Студопедия
Случайная страница | ТОМ-1 | ТОМ-2 | ТОМ-3
АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатика
ИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханика
ОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторика
СоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансы
ХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника

Что творится в вашей стране?

Читайте также:
  1. Gt;>> В вашей игре должна быть убежденность, должна ощущаться глубина вашей уверенности в том, что вы считаете правдой и чему готовы отдать свою жизнь.
  2. V. Все, что на сцене творится
  3. А какие чудеса были в Вашей жизни за последние годы?
  4. А теперь, пожалуйста, расскажите немного о себе и Вашей семье.
  5. Анкета предназначена для руководителей высшего звена Вашей фирмы.
  6. Божье Царство в вас и вашей семье
  7. В кризисах здоровья нет опасности для вашей жизни

 

На следующий день я даю интервью местной радиостанции. Студия забита людьми, занятыми таинственной деятельностью, каждый из которых производит при этом определенный шум, не похожий на прочие звуки. Это, как мне в итоге становится ясно, делается намеренно. Мужчина рядом со мной приподнимает что‑то металлическое на куске проволоки и бьет по этому предмету: «Дзы‑ы‑ыннь!» Женщина шумно возится на полу, играя с маленьким ребенком. Еще один человек время от времени ударяет по струнам расстроенной гитары. Шуршат газеты. Они словно создают «подкладку» разговора, искусственное пространство, воображаемое «место», в котором проходит интервью. Интересно, думаю я, умеют ли они создавать другую обстановку, другие помещения: офисы, пляжи (в выходной день), фабрики, леса, фермы?

На столе лежат крошечные книжки, не более дюйма высотой. Их напечатали в Перу, это сборники цитат, пословиц и мудрых изречений. И каждая – «на один укус», причем почти буквально: она поместилась бы и во рту.

Двухтысячные в разгаре, и журналисты все чаще задают мне вопрос: «Что происходит в Нью‑Йорке?» Подразумевается: как там политическая атмосфера, после 11 сентября? Обычно я отвечаю, что Нью‑Йорк более‑менее вернулся в прежнее русло, спустя год или два после терактов. Он снова стал городом космополитов, центром смешения культур, где уже никто не обращает внимания на водителя такси с тюрбаном на голове. Но внутри Америки, где информацию черпают лишь из газеты «Ю‑Эс‑Эй тудэй» да телеканала «Фокс ньюс», что тут скажешь, там люди все еще дрожат от страха при мысли, что Саддам или Усама бин Ладен вот‑вот явятся и отберут у них последний внедорожник. Нехватка источников информации, которые не являлись бы явной пропагандой, и неослабевающие попытки администрации Буша держать всех в страхе породили нацию, которая хочет лишь одного: запереть все двери, спрятаться под одеяло, и пусть кто‑то другой – имперские войска – сделает так, чтобы все воображаемые угрозы, какие только есть на свете, растворились в воздухе. Им хочется, чтобы кто‑то другой любой ценой защитил бы их от этого страшного, удивительного, таинственного и невидимого врага, который, по их мнению, намерен отобрать у них нынешнюю комфортную жизнь.

Здесь, как и в Европе, множество журналистов хотят с моей помощью понять, почему в Соединенных Штатах большинство населения продолжает поддерживать Буша и всю прочую лавочку. Их постоянно озадачивает то, что Буша могли переизбрать на второй срок. Меня это тоже поражает. Если Буш и его политика будут и дальше пользоваться поддержкой, местные журналисты и обыватели наверняка потеряют последние крохи уважения к американскому народу, на который прежде старались ориентироваться. Их привлекали мужество, сила воображения, стремление к свободе, деловая хватка, трудолюбие и блестящая поп‑культура. Они уважают и демократические ценности Соединенных Штатов, но здесь вопрос еще более сложный, поскольку все эти южные страны по опыту знают: именно Штаты помогли прийти к власти, а затем и поддерживали диктаторов, которые правили здесь десятилетиями. Так что рассуждения американских политиков о продвижении демократических ценностей и свобод отдаются здесь пустым звоном: в этих общих фразах сразу видится плохо прикрытое стремление распространить на весь мир влияние самих Соединенных Штатов, их власти и их бизнеса.

