Вот тайный смысл, тебе его дарю 4 страница

Но вот меня занесло в отдел, где продавались самые разнообразные наряды. Пролетев мимо вечно неподвижных манекенов, я стала разглядывать тряпье. Вдруг в мою голову долбанула мысль, что сейчас я найду сногсшибательный наряд, в котором я буду смотреться неотразимой и оттесню в нем Лилит от Учителя. Затем мой взор упал на шикарное черное платье с глубоким декольте, отороченным страусиными перьями, обсыпанное блестками. Этот наряд буквально магнетически притягивал мой взор. И я решила: «Это как раз то, что мне нужно!» Руки сами потянулись к этому платью. И тут, как на грех, в голову мне пришла роковая мысль: «А что если мне своровать этот наряд?» Я оглянулась по сторонам: вроде бы никто на меня не смотрит. В кошельке у меня денег было на десять таких нарядов, но я глупо решила сэкономить. Тихонечко стянув это платье с вешалки, я затолкала его в свою сумку, на самое дно и прямехонько направилась к выходу. В душе у меня все переворачивалось от щемящего ощущения дискомфорта. Сердце ныло, под ложечкой подсасывало. Но мой ум постоянно твердил мне, что ничего страшного не происходит, что все нормально. И я, утешая себя этой мыслью, шла прямо на выход, где меня уже поджидали недружелюбно настроенные продавщицы. Их взгляды «жалили» меня в самое сердце. В уме возникла мысль: «А не вернуться ли назад и не повесить ли наряд на свое место?» Но дурное решение сэкономить сделало свое злое дело и я пошла на выход, вопреки своему предчувствию, которое кричало об опасности, но я не вняла его внутреннему призыву.

– Так, девушка, подойдите сюда, пожалуйста! – произнесла рыжеволосая продавщица.

В моем уме тут же мелькнула мысль: «надо сказать, что я это платье хотела купить». Но, когда я поравнялась с продавщицами, Бог меня, казалось лишил дара речи.

– Что у вас в сумочке? – вцепилась в меня, спросила одна из них.

– А что? – промямлила я.

– Показывай-показывай, – бесцеремонно сказала другая.

– Смотрите, она меня за овцу держит!

И не раздумывая они принялись вытряхивать мою сумку. Из нее вывалился коврик, на котором я вела занятия, спортивный костюм, косметичка, и злополучное платье.

– Что это такое? – с деланно-глупым видом спросила продавщица.

– А это? – не менее глупым ответила я. – Это платьишко!

– А платьишко! А ну-ка иди сюда! – разбесилась продавщица и потащила меня к рядом стоящему менту. Моя душа ушла не то что в пятки, а неизвестно куда. В душе творилась просто буря, а делать было уже нечего, было слишком поздно.

– Вот, – заявила продавщица, указывая на меня, – платье украла. Железная рука мента вцепилась мне в запястье и потащила меня за собой. За нами увязалась продавщица. Меня вели в ментуру.

– Что украла? – официально спросил мент.

– Платье, сволочь! – сквозь зубы процедила продавщица. – У меня каждый месяц из-за таких, вот как она, недостача на ползарплаты!

– Почему украла? – спросил мент уже у меня.

– Сэкономить хотела, – наивно ответила я.

– Сэкономить! – взревела продавщица. – А у меня из-за таких как она целый день колотун по телу! Ух, как дала бы сейчас!

Стерва уже было замахнулась на меня, но мент вовремя схватил ее за руку. Та осеклась и мстительно посмотрела на меня. Я не пыталась защищаться, и даже не обижалась на продавщицу. В этот момент во мне было только одно чувство – дикий страх, желание убежать, скрыться, провалиться сквозь землю, сделать все, что угодно, лишь бы все это прекратилось! Иногда мне казалось, что это всего лишь кошмарный сон. Еще одно мгновение – и он растает. Но он никак не таял и не собирался исчезать. А тем временем меня уже заводили в дежурный пункт милиции ГУМа.

