Студопедия
Случайная страница | ТОМ-1 | ТОМ-2 | ТОМ-3
АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатика
ИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханика
ОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторика
СоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансы
ХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника

Мои друзья, моя семья и мой переулок

Читайте также:
  1. I. Семья как школа любви
  2. II. Семья освящается благодатию святого духа
  3. XII. Семья и дом священника
  4. Англосаксонская правовая семья (общего права)
  5. Благополучная семья
  6. Божья семья
  7. Брак, семья

 

В Тегеране принято летом спать на крыше. После полуночи сухая жара спадает, и те, кто спит на крышах, просыпаются рано утром вместе с солнцем, надышавшись свежего воздуха. Моей матери это не нравится, она часто напоминает, что каждый год с крыш падают сотни людей. Выслушивая эти предупреждения, мы с моим лучшим другом Ахмедом тайком улыбаемся друг другу, а потом поднимаемся по лестнице, чтобы провести ночь под звездами — такими близкими, что, кажется, до них можно дотянуться. Переулок внизу превращается в мозаику из теней и света. По пустынной улочке медленно тарахтит машина, стараясь никого не разбудить, а в отдалении беззлобно лает бродячая собака.

— Тебя зовет мать, — бормочет в темноте Ахмед.

Я с улыбкой примериваюсь для дружеского пинка, но Ахмед без труда откатывается в сторону.

Наш дом — самый высокий в округе, поэтому с нашей крыши лучше всего видно небо. Мы с Ахмедом называем звезды в честь друзей и любимых.

— У каждого есть своя звезда? — спрашивает Ахмед.

— Только у хороших людей.

— И чем ты лучше, тем больше твоя звезда?

— Больше и ярче, — говорю я каждый раз, как он задает один и тот же вопрос.

— И твоя звезда направляет тебя, когда ты в беде?

— Твоя звезда и звезды людей, которых ты любишь.

Ахмед закрывает один глаз и поднимает большой палец, чтобы заслонить звезду.

— Мне надоело смотреть на твое большое толстое лицо.

— Тогда заткнись и спи, — говорю я со смехом.

Я смотрю на бархатные провалы между светящимися точками.

Опуская взгляд к земле, я вижу знакомые очертания горной цепи Эльбурс, которая протянулась между пустыней и сине-зеленым Каспийским морем. На миг я отвлекаюсь, пытаясь понять, черная ли темнота или такая темно-синяя, что по контрасту кажется чернильной.

— Интересно, почему люди так беззастенчиво боятся темноты? — размышляю я, и Ахмед прыскает.

Его забавляет мой необычный словарь. С ранних лет я много читал. Однажды, когда собрались наши родственники и друзья семьи, отец позвал нас с Ахмедом и спросил меня, что такое жизнь. Я не задумываясь ответил, что жизнь — это случайная последовательность умело составленных эпизодов, свободно связанных воедино цепочкой характеров и времени. Друзья отца зааплодировали, чем очень меня смутили. Ахмед прошептал, что скоро мне торжественно присвоят звание мудрейшего семнадцатилетнего в мире, в особенности если я буду продолжать говорить слова вроде «беззастенчиво» и «умело составленные эпизоды».

Мы с Ахмедом только что закончили одиннадцатый класс и осенью пойдем в последний. Я с нетерпением ожидаю окончания средней школы и своего семнадцатилетия. Однако меня очень беспокоят планы отца — он хочет, чтобы я поехал в Соединенные Штаты изучать гражданское строительство. Когда-то мой отец работал лесничим, защищал национализированные леса от браконьеров, от незаконной вырубки. Сейчас он работает в офисе, курирует весь регион, у него в подчинении целая армия лесничих.

— Ирану крайне нужны инженеры, — при любом удобном случае напоминает мне отец. — Мы на пороге преобразования из традиционно аграрной страны в индустриальную. Человек с дипломом инженера из американского университета обеспечит себе и своей семье надежное будущее и вдобавок будет тешить себя тем, что до конца дней его станут называть «господин инженер».

Я люблю отца и никогда его не ослушаюсь, но я терпеть не могу математику и не хочу, чтобы меня называли «господин инженер». В мечтах я специализируюсь по литературе, изучаю древнегреческую философию, теорию эволюции, марксизм, психоанализ, ирфан и буддизм. Или же занимаюсь кино и становлюсь сценаристом либо режиссером — человеком, которому есть что сказать.

Я живу с родителями в районе для среднего класса. У нас обычный иранский дом со скромным двориком, большой гостиной и хозе — маленьким бассейном перед домом. В нашем квартале, как и везде в Тегеране, дома примыкали бы друг к другу, если бы не высокие стены между ними. В нашем доме два полноценных этажа, и моя комната занимает небольшую часть третьего, то есть находится в надстройке возле широкой террасы, с которой на крышу ведут массивные стальные ступени. Наш дом самый высокий и выходит на южную сторону.

