Студопедия
Случайная страница | ТОМ-1 | ТОМ-2 | ТОМ-3
АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатика
ИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханика
ОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторика
СоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансы
ХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника

Достижение профессиональной зрелости

Читайте также:
  1. IV. ХАРАКТЕРИСТИКА ПРОФЕССИОНАЛЬНОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ВЫПУСКНИКОВ
  2. VIII. Требования к оцениванию качества освоения основной профессиональной образовательной программы
  3. Глава 9 ОТ ЗРЕЛОСТИ К СТАРОСТИ
  4. Достижения взаимопонимания можно определить как достижение состояния родства, похожести с другим человеком!).
  5. Журналистские качества и принципы. Основы профессиональной этики.
  6. занятий по дополнительной профессиональной программе

Наиболее ярким впечатлением, которое можно составить по прочтении всех разделов книги «Политическая наука: новые направления», является воз­росшая зрелость политической науки как самостоятельной дисциплины. Был ли в этой области достигнут «прогресс», как оптимистически отмечает Г. Алмонд (гл. 2 наст. изд.), или нет — это уже другой вопрос. Однако зрелость, понима­емая в традиционном смысле психологии развития как сформировавшаяся способность видеть вещи с позиции других людей, действительно, достигну­та большинством отраслей данной дисциплины.

Так было не всегда. «Поведенческая революция» в период своего апогея во многом напоминала якобинскую диктатуру; в продолжение этой аналогии вряд ли будет преувеличением сказать, что реакция на нее была чисто терми­дорианской. Бунтари эпохи раннего бихевиоризма, со своей стороны, стреми­лись покончить с формализмом в политике: с политическими институтами, организационными схемами, конституционными мифами и юридическими фикциями — как с чистой воды мошенничеством. Те, кого поведенческая революция отбросила назад, равно как и те, кто позже попытался отбросить назад ее самое, с одинаковым неистовством стали втаптывать в грязь науч­ные претензии новой дисциплины, апеллируя к мудрости преданий седой старины15.

Поколение спустя история повторилась, но теперь в роли революционеров выступили сторонники «рационального выбора», стремившиеся заменить шат­кую логику, заимствованную бихевиористами в психологии, формальным порядком и математической строгостью. И вновь разгоревшаяся борьба при­няла формы манихейской бескомпромиссности. Во имя теоретического един­ства и закона экономии сторонники модели рационального выбора стреми­лись (по крайней мере вначале) свести всю политику к взаимодействию уз­ких материальных интересов. При этом они отбросили за ненадобностью ду­ховные ценности, принципы и личные привязанности, а заодно всю историю человечества и социальные институты16. Направление рационального выбора, как и в случае с поведенческой революцией, одержало много крупных побед (Popkin el al., 1976), но и поражения были немалыми.

В отличие от этих двух периодов в конце XX в. политология, по всей видимости, твердо встала на путь объединения различных методологических

15 Трезвые положения, выдвинутые сторонниками бихевиоризма, можно найти в рабо­тах Р Даля и А. Ранни (Dahl, 196]a: Ranney, 1962) Здравые рассуждения институционалис-тов, выступавших против бихевиористов, содержатся у Ф. Ридли и Н Джонсона (Ridley, 1975; Johnson, 1989); философское крыло антинаучной реакции, по-нашему мнению, луч­ше всего представлено М. Оукшотом и X. Стретгоном (Oakeshott, 1956; Stretton, 1969). Что касается постбихевиористских позиций, то весьма показательны труды С. Уолина, К. Мак-коя и Дж. Плейфорда и Д. Истона (Wolin, 1960; McCoy, Playford, 1968; Easton, 1969); с точки зрения философии науки, данная тенденция убедительно изложена Дж. Муном (Greenstein, Polsbi, 1975, vol. 1, p. 151-228).

