, и который (примитивизм), прибегая к парафразу мысли В. Ланщикова, заставлял лицемерить, спекулировать на покорности и доверии трудящихся не столько к людям линии, сколько к Линии, верность которой они (номенклатурщики) как бы собой воплощали.

Довольные жизнью, имеющие доступ ко всем благам (от заезжавшего через окно на коне в загородный дом Ворошилова до бросавшего жене в лицо апельсиновые корки и окурки и пускавшего в лицо сыну Васе табачный дым подгулявшего Сталина), за редким исключением оставались они слабыми, мелкими, малоспособными, дешевыми, полуобразованными, бесцветными, грубо идеологичными совчиновниками, склонными к тривиальному бытовому хамству.

Группа Б. Типичная серократия (Баткин) — «чиновники вчерашнего и сегодняшнего дня», «дельцы и пошляки», «не знать и не простонародье; не звери, не комья земли, не обрывки тумана, не осколки планет, не демоны и не ангелы»²⁸, по выражению Гоголя, «метущие свой кусочек улицы». Люди, во имя социальной роли утратившие яркость, личностность, оригинальность. Тургеневский Гамлет Щигровского уезда не мог избавиться от душевной муки, идущей от понимания того, что он не оригинальный человек. Не то представители новой молчалинской страты — раритеты советской генерации управленцев — всякого рода назначенцы и выдвиженцы.

Безликие, местечковые угрюм-бурчеевы, некомпетентные ни в чем, но мобилизованные и призванные партией, обретавшие вдруг компетенцию во всем, ломатели дров, головотяпы, они были абсолютно свободны от комплексов, не испытывали неудобств от собственной внутренней ущербности. Поднятые на свет божий политической трескотней, эффектами «барабанного боя», всю свою отданную служению делу партии жизнь они употребляли на ведение до мозга костей фискального курса «Даешь!». Склонные к коридорным играм, нашептываниям, подсиживаниям, возне по добыче наград, выбиванию привилегий представители этой группы — плоть и кровь аппаратчины.

Тревогу относительно засилья последней один из первых (хотя не бескорыстно) забил Троцкий, 8 октября 1923 г. обнародовавший свои опасения в нашумевшем письме ЦК. Аналогичную озабоченность выразили и 46 большевиков (среди них — Пятаков, Преображенский, Косиор, Осинский) в коллективном обращении в высший партийный орган, где отмечалась порочность административно-командных орграспределительных методов деятельности, когда люди на места (без выборов) подбирались и назначались

28 Блок А. Искусство и революция. М., 1979. С. 351.

центром, а затем в свою очередь избирали центр. Что сталось с ними, как со всеми, кто позволял сметь свое суждение иметь, мы знаем.

Неумолимый молох кулуарного назначенства, «жестко огосударствленный, устрашающе массовый и безличный, полностью идеологизированный и квазиполитизированный, разворачивающийся в условиях нарастающего тоталитаризма, коллективизации, террора»²⁹, продолжал тем не менее делать свое дело. Сотни тысяч «спецов» были выброшены из армии, госаппарата, промышленности, тонкий слой профессиональных революционеров был рассеян и уничтожен. Ставшая экс-массовой партия засосала в себя выдвиженцев, которые «вверх вызывались, кое-как подучивались, сортировались, истреблялись, набирались по новому призыву, обрабатывались, устрашались, натаскивались на лозунги и установки, обучались слепому послушанию и вере, исполнительности, и самоуверенности, и готовности к расправе» — так формировались миллионные ряды сталинской команды³⁰.

Доля образованных, интеллигентных лиц в ней катастрофически редела. На XIV съезде ВКП(б) делегатов с высшим образованием насчитывалось 5,1%. Удельный вес большевиков с дореволюционным стажем к 1928 г. составлял 1%.

Малограмотные люди одобряли малограмотные действия. Произошло то, от чего предостерегал Плеханов: центр партии съел партию. Без свободных выборов, без неограниченной свободы печати и собраний, без свободной борьбы мнений, указывала Р. Люксембург, жизнь отмирает во всех общественных учреждениях, становится подобием жизни, при котором действующий элемент лишь бюрократия.

Так и случилось. Аппаратные «зубры и волки» — сангвиники, жизнелюбы, лукавцы, а также истеричные злобные фанатики, тупые исполнители и тьма-тьмущая человеческой дряни всех сортов, перенесшие на Вождя свою преданность партии, обрубили в себе и во всех все, кроме пользы Общего Дела; не профессионалы, не политики, не работники, не интеллигенты, а «кадры», — эти-то люди должны были и в действительности «решали все».

