На границе.

Проснувшись на следующий день, я увидел, что поезд стоит на залитой дневным солнечным светом и словно бы отдраенной до европейского лоска железнодорожной станции. Вскочив с постели, я стал рассматривать название железнодорожной станции, но, увы, меня ждал облом – названия станции я так и не увидел.
Одевшись, я вышел в коридор вагона, и случайно столкнувшись с проводницей, спрашиваю её:
- А что это за станция такая, на которой мы стоим?
На что проводница мне отвечает:
- Это Жлобин, молодой человек!

- Жлобин? – удивляюсь я – Как-то не очень похоже!
- Вы как-то очень давно не ездили на поездах, юноша! – усмехнулась проводница и ушла к себе пить чай.
А я остался и тщетно пытался уловить хоть что-то что напоминало мне станцию Жлобин, какой я помнил её по предыдущим поездкам из Дрезден-Сити и обратно.
А помнил я её другой – с синим зданием вокзала, асфальтовыми платформами и бесконечной вереницей торговцев игрушек, которые торговали игрушками вероятно местного производства. Теперь не было этих продавцов игрушек, асфальт на платформах сменила плитка, а вокзал был перекрашен в кремовый цвет, про крышу и говорить нечего. ‘Ладно ещё такие перемены, но чем продавцы игрушек не угодили Батьке Лукашенко или кому-то из его подчинённых? А может, они просто должны были исчезнуть на пути дивного нового мира, как ларёчники пали под напором гипермаркетов?‘
И вспомнил я строчку из старой песни Егора Летова, которую слушал неоднократно в юные годы: ’Пластмассовый мир победил/Макет оказался сильней’. Сейчас она как нельзя лучше отражало моё ощущение перемен за окном поезда.
А поезд двинулся дальше в сторону Гомеля. Всю дорогу я не вынимал наушников из своих ушей, так как по радио ожидаемо-предсказуемо во всю насиловали уши обитателей поезда бесконечные Стасы Михайловы, Лепсы, Аллегровы, Любы Успенские и прочий шансон с нечеловеческим лицом создаваемый для домохозяек со всего бывшего СССР. Кое-где слышались и песни на рідній мові, но они были примерно того же уровня и слушать их мне было как-то западло.
- Александр! – крикнула меня тётя Валя – Почему вы к нам не присоединитесь? Неприлично как-то избегать совсем соседей!
Я снял наушники, положил айпод назад в сумку и взяв оттуда припасы съестного примоединился к соседям по купе.
- Отчего вы о себе не рассказываете – спросила меня тётя Валя.
- Да я вообще не особо и разговорчив – ответил я – Да и что рассказывать? Школа, универ, безработица, несколько работ, о которых и вспоминать неохота.
- А в Украину, зачем едете?

- Друзей повидать старых хочу, а заодно и одноклассников. Соскучился я по ним всем. Как и по солнышку.
- Украинское солнышко это хорошо! – сказала тётя Валя – самой вся эта ленинградская слякоть поднадоела, но я уже старая женщина и украинскую жару боюсь не перенести – с сердцем совсем плохо.
- А я вот соскучился по жаре – мечтательно вздохнул я – у нас всё равно есть где купаться.
А поезд тем временем подъезжал к Гомелю. Долго силился я отыскать следы недавних граффити-войн фашистов и антифашистов, которые происходили за окнами моего поезда в самом начале нулевых – задолго до того как фа/афа разборки перекинулись на Россию, где долгое время ещё боялись до этого даже зачёркивать нацистские свастики и кельты. Но, увы – всё закрасили и стёрли. Только и осталась свежая краска кремового цвета.
В Гомеле поезд встал на 20-минутную стоянку и воспользовавшись этим мои соседи по купе мигом соскочили на платформу за свежим воздухом и сувенирами, а я остался в купе, опасаясь за сохранность своих вещей. По коридору стали проходить торговцы, и я купил у них большую шоколадную плитку, которую тут же продегустировал. Плитка оказалась твёрдой как камень и не догадайся я использовать боковые зубы – мигом стал бы похож на певца Шуру, а то и ещё круче – на Горшка из Короля и Шута. И после такого экспириенса я спрятал плитку до лучших времён.
Как раз мои соседи оперативно вернулись в купе.
- Ну как вы тут, не умерли от жары? – спрашивает меня Людмила, жена бородавчатого Михаила
- Нет – отвечаю я – зато чуть Шурой не стал.
- Как это?

