Студопедия
Случайная страница | ТОМ-1 | ТОМ-2 | ТОМ-3
АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатика
ИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханика
ОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторика
СоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансы
ХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника

В поисках древних кладов 17 страница

Читайте также:
  1. I. 1. 1. Понятие Рѕ психологии 1 страница
  2. I. 1. 1. Понятие Рѕ психологии 2 страница
  3. I. 1. 1. Понятие Рѕ психологии 3 страница
  4. I. 1. 1. Понятие Рѕ психологии 4 страница
  5. I. Земля и Сверхправители 1 страница
  6. I. Земля и Сверхправители 2 страница
  7. I. Земля и Сверхправители 2 страница

Истинное прибытие в Африку начиналось для Робин с крошечного городка Тете. Городок означал возвращение в мир, о котором она так страстно мечтала и так усердно к нему готовилась.

В душе она обрадовалась, что Зуга под предлогом разгрузки барж решил не сопровождать ее.

— Найди нам место, сестренка, а завтра мы пойдем туда вместе.

Она снова переоделась в юбки — как бы мал и заброшен ни был Тете, все же это последний оазис цивилизации, и незачем обижать местное население. Хотя ее и раздражали тяжелые складки вокруг ног, вскоре Робин о них забыла: ведь она шла по единственной пыльной улочке городка, где, возможно, в последний раз гуляли вместе мать с отцом. Вдоль берега реки вразнобой тянулись глинобитные стены лавочек.

Она остановилась в дверях одной из них и обнаружила, что хозяин понимает смесь языков суахили, английского и нгуни, на которой она пыталась с ним объясниться. По крайней мере этого оказалось достаточно, чтобы направить ее туда, где деревенская улочка сужалась до пешей тропинки, петлявшей в акациевом лесу.

Лес застыл в полуденной жаре, даже птицы смолкли. Впереди среди деревьев мелькнуло что-то белое, и Робин остановилась: не хотелось идти к тому, что, она знала, ждет ее там. На миг Робин снова перенеслась в детство, в серый ноябрьский день, когда она стояла рядом с дядей Уильямом и махала вслед отчаливавшему кораблю. Слезы туманили глаза, и ей никак не удавалось разглядеть на переполненной палубе любимое лицо, а тем временем пропасть между кораблем и пристанью разверзалась все шире, как пролив между жизнью и смертью.

Она очнулась от воспоминаний и пошла вперед. Среди деревьев Робин нашла шесть могил — она не ожидала, что их будет так много, но потом вспомнила, что в отцовской экспедиции в Каборра-Басса смертность была высокой — четверо умерли от болезней, один человек утонул и один покончил с собой.

Могила, которую искала молодая женщина, находилась чуть в стороне от остальных. Место было обозначено квадратом из беленых речных камней, в изголовье стоял крест, сделанный из гипса. Он тоже был побелен. В отличие от других могил, эта была ухоженной, трава и сорняки выполоты, а в дешевой китайской вазе стоял бреет увядших полевых цветов. Их поставили всего несколько дней назад. Робин удивилась.

Встав в ногах могилы, она прочитала надпись на кресте, еще хорошо различимую:

 

На добрую память о

ХЕЛЕН,

любимой жене Фуллера Морриса Баллантайна.

Родилась 4 августа 1814 года

Умерла 16 декабря 1852 года.

Да свершится воля Божья.

 

Робин закрыла глаза и подождала, пока из глубины души поднимутся слезы, но слез почему-то не было, они были пролиты много лет назад. Вместо них наплывали лишь картины прошлого.

Они собирают клубнику в саду дяди Уильяма, она встала на цыпочки, чтобы запихнуть приятно пахнущую сочную красную ягоду между белыми зубами матери, а потом съела оставленную ей половинку; она лежит под одеялом, свернувшись калачиком, и сквозь дрему слушает, как мать читает ей при свете свечи; уроки — зимой она делала их за кухонным столом, летом — под вязами, она всегда любила учиться, ей хотелось доставить матери радость; первая поездка на пони, руки матери удерживают ее в седле, потому что ноги слишком коротки и не достают до стремян; намыленная губка скользит по ее спине, мать склонилась над железной ванночкой; звук материнского смеха, а потом, ночью, звук ее плача из-за перегородки возле колыбельки.

