Глава 27. «Зачем ты её убил?» — это как нож в сердце

«Зачем ты её убил?» — это как нож в сердце! Я думал и думал об этом. Жора Чуич не мог этого не учуять: Тина вдруг умерла. Ясное дело — Тина была царицей, и я играл ее окружение. Оказалось, не только я — все мы, все и каждый из нас вдруг стали ее слугами и прислугами, дворовыми и придворными. Все! Теперь я не могу вспомнить ни одного из нас, кто бы не сверлил меня взглядом при упоминании имени Тины. И вот Жора учуял неладное… Смерть! Только смерть Тины могла так пронзительно и вероломно сказать ему, что рушатся устои нашей Пирамиды. Выходит, что Тина и только она явилась тем плодоносным цементом, который способен сопоставить, слепить и напрочь склеить, сцепить глыбы наших душ, из которых с таким неимоверно тяжёлым трудом выстраивалась наша Пирамида. Жора это чуял, а я — знал наверное! И кому бы как не мне знать, что Тина — то единственное и неоспоримое… существо… именно существо, которое… как бы это точнее сказать… Вот: владыка! Одним словом — повелительница!

Повелевать!

— Строго, — говорит Лена, — строго и крепко.

— Но ведь самое-то забавное в том…

— Но она же…

— До сих пор не могу уяснить, что заставило Жору объявить на весь белый свет о моём проступке. И дело ведь ещё и в том, что…

— Возможно, он как-то…

— Это как сирена, возвещающая о налёте врага, как колокол всеобщей тревоги… Набат!..

— Да-да, — говорит Лена, — я тоже об этом подумала.

— Но ты-то, ты-то хоть можешь понять, что я никого не убивал.

— Вы оба с ним хороши. Один проорал на весь свет, другой тотчас признал вину. Вы словно сговорились. И все ваши — тоже… Видимо, эта ваша Тина давно уже была притчей во языцех… Ты мне можешь сказать наконец, чем, чем она так знаменита? Чем она вас так восхитила, подвигнула, заворожила?..

Или вооружила?!

— Лен, мы пошли по десятому кругу. Я сколько помню и знаю Тину, только и думаю об этом — кто она? И зачем вот так — обухом по голове — свалилась на нас. Как только я пытаюсь выговорить это вслух, меня охватывает какой-то внутренний трепет и, не стыдно признаться, — страх… Ага, страх… Он заплетает язык, сковывает движения, туманит ум… Чувствуешь себя идиотом. Потом всё проходит, но как только…

— А знаешь, я тоже заметила…

— Вот видишь… Её имя — некий сакрал, какой-то зов что ли, из глубины веков… Да мало ли Тин бегает вокруг нас, но все они… как мы с тобой… Но как только…

— Да-да… я тоже…

— Некий дух, что ли… Почти стопроцентный дух! Тела нет! Нет тела! Только дух и дух, и один только дух! Хотя есть какая-то там совсем незначительная часть Тинкиного тела. Когда она приходит ко мне…

— Приходит?

— Бывает, что я прямо как наяву…

— Наверное, всё-таки во сне?

— Бывает… Как наяву! Я даже могу коснуться её руки. Или… А однажды… И ведь что очень важно — я её в глаза никогда не видел! Но одна её строчка «Сейчас ты разожмёшь ладонь, и бабочка с помятыми крылами взлетит искать очередной огонь, похожий на лавину и цунами…», одна её строчка перехватывает дыхание и вызывает судороги в горле. И ты же понимаешь, что никаких писем от неё я не получаю, что нет никакого электронного ящика, что всё это — лишь плод моего воображения… Больного? Я бы не сказал. Это не болезнь — это дар предчувствия, предвидения и способности улавливать какие-то внеземные флюида. Мой дар! Или её. И я заметил, чем чаще ты с этим сталкиваешься… ну, контактируешь, тем лучше воспринимаешь, тем больше тебе хочется это слушать… Касаться рукавами… Это как зов, как песня сирен… Понимаешь меня?

Понимаешь меня?

— Да чё уж тут…

— Я не возьмусь сравнивать Тину с Иисусом…

— То есть?.. Ты…

— И вот ещё что… Она — как змея, уползающая от камнепада перед землетрясением, как слон, убегающий с побережья от волны цунами. В ней есть нечто глубинное, дикое, нечеловеческое… Инстинкт предугадывания и самосохранения. Как у Жоры, но… Хэх! Чуич чует нечто неопределённое, какую-то невнятную тревогу или… Тина может это точно сказать… Одной строчкой, словом…

«…и бабочка с помятыми крылами взлетит искать очередной огонь…».

