Студопедия
Случайная страница | ТОМ-1 | ТОМ-2 | ТОМ-3
АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатика
ИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханика
ОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторика
СоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансы
ХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника

Ii октавиан на Западе 41 Г. До Р. Х. – 40 Г. До P. X 7 страница

Читайте также:
  1. Bed house 1 страница
  2. Bed house 10 страница
  3. Bed house 11 страница
  4. Bed house 12 страница
  5. Bed house 13 страница
  6. Bed house 14 страница
  7. Bed house 15 страница

– У меня появилось свободное время, – произнесла она с пересохшим ртом, – и я захотела осмотреть руины. Они такие мирные. А я так хочу покоя!

Последние слова вырвались у нее против воли.

– О да, когда люди покидают место, оно освобождается от всех своих ужасов. Оно излучает покой смерти, но ты слишком молода, чтобы готовиться к смерти. Мой двоюродный прадед Гай Марий однажды встретил другого моего двоюродного прадеда Суллу здесь, среди опустошения. Это была своего рода передышка. Видишь ли, оба они занимались тем, что делали другие города мертвыми.

– И ты тоже это делал? – спросила она.

– Не намеренно. Я скорее строил бы, чем разрушал. Но я никогда не буду восстанавливать Фрегеллы. Это мой памятник тебе.

Действительно сумасшедший!

– Ты шутишь, а я не заслуживаю этого.

– Как я могу шутить, если видел твои слезы? Почему ты плакала?

– Из-за жалости к себе, – честно призналась она.

– Ответ хорошей жены. Ты хорошая жена, не правда ли?

Она посмотрела на свое простое золотое обручальное кольцо.

– Я пытаюсь быть ею, но иногда это тяжело.

– Тебе не было бы тяжело, если бы твоим мужем был я. Кто он?

– Тиберий Клавдий Нерон.

Дыхание вырвалось со свистом.

– Ах этот. А ты?

– Ливия Друзилла.

– Из благородного старинного рода. И наследница.

– Уже нет. Моего приданого больше не существует.

– Ты хочешь сказать, Нерон потратил его.

– Да, после нашего побега. На самом деле я из рода Неронов, но ветви Клавдиев.

– Значит, твой муж – твой двоюродный брат. У вас есть дети?

– Один, мальчик четырех лет. – Ее черные ресницы опустились. – И еще одного я ношу. Я должна принять снадобье.

Ecastor, что заставило ее сказать это совершенно незнакомому человеку?

– Ты хочешь принять снадобье?

– И да, и нет.

– Почему да?

– Я не люблю моего мужа и моего первенца.

– А почему нет?

– Мне кажется, что у меня больше не будет детей. Bona Dea говорила со мной, когда я принесла ей жертву в Капуе.

– Я только что вернулся из Капуи, но тебя там не видел.

– Я тоже тебя там не видела.

Наступило молчание, сладкое и безмятежное, лишь где-то на периферии сознания пели жаворонки и жужжали крошечные насекомые в траве, словно даже тишина была слоистой. «Это магия», – подумала Ливия Друзилла.

– Я могла бы сидеть здесь вечно, – хрипло сказала она.

– Я тоже, но только если ты будешь со мной.

Боясь, что он дотронется до нее, а она не сможет его оттолкнуть, она быстро заговорила.

– На тебе toga praetexta, но ты так молод. Это значит, что ты один из приближенных Октавиана?

– Я не приближенный. Я – Цезарь.

Она вскочила.

– Октавиан? Ты – Октавиан?

– Я не откликаюсь на это имя, – сказал он, но не сердито. – Я – Цезарь, сын бога. Придет день, и я буду Цезарем Ромулом, согласно декрету сената, утвержденному народом. После того, как я одержу победу над моими врагами и мне не будет равных.

– Мой муж – твой заклятый враг.

– Нерон? – Он засмеялся, искренне развеселившись. – Нерон – ничтожество.

– Он мой муж и судья моей судьбы.

– Ты хочешь сказать, что ты его собственность. Я его знаю! Слишком многие мужчины обращаются со своими женами как с животными или рабами. Очень жаль, Ливия Друзилла. Я думаю, жена должна быть самым любимым товарищем мужа, а не рабыней.

