Победа под пилявцами

В середине июня 1648 года Богдан Хмельницкий возвратился в Чигирин.

Он давно стремился в этот город, с которым столько связано в его жизни. Еще не так давно он вырвался из него оскорбленный и униженный, спасаясь от преследо­ваний коварных недругов. А теперь возвращался победи­телем.

Не забыть ему того времени, когда, казалось, не уйти от лютой злобы Конецпольского и Чаплинского. Помогли ему тогда добрые товарищи скрыться. И немало способ­ствовала этому жена Чаплинского — Елена. Забывать добро не в его натуре. А затем родилось и другое чувство. И заполнило оно казака, и не отпускало ни на минуту. Не так стар он еще, чтобы не поддаться ему.

Была у него Анна, родная, близкая. Она подарила ему пятерых детей. Когда ее не стало, словно оторвалась у него частица сердца. И казалось, зачерствело оно на­реки. Осталась в нем только боль за семью. Но, видно, мало ему было этого. Призывные глаза Елены, ее лас­ковые руки хотя и не притушили в нем боль, но посели­ли радость, желание жизни, ощущение в себе той внут­ренней силы и уверенности, которые влекут человека к действию, к борьбе.

И не мог он, возвратившись в Чигирин, не встретиться с ней. Ему казалось, что и она хотела этой встречи. Мо­жет, потому и не бежала с мужем, не побоялась остать­ся в самом центре восставшей Украины.

После встречи с Еленой он забрал ее к себе, несмотря на осуждающее молчание семьи и товарищей, а их согла­сие сейчас очень нужно было Хмельницкому. Но его порой не было. Многих испугало нарастающее движение масс, направленное не только против польских панов, но и против своих богатеев, которые часто в жестокости не уступали шляхте. Некоторые из казацких старшин, окру­жавших Хмельницкого, готовы были прекратить борьбу и договориться с польским правительством об уступках. Не раз об этом заговаривал генеральный писарь Выговский. Недавно казаки перехватили киевского митрополи­та Косова, пытавшегося отправиться на тайное совеща­ние с представителями польского правительства.

Пришлось твердой рукой осадить легковерных. Да и кто мог сейчас остановить народ, поднявшийся в пра­ведном гневе во весь свой гигантский рост?

Беспокоило гетмана отсутствие вестей от послов из Варшавы и то, что на западных окраинах начала со­средоточиваться польская армия, неясность отношений с русским царем. Вот-вот должна разгореться новая вой­на с поляками. А его люди приводят одного за другим московских посланцев с письмами не к нему, а к тому же Адаму Киселю, через которого шли все сношения польского двора с Московским Кремлем. Что затевают за его спиною?

Вот, например, письмо Адаму Киселю от хотмышского воеводы князя Волховского, которое перехватили ка­заки. В нем говорится, что порубежные московские воеводы готовы оказать помощь полякам против неприяте­лей Речи Посполитой. Каких неприятелей? Татар? Царь заверил его через воевод, что он может быть спокоен в отношении России. Как тогда понимать это письмо? Он призвал к себе московского посланца Тимофея Милкова, который вез это письмо, и бывших с ним товарищей, беседовал с ними и узнал многое. Тогда, подумав немного, он решил отписать Волховскому письмо от себя. Получилось оно горьким:

«Вельможный князь Семион Никитович, воевода Болховский... Не надеялся я от его царского величества великого царя и князя Алексея Михайловича и от вас самих, православных христиан, чтобы наступали на веру нашу христианскую, одинаковую с вашей, а против нас ляхами помогали... Если бы другим разом захотели с на­ми воевать, хочете ль нам быть приятелями, тогда нам на помощь прибывайте, а мы с вами также, когда в чем случиться тоже, должны будемо тем же способом на услугу вашу с каждым часом заделовать и отслуживать. При этом отдаемся в ласку и приязнь вашу. Дан из Чигирина, дня 20 июня 1648 г.».