Робин вспомнила и запах лаванды и фиалок, он щекотал ей ноздри, когда она прижалась лицом к платью матери.

— Мама, зачем ты уходишь?

— Потому что я нужна твоему отцу. Потому что он послал за мной.

При этих словах ее охватила всепоглощающая ревность, смешанная с предчувствием неминуемой утраты.

Робин опустилась на колени на мягкую землю и начала молиться. Сквозь шепот снова нахлынули воспоминания — счастливые и грустные. За все прошедшие годы она не чувствовала себя столь близкой к матери.

Она не знала, сколько так простояла, ей казалось, что прошла вечность, как вдруг на землю перед ней упала тень. Она подняла глаза, с тихим вздохом удивления и тревоги возвращаясь в настоящее.

Перед Робин стояла женщина с ребенком, черная женщина с приятным, даже красивым лицом. Немолодая, лет тридцати с небольшим, хотя возраст африканцев трудно определить. Она была одета по-европейски, возможно, в чье-то поношенное, полинявшее платье с едва различимым первоначальным рисунком, но ослепительно чистое и накрахмаленное. Робин поняла, что женщина принарядилась специально к этому случаю.

Малыш, лет семи или восьми, не больше, крепкий на вид, с волосами цвета глины и странными светлыми глазами в короткой кожаной юбочке местного племени шан-гаан, явно не был чистокровным африканцем. В нем ощущалось что-то знакомое, и Робин пригляделась внимательнее.

В руках он держал небольшой букет желтых цветов акации. Мальчик робко улыбнулся Робин, потом опустил голову и принялся ворошить ногой в пыли. Женщина что-то сказала ему и потянула за руку, он нерешительно подошел к Робин и протянул цветы.

— Спасибо, — машинально откликнулась она и поднесла букет к носу. Цветы источали едва ощутимый сладковатый аромат.

Подобрав юбки, незнакомка присела на корточки возле могилы, убрала увядший букет и протянула сыну синюю фарфоровую вазу. Он вприпрыжку помчался к реке.

Пока он отсутствовал, женщина выполола на могиле зеленые ростки сорняков и аккуратно поправила беленые камни. Двигалась она уверенно, работа явно была для нее привычной, и Робин не сомневалась, что это она ухаживает за могилой ее матери.

Обе женщины хранили дружелюбное молчание, но, встретившись глазами, улыбнулись, и Робин в знак благодарности кивнула. Расплескивая воду из вазы, прибежал малыш, по колено перемазанный в грязи, но весь преисполненный гордости. Он явно выполнял эту работу и раньше.

Женщина взяла у него вазу и осторожно опустила на могилу. Оба выжидательно взглянули на Робин. Она поставила букет акации в вазу.

— Ваша мать? — тихо спросила африканка, и Робин удивилась, услышав, что она говорит по-английски.

— Да. — Она попыталась скрыть удивление. — Моя мать.

— Хорошая женщина.

— Вы ее знали?

— Простите?

Храбро начав разговор, женщина почти исчерпала свой запас английского. Беседа застопорилась, пока Робин, привыкшая разговаривать с маленькой Юбой, не сказала что-то на языке матабеле. Лицо незнакомки озарилось радостью, она быстро ответила на языке, явно относящемся к группе нгуни, его склонения и словарь мало отличались от тех, к каким привыкла Робин.

— Вы матабеле? — спросила Робин.

— Я ангони, — поспешно отрезала женщина: между этими близкородственными племенами народа нгуни существовали соперничество и вражда.

Ее племя, ангони, было вытеснено со своей родины — зеленых холмов Зулуленда — и тридцать лет назад пересекло реку Замбези, объяснила она на своем напевном диалекте. Они завоевали земли вдоль северных берегов озера Малави. Там женщину продали одному из оманских работорговцев и в цепях отправили вниз по реке Шире.