– Так, что у вас? – спросил мента здоровый жирный боров, по всей видимости, начальник этого пункта.

– Да, кража! – махнул рукой тот.

– Понятно, – сказал начальник. – А что украдено?

– Платье вечернее, – без приглашения выпалила продавщица.

– Так, – продолжил он, посмотрев на меня. – А почему украла?

– Сэкономить хотела, – наивно ответила я.

– Сэкономить! – в один голос воскликнули все трое.

– Лучше бы годы свои ты сэкономила, - с иронией ответил мент. – Их ведь не воротишь!

– Так ей и надо! – бешено сверкая глазами, бросила продавщица.

– Ладно, – оборвал ее начальник. – Пишите заявление, и с этим покончим.

Продавщица взяла лист бумаги и стала строчить заявление. Дежурный мент вызвал по телефону «воронок».

– Все кончено! – мелькнуло в моем мозгу. Ум лихорадочно искал выход из этой ситуации. Искал и не находил. Как в этот момент я жалела о своем проступке и какими на этом фоне казались мое больное воображение и ревность. Все это было детской чепухой по сравнению с тем, что мне грозило лишение свободы, нахождение в каком-то скверном месте. Через некоторое время позвонили и сказали, что воронок подан. Начальник-мент взял свою петицию, заяву продавщицы, и сказал мне:

– Пойдемте со мной, пожалуйста.

И я уже не спрашивала: «Куда? Зачем? К чему?» Мое внутреннее существо знало куда и зачем. И от этого знания мне становилось тошно. Мы вышли на улицу, где нас уже ждала ментовская тарантайка. Мои ноги становились, как ватные, они не слушались меня и не хотели идти к машине. Но я все-таки шла. Меня посадили в специально огороженную решеткой часть, небольшой кубрик, а сами менты сели впереди. Дверь за мной захлопнулась. Меня повезли в неизвестность. Сердце екнуло. В голове творился хаос. О, чтобы я ни сделала в этот момент, чтобы все это прекратилось! Я была готова унижаться, умалять, ползать на коленях, целовать ноги кого угодно, лишь бы меня отпустили! Но было, увы, слишком поздно!

Но вдруг злополучный «воронок» остановился. Менты стали вспоминать все ли документы они взяли с собой. Пока они мешкали, я тихонько выскользнула из «воронка» и побежала со всех ног, но как на грех, я по привычке громко хлопнула дверь. Менты тут же среагировали: они повыскочили из машины, один из них бросился за мной в погоню. Я бежала подобно загнанной лани. Дыхание сбивалось, тело было неприучено к интенсивным физическим нагрузкам. За спиной слышались тяжелые бухающие шаги мента и пронзительный свист милицейского свистка, звуки приближались. В отчаянии, собрав последние силы, я рванула вперед, что было сил. Мечась по переулкам и дворам, мне удалось немного оторваться от преследователя. Но тут вдруг из-за поворота дома, пятясь задом, выехал старый задрипанный «запорожец».

– Чертова тарантайка! – мелькнуло у меня в мозгу. Я затормозила, чтобы не угодить под колеса. Это сыграло на руку моему преследователю. И когда проклятый «запорожец» отъехал в сторону, то было слишком поздно что-то менять. Мент, воспользовавшись заминкой, рванул с утроенной силой и догнал меня:

– Стой! Стой, воровка! – забесился жирный боров, хватая меня за шиворот.

Я попыталась было вырваться, но не тут-то было! Цепкая рука сильно сжимала шиворот моего пиджака. Вырываться было бесполезно. Я попыталась выскользнуть из пиджака, но мент схватил меня за руку и заломил ее так, что аж косточки хрустнули:

– Будешь вырываться – будет хуже, – пригрозил мне мусор. – За побег могут еще добавить.

