Флорентийская уния и Восточная Европа 4 страница

Эта жесткая позиция охраны чистоты православного учения и решительного разрыва с приверженцами «латинства» [174] обосновывалась наряду с другим ссылками на печальную судьбу Византийской империи. Правда, ни митрополит Иона, ни поддерживавшие его епископы не считали, что в Византии все население перешло на сторону унии. О Григории Мамме епископы писали, что он был «обличен» как приверженец «латыньской ереси» «от тамо (т. е. в Константинополе.— Б. Ф.) сущих митрополитов и епископов православных» [175]. В посланиях, относившихся к начальному этапу борьбы за митрополию, Византию изображали скорее как место, где столкнулись противники и приверженцы унии: одни «качнулися к римской церкви, а инии, Богом наставляеми и укрепляеми, не соединишася с ними, и волнение межи их бысть велие, яко и святые Божии церкви на многи дни затворены и без петьа сташа» [176]. Впоследствии в торжественных посланиях «литовским епископам» тема божественного возмездия, постигшего Царьград, звучала уже в полной мере. Исидор, писал митрополит Иона епископам Великого княжества Литовского, «прельстив царя и патриарха, разлучи от закона их святаго и погибели исполнил их» и «того ради смущения от Бога попущеною казнью многим волнением поганых язык людие православиа потрошясь» [177]. Этот вывод митрополит подкреплял аргументами из истории: «Весте, сынове,— писал он епископам,— колику преже беду подья Царствующий град от болгар, тако же от перс... но подржаху донеле же, сынове, благочестие, ничто же град не пострада же, своего благочестиа отступи, весте, что пострадаша, какова пленения и смерти различниа быша, о душах же их Бог весть един!» [178] Наиболее жестко и лаконично такое отношение к Царьграду было сформулировано в последнем из этих документов — грамоте Собора епископов от 13 декабря: «Ныне цареградская церковь поколебалася, от нашего православия отступила и обладаема языкы» [179]. В этой лаконичной формуле отступление от православия и падение Византийской империи сливались в двуединый образ.

Дальнейшее развитие эти идеи получили в «Слове избранном от святых писаний, еже на латину». Написанное в 1461–1462 гг. после поставления епископами Северо-Восточной Руси преемника Ионы митрополита Феодосия, это официальное сочинение, в котором были широко использованы послания Ионы 1459 г., должно было не только обосновать появление нового митрополита, но и ответить, каково теперь положение Руси в окружающем мире. По-разному в «Слове» сопоставлялись и противопоставлялись Византийская империя и Русь, отождествлявшаяся с Великим княжеством Московским. Русь выступала как большая держава, сравнимая с Византией, а ее правитель — как фигура, равная византийскому императору. О Василии Васильевиче составитель «Слова», возможно, под влиянием известной ему «Похвалы Витовту» писал: «Емоу же въсточные цари прислухають и велиции князи с землями служат емоу» [180]. Поэтому он был последователен, называя московского великого князя «в благочестии цветущим царем всеа Руси», «боговенчанным православью царем всея Руси» [181]. И если византийский император «съединил... латыном истинное православие греческого си царства» [182] и благодаря его попустительству лукавый Исидор «погоуби царствующий град смятениемь латынскиа ереси» [183], то предок московских князей Владимир киевский, наоборот, пришел от язычества к истинной вере и обратил в нее свой народ. Великий князь московский Василий Васильевич, наконец, не только утвердил православие в своей стране, но и распространил его среди соседних народов: «Многи от язык агарянского племени и от жидовьского роду и от иноверных благочестием си оудобри и великодържавием оучреди и благоразумием из тмы на свет изведе» [184]. В «Слове» еще не был сделан вывод о том, что после гибели Византийской империи Русь стала главным хранителем и защитником духовных традиций православного мира, но содержалась основа для его формулирования в будущем [185].

Эту религиозно-политическую ориентацию верхов русского общества, с течением времени приобретавшую все более четкие и продуманные формы, не изменили ни восстановление православного Патриархата в Константинополе, ни неудача попыток реанимации Флорентийской унии в границах владений Казимира Ягеллончика.

События, связанные с появлением митрополита Григория в Великом княжестве Литовском, можно было бы рассматривать как несомненный (и быстрый) успех идеи соединения Церквей на базе решений Флорентийского Собора. Однако последующие события не позволяют согласиться с такой оценкой. Как представляется, Е. Е. Голубинский был прав: принимая Григория, западнорусские епископы хотели создания своей особой митрополии, независимой от Москвы [186]. Такие устремления нашли выражение в истории поставления Цамблака. Такое решение отвечало интересам литовских панов рад и правителя Великого княжества Литовского — короля Казимира. Однако означало ли это, что новая митрополия должна была обязательно находиться в подчинении Рима?

Контакты между курией и митрополитом Григорием после его отъезда из Рима оказались фактически прерванными. В обширной публикации, подготовленной по материалам Ватиканского архива, на 60-е гг. XV в. не приходится ни одного документа, высланного из папской канцелярии на имя митрополита Григория или других православных церковных иерархов на территории Великого княжества Литовского. Следует учитывать и то, что на религиозные отношения во владениях Казимира Ягеллончика уже к концу 50-х гг. стала, по-видимому, оказывать влияние деятельность православного Константинопольского Патриархата, восстановленного после взятия Царьграда османами. Характерно, что уже 18 декабря 1458 г. папа Пий II с тревогой сообщал Казимиру беспокоивший его слух, что Константинопольский патриарх намерен поставить своего кандидата на Киевскую кафедру [187]. В начале 1459 г. папа снова просил короля не допускать на территорию своей страны не только митрополита Иону, но и каких-либо посланцев «псевдопатриарха», находившегося под властью турок [188].