Ослабев от голода, лихорадки и тягостей долгого пути, она не могла идти со скоростью невольничьего каравана. С нее сняли цепи и оставили у дороги на съедение гиенам. Там ее и нашел Фуллер Баллантайн и взял в свой небольшой лагерь.

Он вылечил ее и, когда она поправилась, окрестил и нарек именем Сара.

— Значит, недруги моего отца ошибаются, — засмеялась Робин и добавила по-английски: — Он обратил в христианство не одного человека, а больше.

Сара ничего не поняла, но тоже рассмеялась. Близились сумерки, и две женщины, а с ними полуголый мальчуган покинули маленькое кладбище и пошли по тропинке назад. Сара рассказывала, что, когда Фуллер Баллантайн наконец вызвал жену и она вместе с другими участниками экспедиции в Каборра-Басса прибыла в Тете, Сара представилась как личная служанка.

Они остановились у развилки тропы, и Сара, секунду поколебавшись, пригласила Робин в свою деревню, расположенную чуть в стороне. Робин взглянула на солнце и покачала головой. Через час стемнеет, а если она к тому времени не вернется, Зуга наверняка поднимет лагерь на ноги и отправится ее искать.

Она не заметила, как пролетели часы, проведенные вместе с этой женщиной и веселым милым малышом. Видя, что Сара разочарована, девушка поспешно добавила:

— Простите, мне надо идти, но завтра я буду здесь в это же время. И с удовольствием послушаю все, что вы расскажете о матери и об отце.

Сара послала мальчика проводить ее до поселка. Пройдя несколько шагов, Робин непринужденно взяла ребенка за руку, и он побежал рядом с ней, весело рассказывая какие-то детские истории. Его болтовня развеяла мрачное настроение Робин, она рассмеялась и тоже принялась болтать с малышом.

Не успели они дойти до предместий Тете, как опасения Робин подтвердились. Они встретили Зугу и сержанта Черута. Брат был вооружен винтовкой «шарпс». Увидев их, он сердито накинулся на нее:

— Черт возьми, сестренка, ты нас всех с ума сведешь. Тебя не было пять часов.

Малыш, округлив глаза, уставился на Зугу. Он никогда не видел такого высокого надменного человека с властными манерами и повелительным голосом. Это, должно быть, великий вождь. Его ручонка выскользнула из ладони Робин, он отступил на два шага, развернулся и пустился наутек, как воробей от кружащего ястреба.

Глядя на удирающего мальчугана, Зуга немного смягчился, его губы тронула легкая улыбка.

— Я было подумал, что ты подобрала еще одного беспризорного ребенка.

— Зуга, я нашла могилу мамы. — Робин подошла к нему и взяла за руку. — Это всего в паре километров отсюда.

Зуга нахмурился, поднял глаза и взглянул на солнце — оно уже коснулось верхушек акаций и стало багрово-красным.

— Вернемся завтра, — сказал брат. — После наступления темноты не следует уходить из лагеря, вокруг рыщет слишком много шакалов — двуногих шакалов.

Он повел ее в поселок, на ходу продолжая объяснять:

— Нам до сих пор очень трудно раздобыть носильщиков, хотя губернатор в Келимане уверял, что мы легко их найдем, и, видит Бог, тут полным-полно крепких мужчин. Но этот напыщенный попугай Перейра каждый раз находит какие-то препятствия. — Зуга нахмурился и сразу же показался старше своих лет. Этому способствовала и окладистая борода, которую он отпустил после высадки с «Черного смеха». — Он говорит, что носильщики отказываются подписывать контракт, пока не узнают направление и продолжительность сафари.

— Звучит логично, — согласилась Робин. — Я, например, не понесла бы эти здоровенные тюки, если бы не знала, куда иду.

— Не думаю, что дело в носильщиках — с какой стати их должно волновать, куда они идут? Я предлагаю самую высокую плату, и ни один человек не откликнулся.

— Так в чем дело?

— Перейра от самого побережья пытается выведать у меня наши планы. Думаю, это что-то вроде шантажа — пока я ему не скажу, носильщиков не будет.