Вручив письмо Милкову, Хмельницкий приказал не­медля доставить его воеводе и передать, что казаки та­кого от единоверцев не ожидали. Через три дня 23 июня Тимофей Милков уже докладывал воеводе о подозрениях гетмана в отношении совместных действий против него поляков и московских ратных людей. Воевода спешно отослал Милкова с письмом Хмельницкого в Москву.

События на Украине серьезно заинтересовали царя. Заботясь о том, чтобы воеводы на местах не сделали ка­кой-нибудь промашки, он велел немедленно отсылать все гетманские письма в Москву в Посольский приказ и лишь затем в Разрядный. Без его, царя, указа гетману отвечать не разрешалось. А спустя некоторое время царь повелел воеводам прекратить переписку с Адамом Ки­селем.

Все это были приметы перемен к лучшему в отно­шении русского царя к восстанию на Украине. А вскоре к Хмельницкому стали приходить утешительные вести. В ответ на обращение гетмана о принятии Украины в подданство и оказании военной помощи против Речи Посполитой русское правительство решило отказаться от выполнения военного договора с Польшей. Это был сме­лый шаг, неминуемо влекущий за собой обострение русско-польских отношений и сближение Речи Посполитой с Крымом. Но Россия пошла на это. Несмотря на на­стоятельные требования польского правительства послать войска на Украину, ему в этом было отказано. Русское правительство посоветовало польскому, чтобы оно с «вой­ском Запорожским войны не держало и крови христи­анской не проливало», и предлагало удовлетворить тре­бования Украины.

Помощь русского народа восставшим оказывалась и в других формах. Так, с начала освободительной войны, особенно после подавления восстаний в Москве и других городах, из России на Украину пришло много беглых людей, которые приняли самое активное участие в осво­бодительной борьбе украинского народа. Вяземские вое­воды М. Прозоровский и И. Загряжский в июне 1648 го­да доносили государю в Москву, что в восстании на Украине участвуют и «твои государевы русские люди»,

В этом же 1648 году Украину постиг неурожай. Са­ранча уничтожила хлеб, а то, что осталось, убирать было некому — все ушли на войну. На помощь борющейся Украине пришел русский народ. Украинцам разрешено было приезжать в Россию и покупать здесь без всяких пошлин хлеб, соль и всякие товары. Вольновский вое­вода сообщал в связи с этим в Москву в марте 1649 го­да, что ежедневно через город Вольный проезжали с Ук­раины на Курск, Белгород, Оскол и другие города два-три больших обоза. Русские люди везли на Украину возы с хлебом, солью, медом и прочими продуктами. Та­кая поддержка помогала восставшим не только выжить, но и успешно вести войну со шляхетскими угнетателями.

Поляки стянули свои войска и пошли на Волынь в «посполитом рушении», как саранча, опустошая укра­инскую землю. Проклятия и стоны неслись им вослед. Медлить дальше было нельзя.

27 июня в Чигирин снова прибыл от Киселя ксендз Петроний Ласка. Лебезил, вынюхивал, убеждал не вы­ступать с войском. Но Хмельницкий был хмур и насто­рожен. Выслушав заверения Ласки, Хмельницкий пока­зал перехваченное письмо Киселя к московскому двору, в котором говорилось, что казаки ведут войну «из страсти к грабежам и беспорядкам», что «этот мятеж будет опа­сен и для Московского государства» и ему следует объ­единиться с Речью Посполитой и «не допустить буйно­му народу усилиться для бедствия обеих держав».

— Вижу, — проговорил с укором Хмельницкий, — что паны нас хотят обмануть, чтоб мы, попавшись в их сети, испытали судьбу Павлюка. Ксендз попытался оправдать действия своего патрона, но Хмельницкий не стал его слушать.