16Ранние классические заявления такого рода см.: Mitcheli, 1969; Riker, Ordeshook, 1993. Критику взглядов представителей этого направления см.: Goodin, 1976; Sen, 1977; North, 1990. Совершенствование модели рационального выбора развивается в таком направлении (хотя, возможно, и не в достаточной степени — для сравнения см.: Оффе, гл. 23 наст. изд.), что они все больше находят применение в современных исследованиях (Kiewiet, 1983; Mansbridge, 1990; Monroe, 1991).

подходов. Наиболее значительный вклад в наметившееся сближение внесло развитие концепции «нового институционализма», которая в той или иной степени присутствует в большинстве разделов настоящего сборника. Теперь при оценке движущих сил политических процессов специалисты, занимаю­щиеся политической наукой, уже не акцентируют все внимание только на альтернативах, агентах, структурах, интересах или институтах. В настоящее время подавляющее большинство серьезных исследователей полагают, что необходимо разумное сочетание всех этих факторов (гл. 5, 6, 26, 28, 29 наст. изд.). Политологи уже не противопоставляют поведенческие постулаты орга­низационным схемам. Большинство ученых сегодня сказали бы, что это воп­рос анализа поведения в условиях существующих институтов и возможнос­тей (гл. 9, 10 наст. изд.). Ушли в прошлое споры о том, что первично — рациональный компонент поведения или привычки; сторонники модели ра­ционального выбора ныне, как правило, отдают должное тем ограничени­ям, в условиях которых люди совершают политические действия, обогащая свои концептуальные модели выводами политических психологов (гл. 9, 10 наст. изд.). Неактуально в наше время и противопоставление реализма идеа­лизму, никто больше не ломает копья, решая, что является движущей си­лой истории — интересы или идеи: все ученые признают существенное зна­чение как того, так и другого (гл. 16, 17, 19, 24, 26 наст. изд.). Политологи уже не отстаивают исключительные достоинства сугубо научного анализа по сравнению с описанием событий, широкомасштабных межнациональных ком­паративных исследований по сравнению с тщательно отобранными уникаль­ными case-studies*. Для современных исследователей политических процессов не менее важно и скрупулезное изучение местных особенностей их протека­ния, вплоть до должным образом систематизированных, основанных на ста­тистических данных явлений, характерных для поселений самых скромных размеров (гл. 14, 33 наст. изд.). Никто из политологов уже не мыслит по принципу или/или, известному из истории науки, что приводило к крайно­стям жесткой детерминированности и безнадежной сложности: даже сильно потрепанные сторонники эконометрии вынуждены теперь признать досто­инства оценочных процедур, весьма чувствительных к пат-эффектам (гл. 32 наст. изд.), а ранние упрощенные модели политико-экономического взаи­модействия в последнее время значительно усовершенствовались (гл. 25, 28 наст. изд.).

Дело, однако, не в том, что по всем этим направлениям было достигнуто взаимопонимание, гораздо важнее тот способ, которым оно было обретено, и тот дух, которым прониклась вся преобразившаяся дисциплина. Несмотря на то, что каждый ученый и каждая исследовательская группа ставят акценты на различном сочетании тех или иных элементов, существует непременное согла­сие о правомерности такового положения вещей, к тому же это согласие достигнуто скорее с радостью, чем с недовольством. Оно выросло не из плю­рализма, девизом которого могло бы стать известное выражение «живи и давай жить другим», и в еще меньшей степени из постмодернистского ниги­лизма. Это согласие, равно как и промежуточные компромиссы, оформились на базе отчетливого понимания сложившейся ситуации, ясного представления

* Case-study (англ.) — одиниз общенаучных качественных методов, представляющий изучение отдельного случая, уникального и индивидуализированного, в отличие от типо-логизации. — Прим. науч. ред.

о последствиях, вытекающих из возможных альтернативных решений, и чет­кого осмысления разумных комбинаций17. Результат в данном случае, очевид­но, получается эклектический, но он представляет собой скорее упорядочен­ный эклектизм, чем попурри из разных мелодий.

