Глава сорок третья

Два-три дня я прожил так, на власть божию, но в большом расстройстве, имногим, кто видел меня в эти дни, казался чрезвычайно странным. Совершеннеепритворяться меланхоликом, как выходило у меня без всякого притворства, былоневозможно. На третий день ко мне нагрянула комиссия, с которой я, в крайнеммоем замешательстве, решительно не знал, что говорить. Рассказывал им за меня все Постельников, до упаду смеявшийся над тем,как он будто бы на сих днях приходит ко мне, а я будто сижу на кровати иговорю, что "я дитя кормлю"; а через неделю он привез мне чистый отпуск заграницу, с единственным условием взять от него какие-то бумаги и доставитьих в Лондон для напечатания в "Колоколе". - Конечно, - убеждал меня Постельников, - ты не подумай, Филимоша, чтоя с тем только о тебе и хлопотал, чтобы ты эти бумажонки отвез; нет, на этоу нас теперь сколько угодно есть охотников, но ты знаешь мои правила: я далтем нашим лондонцам-то слово с каждым знакомым, кто едет за границу,что-нибудь туда посылать, и потому не нарушаю этого порядка и с тобой; свезии ты им кой-что. Да здесь, впрочем, все и довольно невинное: насчет нашегогенерала и насчет дворни. В Берлине ты все это можешь даже смело в почтовыйящик бросить, - оттуда уж оно дойдет. Признаюсь вам, принимая вручаемый мне Постельниковым конверт, я былтвердо уверен, что он, по своей "неспособности к своей службе", непременноопять хочет сыграть на меня. Ошибался я или нет, но план его мне казалсяясен: только что я выеду, меня цап-царап и схватят с поличным - с бумагамипро какую-то дворню и про генерала. "Нет, черт возьми, - думаю, - довольно: более не поддамся", и сшутил сего письмом такую же штуку, какую он рассказывал про темляк, то есть"хорошо, говорю, мой друг; благодарю тебя за доверие... Как же, отвезу,непременно отвезу и лично Герцену в руки отдам", - а сам начал его напрощание обнимать и целовать лукавыми лобзаниями, да и сунул его конверт емуже самому в задний карман. Что вы все, господа, опять смотрите на менятакими удивленными глазами? Не кажется ли вам, что я неблагодарно поступилпо отношению к господину Постельникову? Может быть и так, может быть даже,что он отнюдь и не имел никакого намерения устраивать мне на этих бумажонкахловушку, но обжегшиеся на молоке дуют и на воду; в этом самая дурная сторонапредательства: оно родит подозрительность в душах самых доверчивых. И вот, наконец, я опять за границей, и опять на свободе, на свободепосле неустанного падения на меня стольких внезапных и несподеванных бед инапастей! Я сам не верил своей свободе. Я не поехал ни в Париж, ни в Лондон,а остался в маленьком германском городке, где хотел спокойно жить, мыслить ипродолжать мое неожиданно и так оригинально прерванное занятие науками. Всеэто мне и удалось: при моей нетребовательности за границею мне постоянно всеудается, и не удалось долго лишь стремление усвоить себе привычку знать, чтоя свободен. Проходили месяцы и годы, а я все, просыпаясь, каждое утроспрашивал себя: действительно ли я проснулся? на самом ли деле я в Германиии имею право не только не ездить сегодня в манеже, но даже вытолкать от себягосподина Постельникова, если б он вздумал посетить мое убежище? Наконецвсеисцеляющее время уврачевало и этот недуг сомнения, и я совершенноосвоился с моим блаженнейшим состоянием в тишине и стройнойпоследовательности европейской жизни и даже начал совсем позабывать нашуроссийскую чехарду.

Дата добавления: 2015-08-21