29 июня, в день святого Петра и Павла, открылась рада. Вопросов, требовавших решения, было много, главные из них — об отношениях с Москвой и Речью Посполитой. Как только Богдан открыл раду, к нему сразу же бросился Петроний Ласка. Выспренне поприветствовав гетмана, он торжественно вручил письмо и подарки запорожскому войску от Адама Киселя.

Хмельницкий от имени всех поблагодарил за подарки и добавил, пряча в седеющий ус язвительную усмешку: «Мы всегда с благодарностью слушаем его милость пана воеводу, но как бы за всем этим не было предательства, так как имеем мы точные сведения, что стягиваются уже войска, а его милость пан воевода все обещает нам умиротворение и прощение проступков на Речью Посполитой. Приняв заверения воеводы, мы, пану известно, сами вернулись и орду, которая хотела идти в глубь Речи Посполитой, удержали, но от воеводы, кроме заверений, ничего не имеем».

В тот же день на раду прибыли послы из Запорожской Сечи. Запорожцы обещали прислать семь тысяч войска. И Хмельницкий, и вся рада с радостью приняли эту весть.

Насторожила Ласку весть, что на раде были и пред­ставители из Москвы. К их разговору с Хмельницким онособо прислушивался и услышал, как Хмельницкий го­ворил одному из них: «Мы не вороги царству Московскому, нас не нужно бояться». Настораживало Ласку и то, что, хотя Хмельницкий и заверял его, что порвал с татарами, они с ним имеют постоянную связь и подстрекают, чтобы он не соглашался ни на какое перемирие, обещая ему прибыть в последних днях августа. Даже их представитель молодой Султан-мурза проживает тут при Хмельницком с сотней конных татар и как полно­правный член присутствует на раде.

Когда встал вопрос о Польше, рада единодушно ре­шила: «Казакам с ляхами миру не будет». По вопросу об отношении к Москве рада недвусмысленно постано­вила: «Иного короля не обирать, а всею Литовскою зем­лею християнские веры податься великому государю царю и великому князю Алексею Михайловичу всея Руси самодержцу, чтобы государь над нами, християнами, был и ведал християнский один великий государь царь и великий князь Алексей Михайлович всея Руси самодержец… Коли надобно, просить у русского царя ратных людей на помощь».

После рады подготовка к выступлению усилилась. Да зов Хмельницкого к нему двинулись восставшие со всей Украины. Скоро к Масловому Ставу, где был по традиции назначен центр сбора, собрались значительные силы — около 80 тысяч казаков, крестьян и мещан. Из них было сформировано 35 полков. Кроме того, было несколько отдельных крестьянских отрядов. Возглавили полки ближайшие соратники Хмельницкого, любимцы на­рода Иван Богун, Данило Нечай, Мартын Небаба и дру­гие. Однако, чтобы одержать победу над шляхетским во­инством, собранного войска было недостаточно. И Хмель­ницкий посылает Тимофея за подкреплением к крымско­му хану.

Вскоре войско под водительством Хмельницкого вы­ступило в поход. 8 июля 1648 года оно остановилось в местечке Паволочи. Здесь решили дождаться пополне­ния — Кривоноса, Гирю и других полковников.

Жители Паволоч встретили гетмана хлебом-солью. На следующий день, как только он разместился в замке, пришла к нему делегация с просьбой сформировать из местных жителей Паволочский полк. Растроганный Хмельницкий тут же отдал распоряжение создать та­кой полк.

Вскоре прибыл и Максим Кривонос. Хмельницкий встретил его с большим почетом, как первого своего со­ратника. Один в пышном гетманском одеянии, спокой­ный и рассудительный, другой и здесь, в кругу своих друзей, напряженный и острый, готовый к быстрому действию. Слегка улыбаясь, подошли друг к другу и обнялись, как братья.

— Приветствую тебя, Максиме, и рад за тебя очень. Добряче пощипал ляхов, большое тебе спасибо.