Политологи нынешнего поколения, каждый в отдельности и все вместе, имеют гораздо более богатый выбор исследовательских инструментов, чем их предшественники. Мало кто из получивших хорошее образование в 70-е годы и позже будет испытывать излишнюю робость (равным образом как и неуме­ренное восхищение) перед теориями или методами исследования, применяе­мыми в бихевиористской психологии, эмпирической социологии или матема­тической экономике. При этом, очевидно, у каждого будут свои пристрастия. И тем не менее в наши дни практически никто из них не полезет за словом в карман при обсуждении методологических традиций или новых положений, никого не остановит необходимость позаимствовать что-то у других или поде­литься с другими своими результатами18.

Существует множество способов изложения стоящих перед научной дис­циплиной проблем, изучение которых помогает избежать повторения ошибок и получить в дальнейшем наилучшие результаты. Одним из этих способов является рассказ о возвышении и упадке тех или иных научных школ. Непро­дуктивные периоды в предыстории современной политической науки, как и в политической философии середины XIX столетия, были связаны с особой формой организации научного сообщества вокруг «гуру» — ведущих ученых, окруженных своими сторонниками, причем связи между самими мэтрами были минимальными, а между их сторонниками практически не поддержива­лись вовсе19. На смену своеобразному диалогу глухих того времени пришло плодотворное сотрудничество. Это случилось лишь тогда, когда представители разрозненных школ ощутили единство общего дела и на повестку дня встали общедисциплинарные проблемы20.

17 В этой связи представляет интерес высказывание М. Фиорииы (Fiorina, 1995): «Я учу своих студентов тому, что модели рационального выбора приносят наибольшую пользу в тех случаях, когда ставки высоки, а число случаев невелико, признавая тем самым нераци­ональность действий, направленных на максимизацию там, где речь идет об обычных ре­зультатах и/или, где ваши собственные действия не сыграют никакой роли... Таким обра­зом, при работе с массовым сознанием я использую минималистский подход к понятию рациональности (Fiorina, I981, р. 83), в то время как при исследовании элит я допускаю более высокий уровень рациональности (Fiorina, 1989, р. П)».

18 К числу выдающихся примеров такого мастерства можно отнести работы И. Элстера и Р. Патнэма, которые проявили необычайную одаренность в искусстве символизации поли­тической науки середины столетия (Elster, 1983; Putnam, 1993).

19 В этой связи интересно сравнить работу М. Догана (гл. 3 наст. изд.), где говорится о «взаимном пренебрежении друг к другу» таких социологов конца XIX — начала XX вв., как Э. Дюркгейм, М. Вебер, Ф. Теннис, Г. Зиммель (Waldo, 1975, р. 47-50), с работой Б. Пареха (гл. 21 наст. изд.), в которой описывается соперничество между чикагской и гарвардской школами в 30-е годы XX в.

20 Действительно, как отмечает У. Миллер (гл. 10 наст. изд.), начальный период этих событий — в данном случае речь идет о поведенческой революции — характеризовался возникновением междисциплинарных связей сотрудничества. Здесь можно упомянуть также о развитии движения «общественного выбора», оформившегося на базе сотрудничества экономистов (Дж. Бьюкенен, М. Олсон), юристов (Г. Таллок), политологов (У. Райкер, Элинор Остром) и социологов (Дж. Коулман). Именно они вошли в состав руководства ассоциации «Public Choice Society», создание которого знаменовало собой начало выработ­ки общих основ для исследований по всем субдисциплинам политической науки. Такого рода попытки обсуждаются в работах Алмонда, а также Истона и Шеллинга (Almond, 1990; Easton, Schelling, 1991).

Другой урок, извлеченный из сложившейся тогда ситуации, касаетсяос­нов того широкого взаимопонимания, на базе которого стало возможно дос­тижение всеобщего согласия по кардинальным вопросам. Как и в либеральной политике (Rawls, 1993), в свободных искусствах, к которым относят и поли­тическую науку, достичь некоего modus vivendi, достаточного для плодотвор­ного сотрудничества, можно лишь на низших уровнях анализа и обобщений. Было бы нелепо пытаться тем или иным способом навязать отдельным пред­ставителям научного сообщества, разделяющим самые разные взгляды и под­ходы, неизбежно обманчивое и хрупкое согласие по основополагающим про­блемам, будь то некая единая, истинная концепция философии науки (логи­ческий позитивизм или его многочисленные альтернативы) или единственно верная теория общественного развития (структурный функционализм, сис­темная теория, рациональный выбор или что бы то ни было еще).