— Я бы и даром не стала жить в доме, выходящем на север, — любит повторять моя мать. — У них не бывает солнца. И от этого размножаются микробы.

Она так и не закончила среднюю школу, однако обсуждает вопросы здоровья с апломбом выпускника Гарварда. У нее есть лекарства от любой хвори: травяной чай для излечения депрессии, настойка верблюжьей колючки для дробления камней в почках, цветочный порошок от насморка, сушеные листья, уничтожающие угри, и пилюли, помогающие вырасти вышиной с дерево, хотя в ней самой росту без обуви всего пять футов.

 

Покой летней ночи уходит, для семей начинается новый день, и наш переулок заполняется детьми всех возрастов. Мальчишки, гоняя дешевые пластиковые футбольные мячи, кричат и шаркают ногами, а девчонки, переходя от дома к дому, занимаются обычными для девочек делами. Женщины собираются кучками, и по тому, кто с кем стоит, можно определить, кто кому нравится. Ахмед разделяет эти сборища на три группы: восточный, западный и центральный комитеты по сплетням.

Ахмед — высокий худощавый паренек с ослепительной улыбкой на смуглом лице. Его сильное и стройное тело, твердые черты лица и яркие карие глаза опытному взгляду моей матери представляются олицетворением здоровья. Его любят в нашей округе, ведь он такой забавный. Я говорю ему, что если бы он более серьезно относился к своему Богом данному таланту, то мог бы стать великим комиком.

— Да, более серьезно, — откликается он. — Я могу стать самым серьезным клоуном в стране!

Я знаю Ахмеда с двенадцати лет, когда наша семья переехала в этот район. Мы впервые встретились в школе. Меня избивали три драчуна. Другие мальчишки стояли и смотрели, и только Ахмед бросился на выручку. Эти парни были большими и противными, и, несмотря на героические усилия, нам обоим сильно досталось.

— Я Паш а, — представился я потом.

Ахмед улыбнулся и протянул руку для пожатия.

— Из-за чего случилась драка? — спросил он.

Я рассмеялся.

— А ты не знал? Зачем тогда вступился за меня?

— Трое против одного! Я этого не выношу. Конечно, я знал, что они нас одолеют, но это, по крайней мере, не так несправедливо, чем когда трое колотят одного.

Я сразу понял, что Ахмед навсегда станет моим лучшим другом. Меня покорили его отвага и доброта. Это происшествие связало нас и побудило моего отца, экс-чемпиона по боксу в тяжелом весе, учить нас боксу — к вящему ужасу матери.

— Ты приучишь их к насилию, — попрекала она отца, но тот был непреклонен.

Чтобы исправить положение, она повадилась поить меня желтоватой жидкостью с запахом конской мочи в жаркий летний день.

— Это поможет смягчить то, что отец делает с твоим характером, — уверяла она.

Мне нравился бокс, но мамино лекарство едва не заставило меня бросить занятия.

Через несколько месяцев тренировок наши удары стали твердыми, то есть короткими и быстрыми, а когда нужно — тяжелыми, и я захотел сразиться со школьными драчунами. Отец узнал о планах мести и вмешался.

— Садитесь, господин Паша, — сказал он однажды после тренировки.

Потом указал на Ахмеда.

— Присоединишься к нам?

— Конечно, господин Шахед, — ответил Ахмед.

И прошептал мне на ухо:

— Похоже, мы влипли, господин Паша!

— Когда мужчина осваивает бокс, — задумчиво начал папа, — он вступает в братство атлетов, никогда не поднимающих руку на людей слабее себя.

Мама бросила свои дела и встала рядом с отцом, храня строгое выражение лица.

— Но, папа, если мы не побьем людей слабее себя, то кого тогда нам бить? — спросил я в изумлении. — И, как бы то ни было, разве не глупо нарочно выбирать более сильных соперников?

Папа изо всех сил старался не смотреть на маму, а она впилась в него взглядом, как тигрица, выслеживающая оленя перед последним решительным прыжком.

— Я учил вас боксировать для самозащиты, — пробормотал он. — Не хочу, чтобы вы напрашивались на драку.

Мы с Ахмедом не могли поверить своим ушам.

— Я хочу, чтобы вы пообещали мне, что всегда будете чтить устав нашего братства, — настаивал отец.

Мы замешкались.

— Хочу, чтобы вы пообещали, — повторил он, повысив голос.

Итак, мы с Ахмедом нехотя вступили в братство атлетов, никогда не избивающих драчунов, которые расквашивают физиономии мальчишек слабее себя. В то время мы, разумеется, не подозревали, что такого братства не существует.