Хмельницкий скосил чуть в сторону глазом, и тут же из-за его спины выскочил джура Мартынец. В руках у не­го была сабля, окованная червонным золотом, с белой роговой рукоятью, с которой свисали кисти из золотых нитей. Она приковала взоры всех присутствующих, кото­рые знали толк в оружии.

Взяв саблю двумя руками, Хмельницкий любовно окинул ее взглядом и торжественно протянул Кривоносу:

— Возьми, брате, за службу твою народу, от всего запорожского рыцарства. И пусть не дрогнет с ней та рука, как не дрожала до сих пор.

— Спасибо, гетмане, и вам, панове товариство.

Кривонос поклонился Хмельницкому, казацкой старшине, что стояла за ним, разодетая в пышные ярко-красные, оранжевые и синие жупаны с оружием на ремнях, на которых блистало золото, и принял от гетмана саблю в свои твердые, жилистые руки. Вынув из ножен лезвие, молча поцеловал холодную сталь и, бросив лезвие снова в ножны, повесил саблю через плечо. И хотя ему радостно было от того уважения, которое оказывали ему сейчас его побратимы и сам Хмельницкий, он чувствовал себя в своем простом казацком жупане не совсем уютно среди этого золота и серебра, богатых панских одеяний. И уже подумывал, как бы тихо уйти отсюда к своему войску и там попировать на славу, как подошел улыбающийся Хмельницкий, обнял его за плечи обеими руками и поцеловал трижды, потом еще трижды. А за ним начали подходить и полковники.

Тут гетман повел своими широкими плечами и на всю залу разнесся его зычный голос:

— А теперь, братья, пошли обедать. Заждалась нас добрая чарка.

...На следующий день новая радость. Со своим поднестровским войском пришел к Паволочи Ганжа. Пришли Нечай, Морозенко, Тыша. Собирались побратимы на новую войну.

Но не все радовало гетмана в эти дни сбора и устрой­ства войска. Да и как тут быть спокойным, когда вот уже третьего посла, теперь уже путивльского воеводы Ивана Трифонова, к полякам приводят к нему его каза­ки. Больно и непонятно. Братья же, одному богу молим­ся. Зачем же к врагам обращаться?

Уже было немного успокоился он, когда на свое пись­мо к воеводе Семену Волховскому получил от него от­вет, что если кто говорит, «будто на вас хотим стоять, и то некто вместил вам неприятель христианской веры, хотя тем в православной христианской вере ссору учи­нить. И вы б и вперед от нас того не мыслили и опасе­ния никакова не имели; и от вас никакова дурна не чаем и опасенья не имеем потому, что вы с нами одной пра­вославной христианской веры». А тут новое письмо. Что тут предпринять? И он пишет путивльскому воеводе Ни-кифору Плещееву письмо, снова полное разочарования и горечи:

«Вельможному пану Ники фору Юрьевичу Плещееву, воеводе путивльскому. Доброго здоровья и всякого добра от господа бога иметь желаем. Не ожидали мы того от вас, чтобы есте ляхам, недоверкам, на нас, православ­ных християн, на братия свою, помощи войсками своими давали, и как теперь получили есмо надежные сведения, что с ляхами на нас хочете воевати, ибо посланца ва­шего, едущего от князя Вишневецкого с грамотами, по имени Иоан Трифонов, поймали есмо, из которых грамот хорошо поняли, хотя писали есте в будто против татар крымских помощь дадите...» Далее он предлагал, обра­щаясь к царю Алексею Михайловичу, идти на ляхов. И окончив письмо, подписал: «Богдан Хмельницкий гет­ман Войска Запорожского».

Так он теперь стал подписываться, упуская слова «его королевского величества», после того как узнал о новом походе поляков против него.

