Охота и война

Ревностно верующий шахиншах, господин счастливых обстоятельств, по решению сфер их заво­евавший мир заместитель Господа приказал войску сесть на коней и скакать плечом к плечу для осви­детельствования, с оружием, подготовки к военным делам коня и всадника. У подножия хребта Эльбурс течет Самур, в пяти парасангах от Каспийского моря. Послушные приказу, сели на коней полки и выступили испытанным боевым порядком, левый фланг на гребне Эльбурс, правый на море. От гор до моря тянулись стройными рядами, железо ввер­ху, железо внизу; шлемы проверенных в бою бога­тырей, подковы быстрых, как ветер коней! — Яр­кое сияние от диска луны! — Такое количество, что со времен Чингисхана никто не сообщал о чем-либо подобном, не говоря уже о том, что кто-то видел такое! Господин счастливых обстоятельств, облас­канный фортуной, окруженный помощью Бога, сде­лал круг от левого фланга через центр к правому флангу армии, пароль которой триумф, и его бла­гословенная персона сама произвела освидетельство­вание... Эмиры и их герои опустились на колени, рас­крыли губы для слов искренней услужливости, для выражения похвалы, и готовности на жертвы:

Счастливым предзнаменованием стал

ты для империи,

ты разбиваешь голову восстания!

В высшей сфере покоится твой трон,

твое счастье омолодило нам мир!

Головой и сердцем — всецело служили мы,

сокрушили нас и подковы твоего коня!

И были земля и море полны врагов

благодаря силе твоего счастья, коронованный

Течем мы с кровью по широкой долине

днем, когда идет рубка и бои на копьях,

С дубиной, пикой, клинком, стрелой растекаемся мы подобно Оксу.

Все они на коленях подвели ему согласно обычаю свою оседланную лошадь. Но он говорил с ними бла­гожелательно, привязал к себе их сердца, обещая милость правителя. И когда он, охраняемый Богом, вернулся в центр, ударили литавры и барабаны, трубили в рог и трубы, рубили обнаженными клин­ками в направлении врагов, и так сильно звучали трубы, что горы задрожали и море взволновалось ⁹⁹.

Уже перед первой крупной битвой против Золотой Орды мы ознакомились с подобной сценой¹⁰⁰: смотр войск и присяга на верность одновременно. Сейчас мы находимся перед решающей битвой на Тереке. То, что были произнесены именно эти слова, невероятно. Нас занимает то обстоятельство, что летописец считает их уместными. Через несколько лет после смерти вели­кого завоевателя он пишет для его сына Шахруха волнующую историю смелых военных походов. От пышных хвалебных речей он не может при этом отка­заться, это нужно понимать. Но Жазди, наш хронист, не только произносит хвалебные речи, его труд свиде­тельствует о том, что его заботят подробности, фак­ты, даты, и когда он с восхищением описывает гро­мадные укрепления города Амида и уверяет, что он знает их не только понаслышке, а по собственному наблюдению¹⁰¹, то ом имеет, наконец, на это право, так как он не был оторванным от мира кабинетным уче­ным, а, вероятно, имел собственный опыт военных времен. Он был подданным Тимуридов, а это были и те эмиры, которые присягали на верность Тимуру пе­ред битвой на Тереке. Не дословное содержание пере­давали тогда, а, пожалуй, говорили о смысле в подо­бных ситуациях — и это достойно нашего внимания.

Перед битвой есть только друг или враг, только «мирное объединение», за вождя которого, «господина счастливых обстоятельств» отдают жизнь, и толь­ко закоренелые противники, которые должны быть уничтожены, так как недостаточно обратить их в бег­ство; они снова будут строить козни и пытаться поме­шать тому, чтобы весь мир стал единственным «мир­ным объединением». Совсем как учение пророка Му­хаммеда о священной войне предусматривает только полную окончательную победу исламского государст­ва как цель всех устремлений борцов за веру и допус­кает перемирие только при условии, что оно принесет выгоду исламу¹⁰², так и в политическом мышлении, приписываемом Чингисхану, война ведет к миру через полное уничтожение противника¹⁰³. Кровь убитых вра­гов, которая окрашивает огромную территорию, —не­опровержимый признак начала мировой империи рав­ных, больше не делимых на различные соединения ло­яльности, тех, которые делятся с точки зрения чистой целесообразности на десятки и которым поручают по мере надобности считающиеся срочными задачи. Без­жалостный целенаправленный рационализм низводил отдельного человека в мирном союзе до существа, цен­ность которого можно измерить только его функцио­нальной способностью в глазах управляющей им воли. Его можно лишить жизни, если она не приносит ни­какой пользы. Это справедливо только для побежден­ных врагов; если они не погибли в бою, то оставших­ся в живых распределяют между воинами, которые на­верстывают то, что кажется необходимым для постро­ения «мирного объединения». И только тот, кто сумеет служить по-особому — благочестивые божьи люди, уче­ные, ремесленники, — тот может рассчитывать на смяг­чение своей судьбы.