В этих интервью я называю себя «осторожным оптимистом». Во время последнего тура по США я видел множество обычных людей, многие из которых действительно проголосовали за Буша вторично, но сейчас уже считают, что он не справился с ситуацией, даже если продолжают верить в то, что, например, вторжение в Ирак было правильным и оправданным. Полагаю, пройдет еще немало лет, прежде чем мы поймем, что на самом деле натворили Буш и его клика. Мне грустно от этих мыслей, потому что, как и многие помимо меня самого, я пребывал в уверенности, что те возможности, та система баланса и контроля, которую на первый взгляд воплощали Соединенные Штаты, были совершенно новым политическим фактором на планете. Они могли влиять и действительно влияли, меняя ситуацию к лучшему вдохновляя другие страны по всей планете. Этот миф о благотворном, благожелательном влиянии, о примере, который вдохновил бы другие нации и народы, не грешил против истины – до какого‑то предела, во всяком случае. Лучшее, что привнесли Соединенные Штаты – рок‑н‑ролл, ритм‑н‑блюз, Мартин Лютер Кинг и так далее, – вдохновляли людей в условиях совершенно других культур. Но в последнее время, прочитав отчеты о недавних событиях, я проникся скептицизмом. Я с удивлением узнал о всяких неприятных историях, в которые ввязывались Соединенные Штаты: поддерживали диктаторов, сбрасывали избранные демократическим путем правительства. Тем не менее во мне еще теплилась надежда, что глубоко внутри невидимая, неосязаемая рука морали – не без причуд, но практичный и добросердечный американский народ – прислушается к голосу разума и выправит курс, чтобы и дальше служить примером для других стран. Теперь же, в середине 2000‑х, я и, похоже, весь остальной мир всерьез начали в этом сомневаться. С избранием Барака Обамы к нам отчасти вернулись надежда, оптимизм и самоуважение, хотя бедняге досталась страна с выбитыми из‑под нее опорами экономики, да еще и погрязшая в дорогостоящей оккупации Ирака и Афганистана, которой не видно конца.

 

Музыкальные связи (продолжение)

 

Вскоре после полудня мы с Леоном Гиеко заходим на чашку чая к Мерседес Сосе, чье имя на протяжении десятилетий гремело на музыкальной сцене Аргентины. Это напомнило мне о цепочке человеческих знакомств, в итоге приведшей меня сюда, в ее квартиру. В Нью‑Йорке начала 90‑х я учил испанский язык под руководством Бернардо Паломбо, аргентинского фолк‑певца. Во время наших занятий он познакомил меня с музыкой Сусаны Бака, Сильвио Родригеса и других, и я практиковал свой все еще зачаточный испанский, расспрашивая его об их музыке и текстах. Амелия Лафферьер, хорошая знакомая Бернардо здесь, в Буэнос‑Айресе, работала с Сильвио и с Леоном Гиеко, еще одним фолк‑певцом. Леон дружил с Мерседес Сосой. Во время первого своего приезда сюда я делал кавер‑версию на одну из песен Леона, «Solo le Pido a Dios» (а еще спел ту, которая стала знаменитой благодаря Мерседес: «Todo Cambia»), а потом, уже в Нью‑Йорке, он пригласил меня выйти на сцену в концерте, который они давали с Питом Сигером. Я и сам поражаюсь, до чего же запутана вся эта цепочка. Шесть слоев музыкальных связей, подумать только.