Это письмо Хмельницкого, как и другие его письма подобного содержания, сразу же было переслано царю Алексею Михайловичу. И тот, посоветовавшись с бояра­ми, указал воеводе Никифору Плещееву отписать Богда­ну Хмельницкому о том, чтобы он не опасался выступле­ния России на стороне Польши. «А вперед бы к Вишневецкому и к Адаму Киселю и к иным ни к кому без на­шего указу ни о каких делах листов от себя не писал и с ними не ссылался».

После этого царского указа, разосланного во все по­граничные с Украиной воеводства, сношения их с поль­скими магнатами прекратились.

Готовясь к битве, Хмельницкий ожидал татар, кото­рых агитировал в Крыму сын Тимош, вел дипломатиче­скую игру с польскими магнатами. Через своих осведо­мителей он знал о разладах и спорах в польском ла­гере.

Вишневецкий, оскорбленный, что не ему поручили возглавлять войско, не хотел признавать первенства До­миника Заславского и других региментариев, назначен­ных сеймом. Забрав свои двенадцать тысяч воинов, он стал отдельным лагерем, наблюдая за событиями. Само же войско, состоявшее из шляхты всех рангов, больше пьянствовало и разглагольствовало, чем готовилось к бит­ве. Хмельницкий отправил князю Заславскому письмо, предлагая прекратить войну, которая якобы началась из-за зверств и самовольства князя Вишневецкого.

Письмо вызвало волнение в польском лагере. Многие шляхтичи, которые рвались домой в Польшу, полагали, что следует кончить дело миром. Другие вообще считали ниже своего достоинства воевать с казаками.

— На такое быдло, как казаки, — заявляли они, — не стоит даже тратить пуль: мы их плетьми разгоним по полю, как только прикажет наш предводитель.

Неспокойно было и в лагере Хмельницкого. Он чув­ствовал, как с каждым днем нарастало вокруг него не­довольство и все явственнее становился ропот. Его ру­гали за медлительность, за то, что затягивает выступле­ние. Но еще не собралось войско, медлят татары, да и не возвратились послы из Варшавы.

В это время гонец принес ему письмо, которое дало новый прилив сил и утвердило уверенность в своей пра­воте. Писал иерусалимский патриарх Паисий, который, направляясь в Россию, пребывал сейчас в Успенском мо­настыре в Молдавии. Он обращался к Хмельницкому, как к «законному правителю Украины», с просьбой раз­решить проезд.

Непосредственное обращение патриарха к нему, Хмельницкому, повышало его авторитет, и он шлет Паисию почтительный ответ. Письмо в Молдавию доста­вил один из самых образованных полковников, близкий единомышленник и советник Силуян Андреевич Мужиловский. Это было первое дипломатическое поручение Мужиловского, в будущем самого доверенного и деятель­ного посла Хмельницкого. В помощь Мужиловскому и для его охраны был послан киевский полковник Михайло Крыса — разбитной и смышленый, он как никто луч­ше подходил для выполнения этой ответственной миссии. Тем временем Хмельницкий отправился под Староконстантинов, где была назначена встреча с комиссарами сейма для заключения мира. И хотя он стремился к ми­ру, но понимал, что это невозможно. Об этом свидетель­ствует письмо хотмышскому воеводе Семену Волховскому от 29 июля 1648 года: «Поглядим, какую комиссию за­хотят с нами иметь: оттуда, из Польши, пишут нам, про­сят о мире и о согласии, а тут по ближним городам, где наша Русь, где православные христиане живут, хватают, рубят и разным мукам предают и попов духовных наших на колья сажают... И не надеемся, чтобы при таких их делах мог быть мир между нами...»

Комиссия так и не приехала, но вернулись послы. Привезенные ими условия мира, уже всем известные, были неприемлемы и лишь подлили масла в огонь,

В начале сентября, нарушив перемирие, польско-шляхетское войско начало свое наступление из-под Глинян на Збараж, а оттуда на Староконстантинов. Торже­ственно, одетая и вооруженная с невиданным богатством, беспрерывной лавиной двигалась шляхта в серебряных шлемах и панцирях. На гусарах поверх панцирей были наброшены леопардовые, медвежьи, рысьи шкуры, у мно­гих к спинам прикреплены крылья орлов и ястребов, над сверкающими шлемами реяли разноцветные перья. Гроз­но выступали огромные, словно отлитые из меди, с рас­шитыми драгоценными камнями попонами, лошади.

