Психологический портрет современника

Рассуждая о портретах современника в прессе наших дней, стоит вспомнить о том, как понимались эти задачи (изобразить героя, изобразить его успех) в недавнем прошлом, в советской журналистике.

В 30е годы ХХ века утверждалось: “Нельзя показать торжество системы без конкретных образов, вне конкретных людей. Раскрыть характер, т.е. показать те личные особенности, на которые предъявляет спрос и которые воспитывает система - это и значит показать ее торжество”.

Эта тенденция долгое время была ведущей, хотя и раздавались отдельные голоса (напр. Б. Агапова), сетовавшие на то, что “мы предлагаем людям изложение их собственной жизни и работы...приправленное сентенциями стандартного образца.” Вскоре стали привычными рубрики “Герои наших дней”, “Герои социалистического земледелия. (В жестокой борьбе быстро крепла молодая душа...Скромно и мужественно выполняет капитан свою почетную, но нелегкую задачу.. и т.п.) Возник жанр портрета носителя и командира процессов, которого эти процессы, в конечном счете, должны переделать, ­ писал горьковский журнал “Наши достижения”. Появился портрет-штамп (он же “парадный портрет”, он же “письмо с анкеты”), очерки-близнецы, где у героев преобладают “стальные глаза”, крепкие руки, доминирующим стимулом выступает слово “надо”, прославляется курс на выдержку, терпение и упорство.

Он был спокоен и молчалив. Нужно - и летает в лагерь. Нужно - и везет овес на зимовку. Нужно - и разведывает льды. И все это спокойно, основательно, методично. За этой сугубой простотой скрывается благородная и честная душа национального героя, богатый и сложный мир внутренних переживаний... (Б. Галин “Песнь его жизни”).

В “мир душевных переживаний”, однако, авторы не заглядывали, иной раз даже не знакомясь со своим героем, довольствуясь рассказами о нем и анкетными данными. Был возможен даже такой казус: в завершающем материал эпизоде приоткрывается дверь, кто-то заглядывает в нее, и секретарь райкома, с которым журналист беседует о героине, восклицает: А вот и она сама, Паша, - знакомьтесь! ” (Б. Галин “Трактористка”). Очерк кончался там, с чего должен был начинаться.

Подобная практика продолжалась и в послевоенные годы. В итоге подобные материалы (которые язвительная критика собратьев по перу называла то “письмом с иконы”, то “письмом с анкеты”) давал весьма приблизительное (а то и ложное) представление о человеке. Претензии, однако, были очень большие: показать “великую переделку людей”, говоря словами Максима Горького. Теория журналистики обобщала и поддерживала эту практику.

С высоты истории, не столь уж долгого ее промежутка, видим, что “великую ломку” показать, действительно, удалось, Впечатляет, когда сегодня попадается строка из очерка полувековой давности о том, что Сталин с мавзолея смотрит в небо, на боевые машины. Он машет рукой. Он доволен. Сегодня он испытывает летный человеческий материал...

В конце 6О-х известный очеркист А. Аграновский иронизировал над “описанием выдающегося передовика”: Такому очерку нужны итоги- ордена. Анализ, проблемность тут - первые враги, Описательность -родная сестра.. Любимая канва -биография. Трудное детство, старое время. И нелегкие послевоенные годы, легко переходящие в мажорный финал....

Конечно, советская очеркистика дала не только очерк - штамп... Уже в 30-е годы во время дискуссий об очерке, о соотношении в нем “типа” и характера можно было услышать запальчивое “Я не хочу обобщать Чапаева!”. Лучшие публицисты выдвигали другую задачу: необходимость подчеркивать в своем герое, “дух личной гордости, личного творчества”.

Наиболее распространенный вариант современного портрета можно назвать: “Судьба человека”. В этой судьбе может и не быть особых достижений, но показана личность -“ человек, сделавший себя сам”, - не карьеру, но СЕБЯ как самоценность, не нуждающуюся в зафиксированном, очевидном успехе, в признании. В центре внимания - личность оригинальная, с “лица не общим выраженьем”, с особенностью, которую Пушкин, говоря о Евгении Онегине, назвал “неподражательная странность”. Такой публицистический очерк называют “портрет духовной личности”; человек интересен свой неповторимостью, необычное в его судьбе, привлекшее внимание журналиста, тут предстает не в единичном проявлении, поступке, но в способе “прожития жизни”.

