Сон о королеве Мэб 2 страница

***

Она вообще сегодня выглядит нервно, подумал Умник. Настолько нервно, что это даже… красиво, что ли. Когда с человеком случается нечто – неважно, радость или беда – и с него слетает привычная, уже почти приросшая к лицу маска, он волшебным образом хорошеет. Ямочки на щеках начинают играть. Румянец проявляется на скулах. Глаза становятся ярче. В рисунке рта, казалось, навеки застывшего в гримасе ледяного ДЕЛАНИЯ, внезапно появляются новые, незнакомые штрихи. Очень трепетные какие-то. Или даже не так. Не трепетные. Взрывоопасные. Гримаса, которую Умник определил как «Ничего не спрашивай. Сама не понимаю».

- Ты действительно полез драться с Тучей из-за старика? – сухо поинтересовалась Синеглазка, накладывая на голый живот Умника свежий компресс. Гм.. «Свежий компресс» звучит примерно как «горячий компот». Но не в этом странность главная. Она обратилась к Умнику на «ты». Чего с Синеглазкой за всю её службу в ранге процедурной сестры ни разу не приключалось. Всегда со всеми пациентами одинаковая: неприветливая, как осенний ветер, и резкая, как хлопок двери, попавшей в струю сквозняка. Но при этом – неизменно со всеми на «вы». Даже с Сухохряпом. Даже когда шарашит разбушевавшегося Графа шокером промеж лопаток.

Но сейчас она произнесла «ты» и, кажется, не собиралась извиняться за оговорку.

- Ты вправду псих?

- Почему ты так решила? – Умник безропотно принял новые правила игры, но привычка отвечать вопросом на вопрос заразна вельми и одной инъекцией реланиума не излечивается, - Я должен был стоять и смотреть, как его душат? Это по-твоему нормально?

Синеглазка, которая в этот момент завязывала узел бинта, - фиксируя компресс на огромном синяке, украшавшем со вчерашней ночи умниково подвздошье – внезапно стянула бинты с такой силой, словно одним движением собиралась выдавить из Уника все ещё не отбитые Тучей кишки.

- Ты. Должен. Был. Дрыхнуть. – свирепо отчеканила она, и её глаза от гнева приобрели совсем уж аквамариновый оттенок, - И горя бы теперь не знал. Да и я тоже. А теперь скандал на всю больницу. Де Менцио с меня список призывников трясёт. И твоя фамилия в этом списке – под номером один. А спал бы ночью – о тебе вообще бы не вспомнили. Жалкий псих, негодный к труду и обороне – вот кем ты был ещё вчера в его глазах. А теперь ты дебошир, нарушитель режима и чёртов герой. Которому самое место в окопах. Отражаешь ход мыслей?

- Прости, - ни к селу ни к городу брякнул Умник и отвернулся к окну, старая не смотреть на койку, где в узлах проводов и патрубков прерывисто сопел Отшельник, - Я не хотел. В смысле, чтобы у тебя… проблемы. И всё это вот.

- Да ладно, - фыркнула Синеглазка и злобно сдула со лба каштановую чёлку. К такой масти волос положены карие глаза, внезапно подумал Умник. На крайняк – зелёные. Ей бы быть смоляной брюнеткой или огненно-рыжей – к таким-то глазам. Цвета полдневного июльского неба над одуревшим от зноя морем, - Веди себя смирно ближайшие три дня – и глядишь, списочек-то и не понадобится вообще. Покупатели всё равно ещё не приехали, да и приедут ли – вилами на воде писано.

- Поку…кто???

- Покупатели, - Синеглазка достала из кармана халата ножницы, аккуратно обрезала торчащие хвосты бинта и, сделав шаг в сторону Отшельника, подкрутила колёсико капельницы, - Рекрутёры, ну. Призывная команда. Предписание прислали в понедельник, а нынче среда, а их всё ещё нету. Может, и пронесёт. Я их сама боюсь. Меня-то не тронут, чего девке на войне делать? А Тучу очень даже могут. И тебя. И Графа. Их воля, они бы и Отшельника в сапоги обули, да повезло старику – умирает, вроде.