Из свидетельства очевидца Самойла Твардовского: «Золотом блистали их щиты, султаны, бунчуки, палаши и мечи; от серебра ломились шатры, шкафы и столы. Даже наиболее охочему к этому врагу и половины было бы достаточно. Не знали они, что все это богатство, как на ярмарке, обменяют на простое железо, на самопалы, ремни, конопляные подпруги, попоны, рядна, бурки и бедные свитки».

Узнав о выступлении шляхетского войска, Хмельниц­кий поднял армию. Вместе со старшиной он объезжал ряды на своем белом аргамаке и над полем разносился его сильный голос, призывающий казаков на бой за веру и отчизну. В замке ударили орудия, зазвенели колокола во всех церквах, довбыши[71] ударили в литавры, армия двинулась в поход. Глухо загудела земля. Застонали, за­скрипели возы. В лучах утреннего солнца засверкали пики и сабли. Заколыхалось и сдвинулось разноцветное море жупанов, казацких шапок. А над всем этим — зна­мена, словно птицы с красными, малиновыми, голубыми крыльями.

8 сентября армии сошлись. Их разделяла небольшая речушка Пилявка с болотистыми берегами, впадающая в приток Южного Буга. Здесь, в полутора милях к юго-востоку от Староконстантинова, на правом берегу Иквы в некотором отдалении от берега и расположил свои вой­ска Хмельницкий, а сам разместился вместе со старши­ной в небольшом Пилявецком замке. Сразу же присту­пили к укреплению лагеря. Обвели его большими земля­ными валами, окружили шестью рядами возов, сделав удобным и для обороны, и для наступления.

Вражеская армия стояла на левом берегу. Оба берега Иквы, которые связывала плотина, захваченная казаками, были в эту осеннюю пору заболочены. Чтобы сблизиться с войсками Хмельницкого, полякам необходимо было одолеть болотистые берега Пилявки и Иквы. Особенно неудобны для военных действий были берега Пилявки, извилистые и изрезанные ручьями. Все это затрудняло передвижение польских войск, главной силой которых была кавалерия, лишало возможности создать земляные укрепления. Два дня потратили они на то, чтобы кое-как устроить лагерь.

Бой начался 11 сентября. Он шел целый день. Три раза польская пехота захватывала плотину, но не могла закрепиться. Лишь к концу дня в бой вступила кавалерия, которая в обход через болота вышла во фланг и, ударив по плотине, вытеснила с нее казаков.

На следующий день поляки укрепляли шанцами пло­тину и проводили совещания, как быть дальше. Шлях­тичи боялись, что к Хмельницкому придут татары, и тог­да его сила возрастет. И они действительно пришли, но это был небольшой 4-тысячный отряд из Буджакской орды во главе с мурзой Карач-беем. Невелика подмога, если учитывать, что они были почти безоружными. Боль­шой радостью для Хмельницкого было то, что вместе с татарами хан отпустил и его сына Тимоша. Вырос, воз­мужал хлопец. Казак хоть сейчас в бой. Высказывает дельные мысли, на пользу пошло ему пребывание в Крыму. Всю ханскую подноготную разузнал, был не­плохо осведомлен и о турецких делах. Слушал Богдан сына и удовлетворенно покручивал спадающий ус. Одно только настораживало, что не убавилось, видно, у Тимоша удали и своеволия. Видно, хан нарочно это в нем еще больше распалил. Вон каким шальным огнем све­тятся большие глаза, а сам так и рвется командовать.