Я послушно следовала за жирным гавнюком. Ноги не шли, но делать было нечего. На глазах удивленных прохожих приволок меня назад в тарантайку. Дверь за мной захлопнулась на замок и меня повезли в неизвестность. Сердце оборвалось. Мне оставалось только одно: молиться, чтобы каким-то чудом все это кончилось…

Ментовский воронок завернул во двор какого-то серого огромного здания.

– Приехали! – мелькнуло в голове.

Я смиренно отдалась на волю судьбы. Выйдя из воронка, я, как в последний раз, вдохнула в себя воздух свободы и … пошагала в ментуру. Теперь я как никогда понимала смысл фразы: «Перед смертью не надышишься».

В отделении милиции нас встретил усатый немолодой начальник восточной национальности:

– Что у вас? – бросил он, смерив меня оценивающим взглядом.

– Кража, – ответил жирный боров, сопровождавший меня. – Вот документы: ордер ареста и все, что полагается.

– Кража? – удивился начальник, приподняв брови. – А что и где?

– Да платье в ГУМе, махнул рукой тот. – Ну да ладно. Я вас оставлю. Мне пора. Разбирайтесь сами. И передав папку с документами в руки «исполнителя приговора», мент развернулся и вышел. Хлопнула дверь. Я осталась в западне…

Мент взял протокол и стал записывать мои данные: фамилию, имя, отчество и прочее. А затем он спросил:

– Почему платье-то украла?

Недолго думая, я ответила:

– Да черт за руку дернул!

– Что, так и писать в протокол? – удивленно поднял брови мент.

– Да. Так и пишите, – махнула рукой я. – Сэкономить хотела.

– Сэкономить? Так у тебя все-таки были деньги, и ты украла?

– Да, – удрученно опустила голову я голову.

– Постой-постой! – вдруг оживился мент.

Он что-то стал писать в протоколе, а затем подал его мне.

– Подпиши, – сказал он мне.

Я, недолго думая, подписала: «С моих слов записано верно, мною прочитано».

– Какая-то ты странная.

Я непонимающе посмотрела на него.

– Да вид у тебя какой-то странный: хиппи – не хиппи. И на нормального человека не похожа.

Я еще не успела сменить свои борцовские чуни на нормальную обувь. Мент смерил меня оценивающим взглядом сверху вниз и задумчиво произнес:

– Что-то я не понимаю: сверху ты вроде бы нормально выглядишь – прическа и макияж, а внизу как бомжиха – какие-то ботинки на тебе непонятные. А брюки-то! Дырища на коленках! А пиджак ты тоже украла?

– Нет, – промямлила я. – У меня вон локти потертые.

Я подняла руку, согнутую в локте, и показала менту.

– Верю, верю, – снисходительно произнес он и махнул рукой. – А зрачки-то у тебя почему расширены? Ты наркоманка, что ли?

– Нет, это я валерьянки напилась, – ответила я.

– А работаешь ты где?

– Да, в кооперативе, – механично ответила я. И тут же вдруг в моем уме мелькнула спасительная мысль: «Это то, что мне поможет! Только Учитель может спасти меня сейчас!» Всем своим существом истово я взмолилась Богу, Учителю, чтобы весь этот кошмарный сон побыстрее кончился. Тут же я упала на колени перед пузатым ментом и стала ползать и просить:

– Умоляю вас! Сделайте что-нибудь! Помогите! – взмолилась я.

Мент невольно отпрянул. Но в душе его что-то стронулось, и в голосе появились теплые нотки:

– Скажи, а у вашего кооператива есть директор?

– Конечно, есть! – обрадованно воскликнула я.

– А ему можно сейчас позвонить?

– Конечно! – радостно ответила я и тут же подала номер телефона.

– Мент взял мою записную книжку и набрал номер.

В трубке раздался божественный голос Учителя:

– Да, я слушаю.

Мент стал подробно объяснять всю ситуацию, то есть, как я к нему попала. А в конце спросил:

– Она действительно работает в вашем кооперативе?

– Да. Это так, – величественно и спокойно ответил Учитель.