Мерседес – потрясающая певица и невероятной душевной силы человек. Она появилась на сцене ближе к концу 60‑х, и уже тогда ее можно было бы назвать арт‑фолк‑певицей, поскольку она редко делает уступки мейнстримовым поп‑вкусам. В определенном смысле некоторые из этих исполнителей музыкально были ближе британской фолк‑модели того времени: и те, и другие вдохновлялись собственными культурными и историческими корнями. Мерседес можно отнести к нуэва трова, нуэва кансьон (то бишь «новая песня») – это мощное движение, охватившее Аргентину и всю Латинскую Америку 60‑х, но не имевшее параллелей на севере, не считая разве что тех фолк‑исполнителей, которые включали в свой репертуар песни с политическими текстами, песни о правах человека. Впрочем, здесь петь о правах и свободах (в то время, во всяком случае) было совсем небезопасно. Творчество становилось вопросом жизни и смерти. Это требовало от исполнителей такого мужества, такой концентрации воли, которых никто не ждал от музыкантов на севере континента.

В Бразилии тропикалистов сажали в тюрьмы или выдворяли из страны. Здесь и в Чили было куда хуже. Мерседес арестовали прямо на сцене и выслали. Виктору Хара в Чили отрубили руки и лишь затем убили. Леон тоже оказался в изгнании. Мерседес бежала сначала в Бразилию, затем в Париж и Мадрид; Леон – в Энн‑Арбор, штат Мичиган.

Леон немного похож на Стинга; иллюзия была бы полной, если бы Стинг водил грузовик в Патагонии. В Леоне больше рокерского духа, чем в Мерседес, хотя оба нередко используют элементы местных музыкальных стилей (и я не имею в виду только танго) в своих песнях и пластинках. Для меня то, как эти музыканты смешивают разные музыкальные течения, говорит о них ничуть не меньше, чем тексты песен. Их музыка несет в себе гордость за свою культуру; они не хотят просто следовать популярным североамериканским лекалам. И все же элементы этой музыки тоже проскальзывают в общей смеси. Я считаю, это говорит о том, что они (и многие другие) видят в себе и воплощают на сцене третью волну – гибрид, который нельзя четко отнести к какому‑то одному стилю, который волен заимствовать что угодно и где угодно. Эти музыканты постоянно совершенствуют свою индивидуальность, привнося в нее все новые и новые формальные черты, которые слышны сразу. Кроме того, Леон писал и песни, похожие на творения Дилана: выражал словами мысли и чувства тысяч людей в определенный момент. Поэтому публика благоговеет перед ним, а многие помнят его песни наизусть.

Какое‑то время Леон играл в одной группе с Чарли Гарсиа, классическим рокером, так что от Мерседес до Леона и затем до Чарли вьется ниточка, связавшая немало несопоставимых музыкальных течений. И, пока они оказывают на меня влияние, подозреваю, эта ниточка тянется и ко мне. Я безумно рад, что знаком с обоими; я преклоняюсь перед их музыкой, перед личностями, которые так много значат – в культуре и в политике.

Мерседес – женщина крупная, у нее мощный голос, который по силе не уступит тренированным связкам оперной певицы. Ее приятное лицо выдает смешение крови, в нем заметны какие‑то индейские черты – хотя, возможно, мне это только кажется оттого, что на сцене она часто выступает в пончо. Они ведут с Леоном долгие, напряженные беседы на великое множество тем: от воспоминаний о Викторе Хара до общего восхищения Дэвидом Линдли и другими талантливыми музыкантами из Лос‑Анджелеса, с которыми Леон недавно записал пластинку.

Вот уже и два часа ночи – все еще довольно рано по меркам Буэнос‑Айреса, и мы направляемся в японский ресторанчик при отеле. Перекусив, мы выходим на улицу, где стайка девочек‑подростков коротает ночь в ожидании выхода местного тин‑идола. Вскочив с тротуара, они окружают Мерседес, обнимают и целуют ее. Она годится этим девчонкам в бабушки, но даже подростки знают, кто она такая.

 


Дата добавления: 2015-08-18; просмотров: 79 | Нарушение авторских прав


Читайте в этой же книге: Параллели | Уродливые новостройки как религиозные символы | Сакип Сабанчи | Танец живота | Шоу должно продолжаться | Буэнос‑Айрес | Разговор задом наперед | Поселение мертвых | Музыкальные связи | Сам себе рекламный щит |
<== предыдущая страница | следующая страница ==>
Собачий мир| Алтарь футбола

mybiblioteka.su - 2015-2024 год. (0.007 сек.)