- Умирает? Да он только что вставал!

- Тебе поблазнилось с реланума, - в голосе Синеглазки на мгновение мелькнул испуг, мелькнул и сгинул, уступив место привычному ледяному металлу, - Он, как вас сюда привезли, только и успел прошептать: «Ай да студент, не ожидал». Или вроде того. И тут же отключился. Давление почти на нулях, дышит через аппарат искусственной вентиляции, пульс тридцать в минуту, вот адреналин ему капаем – да видно, корм не в коня. Типун мне на язык, конечно, но я таких много перевидала за четыре года службы… не жилец. День, самое большое два дня. Так что зря ты его спас, - добавила Синеглазка с внезапной печалью в голосе и резко встала. Двинулась к двери, толчком открыла её, замерла между косяками – словно забыла что-то важное. Не оборачиваясь, ровным тоном оборонила:

- А насчёт покупателей не бойся. Я им тебя не выдам. И знаешь, почему?

- Почему?

- Будешь смеяться, но… Ты на моего брата похож. На Элрика. Такой же красивый и такой же шарахнутый. Был. Проехали. Через час на «королеву», - добавила она прежним тоном командира, отправляющего солдат на верную смерть. - И только попробуй уклониться... уклонист ты наш.

***

Уклоняться от «королевы Мэб» - всё равно что прятаться под одеялом от смерти. Как все ныне живущие однажды обретут покой в гробу, так и каждый пациент Сплендерской лечебницы хоть раз, да обязан был побывать под «королевой» - космической мощности антипсихотиком, разработанным в лабораториях Академии и состоящим из такой зубодробительной смеси препаратов, что даже создатели его, магистры Чистоплюй и Слёзокров, не могли с первого захода вспомнить всю ингредиентуру. Де Менцио смутно догадывался, что в основе - вроде бы – литий, магний и фенобарбитал, плюс ЛСД, плюс некий совсекретный антидепрессант обратного захвата серотонина, слегка разбавленный опиумом для смягчения эффекта. В экспертном же заключении, подписанном собственноручно магистром Молнией (надо же, ещё вчера член Консилиума, ныне же таскает на своей цыплячьей шейке магистерскую цепь с пулей, вот как карьеру надо делать, а не в кресле начмеда штаны протирать), отмечалась высокая эффективность данного зелья при купировании широкого спектра как нервных, так и психических расстройств – вплоть до маниакально-депрессивного расчетверения личности, осложнённого манией оценочных суждений. Правда, стендовые испытания проводились в основном на приговорённых к очистительному расстрелу – так что подтвердить чудодейственную силу «королевы», понятное дело, теперь уже некому.

Умник до колик в животе боялся принимать эту гадость внутрь. И оба его внутренних труса - тоже. Разумный – по соображениям бессмысленности эксперимента (ведь сугубо формально Умник ничем не болен, значит, препарат излечить его не может, а вот навредить – запросто). Бешеный – из любви к разного рода диковинным фобиям, включая фармакофобию. «Дядя по материнской линии так же вон лёг на обследование, ему там вкололи неведомо что, он и тапки откинул, - верещал он, бегая по потолку изнывающей от ужаса умниковой душонки, - Бабка до сих пор бы здравствовала, кабы ей в аптеке по ошибке не всучили вместо циннаризина - цианидаризин! Аптекарю-то что? Выговор и на повышение. А бабулька то после этих пилюль и часу не прожила. А дед-то и вовсе пошёл утречком в туалет, поскользнулся на мыле, упал и умееееееер!!!»

В общем, оплакивая криворукую фортуну дядьки, бабки и деда, скопытившихся в одночасье по вине врачей-убийц, Умник сам не заметил, как доковылял до процедурной. А в процедурную вход - дирхем, выход- два. Особенно ежели там сестра Тременс дежурит.