После этого ответа в пространстве, казалось, наступила разрядка. Состояние милиционера резко изменилось с напряженного на добродушно-недоуменное.

А в это время, сидя у себя дома, Учитель молился Божественной Силе, дабы она помогла мне, неразумному, импульсивному существу, бездумно совершающему все поступки, не отвечающему за свои слова. А дело-то совсем это было неблагое: во-первых, я его делала в состоянии эмоциональной отключенности от Учителя, то есть для себя лично, и третье – и самое страшное – это то, что я злилась и бесилась на то, что делает Учитель. Вот за это-то я и попала в беду.

Но в тот миг, когда милиционер снял трубку и набрал номер телефона Учителя, у меня появилась спасительная ниточка. Вся энергия моего отчаяния, страха и мольбы направилась к Учителю, а затем и к самой Божественной Силе, так как Учитель был включен именно в Нее и все свои действия и помыслы посвящал именно Ей. И поскольку мое состояние отчаяния было очень сильным, ярким, то это было равносильно молитве Богу. И хотя ничего особенного мент не расспросил у Великого, но контакт с Ним по телефону был равносилен отмене приговора. Бог смилостивился надо мной. И мент положив трубку, посмотрел на меня, усмехнулся и сказал:

– Черт за руку дернул? Эх, ты! Не буду я тебя сажать. Да встань ты с колен-то чего штаны-то пачкаешь?

Я не сразу поняла, что происходит, как будто все услышанное относилось не ко мне.

– Ну чего унижаешься? Не к лицу это женщине, брезгливо произнес немолодой седовласый мент.

Но мне в этот момент было безразлично мое проявление и то, как ко мне относятся. Мне нужно было РЕАЛЬНОЕ – буду я на свободе или нет.

– Вставай, вставай! – одобряюще сказал он.

И в следующий миг порвал злополучное дело. Я не поверила своим глазам.

– Жалко мне тебя. Молодая ведь ты: лучшие годы свои ты загубишь, – произнес он. – Иди-гуляй и больше не греши. Еще раз поймаю за этим занятием – точно посажу. А пока что – иди! Иди – иди!

– Спасибо! Спасибо вам огромное! – вне себя от радости бросилась я к нему и стала в безумном исступлении со слезами счастья целовать его руки.

– Фу! Как это унизительно! – по-мышиному воскликнул он и, вырвав руку из моих ладоней, спрятал ее за спину. Я не успокаивалась: в безумном счастье я бросилась целовать лоснящееся усатое лицо мента, подобно тому, как собака лижет лицо своего хозяина. Тот отпрянул и вытер лицо рукавом. Я не унималась. Прыгая от счастья, я стала жать по очереди то одну, то другую его руку, и поправлять ему галстук. Ну такого фамильярства он никак не ожидал. Он решительно отстранил меня и твердо произнес:

– Или уходи сама или дело по-новой напишу и поведу тебя в тюрьму!

Эта фраза очень быстро отрезвила меня. Я тут же отпрянула от него, стерла слезы с лица, размазавшуюся косметику и вытерла сопли.

– Иди и больше не греши, – уже благосклонно произнес он. – Благодари Бога, что Он тебя спас!

Вот тут-то он как раз попал в точку: именно Бог меня спас и никто другой. Без помощи Божественной Силы, Великого Учителя я бы потеряла несколько лет своей жизни, молодость, расцвет сил, а может быть, даже здоровье!

Меня, как ветром, сдуло из злополучной каталажки. Мигом я собрала все свои манатки, взяла свой паспорт и, не сказав ни слова на прощание, опрометью бросилась наутек.