Вместе с тем бесконечные споры об исходных основах бесполезны и не­продуктивны. От согласия по отдельным «атомам» науки до согласия по об­щим представлениям о той или иной научной дисциплине лежит огромная дистанция (Elster, 1989). Приемы, инструменты и теории, изначально создан­ные в одном из ее направлений, впоследствии достаточно часто находят себе применение в других ее ответвлениях — mutatis mutandis. Многочисленные изменения, приспособления и новые интерпретации понятий нередко требо­вали и заимствованных инструментов, соответствующих их новому назначе­нию. Такого рода заимствование, взаиморазвитие, соединение различных по­нятий с тем, чтобы их концептуальное наполнение можно было приложить к иным объектам исследования в смежных областях знания, видимо, и пред­ставляет собой магистральное проявление научного прогресса в современную эпоху (гл. 3 наст. изд.).

Что же касается вопроса о том, является ли эта область знаний «наукой» в точном смысле этого слова, то лучше всего пока оставить его открытым, отло­жив окончательное решение до той поры, когда философы науки, наконец, договорятся о том, что составляет ее «истинную» природу. Пользуясь простым определением науки, которое мы предложили выше (с. 35 наст. изд.) — «сис­тематическое изучение, направленное на создание все более дифференциро­ванного комплекса упорядоченных представлений об эмпирическом мире», — можно с уверенностью сказать, что изучаемая нами дисциплина приобрела более научный характер. В настоящее время она существенно более дифферен­цирована, чем ранее, как в отношении собственной внутренней структуры, так и в отношении ее предметных областей.

В то же время открытым остается другой вопрос — помогает или препят­ствует прирастание научного знания подлинно научному пониманию дей­ствительности. Иными словами, больше или меньше мы узнаем об окружаю­щем нас мире, раскладывая его на все более мелкие части? Ведь «больше» вовсе не обязательно означает «лучше». Метафизики определяют свою цель как «разложение действительности на составные части». При создании теоре­тических основ науки ученых всегда подстерегает опасность не только «разло­жить» на части что-нибудь, являющееся единым целым, но и получить слиш­ком большое количество составляющих. Пустое теоретизирование, как и рас­суждения на уровне обыденных проблем повседневности, может стать серьез­ным препятствием для подлинного понимания политической науки, равно как и остальных областей социальных и естественных наук.

Преодоление такого рода крайностей находится в компетенции крупных ученых в каждом из специализированных направлений той или иной научной дисциплины, которые с полным основанием можно было бы назвать интегра­торами науки. На их долю выпадает сложная задача составить из отдельных частей научного знания некую общую картину изучаемого предмета. Как бу­дет показано ниже (§ 4 наст. гл.), они, как нам представляется, сумели прекрасно справиться с этим нелегким делом.


Дата добавления: 2015-08-03; просмотров: 127 | Нарушение авторских прав


Читайте в этой же книге: ЧАСТЬ V. МЕЖДУНАРОДНЫЕ ОТНОШЕНИЯ | МИРОВАЯ ПОЛИТОЛОГИЯ В РОССИЙСКОМ КОНТЕКСТЕ | ВВЕДЕНИЕ | Глава 1 ПОЛИТИЧЕСКАЯ НАУКА КАК ДИСЦИПЛИНА | А. Природа науки | Б. Что такое политика? | Б. Насущные проблемы | В. Новые течения | Контуры профессии: анализ публикаций | Наиболее часто упоминаемые авторы политической науки в целом |
<== предыдущая страница | следующая страница ==>
В. Некоторые подходы к науке о политике| А. Классические труды

mybiblioteka.su - 2015-2024 год. (0.008 сек.)