Подобный подход меняет многое. Демократизация прессы означает, в принципе, расширение поля зрения при выборе героя: сначала в российской прессе появились такие портреты ученых (много сделал для этого Даниил Данин своим знаменитым “Резерфордом”), потом - актеры, врачи, литераторы, потом - совсем простые люди -”, люди из глубинки, шукшинские “чудики” (например, каменотес надгробий, вдруг уверовавший в свое истинное призвание - построить часовню в память святого Сергия). Чрезвычайно разные герои психологического портрета предстают перед читателем сегодня. Например, не всемирно известная певица, о которой написано и сказано очень много, а ее бессменный аккомпаниатор - очень оригинально мыслящий человек, “оруженосец” в мире большого вокала.

Возможны в этом ракурсе портреты и людей, ныне живущих, и исторические портреты: “Человек, освобождавший Париж” (о легендарном полковнике Анри Роль-Танги, возглавившем Парижское восстание 1944 года, в итоге которого столица была очищена от гитлеровцев), портреты в рубрике “Герой, сошедший с книжных страниц” (“Старик, море и Хэмингуэй”, - о литературном прототипе).

Журналист- “биограф” отмечает в истории жизни своего героя наиболее яркие эпизоды – свидетельства и проявления особенного, неповторимого характера. Перед читателем предстает необычная судьба, которая показала, что человек остался человеком, самим собой, несмотря ни на что.

В очерках – психологических портретах подмечаются и парадоксы судьбы и поведение вопреки судьбе (один герой блестяще решал научную задачу, создавал главный труд своей жизни… в кратких передышках между боями, выводя формулы на коробках от папирос...; герой другого очерка однажды весь вечер божественно пел романсы, услаждая во дворце Тегерана гостей на дне рождения Черчилля, после чего тут же повелением Сталина был возвращен обратно в лагерь Магадана...).

В последнее время в числе неожиданных поворотов судьбы, самостоятельных решений вопреки ожиданиям, недоумению, даже осуждению окружающих - истории ухода в монашество (“Мать Серафима в миру Варвара”- о докторе технических наук, ставшей настоятельницей монастыря).

Популярны портреты личности как рассказ - воспоминание благодарного человека. Например, “Мой русский святой”, - французский журналист о враче, спасшем ему жизнь после автокатастрофы.

В качестве основного конфликта в портретных очерках часто выступает “аварийность” некоторых жизненных ситуаций как сгущенное проявление черт характера. Самый впечатляющий - эффект преодоления судьбы (безногий летчик, слепоглухонемой от рождения крупный ученый...).

Частым рефреном в очерках “Судьба человека” звучит: “Несмотря ни на что, - жизнь продолжается”. Перед читателем проходят судьбы -примеры жизнестойкости.

В день очередной политической сечи дикторы всех каналов, прощаясь, успокаивали растревоженных телезрителей: “Давайте соблюдать спокойствие. Жизнь продолжается.” Продолжается? Вот и показали бы на экране старого человека, живущего в Магадане, сказали бы: “Сегодня исполнилось 90 лет выдающемуся русскому певцу Вадиму Козину.” Миллионы людей, уставших от предвыборных страстей, улыбнулись бы. Нет, опять не коснулись этого имени. Когда-то было нельзя. Потом - можно, но опасались. Теперь - не до него.

Всеми любимый певец, баловень судьбы, заработал стране денег больше, чем кто бы то ни было (его пластинки не подлежали продаже), - нужно было сырье для оборонной промышленности, и чтобы стать обладателем пластинки Козина, можно было обменять на нее пять каких-нибудь разбитых и вдвое заплатить стоимость. Власть певца была гипнотической.. Почитателям он запомнился в пиджаке от лучшего портного, на котором сияла бриллиантовая звезда.

И вот этот самый человек, попав в мясорубку 30-х, волею судьбы превратился в... солиста центральной культбригады МАГЛАГА. Получил грамоту “За творческое мастерство и активное участие в организации художественной самодеятельности лагерей”...Так прошло его полвека.