Выскочив на улицу подобно обезумевшему от радости зайцу, я бросилась, куда глаза глядят. На дворе уже стояла ночь. Полусонные прохожие, шагая по улицам, безучастно глядели на бегущую со всех ног чокнутую девчонку. Да мне сейчас было абсолютно все равно, кто, как и зачем на меня смотрит. Я была до безумия рада, что все так благополучно разрешилось. Но, с другой стороны, меня мучал вопрос: почему же меня так быстро отпустили? Ответ был ясен: моя молитва Богу спасла меня. Я еще была нужна Ему и Он смилостивился надо мной: я тогда вела секцию, несла знание людям, а это было нужно Богу. И поэтому Он меня спас. Если бы не моя включенность, не мое отчаяние и мольба Богу, то сидеть бы мне было в каталажке лучшие годы моей жизни!

Радостно чапая по лужам, я направила стопы свои к Святой Обители – дому, где жил Учитель. Раз я ему дозвонилась, значит, он был уже дома. Я побежала со всех ног к его дому. Прибыла я туда уже поздним вечером.

Мудрец открыл дверь и приветливо улыбнулся мне. Как испуганная птица я впорхнула в его квартиру. Здесь было очень спокойно и светло. Его дом нельзя было назвать уютным. Там было совершенно другое состояние: все вокруг напоминало о Боге – статуэтки, картины, мандалы, танки. Все было расставлено со вкусом. Его дом напоминал маленький храм. А самое главное – во всей квартире была какая-то особенная атмосфера – очень насыщенная, плотная, буквально звенящая. Она была накачана молитвами и медитациями молодого йогина. И каждый человек, который попадал сюда, начинал подспудно всё это чувствовать и входить в резонанс с ним.

Пройдя в его комнату, где он постоянно находился в медитациях и молитвах, я ощутила совершенно другое состояние, чем то, которым была пропитана ментовская каталажка. Внутри меня возник покой и умиротворение. Учитель предложил мне сесть в кресло. Вкратце я рассказала, что со мной произошло. Мудрец внимательно выслушал меня, а затем сказал:

– Да, тебе не следовало так опрометчиво поступать. Эта ситуация не была безвыходной, и ты должна была всеми правдами и неправдами из нее выпутаться.

– Но как же это было возможно? – искренне удивилась я.

– Во-первых, ты могла, видя, что на тебя уже смотрят продавщицы, чувствуя свой дискомфорт, просто последовать своим ощущениям и знакам, повернуться назад и просто повесить платье.

– А как же это можно? – удивилась я.

– А очень просто, ведь ты же не вышла за пределы отдела. Значит, можно было так поступить. Или когда у тебя стали проверять сумку, ты могла сказать, что взяла это платье потому, что хочешь его купить. И сразу могла бы за него заплатить.

– А если бы они сказали, что платье закопано на дно сумки? – переспросила я.

– Это тоже не имеет значения, – ретировал Учитель. – Ты еще не вышла за пределы отдела, значит, и брать тебя было не за что. А как они могли доказать, что ты украла это платье? – спросил он и посмотрел на меня изучающим пронизывающим взглядом.

Я недоуменно пожала плечами.

– Вот то-то и оно: не пойман - не вор. А раз ты сама говоришь, что заплатишь деньги, то, значит, ты вовсе и не украла это платье.

– А если они бы все равно меня обвинили?

– А это не имеет никакого значения, – сказал он, встав, и включил музыку. Заиграла смачная песня «Червончики». – Чтобы тебе ни говорили, ты не должна ни в коем случае признавать свою вину.

– А я вот слышала, что чистосердечное признание смягчает наказание, – простодушно воскликнула я.

– Вот именно на таких дурочек, как ты, это и рассчитано, – невозмутимо произнес он, внимательно наблюдая за моей реакцией.

После перенесенного потрясения эта реплика мне показалась невинной шуткой и я никак не отреагировала. Учителю, казалось, понравилось моё состояние и он продолжал дальше:

– Никогда, ни при каких обстоятельствах нельзя признавать свою вину, а тем более – что-то подписывать!

Я очень внимательно слушала его, ведь только что я сделала абсолютно противоположное: подписала себе приговор. И за это меня могли посадить в тюрьму.