 

— Ираджу повезло, что твой отец заставил нас пообещать, — сказал Ахмед, и мы оба рассмеялись.

Ирадж — мелкий неряшливый парнишка с длинным острым носом и загорелым, как у индийца, лицом. Он очень умный, у него самые хорошие оценки в нашей школе. Он любит физику и математику, два предмета, которые я больше всего ненавижу.

Я уверен, что Ираджу нравится старшая сестра Ахмеда: когда она идет по переулку, он не может оторвать от нее глаз. Все знают, что нельзя влюбляться в сестру друга, как если бы она была девушкой из другого района. На месте Ахмеда, если бы я застукал Ираджа, как тот глазеет на мою сестру, я бы ему наподдал. Но я не Ахмед.

— Эй, — кричит он, стараясь не улыбаться, когда видит, что Ирадж вздрагивает, — перестань пялиться на нее, или я нарушу клятву, данную священному сообществу братства боксеров!

— Священное сообщество братства боксеров? — с улыбкой шепчу я. — Сообщество и братство — это почти одно и то же. Не следует использовать их в одном предложении.

— Ох, заткнись, — смеется Ахмед.

 

Ирадж — чемпион по шахматам в нашем квартале. Он настолько силен, что никто не хочет больше соревноваться с ним. Когда мы гоняем мяч в переулке, он играет в шахматы сам с собой.

— Кто выигрывает? — ухмыляется Ахмед.

Ирадж не обращает внимания.

— Ты когда-нибудь побивал сам себя? — спрашивает Ахмед. — А мог бы, знаешь, не будь ты чертовски занят моей сестрой.

— Я не занят твоей сестрой, — мямлит Ирадж, закатывая глаза.

— Ладно, — кивает Ахмед. — Если тебе не удастся себя побить, дай мне знать, и я с радостью сделаю это за тебя.

— Знаешь, — поддразниваю я, — обычно я страшно злюсь, когда он глазеет на твою сестру, но, наверное, не так уж плохо иметь шурина — чемпиона по шахматам.

— Прикуси язык, — ворчит Ахмед, — или я совершу набег на кладовку твоей матери и приготовлю специальное питье, от которого у тебя на языке вырастут волосы.

Угроза действует. Я тут же вспоминаю, как мать, применив свое уникальное знание и прислушавшись к интуиции, диагностировала меня как ярко выраженного интроверта.

— Знаешь, что происходит с людьми, которые все держат в себе? — спрашивает она. — Они заболевают.

Я возражаю, что я не интроверт, и она напоминает мне случай, когда я четырех лет от роду свалился с лестницы. В тот день к нам приехали в гости мои тети, дяди и бабушка с дедушкой. Мать подсчитала потом, что у родственников, наблюдавших, как я скатываюсь с двух лестничных пролетов, едва не случилось два сердечных приступа, три удара и множество мелких бед.

— Ты в трех местах сломал голень! — причитает она. — Врач говорил, что после такого перелома плачут даже взрослые мужчины, но только не ты. Знаешь, как подобный стресс влияет на организм?

— Нет, — говорю я.

— Он вызывает рак.

После чего она три раза плюет через плечо, чтоб не сглазить.

Чтобы я не замыкался в себе, она заставляет меня пить темное варево, по виду и запаху напоминающее использованное моторное масло. Я жалуюсь, что снадобье ужасно на вкус, но она велит мне замолчать и перестать хныкать.

— Я думал, это зелье должно было вытащить меня из скорлупы, — напоминаю я ей.

— Тише, — командует она, — нытье не поможет. Если хочешь быть успешным в жизни, ты должен стать экстравертом. Интроверты превращаются в одиноких поэтов и нищих писателей.

Однажды Ахмед пустился в размышления:

— Итак, машинное масло делает тебя экстравертом, а лошадиная моча помогает снова заползти в свою скорлупу. К тому времени, как мать разберется с тобой, ты превратишься в полную развалину.

 

2


Дата добавления: 2015-08-05; просмотров: 78 | Нарушение авторских прав


Читайте в этой же книге: КРАСНАЯ РОЗА | СУВАШУН | ПОД ВИШНЕЙ | ЭПИЗОДЫ ЛЮБВИ | ЕЩЕ ОДНУ ИСТОРИЮ, ПОЖАЛУЙСТА | НОЧЬ ДОКТОРА | АНАРХИСТ | МОЯ ШКОЛА И МОИ УЧИТЕЛЯ | В ТЮРЬМАХ САВАК | ДЕМОНЫ, РАЗБИВШИЕ ОКНА |
<== предыдущая страница | следующая страница ==>
ОТ АВТОРА| СЛЕЗЫ ФАХИМЕХ И МОКРЫЕ ВОЛОСЫ ЗАРИ

mybiblioteka.su - 2015-2024 год. (0.012 сек.)