Глава 20. Несмотря на безлунную ночь, в саду было светло как днем

Несмотря на безлунную ночь, в саду было светло как днем. В железных треножниках горели факелы, слуги принесли все керосиновые лампы, какие только нашлись в доме. Дюжина бутылок из‑под шампанского уже возвышалась на ограде. Вероника, заметив, что только половина из них пуста, поспешно велела дворецкому заменить остальные. Пусть на карту поставлена честь, она не собирается зря лить дорогой напиток.

Южане дружно застонали, увидев, какое оружие принес Боннет. Такие «кольты» состояли на вооружении армии конфедератов. Простые и надежные револьверы с ручками орехового дерева и корпусами из меди, а не более дорогими, стальными, как у северян, они, однако, считались слишком тяжелыми и предназначались для ближнего боя. Вряд ли женская ручка удержит такой.

Кит это нисколько не смутило. Она спокойно вынула первый попавшийся револьвер из футляра и вставила в барабан шесть гильз, старательно оттягивая боек. Затем наступила очередь медных капсюлей. Пальцы у нее были тоньше, чем у Кейна, поэтому она справилась первой.

Тем временем мужчины отсчитали двадцать пять шагов и провели границу. Каждому сопернику полагалось шесть выстрелов. Кейн галантно уступил даме стрелять первой.

Кит повернулась боком к мишени и прицелилась, заставляя себя забыть об окружающем мире. Забыть обо всем, кроме цели.

Она спустила курок, и первая бутылка разлетелась.

Послышались изумленные восклицания.

Кит снова подняла руку, но успех сделал ее беспечной. Кроме того, она совсем забыла принять в расчет бесчисленные бокалы шампанского. На этот раз она промахнулась. Зато следующие четыре бутылки взорвались с громкими хлопками.

Кейн покачал головой. Гнев сменился восхищением. Пять из шести. Было нечто первобытно‑прекрасное в том, как она стояла у барьера: тонкий силуэт, обрамленный золотистым сиянием, с тяжелым револьвером, так странно контрастирующим с ее хрупкой прелестью. Ах, если бы она была сговорчивее! Послушнее. Спокойнее. Ах, если бы…

Кит опустила револьвер и повернулась к нему, торжествующе подняв брови. И казалась такой довольной собой, что он не мог сдержать усмешки.

— Очень мило, миссис Кейн, хоти, по‑моему, вы разочек промахнулись.

— Совершенно верно, мистер Кейн, — вежливо кивнула она. — Смотрите, не последуйте моему примеру. А вдруг уцелеет не одна бутылка, а больше?

Кейн наклонил голову и повернулся к ограде.

В саду воцарилась неловкая тишина. Только сейчас до мужчин дошло то, что Кейн знал с самого начала: никто из соперников и не думал шутить.

Кейн поднял револьвер, радуясь знакомым ощущениям. Почти такой же был с ним всю войну. Раздался первый выстрел, второй, третий…

Он стрелял, почти не целясь, и осколки летели во все стороны.

Кит, не совладав с собой, расплылась в улыбке. Ничего не скажешь, прекрасный стрелок, с верным глазом и твердой рукой!

Горло сжало неведомое до сих пор ощущение гордости за мужа. Глядя на этого строго одетого красавца, в светлых волосах которого играли отблески огня, она забыла о беременности, о гневе, о распрях, забыла обо всем, кроме непонятных чувств, которые испытывала к этому жесткому и прекрасному человеку.

Кейн повернулся к ней, чуть склонив голову набок,

— Великолепная стрельба, дорогой, — мягко заметила она и увидела, как его глаза изумленно расширились. Но похвала уже слетела с языка. Нежности до сих пор были исключительной принадлежностью спальни. Любовные слова, ставшие выражением их страсти, не употреблялись в другое время и в другом месте, и все же она произнесла их.

Никогда еще Кит не казалась себе такой нагой и беззащитной. И чтобы скрыть охватившие ее чувства, она вздернула подбородок и обернулась к свидетелям ее поражения.

