Немалых хлопот досталось и от Эхнатона. В поисках его биополя и ДНК прошлым летом мы с Жорой исколесили весь Египет, всю территорию пирамидального яйца. Как известно, большинство пирамид Египта расположены по периметру приплюснутого круга, напоминающего куриное яйцо.
Этот Аменхотеп-Эхнатон перенес столицу своего царства из Фив в Ахетатон. Сегодня это небольшое селеньице Тель-Амарна, где до сих пор витает дух его создателя. По периметру яйца мы ездили и бродили из чистого любопытства. Будучи в Египте, мы не могли не утолить жажду собственного интереса: правда ли, что?.. Не являются ли?.. Как можно представить себе?..
Многобожие египтян рознило людей и не способствовало духовному единению нации.
— Это похоже на множество партий во многих странах нынешнего мира, — сказал тогда Жора. — Сотни партий — это и сотни лидеров, и, хотя программы партий схожи, как клювы у пеликанов (ничего нового они придумать не в состоянии), их вожди мнят из себя эдаких удельных князьков, большинство из которых выползли из обычной человеческой грязи. Отсюда — усобицы и разруха, ведь верно?
Эхнатон первый в истории человечества утвердил единобожие. Бесспорно это был прорыв, это было проявление силы ума, его просветление. Фараон нанес сокрушительный удар разжиревшему жречеству, склонному к неповиновению и этим ущемлявшему его царскую самодержавную власть. Он упразднил культ всех прочих богов, отобрав таким образом власть у жрецов и сделал себя единовластным правителем, наместником бога на земле. Пусть этим богом был солнечный диск — Атон, но он сцементировал народ в единую нацию, ставшей мощной силой, противостоявшей не только врагам, но и стихиям. Такой фараон нам подходил, и мы с Жорой не могли не броситься на поиски его генома. Мы знали, что с фараонами шутки плохи. Ходили слухи о мести фараонов тем, кто пытается из праздного любопытства или прикрываясь научным поиском нарушить их многовековый покой.
Мы рисковали и наш риск вскоре оправдался.
— Вы и Тиной там интересовались? — спрашивает Лена.
— У нас тогда ещё не было в ней потребы. Хотя Жора, как я потом выяснил, тайно от меня и предпринимал какие-то попытки — исчезал вдруг куда-то по ночам…
— Шлялся, — предполагает Лена, — по бабам…
— А как-то пропал дней на пять. Я даже заявил в полицию, и он тотчас позвонил:
— Ты сдурел?! Зачем ты их посвящаешь в наши дела?
— Но ты же… Мог бы позвонить…
— Обойдешься, — отрезал Жора, — жди!
Я и ждал. И он явился! Не запылился… Счастливый такой…
— Я же говорю: шлялся по бабам! — говорит Лена.
— Да нет! Ни одна женщина не могла воспламенить в нём столько…
— А Тина? А ваша Тина? — спрашивает Лена.
— Разве что Тина! Но я же её тогда совсем не знал…
И я ждал…
— Слушай, — говорит Лена, — я вот слушаю тебя…
— И правильно делаешь, — говорю я, — кого же тебе ещё слушать? И я бесконечно благодарен тебе…
Лена своей славной ладошкой останавливает поток моих благодарностей:
— Стоп, — говорит она, — это я знаю. Ты скажи мне… Скажи…
Она умолкает и в наступившей тишине, я слышу, как смертельно стремительно сочится песчинками в песочных часах наше время. Я вижу, как тает песок, отведенный нам на земле… И я жду… И чтобы наше время не кончилось, я переворачиваю часы. Чтобы у Лены хватило времени задать свой вопрос.
Она медлит, затем:
— Рест, скажи мне вот ещё что…
Я знаю наверное, о чём она спросит! Я знаю её уже много лет! И было бы малодушием с моей стороны уйти от ответа.
О моём умопомешательстве!
Её давно беспокоит моё здоровье, мои видения, галлюцинации, мои иллюзорно-виртуальные сны и яви, собственно, мои надежды на…
На что?!
Я вижу, как старательно она ищет слова, чтобы не обидеть меня! Я вижу — это ведь написано на её лице, а взгляд её серых глаз просто криком кричит: «Рест, ты сжигаешь себя!», — я же вижу…
— Тебе не кажется, — говорит она, доверительно взяв мою руку и заглядывая в глаза, — что, полагаясь на свои собственные представления о построении…
— Лен…
Я сжимаю её шёлковые прохладные пальцы.
— Пожалуйста, не перебивай меня. Ты же видишь, как мне не просто.
Я обнимаю её.
— Рест, — она легким, едва уловим движением так любимых и обожаемых мною плеч, высвобождает себя из моих объятий, — ты, пожалуйста, выслушай меня, я ведь на полном серьёзе…
Её пальцы по-прежнему остаются прохладными, и это верный признак того, что ей с трудом удается контролировать свои эмоции.