– Ты именно так относишься к своей жене? – спросила она, когда он поднялся на ноги. – Как к твоему товарищу?

– Не к нынешней жене, нет. Бедной женщине не хватает ума. – Его тога немного съехала набок. Он поправил складки. – Я должен идти, Ливия Друзилла.

– Я тоже, Цезарь.

Они пошли вместе в сторону гостиницы.

– Я сейчас направляюсь в Дальнюю Галлию, – сказал он у развилки дорог. – Я планировал долго пробыть там, но теперь я встретил тебя и вернусь еще до конца зимы. – Он улыбнулся, и его белые зубы сверкнули на фоне смуглой кожи. – А когда я возвращусь, Ливия Друзилла, я женюсь на тебе.

– Я уже замужем и верна своим клятвам. – Она гордо выпрямилась. Достоинство ее было задето. – Я не Сервилия, Цезарь. Я не нарушу клятв даже с тобой.

– Поэтому я и женюсь на тебе.

Он пошел по левой дороге, не оглядываясь, но голос его был ясно слышен:

– Да и Нерон никогда не разведется с тобой, чтобы ты вышла замуж за подобного мне, верно? Какая ужасная ситуация! Как же ее разрешить?

 

Ливия Друзилла смотрела ему вслед, пока он не исчез из виду. Только тогда она вспомнила, для чего ей даны ноги, и пошла. Цезарь Октавиан! Конечно, все это чепуха. Из того, что она знала о мужчинах, он говорил похожие слова каждой симпатичной женщине, какую встречал. Власть дает мужчинам преувеличенное представление о своей привлекательности для женщин. Взять хотя бы Марка Антония, который так старался очаровать ее. Единственная проблема заключалась в том, что Антоний вызвал у нее отвращение, а вот в его врага она влюбилась. Один взгляд – и она пропала.

Когда она принесла яйца и молоко священной змее, живущей в храме богини Bona Dea в Капуе, та выползла из щели блестящей чешуйчатой лентой, которую солнечные лучи превратили в золотую, сунула морду в молоко, проглотила оба яйца, потом подняла клинообразную голову и посмотрела на Ливию Друзиллу холодными глазами. Она без страха взглянула в эти глаза, сердцем слушая, как змея что-то говорит ей на непонятном языке, потом протянула руку, чтобы погладить змею. Та положила голову на ее ладонь и стала высовывать и прятать язык, высовывать и прятать – словно что-то говорила ей. Что же она сказала? Словно сквозь плотный серый туман Ливия Друзилла силилась вспомнить. Она считала, что у змеи послание от Bona Dea: если она готова принести жертву, Bona Dea подарит ей целый мир. После этого дня она убедилась в своей новой беременности. Никто никогда не видел священную змею, которая ждала ночи, чтобы выползти и выпить молоко и съесть яйца. Но Ливии Друзилле она явилась при свете яркого солнца – длинная золотая змея толщиной с руку. «Bona Dea, Bona Dea, подари мне мир, и я восстановлю церемонию поклонения тебе, какой она была до того, как вмешались мужчины!»

Нерон был занят чтением многочисленных свитков. Когда она вошла, он зло посмотрел на нее.

– Слишком долго гуляла, Ливия Друзилла, для человека, который весь день провел на ногах.

– Я разговаривала с мужчиной на руинах Фрегелл.

Нерон весь напрягся.

– Жены не должны разговаривать с незнакомыми мужчинами!

– Он не незнакомый мужчина. Он Цезарь, сын бога.

Это вызвало поток слов, которые Ливия Друзилла слышала уже много раз, поэтому она сочла возможным покинуть мужа под предлогом принятия ванны, прежде чем вода совсем остынет. Что она и сделала, хотя для этого ей понадобились все силы. Сняв с поверхности воды пену от использованного бальзама и плавающие чешуйки мертвой кожи, она почувствовала запах пота. Зная Нерона, можно предположить, что он мочился в воду, да и маленький Тиберий тоже. Используя тряпку, Ливия Друзилла, сколько могла, удалила грязь, прежде чем погрузиться в почти остывшую воду. Она подумала, что с радостью отказалась бы от добродетели, полагающейся жене, ради любого мужчины, который предложил бы ей свежую, горячую, ароматную воду в красивой мраморной ванне, в которой будет мыться только она. И, прогнав мысли о таких вещах, как моча и грязная пена, она стала мечтать, что этим человеком будет Цезарь Октавиан и что его слова окажутся правдой.