От которого не спрячешься! Понимаешь меня? Она как тот буревестник, как предвестник… не побоюсь сказать — Армагеддона. Как те трубы Апокалипсиса, помнишь?..

— Конечно, помню!

— Как голос Неба… Ну, что-то такое… очень земное, животное, но идущее аж от истоков жизни и вместе с тем и Божественное, Небесное… Вот такое редкое сочетание. Причём бестелесое совершенно! И безголосое. Я ведь не знаю её голоса совершенно! Но всегда слышу её! Понимаешь?..

— Телепатия…

— И вот Жора… Он распознал… Ты то хоть знаешь, что я никого не убивал? Ну, вообще… Бред какой-то! Я только позволил себе… Даже не позволял! Я просто дико устал… от её опеки. Как бы это поточнее сказать… Груз совершенствования! Ага, гора груза! Куда я ни ткнусь — везде Тина! Впечатление такое, что она сидит у меня на шее и указывает, как мне поступать! Выставила на моём пути знаки и указатели — некуда деться!.. Чуть в сторону и — просто пропасть!.. Понимаешь меня?

— Смутно…

— Я не могу даже… не то что… Анька задрала… Юля перестала со мной разговаривать… Не совсем, но дала понять, что я… А Ната, та вообще… Ой, да ладно… С этими женщинами сама знаешь…

— Да знаю, знаю…

— И что значит убить? Зачем Жора произнёс это слово? Всуе — нельзя! У меня просто поехала крыша… Ну, так… слегка… Мне захотелось свободы, свободы… Это как ливень с молниями и грохотом громов! Хочется бежать, лететь… Выпростать себя из всех одежд, из всех правил и осторожностей… Ну, знаешь… как…

— Представляю…

— Хоть глоток дождя! Но я ведь только подумал, а Жора тотчас и пригвоздил: зачем ты убил? Никого я не убивал! Я что полный дурак убивать?! Тину?!! Да вы что сдурели все?..

— Тихо, тихо ты… умный, умный…

— Юрка, тот вообще сказал, что я съехал… Он тут же прилез со своим диагнозом — «Рест, ты полный трус!». Юрка обвинил меня в трусости, представляешь? Причём на полном серьёзе! Этот его поли… как там его, ну, эта хреновина… полиграф, что брехню чует, тотчас выдала — «трус, трус, трус…». Да чего мне бояться? Но как только я увидел диагноз детектора лжи, я тут же с ним согласился. Не показывая вида, конечно. Но, признаюсь, — забоялся. Лгать-то я, сама знаешь, ни-ни… А вот… И боюсь же, боюсь… Это не трусость, ты меня знаешь, я боюсь потерять Тину. Боюсь до смерти! Как только это случится (не дай Бог) я тут же кончусь! Жизнь тотчас вытечет из меня. Из огнетушителя. Так что если Ты меня, Ти, слышишь, — знай это!

— Она слышит, слышит, — шепчет мне Лена, — на, держи…

— Что это?

— Малиновая… Твоя любимая.

— Умеешь ты угодить! Лен, спасибо тебе огромное…

— Пей уже… И поспи… никуда твоя Тина не денется.

— Никуда? Правда?!

— Уверена! Ты уже её оживил.

— Правда?!!

Успокоенный я уснул, и уже с утра был на ногах. Мы снова все собрались вокруг Жоры, наблюдая за нашими клеточками. Вот пришла и эта победа, и еще один маленький успех. Огромный!

Этот танец может продолжаться вечно. И мы готовы наблюдать его до тех пор, до тех самых пор, пока…

— Как тебе? — обратился я к Жоре.

Он только повел плечом.

О Тине — ни слова.

Какое-то время я, ведущий, еще продлевал наш всеобщий восторг, а потом, признаюсь, вдруг стал черств, безжалостен и несносен. Нам нельзя выбиваться из графика, ну никак нельзя. Нужно было брать себя в руки. Тина тут ни при чём! К тому же все когда-нибудь да кончается. Я просто призван был разрушить (c’est la vie!) и эту радость, и принять на себя лавину укоров и разочарований, которая вот-вот накроет меня, как только я нажму красную кнопку. А что делать? Кто-то ведь должен и радости разрушать. Щелк! Теперь экран черен. Лавина несется мимо, и теперь…

Теперь дело за Аней!

Вперед, Анечка, вперед, родная!..