Когда стал свободен в середине пятидесятых - остался в Магадане. Пережил и жизненные лишения, и официальное забытье. Его старые записи уничтожались. В печати материал о нем не разрешили. Он выжил во многом благодаря своим поклонникам. (Один из них помнил концерт в госпитале: “Как он пел.. Мне снова жить хотелось...”). Со всей страны шли в Магадан посылки с шерстяными носками, рубашками, лекарствами, фруктами. Он отвечал”Спасибо, не надо, у меня все есть... Под конец жизни старого певца образовался клуб почитателей Козина. У нынешних эстрадных певцов никогда не будет таких поклонников... Мода изменчива, самые шумные и самые слепые поклонники своих кумиров - самые неверные, Завтра у них будут новые идолы.

(Эд. Поляновский, “Одинокий голос” Известия)

“Портрет личности и судьбы”, - настоящий публицистический очерк, это “образное, призванное к воплощению неповторимого” (В. Ученова). Каждая сосна - с раскидистой кроной, живым стволом - неповторима и индивидуальна, а вот телеграфные столбы - обструганные сосны - все похожи, каждая из них “типична” (кто-то сочинил этот наглядный аргумент в тридцатые годы, иронизируя над собственной практикой “обстругивания” героев в процессе их "подведения под общий тип”).

Усиливая интерес к индивидуальной неповторимости, некоторые издания приходят к портретам одиночек, замкнутых на себя, - и это тоже тупик, крайность. Отказываясь от “безусловно положительного” примера в пользу установки: “оригинальная личность”, можно незаметно стирать грань между героем и антигероем, или опять-таки отходить от личности в сторону “типа” (“тип одиночки”, “тип лишнего человека”, “представитель “потерянного поколения” – это ведь тоже публицистические ярлыки, восходящие к стремлению “членить всех на виды и подвиды”...). Принципиальной в этом плане была рубрика "Общей Газеты" под названием “Нелишний человек”, нацеленная на показ яркой индивидуальности, включенной, однако, в жизнь и заботы современников.

Один из главных мотивов психологического портрета – творчество как особое состояние души.

Примечателен “бунт” против портрета-штампа, предпринятый Ан. Аграновским еще в советское время; один из его очерков открывался полемичной фразой: Мой новый герой не любит музыки. Публицист демонстративно выступил против схемы: герой работает “как положено”, а еще как “разносторонний человек”, поет в хоре, или дома что-нибудь мастерит для души… Ополчась против фальши публицистического изображении героя "положительного" как человека старательного и послушного, Ан. Аграновский предложил резко неординарный облик настоящего творца, работающего не по регламенту, для которого состояние творчества естественно как дыхание. И не нужны “хобби”, дополнительно расцвечивающие мир, - его делает многоцветным любимая работа, постоянно творческое состояние, которое не смогла прервать даже война, даже солдатская “работа” пехотинца, и который потому непонятен и непредсказуем, единственен и странен (Очерк назывался “Однолюб”). Вслед за этим очерком в советской прессе стали появляться и другие герои “совершенно нетипичные” в своем отношении к жизни и работе, которую они осуществляли как творчество, как “песнь жизни”. Например, милиционер, рассуждавший о задачах своей профессии как о борьбе с некоммуникабельностью и преступностью как высшей и опасной формой некоммуникабельности, полагающий, что: Пункт первый - милиционер должен быть предельно добрым человеком, Пункт второй - безупречно честным и порядочным, пункт третий - смелым. (В. Липатов, Командир взвода милиции. - Известия) Конечно, такие постулаты в пересказе автора звучали бы малоубедительно. Убедительность и достоверность достигались "словом от первого лица, речью самого героя.

Авторы современных очерков продолжают традицию; пытаясь показать, что человек интересен в связи с делом, неразрывен с ним, прибегают прежде всего к приему "Самовыражение героя". Рассуждения творческого человека о своем творчестве всегда чрезвычайно интересны.

Вот, к примеру, как представляет свое дело композитор, певец рок-музыкант Ю. Шевчук, рассуждая, с чем он выходит к публике: “ Я бы не стал называть их политическими песнями, как принято. Действительно, с самого начала я пытался артикулировать свои личные гражданские чувства, но это все же было своеобразной лирикой, возможно, с несколько гипертрофированными образами... Я не наблюдатель, а соучастник этой жизни. Музыка вообще не средство разрушения и отрицания, а бесконечный путь к общей гармонии... Мне близка поэзия внутреннего чувства и спокойного разума.