 

Он говорил правду, хотя по пути к дому дуумвира в Фабратерии осуждал себя за самую неуклюжую в его жизни попытку объясниться в любви.

«Видишь, что получается, когда испытываешь богов? – спрашивал он себя, криво улыбаясь. – Я презирал приторную сентиментальность, считал слабыми мужчин, которые говорили, что при одном взгляде на женщину стрела Купидона пронзала их. Ну вот я сам с этой стрелой, торчащей из моей груди, по уши влюбленный в женщину, которой я даже не знаю. Как это возможно? Как могу я, такой рациональный и хладнокровный, поддаться чувству, противоречащему всему, во что я верю? Это наказание от какого-то бога, именно так! Иначе это не имеет смысла! Я действительно рациональный и хладнокровный! Тогда почему я чувствую, что меня накрыла немыслимая волна… любви? Эта женщина вызывает во мне такой трепет! Я хотел задушить ее поцелуями, я хотел быть с ней до конца моих дней! Ливия Друзилла. Жена претенциозного сноба Тиберия Клавдия Нерона. Из того же гнезда, только другого Клавдия. Ветвь Клавдиев Пульхров производит умелых, независимых, неортодоксальных консулов и цензоров, а ветвь Неронов знаменита производством ничтожеств. И Нерон тоже ничтожество, гордый, упрямый, мелкий человек, который никогда не согласится развестись с женой по приказу Цезаря Октавиана».

Ее лицо мелькало в воображении, сводило с ума. Глаза с прожилками, черные волосы, кожа цвета сливок, пухлые красные губы. Может быть, его сразила та же болезнь, которая постоянно кидает Марка Антония в жар? Нет, он не хочет этому верить. Каким бы незнакомым ни было это чувство, должна быть лучшая причина, чем просто зуд в пенисе. «Наверное, – думал Октавиан, сидя в повозке на пути в Рим, – каждый из нас имеет свою половину, и я нашел свою. Как у голубей. Жена другого человека и беременная от него. Это не имеет значения. Она принадлежит мне – мне!»

Радуясь своей тайне, он вскоре понял, что ему не с кем поделиться ею, даже если бы он захотел это сделать. Зерновой флот надежно стоял в Путеолах и Остии, цена зерна была снижена хотя бы на этот год. И Антоний решил вернуться в Афины, взяв с собой Октавию и ее выводок. Октавия – единственная, кому Октавиан мог доверить эту ужасную эмоциональную дилемму, но она явно была счастлива с Антонием и поглощена приготовлениями к путешествию. К тому же она может проговориться своему мужу, и тот будет торжествовать и дразнить не переставая. «Ха-ха-ха, Октавиан, тобой тоже может управлять твой mentula!» Он прямо-таки слышал это. Октавиан постарался выкинуть Антония из головы и стал размышлять, найдет ли Агриппа мудрые слова для него, когда он приедет в Нарбон на испанской границе, в месяце пути от Рима.

Это душевное состояние мучило его, ибо страсть неуютно чувствовала себя в человеке, чей мозг привык к холодной логике и решительно подавляемым эмоциям. Смущенный, раздраженный, жаждущий, Октавиан потерял аппетит и был близок к потере рассудка. Он заметно похудел, словно какая-то печь горячим воздухом испарила его вес. И он даже не хотел думать на греческом. Думать на греческом было его причудой, которой он неукоснительно следовал, потому что это было очень трудно. Он должен был написать на греческом полсотни писем, но продиктовал их на латыни и велел своим секретарям перевести их на греческий.

Мецената тоже не было в Риме, а это означало, что оставалась Скрибония, которая накануне отъезда Октавиана в Дальнюю Галлию собиралась с духом сказать что-то.