13 сентября еще до рассвета казацкие войска двину­лись на вражеский лагерь. Их вели Хмельницкий и Кри­вонос. Польские войска, чтобы не быть скованными оврагами и рвами, вышли на равнину, ожидая здесь казаков. Еще не успели собраться все войска, как не­сколько нетерпеливых и самоуверенных польских кон­ных хоругвей ввязались в бой. Среди болот и кустарника поляки даже не успели развернуться, как были окруже­ны и уничтожены казаками.

Из свидетельства очевидца Самойла Твардовского: «Когда гусары большим отрядом пришли сюда, они не могли в этой тесноте... рассредоточиться для встречи с врагом... А в это время шанцы были взяты за греблей[72], пехота полностью с орудиями уничтожена, и из конных хоругвей, которые переправились на ту сторону, ни одна не вернулась целой...»

Разгромив вражескую конницу, Хмельницкий и Кри­вонос с двух сторон атаковали пехоту, засевшую в шан­цах. Вскоре она была истреблена казаками и татарами и расстреляна казацкими пушками. За первым редутом пал второй, захвачена артиллерия, вытеснены кавалерий­ские и пехотные части. Дезорганизация польского войска достигла предела. Приказы командующих не выполня­лись, начальники хоругвей отказывались идти в бой.

Настал вечер. Польские региментарии и комиссары собрались на военный совет. Совещались, не сходя с ло­шадей, и решили отступать, чтобы не дать Хмельницко­му, который продолжал наступление, окружить лагерь.

Когда наступила ночь, первыми тайком от войска бе­жали главнокомандующие, за ними — комиссары и на­чальники хоругвей. Весть об этом пронеслась по лагерю, и началось повальное бегство.

Из свидетельства очевидца Самойла Твардовского: «О, кто бы мог описать эту ночь и перенесенную беду! Признаться, рука моя не хочет двигаться дальше, опи­сывать невиданный позор и срам моего всегда рыцарского народа. Наброшу покров на глаза свои. Не остановить движение скалы, которая оторвалась от горы, и не под­нять Трои, когда она ввергнута в прах! Какой шум, ка­кой хаос господствовал там, когда множество людей, не ведая даже, в чем дело, выскакивали из своих приста­нищ, бросали оружие... на землю, другие, только ото сна вскочив, хватались за что попало — кто за коня, кто за саблю, за узду, за седло. Раненых, больных — все броса­ли и вверяли жизнь своим ногам. Все добро и богатство, которое имели тут поляки, все отдали во владение сво­им хлопам...»

Страх гнал беглецов до самой Вислы, многие скрыва­лись за крепостными стенами Львова.

Это была одна из блестящих побед Богдана Хмельниц­кого и его войска, которая дала толчок к новому подъему освободительной войны украинского народа. Была ликвидирована польско-шляхетская власть на Волыни и Подолии. Особой силы достигли восстания в Галиции. Одним из наиболее талантливых руководителей бедноты стал Семен Высочан. Продолжало нарастать освободительное движение в Белоруссии. Здесь действовали отряды Кривошапки, Махненко, Гаркуши и других народных вожаков. Многие из повстанческих отрядов насчитывали по нескольку тысяч человек. Ими были освобождены такие крупные города, как Пинск, Гомель, Мозырь и другие. Борьба украинских и белорусских крестьян облегчала возможность выступить против своих угнетателей городской бедноте. Активное участие в войне на Украине принял молдавский народ. Вскоре после победы под Пилявицами в казацкое войско влился полк молдаван.

Антифеодальная борьба крестьянства охватила и саму Польшу. Отряды восставших крестьян действовали даже, под Варшавой. Так, папский нунций де Торрес доносил из Варшавы в Рим: «Не очень далеко отсюда бродят три тысячи разбойников и восставших крестьян». Волновались городские низы в Варшаве.

А шляхтичей на Украине после этой битвы еще дол­го насмешливо называли «пилявчики».

Дата добавления: 2015-08-21