— Тогда почему бы не сказать? — спросила Робин, и Зуга пожал плечами.

— Чересчур он настойчив. Вряд ли это простое любопытство, и какое-то шестое чувство не позволяет мне сообщить ему хоть что-то, что ему знать не обязательно.

В молчании они дошли до границы лагеря. Зуга разбил его по-армейски, окружив частоколом из колючих веток акации, и выставил у ворот караул из готтентотов.

— Очень уютно, — поздравила его Робин и хотела пойти к себе в палатку, как к ним навстречу поспешил Перейра.

— О! Майор, я вас жду с хорошими новостями.

— Радостная перемена, — сухо пробормотал Зуга.

— Я нашел человека, который видел вашего отца, всего восемь месяцев назад.

Робин моментально вернулась, взволнованная не меньше спесивого португальца, и впервые после стычки в палатке обратилась прямо к нему:

— Где он? Какая чудесная новость.

— Если она верная, — добавил Зуга с гораздо меньшим энтузиазмом.

— Я приведу его, быстро, вот увидите! — пообещал Камачо и поспешил к бома носильщиков, крича на ходу.

Через десять минут он вернулся, таща за собой тощего старика, одетого в грязные лохмотья звериных шкур. От испуга глаза у него вылезли на лоб.

Как только португалец его выпустил, старик простерся перед Зугой, который сидел на складном брезентовом стуле под навесом обеденной палатки, и что-то забормотал, отвечая на вопросы Камачо. Тот грубо орал на старика.

— На каком языке он говорит? — через несколько секунд перебил Зуга.

— Чичева, — ответил Камачо. — На других не говорит.

Зуга взглянул на Робин, но она покачала головой. В переводе ответов старика им пришлось целиком полагаться на пересказ Камачо.

Получалось, что старик видел Манали, человека в красной рубашке, в Зими на реке Луалаба. Манали с дюжиной носильщиков стоял там лагерем, и старик видел его собственными глазами.

— Откуда он знает, что это был мой отец? — спросил Зуга.

Манали знают все, объяснил старик, от побережья до Чоналанга — земли, где садится солнце, он стал живой легендой.

— Когда он видел Манали?

За одну луну до начала прошлых дождей, то есть восемь месяцев назад, в октябре прошлого года, пояснил Камачо.

Майор задумался, пронзая старика взглядом таким свирепым, что несчастный, распростертый перед ним на земле, внезапно издал жалобный вой. Смазливое лицо Камачо потемнело от гнева. Носком ботинка он коснулся выпирающих ребер старика, и тот мгновенно умолк.

— Что он сказал? — спросила Робин.

— Клянется, что говорит только правду, — уверил ее Камачо, с усилием возвращая на лицо улыбку.

— Что еще он знает о Манали? — спросил Зуга.

— Говорил с носильщиками Манали, они сказали, что идут вдоль реки Луалабы.

Похоже на правду, подумал Зуга. Если, чтобы вернуть погубленное имя, Фуллер Баллантайн искал исток Нила, то он, вероятнее всего, пошел именно туда. Луалаба, по слухам, течет прямо на север, и вполне логично посчитать ее верховьем Нила.

Камачо расспрашивал старика еще минут десять и хотел было взяться за плеть из шкуры гиппопотама, чтобы освежить его память, но Зуга раздраженным взмахом руки остановил его. Было ясно, что от старика больше ничего не добьешься.

— Дайте ему рулон материй меркани, хете бус и отпустите, — приказал майор. На благодарность старика было жалко смотреть.

Зуга и Робин дольше обычного сидели у лагерного костра. Тот догорал, выбрасывая судорожные вихри искр. Сонное бормотание голосов из бома носильщиков постепенно стихло, наступила тишина.

— Если пойти на север, — размышляла Робин, глядя на брата, — попадем на озеро Малави, в края, где работорговля процветает. Оттуда, из мест, где не ступала нога белого человека, где не бывал даже отец, идет поток рабов на рынки Занзибара и Омана.