Она была очень счастлива на протяжении всей беременности и родила Юлию быстро и легко. Малютка была несомненно красива, от льняных волосиков до больших голубых глаз, таких светлых, что вряд ли потемнеют со временем. Не помня, чтобы Корнелия была радостью, Скрибония окружила новорожденную материнской заботой, более чем когда-либо любя своего равнодушного, педантичного мужа. То, что он не любил ее, не ощущалось большим горем, ибо он обращался с ней по-доброму, всегда вежливо, с уважением и обещал, что, как только она полностью оправится после родов, он снова посетит ее постель. «В следующий раз пусть это будет сын!» – молилась она, принося жертву Юноне Соспите, Великой Матери и Спес.

 

Но что-то случилось с Октавианом на его пути в Рим после посещения тренировочных лагерей для легионеров, расположенных вокруг Капуи. Скрибонии сказали об этом ее глаза и уши. И еще у нее были несколько слуг, включая Гая Юлия Бургунда, управляющего Октавиана, внука другого Бургунда, любимого вольноотпущенника-германца бога Юлия. Хотя он всегда оставался в Риме как управляющий дома Гортензия, у него хватало братьев, сестер, тетей и дядей в клиентуре Октавиана, так что несколько человек всегда были к услугам своего хозяина, когда тот путешествовал. И переполненный новостями Бургунд сообщил, что Октавиан пошел прогуляться во Фрегеллах, а вернулся в таком настроении, каким его никто никогда не видел. По теории Бургунда, это было божье наказание, но имелись и другие теории.

Скрибония боялась, что это психическое расстройство, потому что спокойный и собранный Октавиан стал обидчивым, вспыльчивым, критиковал вещи, на которые прежде не обращал внимания. Если бы она знала его так, как знал Агриппа, она поняла бы, что все это свидетельствовало об отвращении к самому себе, и была бы права.

– Тебе нужно быть сильным, мой дорогой, поэтому ты должен есть, – сказала она, велев приготовить особенно вкусный обед. – Завтра ты уезжаешь в Нарбон, а там не будет твоих любимых кушаний. Пожалуйста, Цезарь, поешь!

– Tace! – огрызнулся он и поднялся с ложа. – Исправляйся, Скрибония! Ты становишься мегерой. – Он остановился, приподняв ногу, чтобы слуга застегнул его ботинок. – Хм! Хорошее слово! Настоящая мегера, еще одна мегера!

С того момента она его не видела, пока не услышала на следующее утро, как он уезжает. Скрибония побежала, обливаясь слезами, и успела только увидеть его золотоволосую голову, когда он садился в повозку. Потом он натянул на голову капюшон от дождя, лившего как из ведра. Цезарь покидал Рим, и Рим плакал.

– Он уехал, не попрощавшись со мной! – плача, пожаловалась она Бургунду, который стоял рядом, опустив голову.

Не глядя на нее, он протянул ей свиток.

– Госпожа, Цезарь велел передать тебе это.

 

Сообщаю тебе, что я развожусь с тобой.

Мои основания следующие: ты сварливая, старая, у тебя плохие манеры, ты расточительна, мы несовместимы.

Я велел моему управляющему перевезти тебя и нашего ребенка в мой прежний дом в квартале Бычьи Головы, возле Древних курий, где ты будешь жить и воспитывать мою дочь, как подобает ее высокому рождению. Она должна получить лучшее образование, ее нельзя будет заставлять прясть и вязать. Мои банкиры будут выдавать тебе необходимое пособие, и ты будешь сама распоряжаться твоим приданым. Помни, что я могу в любое время перестать быть таким щедрым и сделаю это, если услышу какие-нибудь слухи, что ты ведешь себя аморально. В таком случае я верну тебя твоему отцу, сам буду воспитывать Юлию и не разрешу тебе видеться с ней.

 

Свиток был запечатан сфинксом. Скрибония выронила его из внезапно онемевших пальцев и села на мраморную скамью, опустив голову на колени, чтобы не потерять сознание.

– Все кончено, – сказала она Бургунду, продолжавшему стоять рядом.

– Да, госпожа, – тихо ответил он.

Она нравилась ему.

– Но я ничего не сделала! Я не сварливая! Во мне нет тех качеств, которые он перечислил! Старая! Мне еще нет тридцати пяти!

– Цезарь приказал, чтобы ты переехала сегодня, госпожа.

– Но я ничего не сделала! Я этого не заслуживаю!