Не исключено, что если не тогда, то позднее, в начале 60-х гг., под воздействием эмиссаров Константинополя мог уже обсуждаться вопрос о возвращении Киевской митрополии под власть патриарха. Такой вариант решения вопроса мог оказаться приемлемым и для Казимира Ягеллончика, если учесть, что его отношения с папством в конце 50-х — 1-й половине 60-х гг. были постоянно напряженными: в начавшейся в это время Тринадцатилетней войне папы поддерживали Тевтонский орден [189], кроме того, они пытались назначить своих кандидатов на церковные должности в Польше [190]. Следует принять во внимание и укрепление в то время позиций князя Семена (сына Александра Владимировича киевского), которого в начале 60-х гг. рада выдвинула кандидатом на великокняжеский стол во время пребывания Казимира в Польше [191]. Все сказанное, разумеется, лишь предположения, однако не вызывает сомнения тот факт, что к середине 60-х гг. XV в. митрополит Григорий направил в Константинополь посла Мануила, «ищучи себе благословения и подтверждения от цареградскаго патриарха» [192]. Мануил был наместником митрополита в Киеве [193], что наглядно показывает, какое значение придавали этой миссии при митрополичьем дворе. Подробности переговоров не известны, но нет сомнений, что к началу 1467 г. они были успешно завершены. В грамоте Константинопольского патриарха Дионисия от 14 февраля 1467 г. предлагалось всем русским землям, и особенно Великому Новгороду, принять Григория как единственного законного митрополита, признанного Константинополем [194]. Необыкновенно теплая характеристика митрополита в этом документе («вскормлен и научен во Царьграде великими добротами и духовными щедротами освящен») говорит о близком и доверительном характере отношений между Киевским митрополитом и его духовным сюзереном в Царьграде.

Значение этого события неоднократно пытались незаслуженно преуменьшить, ссылаясь, в частности, на то, что в грамоте патриарха не говорится об отречении Григория от унии [195]. Обращение в Константинополь за «благословением и подтверждением» в сане означало (при отсутствии церковного общения между Римом и Константинополем) признание недействительными санкций, полученных при возведении в достоинство митрополита от папы и латинского патриарха Константинополя. В свою очередь это вело к отрицанию действительности унии Церквей, заключенной во Флоренции. Логические соображения подкрепляются прямыми свидетельствами источников. В документах 1470 и 1472 гг., исходящих из папской канцелярии, «русские» жители Великого княжества Литовского и Польского королевства по-прежнему назывались «схизматиками» [196], а в грамоте, которой король Казимир подтверждал привилегии, предоставленные православной Перемышльской кафедре его предшественниками, было отмечено, что король поступает так «в надежде на будущую унию» [197].

За инициативой Константинопольского патриарха сделать Григория общерусским митрополитом, несомненно, стояла литовская рада. Не случайно в грамоте Константинопольского патриарха особо упоминался Новгород, где в 60-х гг. XV в. сталкивались влияние Москвы и Литвы. Однако было бы весьма неосторожно приписывать литовской раде и королю Казимиру инициативу возвращения Киевской митрополии под власть Константинопольского Патриархата. А. Левицкий [198], а затем и Б. Бучиньский [199] обратили внимание на важные факты, свидетельствующие о реакции короля на это событие. Сохранилась булла папы Павла II от 23 июля 1468 г. [200] В ней приведены большие фрагменты «петиции», с которой Казимир обратился к папе во время пребывания в Литве в конце 1467 — начале 1468 г. Король просил папу санкционировать создание в его владениях новых монастырей Ордена бернардинов: два на территории Польского королевства, два в Литве и два на «русских» землях Великого княжества. Просьба аргументировалась тем, что в Великом княжестве Литовском и на «русских» землях пребывает множество еретиков, «схизматиков» и других неверных, число которых растет день ото дня. Предотвратить возникшую в связи с этим опасность как раз могла бы деятельность бернардинов: они отвратили бы еретиков и «схизматиков» от их «заблуждений» и обратили бы их к соединению с Римской Церковью. Очевидно, что король был не заинтересован в умножении «схизматиков» в своих владениях. Ясно, что главную роль в возвращении митрополии под власть Константинополя должны были играть другие факторы, а именно отношение епископата, православных князей и панов к унии с Римом. Поскольку в течение двух десятилетий эта часть населения дважды продемонстрировала свою приверженность традиционной православной ориентации, это ни в коей мере нельзя считать случайным [201].

Существовали, однако, факторы, способствовавшие тому, чтобы православное общество этого региона (и прежде всего часть православного духовенства) стало восприимчивым к идее контактов с Римом. Углублявшиеся с течением времени различия в положении двух Церквей, переход в католицизм новых групп православной знати, образование новых католических приходов в традиционной зоне влияния православной Церкви — все это заставляло искать выход из создавшейся ситуации. В условиях, когда сохранялась память о посланиях митрополита Исидора, провозглашавших идею равноправия двух Церквей под эгидой папы, когда у Холмских епископов хранился привилей, который предоставлял принявшей унию православной Церкви все права и привилегии Церкви католической, среди православного духовенства должна была время от времени возрождаться идея добиться равноправия Церквей путем соглашения с Римом. Показательно, однако, что та часть православного общества, которая в 70-х гг. XV в. приняла решение пойти по пути сближения с Римом, чтобы получить защиту от преследований, в послании папе Сиксту IV подчеркивала свою приверженность традиционному учению Восточной Церкви [202].

Дата добавления: 2015-08-18