— А как насчет свидетельств о торговле на юге? — Зуга посмотрел через поляну на неподвижный силуэт Юбы, терпеливо ожидавшей у входа в палатку Робин. — Эта девушка — живое подтверждение того, что рабами торгуют и к югу от Замбези.

— Да, но это ничто по сравнению с тем, что творится на севере.

— Торговля в тех местах подробно описана в документах. Пятнадцать лет назад отец дошел до Малави и спустился к побережью с невольничьим караваном, а Баннерман в Занзибаре написал с дюжину докладов о занзибарском рынке, — напомнил Зуга, бережно сжимая драгоценный стаканчик из быстро идущего на убыль запаса виски и вглядываясь в пепел костра. — А о торговле с Мономотапой и с матабеле к югу отсюда не знает никто.

— Да, это так, — неохотно признала Робин. — Однако в своих «Путешествиях миссионера» отец писал, что Луалаба — исток Нила и он когда-нибудь это докажет, пройдя по этой реке от самых верховий. Кроме того, старик его видел на севере.

— Неужели? — мягко спросил Зуга

— Этот старик…

— Лгал. Кто-то его подучил, и не нужно долго гадать, кто, — закончил за нее Зуга.

— Откуда ты знаешь, что он лгал? — спросила Робин.

— Поживешь с мое в Индии, разовьется чутье на ложь, — улыбнулся Зуга. — Кроме того, с чего бы отцу ждать восемь лет после того, как он исчез, чтобы исследовать Луалабу. Он бы пошел прямо туда — если бы вправду пошел на север.

— Дорогой братец, — язвительно проговорила Робин, — уж не легенда ли о Мономотапе заставляет тебя упрямо идти к югу от реки, а? Не блеск ли золота мерцает у тебя в глазах?

— Что за низкая мысль, — снова улыбнулся Зуга — Но что меня по-настоящему интригует, так это решимость нашего великого проводника и первопроходца, Камачо Перейры, отговорить меня от похода на юг и увести на север.

Еще долго после того, как Робин исчезла у себя в палатке и лампа внутри погасла, Зуга сидел у костра, сжимая стакан с виски и глядя в тлеющие угли. Придя наконец к решению, он осушил последние капли спиртного, резко встал и зашагал в дальний конец лагеря, туда, где стояла палатка Камачо Перейры.

Даже в этот поздний час внутри горел фонарь. Зуга окликнул португальца внутри раздался тревожный женский визг, его заглушило низкое рычание мужчины. Через несколько минут Камачо Перейра откинул полог и настороженно уставился на Зугу.

Чтобы прикрыть наготу, он накинул на плечи одеяло, в руке Камачо держал пистолет. Узнав майора, он неохотно опустил его.

— Я решил, — отрывисто бросил Зуга — идти на север, вверх по реке Шире до озера Малави и дальше по Луалабе.

Лицо Камачо засияло улыбкой, как полная луна.

— Очень хорошо. Хорошо — много слоновой кости, найдем вашего отца, увидите, очень скоро найдем.

К полудню следующего дня Камачо, усердно крича и щелкая плетью, пригнал в лагерь сотню сильных здоровых мужчин.

— Я нашел носильщиков, — объявил он. — Чертова уйма носильщиков — это здорово, эй?


 

* * *

Когда на следующий день Робин снова пришла в акациевый лес, христианка Сара уже ждала ее у могилы.

Малыш первым увидел Робин и подбежал, чтобы поздороваться. Он смеялся от радости, и она снова поразилась, каким знакомым кажется его лицо, особенно губы и глаза. Сходство с кем-то, кого она хорошо знала, было столь разительным, что Робин остановилась и вгляделась в малыша, но не сумела уловить знакомый образ. Мальчик взял ее за руку и повел туда, где ждала мать.

Они снова провели небольшой ритуал смены цветов на могиле и сели бок о бок на сук упавшей акации. В тени было прохладнее, в ветвях над головой пара сорокопутов охотилась на маленьких зеленых гусениц. Черные птицы с белой полосой на спинке и крыльях, их грудки отливали алым заревом, как кровь умирающего гладиатора. Увлеченная тихой беседой Робин с удовольствием наблюдала за ними.