– Что бы тебе ни говорили, как бы кто тебя ни запугивал, ни в коем случае нельзя ничего признавать. Ведь если добровольное признание и смягчает наказание, то не намного. Например, вместо десяти лет, тебе дадут девять с половиной. А если ты еще ни в чем не признался, то твою вину еще надо будет доказывать. А докажут или нет – это еще неизвестно. Если нанять хороших адвокатов, то они могут даже оправдать убийцу!

– О! Каким образом? – удивленно воскликнула я, глядя на серьезное волевое и решительное лицо Учителя. В этот миг я вдруг поняла, что, оказывается, настоящий Учитель – это не тот, кто знает все писания и может ответить на любой философский вопрос. Учитель – это тот, кто может ответить на любой вопрос, который тебя волнует, в том числе и обыденный, житейский. А если тебя этот вопрос действительно глубоко волнует, то получить именно на него ответ гораздо важнее, чем услышать десятки рассуждений о Парабрахмане.

– Оправдать убийцу можно, только нужно правильно подать факты. А адвокат должен умно, грамотно их истолковать, – сказал Мудрец.

– А как это?

– Ну вот, например, был такой случай. На даче остались ночевать двое мужиков. Дело было поздней осенью и на ближайших дачах не было соседей. Оба выпили. Повздорили. И один из них взял топор и зарубил другого насмерть. А после этого он побежал в милицию, в город чтобы сообщить о своем преступлении. И рассказал все, как было. Его не то, чтобы не оправдали, ему за состояние алкогольного опьянения еще набавили срок. И даже чистосердечное признание ему не помогло.

– А что ему надо было сделать? – с любопытством перебила я.

– А очень просто, – ответил Мудрец. – Ему надо было, во-первых, постараться все следы преступления уничтожить: труп закопать или как-то от него избавиться. Вытереть все следы крови, топор спрятать, стереть с него свои отпечатки пальцев. Убрать все следы застолья, пьянки и уехать с этой дачи на всю зиму. И появиться там только весной, когда бы уже все улеглось. Вот тогда бы он остался в безопасности, его бы никто не посадил.

– А если бы кто-нибудь все-таки заметил это преступление, и донес на него? – перебила я.

– Тогда надо, во-первых, ни в коем случае не признавать, что он был пьяным: за это сразу набавят. Адвокат должен будет доказывать, что обвиняемый совершал преступление в состоянии аффекта, например, сильно испугался. А сам обвиняемый должен будет давать такие показания, что они поссорились, а убитый нападал на него, ну, например, с этим топором. Тот сильно испугался, завязалась потасовка, он стал обороняться, а дальше он не помнит, что было: как-то выключился, потому что был сильно напуган. А потом, когда пришел в себя, смотрит – лежит труп, топор, лужа крови, а что и как было – не помнит, не может объяснить. Тогда получается, что он совершил преступление в состоянии аффекта, а во-вторых, с целью самообороны. И этого будет вполне достаточно, чтобы оправдать его.

– Так, значит, то, что он сам признал свою вину – ему закрыло только путь к оправданию?

– Конечно! Ведь чистосердечное признание сбавило ему срок ненамного, а если бы он вообще ничего не сказал, то его могли вообще полностью оправдать.

– А значит, своим признанием он сам себе подрубил сук, на котором он сидел?

– Вот это верно, – ответил Мудрец, внимательно смотря на меня. – И еще одно очень важное правило: никогда не признаваться, что преступление совершено группой или вдвоем, втроем – за это сразу же набавят срок.

– А как надо говорить?

– Либо все участники преступления отрицают свое участие в нем, либо договариваются – кто возьмет на себя в случае чего вину. Но зато, когда он садится, его остальные члены группы поддерживают: носят ему передачки, грев, курево и так далее, если надо, деньги.

– А если они вдруг о нем забудут? – вставила я.