В поисках героев наших дней, людей интересной судьбы и мастеров своего дела, способных ощущать особую “философию” своей профессии, журналисты "Московские новости" однажды удачно обратили взор... на самих себя, создав очень интересную серию: “Портреты журналистов” (в том числе и иностранных коллег - московских корреспондентов).

Уточним некоторые приемы, при помощи которых создается психологический портрет. Кроме «самовыражения» персонажа (его собственных размышлений, открытого диалога) несомненно, надо подметить специфику манеры поведения, так наз. "демонстрацию способа существования". Например, любопытно, было и прочитать, как один из основателей Гринпис, гостивший в СССР, отреагировал на попытку тогдашних правительственных чиновников “присоседиться” к его движению, и “увидеть”, как он грозит скандалом перед камерами, и “услышать”, как он “ прорычал своему переводчику: “Прекратите это сборище!” и стал затем раздельно и внятно, подчеркнуто официальным тоном диктовать нежданным и жульническим “последователям” движения Гринпис свои, очень точные, условия. ( Известия ).

Наглядный эпизод, через который передается индивидуальное и творческое лицо, - одна из главных красок портрета. Например, министр культуры, бывший танцовщик, в своем кабинете, говоря о балете, увлекается настолько, что вскакивает с кресла и показывает, как танцевала великая Уланова и как танцуют современные, никуда не годные балерины.

Чем оригинальнее образ жизни, поведение, формы общения с окружающими - тем интереснее читать, с небольшой подсказкой журналиста догадываться о “мотивационном фоне”, причине именно такого, а не иного образа жизни. Например, говоря о людях искусства, важно передать их особую творческую манеру

-Форте! Форте!

Повинуясь режиссерской трактовке, вовсю орет телевизор. Его силятся перекричать Талызина, Раецкая, Горин и все члены большой семьи из пьесы Петрушевской... Виктюк впрыгивает на подмостки, бегает, месит, как тесто, челку, дергает углы воротничка, поправляет шейный платок, “заводит” актеров:

- Видишь меня? Играть натюрель можешь хоть до утра!

Он говорит с актерами на особом диалекте, сформированном для работы... “Перестаньте болтать! Вы воруете у нас энергию!” А если артист пытается объяснить словами то, что он хотел выразить жестом или интонацией, его ждет коварная похвала: “Потрясающе говоришь! Напиши в газэте!”

-Пиано! Пиано!

Виктюк переходит на единственно внятный язык нераздельного душевно-телесного движения, сосредоточенного самораскрытия.

(“ Репетирует Роман Виктюк”, Независимая газета)

Творческая манера, символ эстетики мастера могут быть показаны и по-другому, не через непосредственные впечатления, а через воспоминания. Так в портрете ­ эссе о Скрябине была приведена любимая ремарка опусов композитора -“volando” -“полетно”, и воспоминание одного из его почитателей и друзей: он не просто спускался, но вприпрыжку сбегал вниз, странно размахивал при этом руками, точно крыльями, будто бы желая взлететь, как это делают орлы или грифы...Образ манеры поведения композитора, его способа существования, дополняется в этом материале и другими свидетельствами. Например, вот как сохранилась в памяти манера игры на рояле: “Пальцы его извлекали звук, не падая на клавишу,...а наоборот, как бы отрываясь от нее, легкими движениями взлетая над ней...Пальцы его не падали на клавиатуру, а как бы порхали”...

В очерке - психологическом портрете, обычно “два героя”: о ком пишут, и кто пишет. В тексте отражаются и авторские размышления, и авторские впечатления, и авторские “ремарки” - замечания, обращающие внимание на отдельные интересные штрихи к психологическому складу личности (Например, герой подзывает охотничью собаку, и автор удивляясь, замечает: Даже при крике не резкий голос...).

Или, к примеру, такая авторская ремарка:

..Мне кажется, что любовь моего героя к своему искусству, трогательная до донкихотства, и должна быть сверхмерна, с перебором, чтобы утвердился у аудитории хотя бы некоторый минимум любви.... Неважно, какое именно поприще представляют люди этого склада. Любая дорога ведет к храму, если путь по ней держит истово верующий человек.