— Поскольку мой муж — джентльмен, уверена, что он даст мне еще один шанс. Не потрудится ли кто‑нибудь принести колоду карт и вынуть пикового туза?

— Кит… — предостерегающе бросил Кейн. Кит поспешила скрыть свою уязвимость под дерзкой ухмылкой.

— Продолжим состязание? Или ты отказываешься?

Они словно не замечали сгрудившейся вокруг толпы любопытных. Они словно остались наедине, и хотя зеваки этого не замечали, и Кит, и Кейн знали, что истинная цель их поединка совершенно другая. Ярость и злоба нашли очередной выход, и война, которая так долго бушевала между ними, разгорелась с новой силой.

— Так и быть. Продолжим.

Пока карту прикрепляли к ограде, все сконфуженно молчали.

— По три выстрела каждый? — спросила Кит, перезаряжая револьвер.

Кейн угрюмо кивнул. Кит прицелилась и увидела крошечную черную пику в центре карты. Рука задрожала, и Кит опустила револьвер, пока волнение не улеглось. Потом снова прицелилась и выстрелила. Пуля ударила в правый угол карты. Выстрел был на редкость меткий, и мужчины оживленно зашептались. Им вторили женщины, тоже решившие посмотреть на происходящее.

Некоторые даже втайне возгордились, видя, как одна из представительниц слабого пола не уступает сильному в таком чисто мужском виде спорта.

Кит взвела курок. На этот раз пуля ударила в стену, чуть пониже карты. Неплохой выстрел, хоть и не в цель, но раздавшиеся аплодисменты были ей наградой.

Голова Кит кружилась, но она вынудила себя сосредоточиться на крошечной черной фигурке в середине карты. Она проделывала этот трюк десятки раз. Главное — спокойствие.

Она медленно спустила курок.

Пуля оторвала краешек пики. На этот раз в смущенных поздравлениях южан угадывалась неловкость. Никто из мужчин не думал, что женщина может так стрелять, и это отчего‑то их задевало. Женщин принято лелеять и оберегать. Но эта сама за себя постоит!

Кейн поднял оружие. Толпа снова стихла, так что спокойствие ночного сада тревожил только морской ветерок, шумевший в листве маслин.

Прогремел выстрел. Пуля отколола кусочек кирпича слева от карты. Кейн снова прицелился и спустил курок. На этот раз ему удалось попасть в верхнюю часть карты.

Кит затаила дыхание, молясь, чтобы муж промазал, молясь, чтобы попал в цель, запоздало жалея, что навязала ему это состязание.

Кейн выстрелил. К небу поплыло облачко дыма, и единственная пика в центре карты исчезла, разорванная пулей.

Присутствующие словно обезумели. Даже южане временно забыли свои обиды, радуясь, что природный закон мужского превосходства в очередной раз подтвержден. Они окружили Кейна. Посыпались поздравления:

— Ну вы и стрелок, мистер Кейн!

— Большая честь — стать свидетелем такого искусства!

— Изумительно, хотя состязаться с женщиной совсем не то, что с настоящим соперником, вы согласны?

Каждое слово резало уши. Пока его хлопали по плечам и награждали похвалами, он смотрел поверх голов на одиноко стоявшую в сторонке Кит. В опущенной руке все еще зажат револьвер.

Кто‑то из северян сунул ему сигару.

— Эта ваша женщина совсем неплоха, но после всего, что было, я по‑прежнему нахожу, что стрельба — дело мужское.

— Тут вы правы, — согласился другой. — Никогда не сомневался, что любой мужчина даст сто очков вперед самой умной женщине.

Но Кейн не испытывал ничего, кроме презрения к этим людям, которые посмели так покровительственно отзываться об умении Кит. Сунув сигару дарителю, он брезгливым взглядом обвел мужчин.

— Идиоты! Да если бы она не пила шампанского, у меня не было бы ни единого шанса. И клянусь Богом, у всех вас тоже, — бросил он, прежде чем повернуться и выйти, оставив собравшихся в полном изумлении.

Кит, потрясенная столь неожиданной защитой, почти швырнула револьвер Веронике, подхватила юбки и бросилась за мужем. И нашла его в спальне. Кейн бросал вещи в открытый саквояж.