«Бедная женщина, ты раздражала его, – думал Бургунд, не смея ничего сказать, связанный обязательством клиента. – Он скажет всему миру, что ты мегера, чтобы сохранить свое лицо. Бедная женщина! И бедная маленькая Юлия».

 

Марк Випсаний Агриппа был в Нарбоне, потому что аквитаны вели себя неспокойно и он был вынужден показать им, что Рим все еще способен иметь превосходное войско и очень компетентных генералов.

– Я разграбил Бурдигалу, но не сжег, – сообщил он Октавиану, когда тот прибыл после утомительной поездки, во время которой у него случился приступ астмы, первый за последние два года. – Ни золота, ни серебра, но целая гора хороших, крепких, обитых железом колес для повозок, четыре тысячи отличных бочек и пятнадцать тысяч здоровых жителей, которых можно продать в рабство в Массилии. Продавцы радостно потирают руки – давно уже на рынке не было такой первоклассной торговли. Я посчитал, что с точки зрения политики неразумно продавать в рабство женщин и детей, но, если ты хочешь, я могу и их продать.

– Нет, если ты этого хочешь. Выручка за рабов – твоя, Агриппа.

– Но не в этой кампании, Цезарь. За мужчин можно выручить две тысячи талантов, которые я хочу потратить с большей пользой, а не просто положить в свой кошелек. Я неприхотлив, запросы у меня простые, и ты всегда позаботишься обо мне.

Октавиан выпрямился в кресле, глаза засияли.

– План! У тебя есть план! Просвети меня!

Агриппа поднялся, взял карту и развернул ее на простом столе. Склонившись над картой, Октавиан увидел подробное изображение территории вокруг Путеол, главного порта Кампании в ста милях к юго-западу от Рима.

– Наступит день, когда у тебя будет достаточно военных кораблей, чтобы убрать Секста Помпея, – сказал Агриппа, стараясь говорить нейтральным тоном. – Четыреста кораблей, я думаю. Но где имеется достаточно большая гавань, чтобы вместить хотя бы половину? В Брундизии и Таренте. Однако оба этих порта отделены от Тусканского моря Регийским проливом у города Мессана, где у Секста логово. Поэтому мы не можем поставить наш флот на якорь ни в Брундизии, ни в Таренте. Возьмем гавани Тусканского моря: Путеолы заполнены торговыми судами, в Остии мешают приливы и отливы, Суррент перегружен рыболовецкими лодками, а Коссу надо сохранить, чтобы наваривать сталь на железные настыли с острова Ильва. К тому же эти гавани уязвимы для атак Секста, даже если мы сможем разместить там четыреста больших кораблей.

– Все это я знаю, – устало произнес Октавиан, обессиленный астмой. Он стукнул кулаком по карте. – Бесполезно, бесполезно!

– Есть альтернатива, Цезарь. Я думал об этом с тех пор, как стал посещать верфи.

Крупная, хорошей формы рука Агриппы провела по карте, указательный палец остановился на двух маленьких озерах возле Путеол.

– Вот наш ответ, Цезарь. Лукринское озеро и Авернское озеро. Первое очень мелкое, его вода нагревается от огненных полей. Второе бездонное, вода в нем такая холодная, что, кажется, она идет прямо в подземный мир.

– Во всяком случае, оно очень темное и мрачное, – сказал Октавиан, в каком-то смысле религиозный скептик. – Ни один фермер не будет рубить лес вокруг него, боясь рассердить лемуров.

– Лес пусть растет, – оживленно продолжал Агриппа. – Я намерен соединить Лукринское и Авернское озера, прорыв несколько больших каналов. Затем я разрушу дамбу, которая сдерживает море от переполнения Лукринского озера. Морская вода пойдет по каналам и постепенно сделает Авернское озеро соленым.

На лице Октавиана отразились ужас и недоверие.

– Но… но дамба была построена поверх отмели, отделяющей Лукринское озеро от моря, чтобы температура и соленость воды озера были пригодны для разведения устриц, – сказал он, думая о затратах. – Впустить море – значит окончательно разрушить места обитания устриц. Агриппа, все фермеры проклянут тебя!