Сара рассказывала ей о матери, о том, какой она была храброй, никогда не жаловалась на удушающую жару Каборра-Васса, где черные магнетитовые скалы превращали ущелье в раскаленную печь.

— Было плохое время, — пояснила Сара. — Жаркие дни перед приходом дождей. — Робин вспомнила отчет отца об экспедиции, в котором он возлагал вину за промедление на своих заместителей, старого Харкнесса и капитана Стоуна — якобы из-за них они пропустили прохладный сезон и достигли ущелья в убийственно жарком ноябре.

— Потом наступили дожди, и с ними пришла лихорадка, — продолжала Сара. — Было очень худо. Белые люди и ваша мать вскоре заболели. — Должно быть, за долгие годы в Англии, ожидая вызова от отца, мать растеряла свою невосприимчивость к малярии. — Даже сам Манали заболел. Впервые я увидела, как он болеет лихорадкой. Дьяволы владели им много дней. — Это выражение ярко описывает бред больного малярией, подумала Робин. — Он так и не узнал, когда умерла ваша мать.

Снова наступило молчание. Мальчик, которому наскучила нескончаемая беседа женщин, запустил камнем в птиц, щебетавших в ветвях акации. Сверкнув прелестными алыми грудками, сорокопуты упорхнули к реке, и малыш снова привлек внимание Робин. Ей казалось, она знает это лицо всю жизнь.

— Моя мать? — переспросила Робин, все еще глядя на мальчика.

— Ее вода стала черной, — коротко сказала Сара. Гемоглобинурийная лихорадка — от этих слов у Робин мороз пробежал по коже. Так бывает, когда малярия меняет свое течение и атакует почки, они превращаются в тонкостенные мешочки с черной свернувшейся кровью и могут лопнуть при малейшем движении больного. Черноводная лихорадка, когда моча превращается в темную кровь цвета тутовой ягоды, и мало, очень мало кто после нее поправляется.

— Она была сильной, — тихо продолжала Сара. — Она ушла последней. — Женщина обернулась к остальным заброшенным могилам. Ничем не украшенные холмики покрывал толстый слой завитых стручков акации. — Мы похоронили ее здесь, когда дьяволы еще владели Манали. Но позже, когда Манали смог встать, он пришел сюда с книгой и сказал над ней слова. Он сам поставил этот крест.

— Потом он снова ушел? — спросила Робин.

— Нет, Манали был очень болен, им опять овладели дьяволы. Он плакал о вашей матери. — Мысль о плачущем отце была настолько невероятной, что Робин не могла этого вообразить. — Он часто говорил о реке, которая его погубила.

Широкая зеленая река поблескивала за акациями, и обе женщины инстинктивно повернулись к ней.

— Манали стал ненавидеть эту реку, будто она была живым врагом, преграждавшим путь к его мечтам. Он стал как безумный, лихорадка приходила и уходила. Иногда он сражался с дьяволами, громко кричал и вызывал на бой, как воин бросает клич «гийя» вражескому войску. В другие дни он в бреду говорил о машинах, которые укротят его врага, о стенах, которые построят поперек потока, чтобы люди и корабли проходили над ущельем. — Сара замолчала, воспоминания затуманили ее приятное, круглое, как луна, лицо. Мальчик почувствовал грусть матери, подошел, опустился на землю и положил запыленную головку к ней на колени. Она рассеянно погладила густую шапку кудряшек.

Робин вздрогнула: внезапно она узнала мальчика. Удивление отразилось на ее лице так ясно, что Сара проследила за ее взглядом и внимательно всмотрелась в головку, лежащую у нее на коленях, потом снова взглянула в глаза Робин. Слова были не нужны, вопрос был задан и ответ получен без слов, женщины интуитивно поняли друг друга. Сара бережно притянула малыша к себе.

— Это было после того, как ваша мать… — начала было объяснять Сара, и вновь наступило молчание.

Робин продолжала вглядываться в мальчика. Это был Зуга в детстве, смуглый маленький Зуга. Только цвет кожи помешал ей разглядеть это сразу.