Война сравнима с охотой, правда, с охотой, при которой травят не одного зверя; осада со всех сто­рон, постепенное затягивание дикого зверя на посто­янно суживающееся пространство, затем истребление всей кажущейся чем-то пригодной добычи — таков метод. Со времен античного мира это утвердилось в Азии¹⁰⁴. Древние арабы, однако, этого не практикова­ли — наличность живого в их скудных сухих странах слишком мала, — но они могли понаслышке это знать, ибо так, а не иначе принцы Сасанидов загоняли диких ослов на пограничной полосе между культурной стра­ной и пустыней¹⁰⁵. В поле зрения исламских истори­ографов попал этот метод с триумфальным шествием сельджуков, выходцев из Центральной Азии. Их сул­тан Маликшах (прав. 1072-1092) привлек внимание, когда в окрестностях Неджефа велел согнать газелей и убил несколько тысяч; из рогов был на память сложен памятник, а немного позже подобным обра­зом были опустошены окрестности Исфахана¹⁰⁶.

То, что монголы владели этим методом, многократ­но подтверждено¹⁰⁷. Рашид ад-дин¹⁰⁸ описывает нам подробности жизни при дворе в Каракоруме при Угедее. Мужчины развлекались стрельбой из лука и арбалета и борьбой. Кроме того, великий хан застав­лял возводить насыпь из свай и глины длиной в два дня пути в области зимних пастбищ; эта насыпь име­ла несколько ворот. Ко времени охоты «собирали войско из всех областей, для того чтобы все воины образовали цепь загонщиков, и потом гнали дичь на ту насыпь. Цепь окружения растягивалась на месяц пути. Зверей гнали к насыпи. Там войско уже пле­чом к плечу образовывало тесный круг. Сначала в него входил Угедей со своими близкими доверенны­ми. Некоторое время он наблюдал за животными, потом убивал многих, и когда уже ему это надоеда­ло, он скакал на возвышение посреди окруженной местности. По очереди входили теперь в круг принцы, после этого охотились весь народ и рядовой состав войска. Потом часть животных отпускали и, имити­руя спортивные упражнения, ловили их палкой с лассо. Управляющие распределяли наконец всю до­бычу между принцами и полководцами всех рангов, так что никто не оставался без положенной ему доли. Принцы и полководцы совершали обряды, принятые в аудиенции для поздравлений. После девятидневно­го пира все возвращались в свои области и в свои палатки»¹⁰⁹. С военными рабами, ввезенными преиму­щественно из Куманскпх степей в Египет и Сирию (из их среды, в частности, вышли некоторые султаны мамлюков), описанный метод вошел и в сердце араб­ского мира. Так, Тенгиз, возвысившийся в 1313 году до наместника Дамаска, имел обыкновение ежегодно несколько дней охотиться на среднем Евфрате, иног­да даже переправлялся через эту реку, пренебрегая границами с империей ильханов, и жители тех облас­тей «тогда бежали от него до Тебриза, Султании, Мардина и Сиса»¹¹⁰. В то же самое время хан Олджайту (прав. 1304-1316), который несмотря на все опустошения, правил заселенной и застроенной в срав­нении с Центральной Азией страной, не испытывая больше настоящего удовольствия от такого времяпре­провождения. Еще его отец Газан (прав.1295-1304) провел реформы в интересах оседлого населения. Он придерживался того мнения, что хан не имел права подвергать опасности жизнь из-за участия в охоте, разве только если его персона была там необходима ¹¹¹, — очень похоже на утвержденное правило, что госу­дарь не имеет права бросаться в боевую сутолоку ¹¹².

Властители Мавераннахра еще не разделяли тако­го мнения об охоте облавой. Тимур часто приказы­вал своим войскам развертываться в цепь для этого занятия, и не в последнюю очередь для того, чтобы спасти войско от голода ¹¹³. Охотники — те же воины. Они созываются, как и для похода; обязанность со­бираться в поход и на охоту одно и то же, как яв­ствует из примера Угедея. Князья и полководцы ру­ководят маневрами цепи, войсковые интенданты рас­пределяют добычу. А после этого большой праздник победы. Охота облавой и война в представлении мон­голов переходят одно в другое¹¹⁴. Чингисхан очень серьезно относился к охоте: «Охота — это дело, по­добающее полководцам. Оруженосцы и воины долж­ны поучиться, как подкрадываться к диким живот­ным, как их убивать, как построить ряд, как в зави­симости от числа загонщиков окружить дичь, как перед началом охоты организовать разведку, опреде­лить породу и количество животных. Если у полко­водцев нет боевых заданий для войска, то они всегда должны стремиться к охоте и побуждать войско к тому же. Охота — не самоцель, скорее войска должны ов­ладеть этими задачами, как во сне» ¹¹⁵. Во времена Тимура в Мавераннахре еще жило убеждение, что охота — лучшее упражнение для войны. С младен­ческого возраста будущий завоеватель мира резвился на лошади и пробовал пользоваться оружием, прово­дил дни за охотой и военным ремеслом; на охоту и на бои были направлены его помыслы¹¹⁶.