– Тогда он может им пригрозить, что их тоже «завалит». Но с такими людьми лучше на дело не ходить. Настоящий вор в законе никогда не станет предавать своих подельников. Если так поступают с тобой, значит, это шантрапа, дураки, шушера, с ними лучше на дело не идти. Они вдобавок могут быть еще и неопытными, слабыми, скользкими. Такие запросто могут завалить все дело.

– А как надо идти на дело, – с любопытством спросила я.

– Лучше идти одному, или с каким-нибудь опытным, зрелым человеком, у которого есть богатый опыт. Тогда и дело будет успешным.

– А если один подельник все-таки заложит остальных или они сами себя сдадут?

– О, это очень плохо. Ведь если сел один, то те, кто на свободе, помогают ему.

– А если сели все – тогда что?

– Значит, ему уже будет носить передачки, помогать. К тому же все члены группы, если они не сели, могут нанять адвоката, который может снизить срок заключенному или даже вообще его оправдать. И его выпустят. То есть «выкупить» заключенного. А если все сели, тогда что делать каждому?

Я недоуменно пожала плечами.

– Вот то-то и оно! – ответил Учитель. – Поэтому никогда, ни при каких обстоятельствах нельзя признаваться, что ты сам что-то сделал и нельзя закладывать других. Тех, кто закладывает, называют суками. Если в тюрьме узнают, что кто-то закладывает, то его все презирают, опускают, а могут даже и убить.

– Ого! – ошеломленно воскликнула я.

– А ты как думала?!

– А как?

– Да очень просто? Берут и топят его в параше, потом никто даже и следов не найдет. Вот так!

Я задумалась и замолчала. Учитель предложил мне пойти на кухню попить чай. Мы прошли на кухню, она была небольшая, и ничего особенного там не было: обычная мебель, белый пенал, обои темно-зеленого цвета с орнаментом из лозы винограда. Мы сели за стол, и Учитель поставил кофеварку и выложил на стол щербет. Я с интересом наблюдала, что же будет дальше. Мудрец налил чай в обычные чашки, нарезал щербет, поставил на стол масло и нарезанный батон. Я верила и не верила своим глазам. Я совсем не представляла, что дом и трапеза йогина будут именно такими. Когда я представляла, как живет йог, то думала, что он сидит только на одних циновках. Стены тоже обвешаны циновками, на них мандалы, диаграммы, портреты Учителей, везде стоят свечи и благовонные палочки, статуэтки и подушечки для сидения. Пьет и ест йог только из керамической посуды, ну, на крайний случай, из деревянной. Ест только растительную пищу или лучше всего вообще ничего не ест. А как раз то, что предстало моему взору, было совершенно противоположно ожидаемому: никакой экзотики и полностью обыденная обстановка, да еще и вдобавок юный йог налил себе чаю, и стал его пить в прикуску с щербетом. Это меня шокировало больше всего. Я думала, что он просто «прячет» щербет каким-то непостижимым образом во рту. Но это было не так: Учитель действительно ел щербет и на самом деле глотал. Я, не зная, что делать, уставилась на него и стала расфиксировать взор по йогической системе на 180º. В глазах все расплывалось, все предметы в комнате виделись, как панно. Но в центре его все равно оставался этот злополучный рот, жующий кусок и что-то говорящий, смысл чего до меня не доходил – настолько я ушла в себя, в свои мысли. А через минуту я почувствовала, как чья-то рука трясет меня за руку. Я сразу пришла в себя и поняла, что Учитель оказывается, уже несколько раз до этого что-то спрашивал, а я не отвечала:

– Да-а-а! – задумчиво произнес он. – А я и не думал, что ты так болезненно прислушиваешься к мнению мышей.

– Не поняла, – ответила я, отряхиваясь подобно собаке от воды.

– Ты думаешь, что ты сейчас ушла в себя и никто не знает, что у тебя в голове?

– Да, а откуда вы это знаете? – удивленно спросила я.

– Я знаю не только это, но и то, о чем ты сейчас думала, – спокойно сказал он.

– О чем? – смущенно и удивленно спросила я.