Робин показалось, что земля под ногами качнулась, потом снова встала на место, и наступило странное облегчение. Фуллер Баллантайн больше не был богоподобной фигурой, вытесанной из безжалостного несгибаемого гранита и довлевшей над ней.

Она протянула к мальчику руки, и он без колебаний доверчиво подошел. Робин обняла паренька и поцеловала, его кожа была гладкой и теплой. Он прижался к ней, как щенок, и на молодую женщину теплой волной нахлынул прилив любви и благодарности к малышу.

— Он был очень болен, — тихо сказала Сара, — и одинок. Все ушли или умерли, он горевал так, что я боялась за его жизнь.

Робин понимающе кивнула.

— Вы его любили?

— В этом не было греха, ибо он был Богом, — просто ответила Сара.

«Нет, — подумала Робин, чувствуя, что гора свалилась с плеч. — Он был мужчиной, а я, его дочь, обыкновенная женщина».

В этот миг она поняла, что нет более нужды стыдиться своего тела и желаний, что исходят из него. Она обняла малыша — подтверждение человеческой природы ее отца, и Сара облегченно улыбнулась.

Впервые в жизни Робин сумела признаться самой себе, что любит отца, и поняла природу непреодолимого влечения, которое с годами не исчезло, а лишь усилилось.

Горячая любовь, которую она испытывала к отцу, со временем затмилась благоговением перед легендой. Теперь она осознала, почему оказалась здесь, на берегах волшебной реки, на самой дальней границе изведанного мира. Она пришла не для того, чтобы разыскать Фуллера Баллантайна, а для того, чтобы найти отца и найти себя — такую, какой она себя никогда раньше не знала.

— Где он, Сара, где мой отец? Куда он ушел? — горячо расспрашивала она, но та опустила глаза.

— Не знаю, — прошептала она. — Однажды утром я проснулась, а его не было. Я не знаю, где Манали, но буду ждать, пока он не вернется к нам. — Женщина вскинула глаза — Он вернется? — жалобно спросила Сара. — Если не ко мне, то к ребенку?

— Да, — ответила Робин с уверенностью, которой сама не испытывала. — Конечно, вернется.

Выбор носильщиков оказался делом долгим. Зуга слегка хлопал каждого нанятого по плечу, и человек отсылался в палатку Робин на осмотр — она искала признаки болезней или немощей, которые помешают носильщику выполнять свою работу.

Потом началось распределение грузов.

Зуга заранее разложил и взвесил каждый тюк, убедившись, что ни один из них не превышает положенных сорока килограммов, но вновь нанятые носильщики потребовали, чтобы грузы были повторно взвешены у них на глазах, а потом затеяли бесконечную перебранку о размерах поклажи, которую каждый из них понесет долгие месяцы, а может быть, и годы.

Майор категорически запретил Перейре пытаться ускорить процесс отбора своей плетью и добродушно поддался общему настроению подначек и веселого торга, однако на самом деле он воспользовался удобным случаем, чтобы оценить дух команды, отсеять ворчунов, которые в предстоящих тяготах могут этот дух подорвать, и отобрать природных лидеров, к которым остальные станут бессознательно обращаться за решением.

На следующий день Баллантайн воспользовался полученными накануне знаниями. Для начала семь самых отъявленных бузотеров получили по хете бус и были без объяснений или извинений отосланы из лагеря. Потом Зуга вызвал пятерых самых сообразительных молодцов и назначил их старшими групп, каждая из которых состояла из двадцати носильщиков.

Они должны были отвечать за поддержание темпа ходьбы, сохранность грузов, разбивку и сворачивание лагеря, распределение рационов, а также служить представителями своих групп, высказывая Зуге жалобы людей и доводя его приказы до них.

Формирование отряда было завершено, в него вошли сто двадцать шесть человек, включая готтентотов сержанта Черута, носильщиков, пришедших из Келимане, Камачо Перейру и двух начальников — Робин и самого Зугу.