Я люблю её!
Я же люблю её! И, сказать по правде, не имею никакого права принуждать её своим поведением сомневаться в своих подозрениях насчёт…
— Опять, — улыбнувшись, говорю я, — опять наше с тобой вечное «To be or not to be?».
Чтобы разрядить обстановку.
Лена облегчённо вздыхает и вдруг потеплешими пальцами сжимает мою ладонь.
— Да, — произносит она, чуть не плача, — опять.
И целует меня в щёку в знак, так сказать, примирения.
Но мы и не думали ссориться!
Теперь она полна уверенности и задора, и я рад, что нет в мире тем, способных разрушить наш, надеюсь, прочный и, если хотите, вечный союз.
Мы усаживаемся в кресла.
— Выпьем? — предлагаю я.
— Да, — соглашается она, — конечно… Но сперва…
— Да, ладно тебе, — призываю я располагающе громко, — давай выкладывай! Что там у тебя?!
— Тина, — теперь твёрдо говорит Лена, — твоя Тина… Ты только не обижайся.
— Обижаться, — говорю я, — ты же сама сказала — удел горничных.
Лена кивает: да.
— Все твои рассказы о Тине, знаешь… Фантомы какие-то…
— Лен, — я пытаюсь было оборвать эту тему.
Лена продолжает:
— Рест, согласись, что все твои мысли вокруг этой милой подружки — порождение больного ума…
— Лен…
Лена встает.
— Нет-нет, ты дослушай!
Я, смеясь, демонстративно затыкаю уши указательными пальцами.
Лена ждёт. Лицо у неё очень серьёзно, и глаза её тоже ждут. Я знаю эти её глаза, наполненные ожиданием!
— … ты рисуешь её, — слышу теперь я, — какой-то сосной, на которой вместо шишек развешаны груши… Рест, так не бывает…
Я слушаю…
— … мир не знает случая, чтобы…
Я слушаю.
— … и все твои доводы в пользу…
Я не перебиваю.
— … и ты не имеешь права…
Я это знаю и без тебя.
— …и эти твои фантомные завязи…
Вызреют, вызреют!..
— … и тебя просто засмеют… и затопчут… Тебя просто выбросят на помойку…
Я слышу уже скрип собственных зубов.
— ииии ты — ы-ы-ы…
И я уже не могу это слышать!
— А теперь, — говорю я, — слушай меня!
Лена присаживается на край дивана, чтобы…
Чтобы не сорваться на крик, я беру грушу и откусываю ровно столько, сколько требуется, чтобы не… не сорваться на крик.
Тон, я признаю это, — непозволительный! Дурной тон! Но я и не подумаю выискивать там какой-то другой, умилительно-тепленький-ласково-обворожительный тон.
Раз уж зашла речь о Тине!
Никто не может диктовать мне…
Никто! Даже Лена!
Раз уж о Ли!
— Груши, — говорю я, прожевав, — да, груши!..
Я никогда прежде не видел Лену такой напуганной.
— … и не только груши, — говорю я примирительно, — и не только на сосне… Леночка моя дорогая!..
Лена даже прикрывается локтем, когда я подсаживаюсь к ней на диван.
— … так вот я хочу тебя просветить, — говорю я, — Тина — это… Это… И сосна, и ливанский кедр, и лиственница… И ель, и та ель, живущая вот уже восемь тысяч лет… Помнишь, я рассказывал!.. И ель, и особенно секвойя! Особенно! Та, что помнит звуки арфы Орфея… Ну, ты помнишь, ты помнишь… Я рассказывал… Секвойя… И не только груши на ней, и не только яблоки и апельсины… Ты пойми, на ней…
Лена смотрит на меня, не мигая. Я рассказываю.
— … и ты лучше меня понимаешь, что без Тины, без этого сруба и скрепа, без этих её… без неё… Понимаешь меня?.. Ну, хоть ты меня понимаешь?!!
Наконец, Лена кивает: да.
— Да, — говорит она, — понимаю.
Понимание — это как… Это свет…
— Вот такие груши тебе, — говорю я, — на соснах и елях, вот такие апельсины… Среди вечнозелёных иголок, — говорю я, — вот такие пироги…
— Да, — соглашается Лена, — пироги… с апельсинами…
А как вы хотели!
А то!
Я, знаете ли, милые мои, прожив утомительно длинную жизнь и старательно вглядываясь в лица окружающих меня людей до сих пор, видит Бог, не встретил ни одного… ни одной…
— Понимаешь меня?!
— Конечно, — говорит Лена, теперь-то — конечно!
А сам-то ты себя понимаешь? — думаю я.
Дата добавления: 2015-08-03; просмотров: 49 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая страница | | | следующая страница ==> |
| Глава 16 | | | Глава 18 |