На охоте, как и на войне, четко определено рас­положение участвующих. Охотник — «мирное объ­единение» — противостоит тому, за кем охотятся — врагу — в сознании непримиримости. Охотник име­ет право достичь своей цели уничтожением визави. Между окруженной дичью и окруженными врагами не существует принципиального различия. «Враг для правителя не лучше дикого осла!» — якобы внушал Чингисхан своему сыну Джучи, когда тот предоста­вил убежище одному князю меркитов¹¹⁷. Что обеща­ет в будущем пользу, остается в живых; все другое истребляется, чтобы стремление к равенству, к упо­рядочению обстоятельств было удовлетворено! Отсту­пить от такого мышления можно, по всей вероятнос­ти, в особых случаях, когда уже при Чингисхане — точно так же при Тимуре — для искупления за смерть близкого родственника уничтожалось все живое в окрестности места происшедшего несчастья¹¹⁸. То, что метод охоты облавой на громадной территории, про­ведение которой предполагает значительные возмож­ности распоряжаться большими массами людей, смог так решительно перейти на методы ведения войны, кажется, является своеобразием центральноазиатских степных кочевников ¹¹⁹. Лесные кочевники, описанные Рашид-ад-дином, которые разводили вместо баранов и крупного рогатого скота других животных¹²⁰, вряд.ли приняли подобное военное искусство.

По Рашид-ад-Дину, именно Чингисхан ввел обы­чай убивать всех побежденных врагов, значит, обра­щаться с ними, как с окруженными дикими живот­ными; это было надежно, ибо позволяло сохранять вокруг себя только единомышленников. — Но не иначе, как созданием всеобъемлющего мирного поряд­ка может быть достигнута убежденность, что небес­ное божество пригласило для этого великого хана на его должность. Как небо окружает всю землю, так и все народы подчинены земному, даже космическому порядку, предначертанному божеством; кто этот по­рядок отвергает, борется с избранным для его сохра­нения ханом, тот лишается защиты неба, делается вра­гом всего того, что существует в соответствии с не­бесной волей¹²¹.

«В чем заключается счастье мужчины?» — спро­сил однажды Чингисхан своих спутников. Они отве­чали что-то об охоте вообще, о соколиной охоте в частности, о красивой одежде. «Хорошо вы говори­ли! Но настоящая жизнь мужчины заключается в том, чтобы нападать на врагов, истреблять их с корнем, заставить плакать их любимых, скакать на отобран­ных у них жирных жеребцах с золотыми седлами, животы их женщин использовать вместо подушки, целовать их рот!»¹²². С низвержением врагов связано лишение их чести —это, без сомнения, выходящая за рамки охотничьей метафоры черта. Победитель — это защитник порядка¹²³, которого хочет небо или Бог, побежденный — его недостойный противник. Чем ре­шительнее триумф, тем яснее должен быть показан этот контраст. Сельджук Маликшах приказал сложить рога животных, своей добычи, как памятники; пере­несенные в сферу войны пирамиды отрезанных голов показывают физическое уничтожение врагов, но пре­жде всего их моральное уничтожение. Кто заслужил такой позорной смерти, тот весь опозорен, с головы до пят¹²⁴, в назидание живым.

Так остается только победоносное «мирное объеди­нение», принадлежность к которому является услови­ем для сохранения жизни и достоинства. Это объеди­нение в принципе всеобъемлющее; подобному покро­вительствовал Мухаммед. Вне его нет права на сущес­твование, а оно — объединение равных — полностью, по определению Ясы, предоставлено и распоряжение правителя¹²⁵. Оно означает осуществление благополу­чия на земле подобно тому, как на мусульманах по суре (3, 110) лежит ужасно тяжелый, но неоспори­мый груз — образовать на земле самое лучшее объ­единение. Из убийств, из грабежей, из разрушения поднимается мирная империя¹²⁶, империя единства и согласия. Как когда-то, до появления Мухаммеда, бе­дуины, так и до Чингисхана народы Центральной Азии были без всеобщего руководства, говорит Рашид-ад-дин¹²⁷. Нет ничего хуже, чем мешать наконец до­стигнутому согласию. Шариат требует смерти не же­лающего покаяться вероотступника, и монголы нака­зывали изменников с изощренной жестокостью. Кня­зя Мосула, который не сдержал обещания союзу, Хулагу велел накрыть курдюками, закатать в войлок и крепко связать; в течение месяца предатель был заживо съеден червями¹²⁸. И при Тимуре унаследо­ванная от его монгольских предков идея единого по­хожего мирового порядка, который он стремился вос­становить устранением «диадохов», перекрещивается с исламским понятием единодушного объединения, каким его сформулировал суннизм¹²⁹. Не только Яса, ко и представления о политическом порядке сунни­тов в начале пятилетней кампании сделали необходи­мым штурм замка под Амолом и убийство «неверно­го» населения¹³⁰. Почитать полагалось Чингисидов и Саидов, потомков Мухаммеда; но решительно нужно было бороться за сохранение «единодушного объеди­нения»; причисление к нему означало пощаду — зна­чит, сделан правильный выбор. Поэтому Тимур од­нажды настоятельно признал Ходжу Али отказаться от шиитского вероисповедания¹³¹.

Дата добавления: 2015-08-21