Глава 28. Мак-Карон позвонил Тому на следующий день из Рима, попросил перечислить знакомых

Мак-Карон позвонил Тому на следующий день из Рима, попросил перечислить знакомых Дикки в Монджибелло. Вероятно, и в самом деле звонил только ради этого. Потратил массу времени, составляя этот список по телефону и сравнивая его с тем, что дала Мардж. Большинство названных Томом имен уже были в ее списке, но Том снова назвал всех этих людей с их трудными адресами: конечно же Джордже; Пьетро, лодочник; Мария – тетка Фаусто, фамилии которой он не знал, но все же, хоть и с трудом, объяснил, где она живет; Альдо, бакалейщик; семейство Чекки и даже отшельник Стивенсон – старый художник, который жил не в самой деревне, а неподалеку и кого сам Том ни разу не видел.

Чтобы составить этот список, Тому потребовалось несколько минут, а чтобы проверить, Мак-Карону, вероятно, потребуется несколько дней. В список он включил всех, кроме синьора Пуччи, который занимался продажей дома и лодки Дикки. Он наверняка рассказал бы Мак-Карону, если этого еще не сделала Мардж, что Том Рипли приезжал в Монджибелло, дабы устроить все дела Дикки. Впрочем, Том не считал очень уж для себя серьезным, если тем или иным путем сыщик узнает, что он улаживал дела Ричарда. А с такими личностями, как Альдо и Стивенсон, Мак-Карон пусть себе беседует сколько душе угодно.

– У него были знакомые в Неаполе? – спросил Мак-Карон.

– Лично я никого не знаю.

– А в Риме?

– К сожалению, мне не доводилось его видеть ни с кем из знакомых в Риме.

– И вы никогда не встречали этого художника – как его там? – Ди Массимо?

– Нет. Только видел его однажды, но не был с ним знаком.

– Как он выглядит?

– Это было на углу какой-то улицы. Я отстал от Дикки, когда он направился навстречу этому Ди Массимо. Так что вблизи его не видел. Рост около ста восьмидесяти сантиметров, черные с проседью волосы… Это, пожалуй, все, что я запомнил. Помню еще, на нем был светло-серый костюм.

– М-да… о'кей, – рассеянно обронил Мак-Карон. По-видимому, он все это записывал. – Так. Ну, мне кажется, теперь все. Большое спасибо, мистер Рипли.

– Всегда к вашим услугам. Желаю удачи. В течение нескольких последующих дней Том почти не выходил из дому, как всякий нормальный человек, когда поиски его пропавшего друга в самом разгаре. Отклонил несколько приглашений на вечеринки. Интерес прессы к исчезновению Дикки вновь пробудился, его подогревало присутствие в Италии американского частного детектива, приглашенного отцом Дикки. Когда к Тому явились корреспонденты “Эуропео” и “Оджи”, чтобы сделать фотографии его самого и его дома, он решительно потребовал, чтобы они удалились, а одного слишком настырного молодого человека взял под локоток и, протащив через всю гостиную и холл, вытолкал через входную дверь. Ничего особенного в течение этих пяти дней, собственно говоря, не произошло: никаких телефонных звонков, никаких писем, даже от Роверини. Временами Тому мерещилось самое худшее, особенно в сумерках, когда его охватывала тоска, как ни в какое другое время суток. Он рисовал в воображении, как Роверини и Мак-Карон сидят где-нибудь и разрабатывают версию об исчезновении Дикки в ноябре, как Мак-Карон тщательно анализирует события того периода, когда Том купил машину. Чувствует, что напал на след, когда обнаруживается, что Дикки не вернулся из поездки в Сан-Ремо, в то время как Том приезжает, чтобы распорядиться его имуществом. Он долго размышлял над усталым бесстрастным “до свидания”, сказанным вчера мистером Гринлифом, расценивая его как недружелюбное, представляя, какая ярость его охватит, когда после отчаянных безрезультатных попыток найти Дикки он потребует тщательно изучить поведение этого негодяя Тома Рипли, которого он сам, снабдив деньгами, послал в Италию, чтобы вернуть сына домой.

Но наступало новое утро, и Том снова смотрел на мир с оптимизмом. Хорошо, что Мардж безоговорочно верила, будто Дикки, будучи в мрачном настроении, провел несколько месяцев в Риме. Она наверняка хранит все письма от него и, вероятно, покажет их Мак-Карону. Письма были просто великолепные. Том радовался, что не зря потратил на них столько усилий. Психику легковерной Мардж можно было бы назвать скорее здоровой, нежели болезненной. Как хорошо, что в тот вечер, когда она обнаружила кольца, он не поддался этому искушению с ботинком.

Каждое утро из окна своей спальни он наблюдал за восходом солнца: как оно вставало и, с трудом пробиваясь сквозь зимний туман, появлялось над городом, ярко светило всего несколько часов, и это исполненное покоем начало было словно обещание мира и гармонии в будущем. С каждым днем становилось теплее, больше света и меньше дождей. Уже почти наступила весна. Когда-нибудь, в одно прекрасное утро, он взойдет на борт корабля и отправится морем в Грецию.