– Они вернут своих устриц после того, как мы раз и навсегда побьем Секста, – резко отреагировал Агриппа, нисколько не беспокоясь о гибели индустрии, существовавшей на протяжении нескольких поколений. – То, что я снесу, они могут потом снова построить. Если сделать так, как я планирую, Цезарь, у нас будет огромное пространство тихой, защищенной воды, где можно будет поставить на якорь все наши корабли. И не только это: мы сможем учить их экипажи и матросов искусству морского боя, не боясь появления Секста на рейде. Вход будет слишком узким и сможет одновременно пропустить только два корабля. И чтобы быть уверенным, что Секст не спрячется неподалеку от берега, ожидая, когда мы будем выходить по двое, я собираюсь построить два больших тоннеля между Авернским озером и берегом в Кумах. Наши корабли смогут легко проплыть через эти тоннели и выплыть, окружив Секста с флангов.

Октавиан почувствовал шок, словно от погружения в ледяную воду.

– Ты равный Цезарю, – медленно проговорил он, настолько пораженный, что даже забыл назвать своего приемного отца богом Юлием. – Это план, достойный Цезаря, шедевр инженерной мысли.

– Я равный богу Юлию? – удивился Агриппа. – Нет, Цезарь, это просто здравый смысл, и, чтобы выполнить задуманное, нужно много и тяжело поработать. На пути от одной верфи до другой у меня было время подумать. Но кое-что я упустил. Корабли не могут идти сами. Нам нужны корабли, полностью укомплектованные экипажами, но, может быть, на две трети это будут новые корабли, без команд. Большинство галер, которые я реквизировал, – «пятерки», но я брал и «тройки» с верфей, на которых нет возможности строить суда почти двести футов в длину и двадцать пять футов в ширину.

– Квинкверемы очень неповоротливы, – сказал Октавиан, показав, что он не совсем невежда, когда дело касается военных галер.

– Да, но зато они имеют преимущество в размерах и могут иметь двойной нос из цельной бронзы. Я искал усовершенствованные «пятерки», не более двух гребцов на одно весло в трех рядах – два, два и один. Просторная палуба для сотни солдат, а также катапульт и баллист. В среднем по тридцать скамей у одного борта – это триста гребцов на одно судно. Плюс тридцать моряков.

– Я начинаю понимать твою проблему. Но конечно, ты решишь ее. Триста на триста гребцов будет девяносто тысяч. Еще сорок пять тысяч солдат и двадцать тысяч моряков. – Октавиан потянулся, как довольная кошка. – Я не войсковой генерал и не морской адмирал, но я владею тонкой римской наукой материально-технического обеспечения.

– Значит, ты скорее возьмешь сто пятьдесят солдат на каждое судно, а не сто?

– Да, думаю, так. Обрушимся на врага, как муравьи.

– Для начала мне достаточно двадцати тысяч человек, – сказал Агриппа. – В смысле, чтобы начать строить гавань, а для этого кто-нибудь может набрать бывших рабов, ходивших по Италии в поисках латифундиев, которые твои уполномоченные поделили на участки для ветеранов. Я буду платить им из выручки от продажи рабов, буду кормить их и помогу с жильем. Если они покажут себя хорошо, потом они смогут тренироваться на гребцов.

– Стимулирующий наем, – улыбнулся Октавиан. – Это умно. У бедняг нет средств, чтобы поехать домой, так почему бы не предложить им кров и полные желудки? Рано или поздно они едут в Луканию и становятся разбойниками. Этот путь лучше. – Он прищелкнул языком. – На это уйдет много времени, намного больше, чем я надеялся. Сколько времени надо, Агриппа?

– Четыре года, Цезарь, начиная со следующего. Этот год не в счет.

– Секст и трети этого срока не выдержит, нарушит условия пакта. – Густые золотые ресницы прикрыли глаза. – Особенно сейчас, когда я развелся со Скрибонией.

– Cacat! Почему?

– Она такая сварливая мегера, я не могу с ней жить. Чего хочу я, того не хочет она. Она ворчит, ворчит, ворчит…

Агриппа пристально посмотрел на Октавиана. «Значит, ветер подул с другой стороны, да? Но не могу определить с какой. Цезарь что-то задумал, все признаки налицо. Что же такое он задумал, что потребовало развода со Скрибонией? Сварливая? Ворчунья? Нисколько, Цезарь. Меня ты не можешь одурачить».