— Что ты делаешь? — выдохнула она. Кейн не потрудился поднять глаза.

— Еду в «Райзен глори».

— Но почему?

— Пришлю за тобой экипаж послезавтра, — буркнул он, не отвечая на ее вопрос. — К тому времени меня уже там не будет.

— Что с тобой? Почему ты вздумал уехать?

Кейн, по‑прежнему не глядя на нее, бросил рубашку в саквояж и медленно, подчеркивая каждое слово, выговорил:

— Я от тебя ухожу.

Кит что‑то протестующе пробормотала.

— Лучше убраться сейчас, пока я еще не совсем упал в собственных глазах. Но не волнуйся. Первым делом я увижусь с адвокатом и составлю дарственную на твое имя. Получишь свою «Райзен глори» и больше можешь не волноваться, что драгоценную плантацию снова у тебя отберут.

Сердце Кит беспомощно трепыхалось пойманной птицей.

— Я тебе не верю. Ты не можешь вот так просто взять и уйти. А прядильня?

— Теперь с ней и ребенок справится. А может, я ее продам. У меня уже есть предложение. — Вслед за рубашкой в саквояж полетели щетки. — Я устал бороться с тобой, Кит. Оставляю тебе поле боя.

— Но я не хочу, чтобы ты уезжал! — вырвалось у нее, прежде чем она успела опомниться. И, поняв, что это правда, не захотела брать слова назад.

Кейн наконец соизволил вскинуть голову. Губы сложились в привычную издевательскую ухмылку.

— Неужели? Это ведь ты изо всех сил старалась избавиться от меня любым способом все эти годы.

— Но это совсем другое. «Райзен глори»…

Кейн ударил ладонью по кроватному столбику с такой силой, что тяжелое сооружение закачалось.

— Я больше не желаю слышать о «Райзен глори»! Никогда, понятно? Черт возьми, Кит, это всего лишь плантация! Не святыня и не храм!

— Ты не понимаешь! И никогда не понимал! «Райзен глори» — это все, что у меня есть!

— Да, ты уже это говорила, и не раз, — спокойно кивнул он. — Может, хоть сейчас попытаешься понять, в чем тут дело?

— Что ты хочешь сказать? — ахнула Кит и, пошатнувшись, схватилась за спинку кровати.

— Что ты не умеешь отдавать. Совсем как моя мамаша. Присасываешься к мужчине, пока не выкачаешь из него всю кровь. Но будь я проклят, если кончу, как мой отец. Поэтому и ухожу, пока не поздно.

— Между мной и Розмари нет ничего общего! Ты просто не в силах смириться с тем, что я не сгибаюсь перед тобой. И не позволяю диктовать, как мне жить.

— Я никогда не хотел этого, — вздохнул Кейн. — Если бы мне была нужна жена, которую можно растоптать, я давно нашел бы такую. Я не старался заставить тебя плясать под мою дудку. Но и под твою плясать не желаю. — Он закрыл саквояж и принялся застегивать кожаные ремни. — Когда мы поженились… после той, первой ночи… я отчего‑то вообразил, что между нами все будет хорошо. И ошибся. Решил, что был дураком и что больше не коснусь тебя. Но ты пришла сама, в — этом черном неглиже, такая испуганная и полная решимости настоять на своем, что я забыл о собственной глупости и позволил тебе завладеть моими мыслями.

Он поднял саквояж, выпрямился и шагнул к Кит. Его глаза были полны боли, пронзившей Кит, словно собственная боль. Ставшей ее собственной болью.

Кейн коснулся ее щеки.

— Когда мы занимались любовью, — хрипло пробормотал он, — сразу становились единым целым. Ты никогда ничего не таила. Отдавала мне свое исступление, нежность и сладость. Но утром все менялось. Между нами не было ни доверия, ни понимания… поэтому все так и кончилось. — Он легонько провел пальцем по ее пересохшим губам и прошептал едва слышно: — Иногда, вонзаясь в твое лоно, я хотел наказать тебя. Причинить боль. И ненавидел себя за это. Но последнее время часто просыпался в холодном поту, опасаясь, что когда‑нибудь не выдержу и сорвусь. Сегодня, увидев тебя в этом платье, наблюдая, как ты флиртуешь со всеми этими мужчинами, я понял, что пора убираться. Мы все равно не сможем ужиться. Начали плохо и кончили плохо. У нас не было ни единого шанса.