Левую руку на стол, скомандовала сестра Тременс. Рукав закатать! Кулачок сжать! И разжать кулачок! И – сейчас будет немного больно!

***

Ёшкин кот!!! И это называется немного??????

***

Впрочем, как следует насладиться болевой волной, хлынувшей в вену вместе с пятью кубиками «королевы», Умник так и не успел. Спустя полсекунды он обнаружил себя стремительно идущим ко дну – причём ко дну БЕЗДОННОГО океана, в котором к тому же совсем не было воды. Бездонный и безводный океан. А вокруг звёздочки, звёздочки, звёздочки. С пронзительно синими глазами.

… судьбы нет. Или есть?

… смерти тоже нет. Вообще. Её трусы придумали, чтобы.

… чтобы что?

… чтобы пришёл Оружейник и отменил смерть, конечно же.

… потому что у неё очень красивое лицо. Чистое. Да, так точнее. Грубое, но чистое. Детской, пронзительной чистотой.

… не у смерти.

… и ещё он думал, что ТАКОЙ синевы глаз в природе не бывает.

… а всплыл Умник довольно далеко от процедурной. Почему-то опять в реанимации – но погружённой в липкую предсмертную мглу. Он сидел на краешке койки Отшельника, а старик вдруг очнулся, отверз беззубый рот и попросил пить. На поправку пошёл, обрадовался Умник, но тут же вспомнил, что океан-то – безводный. Задачка, которая под силу лишь королеве Мэб: утолить жажду, не имея под рукой стакана с водой.

И королева явилась незамедлительно – облачённая в огнь небесный от пят до каштановых влас, в коих запутались мириады синеглазых звёзд. И бысть лик ея груб, но чист – пронзительной детской чистотой, и в складке упрямо сжатых губ Умник по складам прочёл немой вопрос: «Что делает здравый немощных среди?».

… потом декорации слегка поменялись. Хоть сон всё тот же: погружённая в предсмертную липкую мглу реанимация – и Умник, сидящий в растерянной позе на краешке койки Отшельника. Который почему-то пришёл в себя и просит пить. Без простодырых деревенских оборотов вроде «чой-то» и «надысь» просит – а очень даже литературным языком. Слишком литературным, чтобы быть правдой. А вода – вот она, плещется в капельнице, тонкой струйкой стекает по патрубку прямо в набухшую сизую вену старика.

***

И рек Отшельник, когда сердце его наполнилось водой вместо крови:

- Слушай и запоминай. И можешь счесть меня после услышанного безумцем – не оскорблюсь, не бойся. Я и вправду безумец. Мы все. Не спрашивай – кто. Мы. Нас мало, но мы – малая мышь, погубившая слона. Зови меня Отшельником, коли хочешь. Я сам не помню своего надрезального имени. Зато отлично помню каждое слово Кодекса из без малого миллиарда, в нём содержащихся. А знаешь, почему?

Умник растерянно жмёт плечами.

- Потому что… потому что сам их начертал. Да, студент, не вздрагивай. Перед тобой в парше и коросте лежит… Оружейник… собственной персоной. Или тот, кто в безумии счёл себя Оружейником. Как тебе удобнее, так и думай. Я был одним из Магов Итарно. Одни из десяти братьев ближнего круга. Одним из тех, кто был допущен к тайне тайн. Ты ещё не созрел, чтобы знать её.

Отшельник облизал пересохшие губы, отчего его черепообразное лицо на секунду обрело черты посмертной гипсовой маски.