(“Маэстро. Виртуоз джаза Давид Голощекин отстаивает свое любимое искусство.” А. Васинский, Известия)

В портретном очерке очень ярко выделяются образные ассоциации. Может быть предложен и “образ судьбы”. Например, артист М. Яншин, игравший “героев второго плана”, человек чрезвычайно отзывчивый и бескорыстный, в одном из очерков, посвященных его памяти, был представлен как “оруженосец добра”: Есть рыцари... И есть оруженосцы. Они сами следуют за рыцарем. Малые и слабые - каждодневно несут за героем его оружие. ( Литературная газета )

Интересна косвенная образная трактовка ведущей жизненной позиции героя; например, рассуждая о неизменном мужестве в преодолении жизненных невзгод и творческих неудач - автор может процитировать Бетховена “Жизнь есть трагедия. Ура!”

Иногда герой помогает рассказывать о себе. Очень ценится прием: открытая помощь героя в формировании собственного публицистического образа, в его коррекции. Например, путем самоиронии (привлекательной для современного читателей); герой не позволяет впадать в патетику по поводу самого себя, и “подгонять” свой образ под авторские интересные построения. Так, в одном из очерков был приведен факт биографии: тяжелая болезнь, которую пережил герой, музыкант по профессии. Осторожно заведя об этом речь, журналист “кстати” напомнил, что один из великих лечился “прикосновением к святыне” - для того, чтобы привести себя в норму, задавал себе урок -прочитать девять раз “Слово о полку Игореве”... И я спросил у Давида, нет ли у него исцеляющей мелодии, ну может, Моцарт, или Кармайкл? Мне казалось, что такая деталь украсит портрет моего героя. Но он сказал, что во время болезни слушает советы лечащего врача. Сказал с ироничной улыбкой. Ну никак не хотел он, чтобы из него делали гениального неврастеника, не хотел он лезть на пьедестал по стремянке, которую ему подставляли... (“Маэстро. Виртуоз джаза Давид Голощекин отстаивает свое любимое искусство.” А. Васинский, Известия)

Ощутимая самоирония героя очерка делает его человечнее, привлекательнее (Например, когда великий ученый – гуманист С. Аверинцев в ответ на поздравления своего друга с 60-летием - “порой взросления” замечает: «А я, видимо пропустил момент, когда становятся взрослыми, и теперь это уже - навсегда..».).

Для отечественной журналистики тема "положительный герой", возвратившись, предстала в ее исконно гуманистическом, не искаженном идеологическими построениями, свете. Уже не характерна прогностическая модель портрета, вместо “человека будущего” (коммунистического завтра) опять предстает “человек на все времена”. Портретный очерк может быть и ретроспективен; популярны юбилейные портреты и "портреты вослед" (некрологи- эссе), - о людях, которых можно назвать гордостью не только российской, но и общечеловеческой культуры. Публицистическое размышление о “человеке на все времена” подчеркивает и исключительность личности, на которую нельзя указывать как на пример для подражания (уж очень масштабы разные...), и некоторую одинокость “вершины”. Характерна и “негромкость” такого героя. В портретах исключительных личностей авторские попытки “понять и объяснить” героя особенно сложны. Тем не менее, только прилежно внимать тому, кто признан нравственным учителем, в публицистическом произведении недостаточно. Обычно, чтобы передать характер такого человека, журналист идет наиболее привычным путем, рассматривая своего героя как мастера своего дела, беседуя с ним о деле его жизни (Академик Тамм - выдающийся физик, Аверинцев - филолог, Лихачев – историк и т.п.).

В современном очерке о Ломоносове с характерным заголовком “Без парика” (Литературная газета), читаем: Ломоносов - это не только открытия. Это характер, сплавленный с открытиями... Да, гениальность не тиражируется. Но учиться у великих людей верности призванию и нравственной позиции можно и должно.

В очерке –портрете необходимо тесно связать дело человека с его индивидуальными особенностями. "Люди оставляют после себя не кротовые холмики или ласточкины гнезда, но – неповторимый вклад неповторимой личности". (Д. Данин. “Резерфорд”).