Такой караван, если его не организовать как следует, будет очень медлителен и неповоротлив, и это само по себе плохо, но при передвижении к тому же он окажется чрезвычайно уязвим. Зуга долго думал о том, как охранять колонну, затем разделил последнюю бутылку виски с сержантом Черутом — они обменивались опытом и разрабатывали порядок движения.

Майор с небольшой группой местных проводников и личных носильщиков собирался идти впереди основной колонны, чтобы произвести разведку местности на пути движения и развязать себе руки для геологических изысканий и охоты, если представится случай. По ночам он намеревался по большей части возвращаться к каравану, но хотел иметь при себе все необходимое снаряжение для того, чтобы действовать самостоятельно в течение долгого времени.

Камачо Перейра с пятью готтентотскими воинами пойдет в авангарде основной колонны, и, несмотря на подшучивания сестры, Зуга не видел ничего смешного в том, что Камачо понесет «Юнион Джек».

— Это британская экспедиция, и мы поднимем флаг, — упрямо ответил Зуга.

— Правь, Британия, — непочтительно рассмеялась сестра, но Зуга пропустил ее слова мимо ушей и продолжал описывать порядок движения.

Группы носильщиков пойдут по отдельности, но недалеко друг от друга, а сержант Черут и остальные воины образуют арьергард.

Для управления движением колонны была разработана несложная система сигналов, подаваемых с помощью горна из рога антилопы-куду. Сигналы означали «идти» или «остановиться», «сомкнуть ряды» или «перестроиться в квадрат».

Зуга четыре дня обучал колонну этим премудростям. Настоящее умение придет намного позже, но он наконец почувствовал, что они готовы к выходу, и сказал об этом Робин.

— Но как мы переправимся через реку? — спросила она, глядя вдаль на северный берег.

Река здесь достигала восьмисот метров в ширину, а прошедшие сильные дожди на пространствах в миллионы квадратных километров резко подняли ее уровень. Течение было быстрым и мощным. Если они пойдут на север, к реке Шире и озеру Малави, то, чтобы переправиться на северный берег, им понадобится флотилия выдолбленных каноэ и много времени.

Паровой баркас «Хелен» давно отплыл вниз по реке, делая в день добрых двадцать узлов по течению, так что скоро он вернется в Келимане.

— Все готово, — сказал сестре Зуга, и ей пришлось удовольствоваться этим.

В последний день Робин впервые разрешила Юбе пойти с ней на кладбище. Обе они несли подарки — рулоны материи и мешок керамических бус самой ценной разновидности — сам-сам, ярко-алого цвета, весом в семнадцать с половиной килограммов.

Ровно столько Робин осмелилась взять из запасов экспедиции, чтобы не вызвать гнева и любопытства Зуги.

Она подумала, не рассказать ли Зуге о Саре и мальчике, но решила, что не стоит.

Страшно представить, как отреагирует Зуга на сообщение о том, что найден его единокровный брат смешанной крови. Свои воззрения относительно касты и цвета кожи Зуга приобрел в суровой школе индийской армии, и слишком тяжелым ударом будет для него известие, что его отец переступил через эти железные правила. Так что Робин предпочла сообщить ему, что нашла одну из бывших служанок отца, которая много лет ухаживает за могилой матери. Подарки должны были соответствовать размерам этой услуги.

Сара с малышом ждали их у могилы. Она приняла подарки с изящным поклоном, сложив ладони на уровне глаз.


Дата добавления: 2015-08-03; просмотров: 46 | Нарушение авторских прав


Читайте в этой же книге: В поисках древних кладов 6 страница | В поисках древних кладов 7 страница | В поисках древних кладов 8 страница | В поисках древних кладов 9 страница | В поисках древних кладов 10 страница | В поисках древних кладов 11 страница | В поисках древних кладов 12 страница | В поисках древних кладов 13 страница | В поисках древних кладов 14 страница | В поисках древних кладов 15 страница |
<== предыдущая страница | следующая страница ==>
В поисках древних кладов 16 страница| В поисках древних кладов 18 страница

mybiblioteka.su - 2015-2024 год. (0.028 сек.)