- Да. Мы вконец запутались тогда. Мы искали Истину и почти нашли её. Мы называли эту Истину «Дверью в Стене». Истина могла спасти мир - который уже тогда катился в пропасть. Но кто это видел? Кто знал, что богатство Империи тает, пашни оскудевают, шахты почти исчерпаны, и уже завтра гражданам Империи, погрязшим в роскоши и разврате, будет нечего жрать? Только мы. Как спасти страну? В древности, когда казна истощалась, её пополняли войной с соседями. Днесь все соседи либо истреблены, либо покорены. А иных земель за Океаном не бысть николи и несть ныне. Империя распространила свои границы до края мира – и сожрала этот мир. И убила тем самое себя. «Дверь в Стене» - шанс на спасение. Что-то вроде ковчега. Не для всех, но… Но чтобы определить, кто из живущих готов сей шанс воспринять и воспользоваться, нужно было испытать всех.

Отшельник задохнулся кашлем, замолчал, перевёл дух и продолжил еле слышно, так, что Умнику пришлось, преодолевая отвращение, приблизить ухо своё к зловонному рту старика.

- Мы виновны, студент. Ибо, чтобы испытать Десятиградье, мы стравили его в смертельной драке. Мы не хотели. Так случилось само. Мы просто написали для Десятиградья Кодекс Оружейника. Хотя не так. Сначала мы долго спорили. Сходились только в одном: чтобы спасти мир от него же самого, нужно дать ему Идею. Цель. Причём недостижимую. Только так можно заставить лежащего встать и идти. Бесконечно идти. Движение – всё, конечная цель ничто. Мы написали Кодекс так, чтобы выполнить его было невозможно. И не выполнить – нельзя. Лекарство горько, но смерть от болезни ещё горше. А мир болен. И его излечит только… только принуждение к нравственному закону.

- Принуждение? А разве можно…

- Можно. Так мы думали. А чтобы принуждение не привело к крови… к большой крови… мы вложили в Кодекс множество предохранителей. Таких, чтобы не дать Десятиградью обнажить меч против своих. Противоречия. Иди-стой. Бери-отдай. Карай-милуй. Делай-не делай.

- Бред. Как тогда принуждать – если…

- Погоди. В том-то и смысл, - Отшельник издал горловой звук, похожий одновременно и на кашель, и на ехидный смешок, - На то и был расчёт. Мы понимали, что будут те, кто возропшут. Кто скажет «Не понимаю!» Кто будет искать истину между строк. И это – те, кого мы ищем. Избранные. Достойные войти вместе с нами в Дверь. Это моя задумка. Именно я предложил пронумеровать страницы… дважды.

- Не понимаю.

- Значит, ты – один из искомых, - Отшельник опять издал короткий надсадный смешок и судорожно скомкал в кулаке кусок одеяла, - Значит, не зря. Ведь ты – южанин. Мы даровали Кодекс всем – и Северу и Югу. Мол, вот вам древнее пророчество о скорой гибели мира. И о том, как спастись. Но… Север остался к Кодексу глух. Он вообще не верил в грядущую

гибель. Процветание – ослепляет. Нищий Юг же, напротив, воспринял Кодекс слишком серьёзно. Начал перестраивать свою жизнь по канону, начертанному на его страницах. А перестроив, пошёл с оружием в руках на Север и попытался силой принудить северных сибаритов к такому же переустройству. Не вышло. И грянула война. Ровно пятьдесят лет назад. И с тех пор не затихала ни на минуту. Третье поколение уже не мыслит жизни без бомбёжек, артобстрелов и охоты за шпионами. Третье поколение не знает, как можно вообще жить на свете, не стреляя друг в друга. Миф об Оружейнике, который связал повстанцам руки путами бессмысленных и суровых запретов – отрезал им дорогу к отступлению. Зато у повстанцев есть Великая Цель – драться, доколе не придёт Оружейник. Придёт, и своей магической силой отделит плевелы от пшениц, агнцев от козлищ и свет от тьмы. Покарает нечестивых и вознаградит претерпевших до конца…

Отшельник замолкает, костлявое тело его под одеялом вытягивается в струнку – и Умнику в какой-то момент блазнится, что – всё. Отошёл. На полуслове. Он наклоняется ещё ниже, пытаясь понять, дышит старик или нет.