Философы утверждают, что качества личности можно определить, ответив на следующие вопросы:

- чего хочет личность (направленность, установки, тенденции, интересы и идеалы),

- что может личность (способности, дарования),

- что есть личность (особенности, благодаря которым реализуются возможности. т.е. характер),

- что должна личность (отношение к необходимости, к требованиям общества окружающих).

Можно ли “рассказать о человеке больше, чем он знает о себе сам”? Сопоставление позиций разных людей позволяет выявить общее, присущее какой-то манере поведения, соотносящееся с менталитетом сограждан, выявить творческое кредо, если речь идет о человеке искусства, или философию профессии, как она ощущается самим человеком. Объяснить и обобщить его предпочтения, пристрастия. Выполнял ли он указания, или творил? Что, по преимуществу, оказывалось главным в судьбе? Был ли в ней постоянный упор на цель, как герой шел к цели? Достойна ли его задача? Не мелка ли? Объяснение побудительных причин поведения героя, выдвижение “резонов положительной публицистики” (Ан. Аграновский) - главная задача

Портрет широко использует фрагменты интервью, - самовыражение героя: диалог, интервью, внутренний монолог, пересказ - несобственно прямая речь, прием авторской догадки (И он успел, хочется думать - успел понять...), догадки, основанной на внешнем проявлении внутреннего состояния (Спичка догорела в его пальцах и обожгла...)

Очень важны суждения других людей о герое (Классический пример: Гомер рассказывает о красоте Елены, ни разу не показывая ее, - лишь описывает впечатления окружающих, действие ее красоты на других).

Сохраняет и по сей день свое значение рекомендация, которую дал в конце 60-х годов ХХ века публицист Д. Данин: “Суть характера лучше всего проявляется, “прорывается” в маленьких происшествиях- сюжетах -в репликах на вызовы, в душевных реакциях, в выражении отношений к людям и явлениям, -во внутренних и внешних взаимодействиях с окружающими. Факты взаимодействий - сюжетны”.

Создавая портрет важно точно представлять ракурс интереса читателя по отношению к герою (карьера, успех, достоинство, служение людям, научный поиск, “жизнь не по лжи”, верность принципам, естественное “легкое дыхание” внутренне свободного человека). И надо усилить этот интерес, побудить читателя к самостоятельным размышлениям, возможно - и сопоставлению своей жизни с той, которую представил журналист. Иной раз создается “ложный образ”, образец предвзятого мнения, поверхностного суждения, и на протяжении всего материала идет постепенное опровержение образа ложного и создание истинного.

Сложность - в умении все же сохранить при этом аромат “встречи”, “новости”, простого интереса и любопытства.

Сегодня мы изживаем еще одно “наследие прошлого”: прошло время, когда в “портрете” чересчур активно демонстрировал себя автор -“лицо размышляющее” (например, блестящий эссеист Татьяна Тэсс из “Известий”). Ситуация, проблема могут, конечно, быть поводом к самовыражению, но сегодня этого как бы стесняются; авторы настроены более самоиронично и предпочитают слушать героя.

Как обосновывать выбор персонажа, достойного внимания? Практика отечественной журналистики в данном случае склоняет к наглядности поступка и к “философии профессии”, переданной словами героя - его собственного объяснения своего “места в жизни”. Авторские пояснения, толкования, образы - это только то, что уже нужно в поддержку, в дополнение к наглядным проявлениям характера героя и его размышлениям “о времени и о себе”.

Советская журналистика, создавая образ послушного героя, полагала, что таким образом удается показать не отдельных людей, но типы, принципы новых человеческих взаимоотношений. Современный психологический портрет перестал делить человеческие взаимоотношения и их принципы на новые и старые, обратился к утверждению их незыблемости.

Со страниц прессы, с телеэкранов часто звучат сетования о разрушении нравственных ценностей (журналистика, прежде всего ­ “литература тревоги”). Не менее важно, чтобы со страниц прессы шли и другие сигналы, не прерывался разговор о вечно человеческом в противопоставлении анти – человеческому; такой взгляд, предлагаемой эссеистикой, очеркистикой, принципиально важен и, в основе своей, - оптимистичен.

Дата добавления: 2015-08-05