На шестой день после отъезда мистера Гринлифа вместе с Мак-Кароном Том вечером позвонил в Рим мистеру Гринлифу. Никаких новостей не было, но он и не рассчитывал услышать ничего нового. Мардж уехала домой. Том считал, что, пока мистер Гринлиф находится в Италии, газеты будут каждый день печатать какие-либо материалы по делу Дикки Гринлифа. Но поскольку все сенсационные новости, по-видимому, были исчерпаны, газеты молчали.

– А как себя чувствует ваша жена? – спросил Том.

– Неплохо. Хотя переживания, конечно, сказываются на ее здоровье. Я разговаривал с ней вчера вечером.

– Грустно слышать это, – сказал Том. И подумал, что надо бы написать ей небольшое любезное дружеское письмо. Пока мистер Гринлиф здесь, в отъезде, она там одна. Как это он раньше не сообразил.

В конце недели мистер Гринлиф намеревался отбыть в Штаты, но в его планы входило заехать сначала в Париж: французская полиция тоже вела расследование. Мак-Карон будет сопровождать мистера Гринлифа, а если в Париже они не узнают ничего нового, то немедля вернутся домой.

– Для меня, как и для всех остальных, совершенно очевидно, что либо Ричарда нет в живых, либо он тщательно скрывается. Хотя, кажется, нет уголка в мире, где бы не было объявления о его розыске. За исключением разве что России. Господи, по-моему, он никогда не проявлял интереса к этой стране.

– К России? Как будто нет.

Совершенно ясно: мистер Гринлиф убежден, что либо Дикки уже нет в живых, либо “черт его знает, где он там сшивается”. Причем во время этого последнего разговора с Томом суждение “черт его знает, где он там сшивается” явно преобладало.

В тот же вечер Том отправился в гости к Питеру Смит-Кингсли. Питер показал несколько англоязычных газет, присланных друзьями; в одной из них была фотография Тома, выпроваживающего корреспондента “Оджи” из своего дома. Эту фотографию Том уже сподобился видеть в итальянских газетах. Фотографии его самого на улицах Венеции, а также его дома тоже достигли Америки: Боб и Клио прислали вырезки с фото из нью-йоркских бульварных газет. Вся эта история казалась им просто захватывающей.

– Мне лично все это просто осточертело, – заявил Том. – Я все еще остаюсь здесь только из вежливости и в надежде быть полезным полиции в расследовании. И если еще какие-нибудь репортеры попытаются вломиться в мой дом, я начну стрелять, как только они переступят порог.

Его слова звучали очень убедительно, ведь он и в самом деле был раздражен и возмущен.

– Я тебя прекрасно понимаю, – отозвался Питер. – Знаешь, в конце мая возвращаюсь домой. И буду просто счастлив, если ты захочешь поехать вместе и погостить у меня в Ирландии. У нас там тихо, как в могиле, смею тебя уверить.

Том взглянул на Питера. Он уже рассказывал о своем старом замке в Ирландии и затем показал его фотографии. Вдруг, подобно яркой вспышке, в сознании Тома пронеслись некоторые страшные детали его взаимоотношений с Дикки. Пронеслись и погасли, как неясные злые духи прошлого. Ведь то же самое, что произошло с Дикки, могло бы случиться и с Питером. Ведь этот Питер тоже простодушный, доверчивый, наивный и щедрый. Вот только внешне они с Томом совершенно не похожи. Правда, как-то вечером он, к изумлению Питера, вдруг изобразил его, рассказывая о чем-то: стал произносить слова с явным ирландским акцентом, дергать головой в одну сторону. И Питер нашел это потрясающе смешным. Теперь Том понял, что не следовало этого делать. Ему вдруг стало до боли стыдно за тот вечер и за промелькнувшую мысль о том, что случившееся с Дикки могло бы случиться и с Питером.

– Спасибо, – поблагодарил Том. – Но для меня лучше какое-то время побыть одному. Мне так не хватает моего друга Дикки, я ужасно скучаю по нему.

У Тома на глаза навернулись слезы. Он вспомнил, как улыбался Дикки при их первой встрече и позднее, когда Том признался, что это отец Дикки прислал его в Монджибелло. В его памяти пронеслись воспоминания об их первой сумасшедшей поездке в Рим. Он тепло вспомнил даже те полчаса, проведенные в баре “Карлтон” в Канне, когда Дикки был угрюм и раздражителен. Ведь, собственно говоря, на это была конкретная причина: это он привез туда Дикки, а того совершенно не интересовал Лазурный берег. Ах, если бы хватило ума не тащить Дикки с собой осматривать достопримечательности, если бы он не был столь алчным и нетерпеливым, не судил так глупо о взаимоотношениях Дикки и Мардж и дождался, пока они не расстанутся естественным путем, то ничего бы не произошло и он смог бы оставшуюся жизнь провести вместе с Дикки, просто жить и наслаждаться путешествиями. И зачем только он в тот день напялил на себя его одежду…

– Я все понимаю, Том, старина. Все понимаю, – сказал Питер, сжимая его плечо.

Том бросил на него затуманенный от слез взгляд. В эту минуту он представил себе, как они с Дикки плывут на океанском лайнере в Америку праздновать Рождество, как радушно их встречают его родители, как будто он, Том, не просто друг, а родной брат Дикки.

– Спасибо, – сказал Том.

У него получилось по-детски: “Сасибо”.

– Я подумал бы, что ты не в себе, если бы не знал, что именно тебя подкосило, – сочувственно произнес Питер.

Дата добавления: 2015-08-05