- Мы просчитались, студент, - - Отшельник тяжело сглатывает, словно в горле его застрял большой кусок яблока, и внезапно возвышает голос, - Среди читавших Кодекс не оказалось ни одного, кто умел зреть между строк. Ни одного, кто возроптал бы против нелепостей сей книги. Ни одного, кто был достоин войти вместе с нами в Дверь и спастись. А ведь разгадка сей шарады вопмя вопила чуть ли не с каждой страницы! На коих лично я, вот этой рукой, кроме порядкового нумера, крупным шрифтом вписал ещё одну цифру – нумер слова.

- Ка… какого слова?

- Тайного, студент. И ключевого. Например. Ты читаешь в Кодексе фразу: «Иди тропами кровавыми». И зришь цифру 1. Затем читаешь «Кто насладится дорогой, тот спасён». И зришь цифру 3. Засим чтишь: «Птицы летят на юг по неразумию». А рядом – цифры 3 и 4. Что на самом деле начертано на сем манускрипте?

Умник натужно морщит лоб.

- Иди… дорогой… на юг, - неуверенно бормочет он, - Что? Так просто? Но это детский шифр! Раскалывается на раз!

- Да, детский. Но попавший под чары Магов, как мы видим, становится глупее дитяти малого. Не видит того, что лежит на поверхности. Помнишь, в Кодексе имеется запрет вступать в пределы града Беллиниума?

- Конечно, - Умник оживлённо подпрыгивает на краешке койки, - Глава сто сороковая, стих семидесятый. Я тоже, когда в Академии нам эту главу читали, удивился: почему, мол? Почему нельзя ступать повстанцу на брусчатку беллинианскую?

- Не токмо, - дробно хохочет Отшельник, - Не токмо повстанцу. Имперцы тоже обходят Беллиниум стороной. А знаешь, почему? Он ПОСРЕДИ Пустыни. А Пустыня – это смерть верная. Так думают все. И пусть думают. Я сто раз ходил по ней – из Итарно в Беллиниум, и обратно. Не так страшна Пустыня, как мифы о ней. Мифы порождают страх, страх убивает. Меня – не убило. Ибо не боюсь. А не боюсь, потому что знаю. Ведь Пустыню – какой вы все её представляете, наивные чада – её тоже… создал…я. Но это долгая история. Я повторяю свой дурацкий вопрос: почему, как ты думаешь, Беллиниум был объявлен в Кодексе запретной землёй?

- Сдаюсь.

… Отшельник внезапно напрягся всем телом, с хрустом приподнял себя на локтях, вцепился костлявой рукой в шею Умника и, дохнув на парня смрадом тления, просипел так страшно, словно его душила незримая рука:

- Потому что… мы искали… непослушных… которые пойдут… вопреки запрету.. и будут вознаграждены… Ведь Беллиниум… и есть…то, что мы искали…врата во спасение… дверь в сте.. сте...

Умереть на полуслове – искусство, доступное только избранным. Отшельник был из их числа. Глаза его, и без того тусклые, стали вдруг белее снега, заволоклись дымкой, дыхание в горле пресеклось, пальцы, сжимавшие шею Умника, бессильно разжались и упали на простыню. Тело старика потяжелело и обмякло.

Быстро ушёл. Легко. С блудливой улыбкой на посиневших полураскрытых устах.

***

-… а какой эффект должен быть, сестра Тременс?

Умник изо всех сил пытался удержать тело в вертикальном положении – но где там! После «королевы», по инструкции, полдня вообще лежать надо – у неё, говорят, побочки очень коварные, от резкой и продолжительной гипотензии до временной разбалансировки вестибулярного аппарата. Если неаккуратно встать – можно вместо двери запросто выйти в окно. За вестибулярку ничего не скажем – а вот башка у Умника сейчас кружилась так, что куда там легендарной морской болезни! Ерунда ваша морская болезнь. По крайне мере при сильной качке хоть и блюешь - зато не путаешь верх с низом, правую руку с левой, а задницу с пальцем.