Кит стиснула его руку и подняла полные слез глаза. Влага расплывалась, мешала ясно видеть, но ей было все равно.

— Не уходи. Еще не поздно. Если мы оба попробуем…

Кейн покачал головой.

— Во мне ничего не осталось. Я весь изранен, Кит. И душа. И сердце.

Нагнувшись, он прижался губами к ее лбу и вышел из комнаты.

Верный своему слову, Кейн исчез еще до ее возвращения в «Райзен глори», и весь следующий месяц Кит бродила по дому как сомнамбула. Она потеряла счет времени, забывала о еде и часто запиралась в спальне, которую когда‑то делила с мужем. Вскоре приехал молодой адвокат с приятным лицом и скромными манерами и привез с собой груду документов: дарственную на право владения «Райзен глори» и разрешение, дающее ей право контроля над трастовым фондом. Она получила все, что хотела, но никогда еще не была так несчастна.

«Он отдает книги и лошадей, прежде чем успевает привязаться к ним…»

Поверенный объяснил, что деньги, взятые Кейном из фонда на ремонт прядильни, полностью возмещены. Кит внимательно слушала, но ей было все равно.

Магнуса, явившегося за приказаниями, она отослала. Софрония пыталась заставить ее поесть, но Кит молча отворачивалась. Она даже ухитрилась игнорировать кудахтанье мисс Долли.

Как‑то в унылый февральский полдень, когда Кит сидела в спальне, делая вид, что читает, Люси объявила о приезде Вероники Гэмбл.

— Скажи, что я себя неважно чувствую, — обронила Кит.

Но оказалось, что от Вероники не так‑то легко отделаться. Протиснувшись мимо горничной, она взлетела по ступенькам и без стука вторглась в спальню. Окинув взглядом бледное лицо и всклокоченные волосы Кит, Вероника презрительно покачала головой.

— Совершенно в духе лорда Байрона, — уничтожающе фыркнула она. — Дева вянет, как сорванная роза, и с каждым днем становится все прозрачнее. Отказывается есть и прячется от людей. И что это вы, спрашивается, вытворяете?

— Я хочу, чтобы меня оставили в покое.

Вместо ответа Вероника сбросила элегантный плащ из розоватого бархата и швырнула на кровать.

— Если не заботитесь о себе, могли бы по крайней мере пожалеть ребенка, которого носите.

Кит так и вскинулась:

— Откуда вы знаете?!

— На прошлой неделе встретила в городе Софронию. Она все рассказала, вот я и решила убедиться сама.

— Софрония не знает. Никто не знает.

— Неужели вы воображаете, что столь важное событие могло пройти мимо Софронии?

— Ей не стоило болтать направо и налево.

— Вы ничего не сказали Бэрону, верно?

Кит собралась с духом и чопорно выпрямилась.

— Если соблаговолите пройти в гостиную, я попрошу, чтобы принесли чай.

Однако Вероника упрямо шла к цели.

— Ну разумеется, не сказали. Для этого вы слишком горды.

Из Кит словно воздух выкачали. Она бессильно опустилась на стул.

— Дело не в гордости. Просто не сообразила. Странно, правда? Так была ошеломлена, когда он сказал, что бросает меня… и обо всем позабыла.

Вероника медленно подошла к окну, откинула занавеску и выглянула наружу.