– Мне потребуется несколько человек для наблюдения за работой на озерах. Ты не против, если я сам их подберу? Возможно, армейских инженеров из моих легионов. Но нужен кто-то влиятельный, чтобы руководить ими. Пропретор, если у тебя есть свободный.

– Нет, у меня есть свободный проконсул.

– Проконсул? Увы, не Кальвин. Жаль, что ты послал его в Испанию. Это был бы идеальный вариант.

– Он нужен в Испании. В войсках волнение.

– Я знаю. Тамошние непорядки начались с Сертория.

– Сертория нет уже лет тридцать! Как можно его винить?

– Он навербовал местное население и научил его сражаться, как римляне. Так что испанские легионы дерутся здорово, но они не впитали с молоком матери римскую дисциплину. Вот одна из причин, почему я не стану проводить такой же эксперимент в Галлиях, Цезарь. Но, возвращаясь к нашей теме, кто?

– Сабин. Даже если бы какая-нибудь провинция умоляла дать ей губернатора – чего нет, – Сабин не хочет им быть. Он хочет остаться в Италии и участвовать в будущих морских маневрах. – Октавиан ухмыльнулся. – Не хотел бы я слышать, что он скажет, когда узнает, что до этого нужно ждать четыре года. Легионов я бы ему не доверил, но, думаю, он будет отличным надзирателем инженеров для Порта Юлия. Так мы назовем нашу гавань.

Агриппа засмеялся.

– Бедный Сабин! Он вечно будет страдать из-за того сражения, которое он провел так неумело, пока Цезарь завоевывал Дальнюю Галлию.

– Тогда он был о себе большого мнения, впрочем, как и сейчас. Я пошлю его к тебе, и ты ему подробно расскажешь, что надо делать. Ты будешь здесь, в Нарбоне?

– Нет, если он не поторопится, Цезарь. Я поеду в Германию.

– Агриппа! Серьезно?

– Совершенно. Свевы волнуются, они привыкли к виду того, что осталось от моста Цезаря через Рейн. Я не собираюсь использовать его. Я хочу построить собственный мост дальше вверх по течению. Убии едят с моей руки, и я не хочу, чтобы они или херуски тревожились. Поэтому я буду у свевов.

– И в лесу?

– Нет. Я-то мог бы, но солдаты боятся леса Баценис – слишком темный и мрачный. Они думают, что за каждым деревом прячется германец, не говоря уже о медведях, волках и зубрах.

– А они там действительно есть?

– Во всяком случае, за некоторыми деревьями. Не бойся, Цезарь, я буду осторожен.

 

Поскольку с точки зрения политики было необходимо, чтобы наследник Цезаря показался в галльских легионах, Октавиан остался достаточно надолго, чтобы посетить каждый из шести легионов, стоявших лагерем вокруг Нарбона. Он ходил среди солдат, улыбаясь им знакомой улыбкой Цезаря. Многие из них были ветеранами галльских войн, снова завербованными, потому что им надоела гражданская жизнь.

«Это должно прекратиться, – думал Октавиан во время этих обходов. Его рука распухла от многочисленных сильных рукопожатий. – Из десятка завербованных некоторые стали приличными землевладельцами. Их демобилизуют, они забирают каждый свои десять югеров земли, а через год возвращаются для другой кампании. Туда-сюда, туда-сюда, каждый раз получая землю. Рим должен иметь постоянную армию, в которой каждый прослужит двадцать лет без демобилизации. И в конце службы получит денежную пенсию, а не землю. Италия большая, и им не нравится, что их селят в Галлиях, или в Испаниях, или в Вифинии, или в каком-то другом месте. Они римляне и хотят провести старость на родине. Мой божественный отец расселил десятый легион вокруг Нарбона, потому что они подняли мятеж, но где они теперь? В легионах Агриппы!