И как тебя зовут, помнишь твёрдо.

Хорошо зашла королева Мэб. По самые гланды. Ещё одна инъекция этого бешеного зелья – и ты овощ, Умник. Полноценный, сочный, мелко нарезанный и фаршированный грибами овощ.

Сестра Тременс недоумённо вылупилась на студента из-под очков с такими толстенными линзами, что антураж лаборантской отражался в них, словно в зеркалах комнаты смеха – вверх ногами и раздуто-расплющено.

- Какой вам эффект, пациент? – визгливо возмутилась она и от волнения чуть пластмассовую кювету с ватными тампонами не уронила на пол, - Живы – и радуйтесь. Должно помочь. Как именно – не знаю. У врача спрашивайте.

Вот только этого Умнику не хватало: переться на заплетающихся ногах в другой конец клиники, где обитает де Менцио, встать пред его мутные очи и спросить про тайну эффекта «королевы». И тут же вылететь из психушки прямиком на линию фронта, да не тапках и пижаме, а в куртке цвета хаки и дырявых сапогах с нумером на каблуке.

Счастья полные штаны.

Путь от процедурной до реанимации показался Умнику дорогой из Кхартиса в Предатиум – причём с изрядным крюком через Пустыню. Каждый сделанный шаг отзывался в затылке рваной болью, каждый неловкий взмах руки отбрасывал и без того некрупное тело Умника на полфута влево – пока Умник не обнаружил, что давно уже не идёт, а ползёт по плинтусу, цепляясь руками за стенку, словно паук. Санитар, сидевший на подоконнике холла и дымивший в полуоткрытое окно, лениво повернул голову, скривился, промурлыкал издевательское «Если спать, то с королевой, да ведь, придурок?» - однако слез с окна, подвалил к согнувшемуся в три погибели Умнику, грубо поднял за ворот пижамы и таким неприятным аллюром дотащил до реанимации.

Двери которой были почему-то открыты настежь. Потом посреди этого самого «настежь» внезапно образовалась жирная задница другого санитара – который со словами «Осторожней кати!» двинулся спиной вперёд, волоча за собой глухо гремящую разболтанной рамой покойницкую каталку. Каталка бочком протиснулась в коридор, а вместе с ней протиснулся и груз, на ней лежащий – нечто идеально прямое и сферически недвижное, завёрнутое к тому же в линялую грязную простыню. Именно завёрнутое, а не накрытое – ибо накрывают всегда живое, а заворачивают - мёртвое.

Кто-то умер, пробормотал в голове Умника один из его внутренних трусов. Кто-то, кто лежал в реанимации. А кто лежал в реанимации? Умник. Значит, он и умер. Но что же получается: он стоит в коридоре живой и смотрит на себя же мёртвого? Нелогично. Значит, умер кто-то другой. Кто-то, кого привезли сюда, пока Умник валялся под «королевой»?

Или…

Или сон был в руку.

Стараясь не смотреть вслед надрывно скрипящей каталке, Умник на негнущихся ногах, бочком протиснулся в дверь, зачем-то запер её и защёлку и поёжился от внезапного холода. Форточка – настежь, на подоконнике – снег, надутый ветром с улицы. На опустевшей и аккуратно заправленной койке Отшельника сидела Синеглазка – в позе голодной кошки, медитирующей на ползущего по стене таракана.

- Отшельник только что, - тихо сообщила она, не оборачиваясь и не уточняя, что конкретно произошло «только что». Да и зачем? – Не приходя в сознание. Как тебе «королева»?

Умник тяжело плюхнулся на матрас, чуть не придавив спавшую посреди койки апельсиновую крысу.

- Королева прекрасна, как рассвет, - пробормотал он, посадил крысу на колени и рассеянно почесал её за лысым ухом, - Но зря вы меня с ней познакомили.