— Боюсь, вы не слишком спешите стать женщиной. Вам это слишком тяжело дается. Впрочем, вероятно, как любой из нас. Мужчинам легче становиться взрослыми — может, потому, что правила проще. Они проявляют чудеса храбрости на поле боя или доказывают, что достигли зрелости, зарабатывая на жизнь физическим или умственным трудом. Женщинам куда сложнее. У нас нет таких определенных законов. Когда мы превращаемся в женщин? Когда первый раз ложимся в постель с мужчиной? Если это так, почему об этом говорят как о потере девственности? Означает ли слово «потеря», что раньше нам было лучше и спокойнее? Мне ненавистна мысль о том, что мы становимся женщинами только после чисто физического акта, зависящего от мужчины! Нет, думаю, что зрелость для нас наступает в тот момент, когда мы начинаем осознавать, что именно играет самую важную роль в нашей жизни. Когда учимся брать и отдавать с открытым любящим сердцем.

Каждое слово Вероники ложилось на душу Кит.

— Дорогая, — мягко заметила та, подходя к постели и поднимая плащ, — вам в самом деле пора переступить порог, за которым начинается истинная женственность. Некоторые вещи в нашем существовании временны, другие — вечны. Вы никогда не найдете покоя, пока не отделите зерна от плевел.

С этими словами она исчезла — так же быстро, как появилась. Исчезла, дав Кит пищу для размышлений. Услышав скрип колес по гравию, Кит схватила жакет от амазонки, накинула его поверх измятого платья, выскользнула из дома и направилась к старой невольничьей церкви.

Внутри было сыро и холодно. Пахло плесенью. Кит осторожно пробиралась в полумраке к рядам грубо сколоченных деревянных скамеек. Нащупав край одной, она присела. И глубоко задумалась над тем, что сказала Вероника.

В углу скреблась мышь. В окно стучала голая ветка.

Кит вспомнила боль, застывшую на лице Кейна в час прощания, и в этот миг сердце ее учащенно забилось.

Не важно, как яростно она старалась отрицать это, как отчаянно боролась, сколько наделала бед… Любовь к Кейну больше невозможно скрывать. Эта любовь была записана в Книге Судеб задолго до той июньской ночи, когда он за штаны стащил ее с ограды. Вся ее жизнь, с самого рождения, предназначалась ему, точно так же как он предназначался ей. Все его существо тянулось к ней. Как она могла не видеть этого? Он — вторая ее половинка.

Она влюбилась в него, несмотря на все ссоры и скандалы, ее упрямство и его высокомерие, влюбилась в те поразительные моменты, когда оба знали, что смотрят на мир одними глазами. Влюбилась в те таинственные, волшебные часы ночи, когда он входил в нее. Заполнял ее. Зародил новую драгоценную жизнь в ее чреве.

Как бы она хотела, чтобы все повторилось! Ах, если бы только каждый раз, когда он немного смягчался, она открывала ему объятия и дарила хоть немного нежности! Теперь он ушел, не услышав от нее слов любви. Но и он не сказал ничего. Может, потому, что его чувства не были так глубоки.

Кит жаждала отправиться к нему, найти, начать все сначала и на этот раз отдать всю себя. Но разве она могла? Кто, как не она, виновен в той боли, что стыла в его глазах? И он никогда не притворялся, будто ему нужен этот брак. Не утверждал, что нуждается в жене, тем более такой, как она.

По щекам Кит побежали слезы. Зябко поежившись и обхватив себя руками, она наконец признала правду. Кейн только рад избавиться от нее.

Но на этот раз ей придется взять себя в руки и идти своим путем. Слишком долго она утопала в жалости к себе. Можно сколько угодно рыдать по ночам в уединении своей спальни, но днем нужны сухие глаза и ясная голова.

Впереди полно работы. От нее зависят несколько десятков человек. Она нужна будущему малышу.

Ребенок родился в июле, ровно четыре года спустя после того жаркого июльского дня, когда Кит впервые приехала в Нью‑Йорк. Девочка появилась на свет с рыжеватыми волосиками отца и поразительными фиалковыми глазами, обрамленными крошечными черными ресничками. Кит назвала ее Элизабет, но для всех она стала просто Бет.