Группа В. Слой среднемелких прихвостней, держиморд режима, ревнительных малютскуратовых, давителей всех и вся. Духовные и физические каратели, вертухаи, откровенные садисты, нравственные выродки, перерожденцы, забывшие, что произошли от людей, рабы, в своем заплечнодельстве упивающиеся рабством, мясники, психологические уроды, те, кто воочию — весомо, грубо, зримо демонстрировал, «сколько весит наше

²⁹ Осмыслить культ Сталина. С. 48.

³⁰ Там же.

государство», — всякие там Мироновы, хваты и иже с ними, точно губки впитавшие весь ужас, смрад, боль сталинской эпохи.

Существование данных «псов» предопределяется логикой общественных отношений тоталитаризма главным образом тем, что аппарат здесь не управляет, а властвует, и что социальная техника здесь рассчитана на «возможность чудес» — выполнение (теперь-то мы знаем какое!) тех же пятилеток в 2 или 3 года (к чему тогда Госплан?!) и т. д. Поскольку жизнь, избегающая чудес, в маниловские прожекты аппаратчиков не укладывается, надо что-то делать: успокаивать народ, объяснять ему, что да как, искать виноватых. Тут-то и требуются услуги натасканных в зубодробительстве шестерок, вершащих суд неправедный, набрасывающих на массы узду покорности и страха.

Представители этой группы, таким образом, — опричники тоталитаризма, чьими кровавыми руками непосредственно отправляется культ, не знающей ни юридических, ни этических барьеров репрессивной центральной власти. В социологическом отношении они играют роль своеобразного социального буфера, разделяя слуг народа и народ и делая абсолютно недосягаемыми, закрытыми первых для второго и полностью досягаемым, открытым второго для первых.

Группа Г. Говоря о данном общественном слое, правильно подчеркнуть некую двойственность социально-психологического измерения обсуждаемого предмета. С одной стороны, рекордизм, первопроходчество, воодушевляемый, мотивированный порыв («мы рождены, чтоб сказку сделать былью!»), езда в светлое незнаемое, атмосфера подъема, завороженности, которая, по словам Л. Я. Гинзбург, позволяла жить, повышала тонус, была подлинной, искренней — у массового человека и у самых изощренных интеллектуалов³¹.

Что питало энергетику активизма тех дней? Как представляется, — чувство сопричастия к грандиозной социальной утопии, невиданной дотоле попытке при опоре на силу, натиск, действие, самоутверждение перекроить мир на началах свободы, равенства, справедливости. Магия преобразования — подлинный контекст жизни того времени. Человек видел в себе титана, которому все по плечу. И многочисленные техницистские, косми-стские утопии обсуждаемого периода — достоверное, точное тому свидетельство. Не песни, не религия, не музыка — а «шеренги и толпы станков, подземные клокоты огневой печи, подъемы и спуски нагруженных кранов, дыханье прикованных крепких цилиндров, рокоты газовых взрывов и

31 См.: Гинзбург Л. Я. Литература в поисках реальности. Л., 1987. С. 318.

мощь молчаливая пресса» (А. Гастев) — вот ценности и ордена, поднимаемые на щит действующей тогда идеологией.

С другой стороны — репрессии, манекеншина, ритуальность, пропагандистская обработка, лакировка, насаждение грез, снов, мифов, оболванивание, запугивание, нажимные, надрывные механизмы поддержания «народного порыва».

Так что на вопрос: сколько было энтузиастов, т. е. за вычетом: 1) процента участников индустриальных сталинских строек, всех «Магниток», дорог, рудников и пр., составленных из заключенных Гулага; 2) раскулаченных; 3) бежавших в бараки, на «стройки социализма», спасаясь от деревенского голода; 4) оставшихся на селе работать за «галочки», а затем просто не могущих бежать за отсутствием паспорта, — за вычетом всех этих на поставленный вопрос, сколько из них (энтузиастов) было людей искренних, по убеждениям готовых строить и «за ценой не стоять», на этот вопрос дать ответ мы не решаемся.

Героизм. Использование понятий, подобных данному, естественно, требует сугубой ответственности. Поэтому для упреждения недоразумений уточним: понятие «героизм» употребляется нами не как оценочное, а как типологическое — оно обозначает специфический стиль, характер поведения членов общества.

Дата добавления: 2015-08-21