- Почему?

Оппппаньки… Впервые на арене – УЛЫБАЮЩАЯСЯ Синеглазка. Смертельный номер, спешите видеть, только в нашем цирке. Она действительно похожа на удивлённого ребёнка, когда пытается сложить губы в улыбку – даже в такую нелепую и грустную, как сейчас.

Умник долгим, немигающим и не терпящим возражений взглядом вперился Синеглазке в подбородок. Отметив мимоходом: да, тяжеловат для девушки столь нежного возраста, больше зрелой замужней тётке подошёл бы… но совсем не портит её. Просто у Синеглазки крупные черты лица. Видно, из Регины родом. А может, из Кхартиса. Откуда-то с крайнего Юга, короче.

- Потому что теперь я хочу Кодекс. Прямо сейчас. Прямо сюда. Это ведь не запрещено правилами больницы? - ответил и, дивясь собственной наглости, панибратски подмигнул. Словно кто-то чужой залез в его голову через ноздри, грубо растолкал спящую парочку трусов, взял обоих за шиворот и выкинул вон.

***

Он получил Кодекс.

Правда, уже поздно вечером, когда слякотная мгла за окном приобрела оттенок особенной безотрадности, санитары проветрили и без того мёрзлый коридор и отправились в свою каптёрку спать (официальная версия), а во сне расписать пульку-другую (вариант реалистичный, хоть и противозаконный) – а психи мирно дрыхли в палатах, приняв на грудь кто люминал, кто реланиум, а кто и покрепче. Некоторых перед отходом ко сну для крепости эффекта даже к койкам привязали. Тучу, например. Пусть отоспится, буйная душа, перед отправкой на передовую.

Синеглазка дважды нарушила распоряжение де Менцио: не надела на ночное дежурство обязательный в таких случаях бронехалат со встроенным многозарядным шокером – и не накачала Умника снотворными после десяти вечера. Вместо бронехалата она облачилась в его облегчённый вариант — без шокера, неприлично короткополый и с кучей карманов. Вместо снотворных она принесла ему в реанимацию Кодекс. Положила на тумбочку, заперла дверь, встала в проёме, сурово скрестив руки на невысокой, не по-женски широкой груди.

- Не мешаю?

Ого. Она ещё, оказывается, не чужда иронии. Кто бы думал. Как мило с её стороны.

- Пока – нет.

- А то смотри, - в голосе Синеглазки вспыхнула и погасла кокетливая нотка. Словно круги по глади пруда от прыгнувшей лягушки, - Вдруг у тебя от умственного усердия приступ какой случится. Начнёшь листы рвать, корешки жевать. Или пустишь священный талмуд на самокрутки. Я обязана проследить.

- Следи, - Умник, не удостоив Синеглазку ни взглядом, ни благодарностью, жадно раскрыл книгу, зачем-то размотал на койке рулон туалетной бумаги, выудил из кармана халата карандаш, - Но это надолго. Может, на всю ночь. А может, неделя уйдёт.

- На что?

- Так. Бред один хочу проверить.

В середине ночи Синеглазка устала торчать столбом у дверей и решила присесть на угол отшельникова лежбища – благо что сам Отшельник в этот момент возлежал на ложе ином, железом обитом, в чертогах инеем подёрнутых, во тьме кромешной. Умник никак на это не отреагировал: сидел сгорбясь, лихорадочно страницы листал, время от времени бормоча загадочное «Твою же мать» и ещё более загадочное «Сны в руку – к дождю». Рулон туалетной бумаги, перечеркнувший умникову койку по диагонали, был уже наполовину исписан какими-то корявыми каракулями.

Синеглазка подумала-подумала, поправила на носу невидимые очки, вздохнула – да и решилась на страшное: пересесть на койку Умника. Так, на самый краешек. Интересно же. Укусит – не укусит?

Ноль реакции.