Теперь всеобщее внимание переключилось на Аню уже припавшую своими дивными серыми глазами к бинокуляру микроманипулятора.

— Вы все мне мешаете, — едва слышно сказала она, и этого было достаточно, чтобы мы тихим ручейком заструились за дверь.

— Рест, останься…

Я никуда и не уходил, сидел рядом на высоком табурете и смотрел на нее. Ее тонкие милые пальчики, я заметил, уже вращают рычажки управления микроскопа. Задача заключалась в том, чтобы из этих клеточек вытащить живые ядра и заменить ими ядра яйцеклеток. Это филигранная техника, которой, даже при огромном желании, упорстве и усидчивости, мог овладеть далеко не каждый, была доступна лишь тем, у кого наряду с терпеливостью и жаждой поиска был и божественный дар целителя. Целителя, врачевателя и, я бы сказал, сеятеля добра. Именно! Сеятеля тепла, света, чистоты… Мало было того, чтобы вытащить из яйцеклетки ее родное ядро, энуклеировать ее, нужно было, чтобы ядро клетки кожи нашего кузнеца прижилось еще в ней, пришлось ей, так сказать по вкусу и стало той завязью, которая, по нашим благим намерениям положила бы род новому клону. Здесь одного биополя было мало. Требовалась душа Ани, ее дух, умноженный на ловкость и ласковость ее рук. Это редкий дар избранных Богом, дар продвинутых и посвященных. Вот за этим-то даром я и гонялся по Парижу, по всему свету. Мало было овладеть только техникой, требовалось в эту яйцеклетку вместе с чуждым ей ядром вдохнуть еще и порцию жизни. Я волновался не меньше Ани.

— M’y voila (так вот! Фр.), — сказала она, не отрываясь от бинокуляра, когда дверь захлопнулась, — я надеюсь, у тебя хватит мужества признать, что твоя Пирамида может и не состояться.

Мысль о Тине копьём пронзила меня! Только мысль — молнией!.. Вдруг её голос… Я узнал бы его среди грохота ста канонад:

— «… ты разожмешь ладонь… И бабочка с помятыми крылами…».

Я словно нырнул в ледяную прорубь! Я не знал, что ответить на эти слова, но, секунду подумав, сказал:

— Знаю.

И разжав ладонь, вижу бабочку… С помятыми крылами…

Я знал только одно: Пирамида была вот в этих изящных пальчиках. Аня больше не сказала ни слова. Она продолжала работать, и я слышал только ее ровное дыхание. Когда все вскоре вошли, я только поднял руку вверх, чтобы они не шумели. Энуклеация яйцеклеток была простым и привычным делом.

У Ани не дрожали руки, и мне оставалось только следить за движениями ее нежных и уверенных пальчиков. Хотя меня так и подмывало вмешаться в этот порядок движений, хоть что-нибудь подсказать, поправить, помочь… Это как, сидя рядом с водителем, рассказывать ему, в какую сторону вертеть баранку или с какой силой давить на акселератор, чтобы ехать так, как тебе кажется нужно. Потом мы следили за тем, как на экране пульсировала новая жизнь.

И я снова думал о Тине…

И не помню — говорил ли тебе? Как только Жора произнёс своё роковое «убил», все экраны вдруг почернели… все клеточки наши тотчас замерли, защетинились и потускнели… жизнь слегла и стала вдруг их покидать, ты заметила?

— Как я могла это заметить?

— Не знаю… Должна! Я же видел это собственными глазами и все видели, все… Потому-то так и набросились на меня, ели зырлами своими, жрали, сопя и раздувая ноздри… уродцы… не понимая главного, понимаешь меня?

— Теперь — да.

— И как только я её оживил, ты заметила, клеточки тотчас дали рост, дали рост, ты заметила? Засветились, заиграли… Я даже слышал, как они рассмеялись, радуясь, радуясь… Ты заметила?

— Да, теперь — да!

— Вот видишь! А вы говорите…

И я снова думал о Тине…

Думал: как же я, Ти, без Тебя?

Живи уж… Пожалуйста!))

Vivre et laisser vivre (Живи и давай жить другим! — Лат.). И давай уже поскорее возвращайся из своей Калифорнии. Видишь — мир без тебя сыплется. Как тот песок в песочных часах.

Tiniko!

— А что Аня?..

— А что Аня?..

…и бабочка с помятыми крылами взлетит искать очередной огонь…

Ооооооу!..

Дата добавления: 2015-08-03