Роды были долгими, но без осложнений. Софрония не отходила от сестры, пока мисс Долли металась по дому, мешая всем, и успела разорвать в мелкие клочья три платочка. Первыми посетителями были Когделлы, трогательно радовавшиеся тому, что Кит все‑таки произвела на свет ребенка, пусть почти через год после замужества. Остаток лета Кит провела восстанавливая силы и с каждым днем все больше влюбляясь в дочку. Бет оказалась добродушным, спокойным младенцем и больше всего на свете любила лежать на руках у матери. По ночам, когда она требовала еды, Кит брала ее к себе в постель, где обе мирно дремали до рассвета: Бет — довольная тем, что в ротик сочится сладкое молоко, Кит — полная любви к этому крошечному человечку, даром милосердного Господа явившемуся как раз в ту минуту, когда она больше всего нуждалась в помощи и утешении.

Вероника регулярно писала ей и время от времени приезжала из Чарльстона. Между женщинами завязалась искренняя дружба. Вероника все еще откровенно намекала, что не прочь затащить в постель Кейна, но теперь Кит сумела распознать за бравадой отчаянные попытки подстегнуть ее ревность и оживить былые чувства к мужу. Можно подумать, что Кит это требовалось!

После того как тайны прошлого развеялись, Кит с Софронией жили душа в душу. Правда, иногда, по привычке, пикировались, но теперь Софрония не скрывала любви к сестре, а Кит просто не могла без нее жить. Иногда сердце Кит сладко ныло при виде лица Софро‑нии, светившегося глубокой преданной любовью к Магнусу. Его сила и доброта помогли навсегда успокоить призраки прошлого.

Магнус понимал потребность Кит говорить о Кейне и вечерами, когда она сидела во дворе, рассказывал все, что знал, о его детстве, годах бродяжничества, отваге во время войны. Кит жадно слушала.

В начале сентября она совсем оправилась и буквально кипела энергией. К этому времени она сумела заглянуть в собственную душу и лучше себя понять. Вероника как‑то сказала, что ей следует решить, какие вещи важны, а какие преходящи. Проезжая по полям «Райзен глори», она наконец осознала, что имела в виду Вероника. Настало время найти мужа.

К сожалению, на практике это оказалось куда труднее, чем в теории. Поверенный Кейна утверждал, что тот уехал в Натчез, но с тех пор от него не было известий. Кит узнала, что прибыли от прядильни лежали нетронутыми в банке Чарльстона. По какой‑то причине он уехал без средств.

Кит справлялась о нем по всему штату Миссисипи. Многие помнили Кейна, но никто не знал, куда он девался.

К середине октября Кит была в отчаянии.

— Я искала где только возможно, но все напрасно, — жаловалась она приехавшей Веронике.

— Он в Техасе. В городке Сан‑Карлос.

— Все это время ты знала, где он, и не сказала? Как ты могла? — взорвалась Кит.

Вероника проигнорировала обвинение Кит и спокойно сказала:

— Но, дорогая, ведь ты не спрашивала!

— Мне и в голову не пришло!

— Ты просто злишься, потому что он написал не тебе, а мне!

Кит ужасно захотелось дать ей пощечину, но, к сожалению, Вероника снова оказалась права.

— Уверена, что в ответных посланиях ты пытаешься его соблазнить!

Вероника улыбнулась.

— К несчастью, нет. Это просто его способ быть ближе к тебе. Он понимает: если что‑то стрясется, я немедленно сообщу.

Кит стало нехорошо.

— Значит, он знает о Бет и все же не вернулся.

— Нет, Кит, он ничего не знает, и я не уверена, что правильно поступила, не сказав ему, — вздохнула Вероника. — Но я решила, что не имею права лезть в чужие дела. К тому же я не вынесу, если кто‑то из вас пострадает еще сильнее, чем уже пострадал.

Мгновенно забыв о гневе, Кит попросила:

— Пожалуйста, расскажи все, что тебе известно.

— Первые несколько месяцев Кейн путешествовал на речных судах и жил на то, что выиграет в покер. Потом перебрался в Техас и нанялся охранять почтовые дилижансы. Собачья работа, как я считаю, и очень опасная. Пас скот. Теперь управляет игорным домом в Сан‑Карлосе.

Кит мучительно поморщилась. Старая история повторялась.

Кейн превратился в бродягу. Без дома, семьи и привязанностей. Без любви.

Дата добавления: 2015-07-20