– Ты думала: как же так? Йог и ест.

После этих слов я буквально потеряла дар речи. Мой рот открылся, не разжеванный кусок выпал изо рта.

– А как вы об этом догадались? – переспросила я.

– Это очень просто, – невозмутимо ответил Учитель. – За несколько лет занятий йогой, я развил в себе большую сенситивность (чувствительность). И когда мне надо что-либо узнать о человеке, я настраиваюсь на него, даже на большом расстоянии и сливаюсь с его аурой. А затем я начинаю его ощущать так же хорошо, как самого себя.

– Вот это да! – восторженно воскликнула я, беря кусок щербета без приглашения.

Учитель никак не отреагировал на это и продолжал:

– Все состояния человека, все эмоции, мысли, болезни – все это я чувствую в своем теле и в своей ауре. И поэтому я легко могу сказать, что чувствует, думает, испытывает любой человек.

– Ух-ты! – радостно воскликнула я. – А можно и мне этому научиться?

– Можно, но это потребует много лет практики. И для этого нужно отбросить многие предрассудки и внушенные обществом стереотипы мышления.

– А какие? – удивленно спросила я.

– Многие. Сразу все не перечислишь. Но вот, например, только что ты думала, что йоги не должны есть. И у тебя возник внутренний конфликт между представлениями, которые были у тебя в уме и тем, что ты только что увидела. А ведь этот предрассудок, что йоги ничего не едят – не самый основной. А сколько существует предрассудков на счет того, как надо жить и ведь никто из людей не может даже и подумать, что можно жить как-то иначе. И так устроен ум любого человека. А путь йоги – это то, что позволяет нам обнаружить в себе все эти установки и стать свободными от них.

– А как это? – по-детски наивно спросила я.

– Это значит действовать творчески, спонтанно, опираясь на нашу индивидуальность, сущность, а не на вдолбленные в голову догмы. И вот, если бы ты могла действовать так, как я учу, ты могла бы уже сегодня не попасться с платьем. Важно не что ест человек, не то, какая вокруг него обстановка, а то, как он мыслит. А внешнее – это всего лишь отражение того, что происходит у нас внутри. Йог – это не тот, кто голодает целыми сутками, ходит в отрепьях и твердит какую-то мантру. Йог – это тот, кто полностью контролирует все свои проявления, все мысли, все побуждения и действует согласованно с высшей целью.

Я как завороженная слушала поучения Мудреца. И подумала: «Ух-ты! Вот бы мне такой стать!» Учитель в тот же момент спросил меня:

– Скажи! А ты бы хотела такой стать, как я учу?

– Конечно! – эхом ответила я.

– Тогда для этого ты должна стать умной. И понять все то, о чем я говорю.

– Охотно! – радостно ответила я.

– Но на это могут понадобиться годы постоянных усилий и работы над собой.

Я задумалась, доедая последние кусочки щербета, а потом спросила:

– А что еще я сделала не так? Какие еще ошибки я могла совершить в ментовке?

– Да самые простые: ты могла что-нибудь сказать невпопад, а затем это опять-таки могло повернуться против тебя.

– А что? И как надо отвечать? – поинтересовалась я.

– Надо на все вопросы, касающиеся криминала, то есть того, что может навлечь беду на допросе, отвечать односложно: да-нет – не знаю, не помню, забыл, не видел и так далее А если это обычные вопросы, наподобие: как зовут твою мать или где ты живешь, то на них надо спокойно отвечать. Стараться как можно меньше информации выдавать, чтоб потом эта информация не обернулась против тебя самого или членов группы. Самый лучший ответ, когда говорят именно о самом преступлении или показывают криминал: оружие, наркотики, улики, это «не помню», «не знаю», «забыл». Если ты так ответишь неопределенно, то никакого вреда не будет, а вот если ответ дан конкретный, а уж тем более что-то подписано, тогда ничего изменить будет невозможно.

Дата добавления: 2015-08-05