- Самообразованием решил заняться? – брякнула Синеглазка, почему-то густо покраснев от нелепости собственного вопроса.

Умник, не оборачиваясь, суматошно замахал руками: мол, не мешай, думаю. Зачем-то сунул карандаш в зубы и принялся ожесточённо грызть его незаточенный конец. Как бы и вправду приступ парня не хватил, испугалась Синеглазка. Три ночи, санитары спят, шприца с реланиумом под рукой нет. Хорошо, что дежурит сегодня Тременс – ежели случится какой аврал у буйных, есть кому порядок навести железной рукой. Но Тременс дежурит ТАМ – на втором этаже, А на первом – только она и Умник. Ну, если не считать Отшельника с Простатой, делящих сейчас одну камеру морга на двоих.

- Ну, собственно, всё, - Умник вздохнул, расправил плечи, захлопнул Кодекс, аккуратной оторвал от рулона исписанную каракулями ленту и задумчиво уставился на Синеглазку, - Миллиард слов. Из которых всего пятьдесят имеют смысл. Неэргономично, дорогой Оружейник.

- И ты… что….ВЕСЬ МИЛЛИАРД ЗА НОЧЬ?!!!

- Зачем такие крайности, - Умник устало потёр пальцами переносицу, - Пронумерованы дважды всего пятьдесят страниц. И этого хватило, чтобы спрятать правду. Неэргономично, - повторил он неведомое слово и отрешённо покачал головой, словно пытался стряхнуть морок, - но в практике встречается. Действительно, детский код.

На этих словах Синеглазка испугалась не на шутку. Даже на ноги вскочила – чтобы, ежели пациент внезапно примется буянить, успеть добежать до двери, отомкнуть её и мухой до санитаров. Любленный покос, дура она, дура – без шприца и шокера ночью на такое дело отправилась. А главное, зачем? Книжку принесла – и обратно на пост. Какой бедовый бес заставил её в реанимации на ночь остаться? Да ещё один на один с шизиком?

- Кот? – повторила она, напряжённо улыбнувшись, - Который гуляет сам по себе?

- Код, - Умник встал, шатким шагом доковылял до окна и принялся сдирать с него маскировочную бумагу, - И не спрашивай, зачем я это делаю. Ты скажешь – война же, бомбёжки и всё такое. А я тебе отвечу – нет никакой войны. Всё это… всё это морок. Навеянный Кодексом. А ты скажешь – совсем Умник с катушек съехал от «королевы». А мне вот другое удивительно. Как можно очевидного не заметить. Сама проверь. Кодекс на тумбе. Открой его.

Страх страхом, а девка без любопытства – всё равно что жеребец без яиц. Мелкими шажками, словно на койке Умнике притаилась ядовитая змея, Синеглазка приблизилась к тумбе, взяла талмуд и открыла главу первую, стих первый, «О шаге строевом животворящем».

- Номер страницы? – глухо, не оборачиваясь, спросил Умник.

- Первая, - робко ответила Синеглазка.

- А какая цифра ещё есть на странице?

- Четыре… вроде.

- Крупно напечатана, в левом нижнем углу?

- Да…вроде.

- Всё у тебя вроде да кажется, - Умник раздражённо поскрёб ногтями по стеклу, отчего у Синеглазки по спине поползли мурашки, - А теперь прочти четвёртое слово на странице. Это слово «Пустыни», правильно?

- Ну так.

- А на третьей странице внизу цифра 12. Я ничего не путаю?

- Н-н-ничего… вроде.

- Двенадцатое слово?

- Сейчас… Слово «нет».

- Отлично. А теперь сама. По тому же принципу. Хотя бы первые две главы. Ищи, где страница пронумерована дважды, определяй кодовое слово, составляй слова в предложения. Всё проще пареной репы. Главное – иметь глаза. Судя по сумме факторов, девяносто девять процентов повстанцев – врождённые слепцы.

Дата добавления: 2015-07-24