Армия должна находиться там, где есть опасность, готовая сражаться уже через рыночный интервал. Не надо больше посылать преторов для вербовки, в огромной спешке снаряжать и обучать войско возле Капуи, а потом посылать их в тысячемильный поход, после которого им сразу же приходится вступать в бой. Капуя останется местом обучения солдат, Да, но, как только солдат научится, он должен немедленно поехать на какую-нибудь границу и вступить в тамошний легион. Гай Марий придумал вербовать неимущих – ох, как boni ненавидели его за это! По мнению boni, этих „хороших людей“, неимущим нечего было защищать, ведь они не владели ни землей, ни имуществом. Но солдаты из неимущих оказались даже храбрее, чем прежние солдаты, у которых есть имущество, и теперь римские легионы состоят исключительно из неимущих. Когда-то proletarii не могли дать Риму ничего, кроме детей. Теперь они отдают Риму свой героизм и свои жизни. Блестящий ход, Гай Марий!

Бог Юлий был странным. Легионеры боготворили его задолго до того, как он был объявлен богом, но он даже не думал ввести в армии изменения, в которых она очень нуждалась. Он вообще не думал о ней как об армии, он думал о ней как об отдельных легионах. К тому же он был приверженцем неписаного свода законов, mos maiorum, и не хотел его менять, несмотря на протесты boni. Но бог Юлий был не прав относительно mos maiorum.

Давно надо было внести изменения в mos maiorum. Эти слова означают устоявшийся порядок вещей, но память людская коротка, и новый mos maiorum скоро превратится в священную реликвию. Настала пора для другой политической структуры, более подходящей для управления раскинувшейся империей. Могу ли я, Цезарь, сын бога, позволить, чтобы за меня требовала выкуп кучка вознамерившихся лишить меня политической власти? Бог Юлий позволил такому случиться с собой и вынужден был перейти Рубикон, чтобы спасти себя. Но хороший mos maiorum защитил бы его, ибо бог Юлий не сделал ничего такого, чего эта самодовольная жаба Помпей Магн не делал десяток раз. Это был классический случай одних законов для этого человека, Магна, и других законов для Цезаря. Сердце Цезаря не выдержало пятна на его чести, как оно не выдержало, когда девятый и десятый легионы подняли мятеж. Ни один легион не восстал бы, если бы он строже следил и контролировал все, от своих полоумных политических оппонентов до своих беспомощных родственников. Со мной такого не произойдет! Я изменю mos maiorum и найду такой способ управления Римом, какой будет отвечать мне и моим требованиям. Меня они не вынудят стать изгоем. Я не начну гражданскую войну. То, что я сделаю, будет сделано законно».

Все это он сказал Агриппе за обедом в последний день пребывания в Нарбоне. Но он не говорил ни о своем разводе, ни о Ливии Друзилле, ни о стоящей перед ним дилеммой выбора. Ибо он ясно видел, что Агриппу надо держать подальше от своих эмоциональных страданий. Этот груз непосилен для Агриппы, который не был ни его близнецом, ни его божественным отцом, а только его военным и гражданским исполнителем, которого он сам создал. Его невидимой правой рукой.


Дата добавления: 2015-08-05; просмотров: 89 | Нарушение авторских прав


Читайте в этой же книге: Фараон и царица, дочь Амуна-Ра! 2 страница | Фараон и царица, дочь Амуна-Ра! 3 страница | Фараон и царица, дочь Амуна-Ра! 4 страница | Фараон и царица, дочь Амуна-Ра! 5 страница | Фараон и царица, дочь Амуна-Ра! 6 страница | II ОКТАВИАН НА ЗАПАДЕ 41 г. до Р. Х. – 40 г. до P. X 1 страница | II ОКТАВИАН НА ЗАПАДЕ 41 г. до Р. Х. – 40 г. до P. X 2 страница | II ОКТАВИАН НА ЗАПАДЕ 41 г. до Р. Х. – 40 г. до P. X 3 страница | II ОКТАВИАН НА ЗАПАДЕ 41 г. до Р. Х. – 40 г. до P. X 4 страница | II ОКТАВИАН НА ЗАПАДЕ 41 г. до Р. Х. – 40 г. до P. X 5 страница |
<== предыдущая страница | следующая страница ==>
II ОКТАВИАН НА ЗАПАДЕ 41 г. до Р. Х. – 40 г. до P. X 6 страница| II ОКТАВИАН НА ЗАПАДЕ 41 г. до Р. Х. – 40 г. до P. X 8 страница

mybiblioteka.su - 2015-2024 год. (0.023 сек.)