- А вот так – купил у торгашей, которые тут ходили шоколадку, и чуть было не остался без зубов.
В купе все засмеялись, а Людмила предложила:
- Может, покажете эту шоколадку!
И я показал им её вместе с фантиком.
- Да уж, ну и кирпич! – присмотрелся к ней бородавчатый Михаил – Я б такое тоже есть не стал.
А поезд двинулся дальше. И чем ближе дизель-тепловоз вёз вверенные ему вагоны к беларусско-украинской границе, тем нервозней становилось настроение в купе.
- Вы, слышали, как на харьковской таможне ведут себя погранцы? – сказала возмущённо Людмила – Стоило мужику ляпнуть, что он везёт 5000 евро, так эти 5000 евро они у него и забрали.
- Ну, на границе вообще не надо болтать о том, что везёшь валюту – вставил я свои 5 копеек в разговор – меня родные перед поездкой тоже предупреждали, не признавайся пограничникам в том, что везёшь деньги.
- Но всё равно – нигде не сказано, что валюту надо отдавать погранцам – сказала Людмила.
Впрочем, не скажу, что был тогда я абсолютно спокоен и хладнокровен. В сумке у меня была бутылка винца, которую моя бабушка просила передать нашей старой соседке – Алисе Максимовне. Очень не хотел я, чтоб меня за провоз алкоголя ещё замели на границе как особо опасного контрабандиста и в лучшем из всех случаев депортировали бы обратно в Россию, как российского гражданина.
И вот мы в Тереховке. На той самой границе. Поезд стоит долго, а проверка проходит на удивление быстро. Входит белорусский пограничник, весь в зелёной почти советского образца форме, берёт у меня паспорт, вставляет его во внутренний сканер своего явно допотопного и тяжёлого ноутбука и отсканировав его, убедился что я не враг государства, не опасный преступник и вообще перед белорусскими, русскими, украинскими и международными законами абсолютно чист и на меня нету комапромата. И в конце концов вернул мне документ, проверил всех остальных соседей точно таким же образом и отправился дальше проверять всех.
А вот в Хоробичах, что уже по другую сторону границу всё было гораздо страшнее и веселее. Украинские погранцы в тёмно-синей форме, делавшей их похожими на полицаев и порой с собаками шныряли по вагону, допрашивая народ на ломовейшем суржике и крича на весь вагон порой трёх этажным матом, тем самым как бы заставляя дрожать и трепещать всё живое и шевелящееся в их радиусе.
Наконец в наше купе заглянул совсем уж матёрый волк заставы лет за 40 с суровым, как у Челюсти из Бондианы лицом и устроил мне перекрёстный допрос:

- Фамилия, имя, отчество!
- Васько Александр Васильевич
- Дата рождения
- 26 ноября 1987 года

- С какой целью едете в страну?
- Повидать в родном городе друзей и одноклассников (правда)
- Оружие, наркотики везёте?
- Нет (правда)
- Валюту?

- Нет (вру)
- Алкоголь, продукты?

- Нет (бесстыже вру)
Отстав от меня, волк заставы помучил для профилактики соседей по купе в точно таком же духе и, в конце концов, обломавшись с уловом, удалился восвояси, явно недовольный.
- Фу-ух! – пробормотал я – давненько не припомню, чтоб наши погранцы так сурово вели себя в поездах, как сейчас!
- Сразу видно – давно не ездили в поездах! – сказала тётя Валя.
- А ведь они бы могли меня обыскать – лукаво и полушёпотом говорю я ей с нескрываемой усмешкой – меня же ведь винцом для одной нашей соседки снарядили!
- Ну, вы, Саша, блин даёте! – усмехнулась Людмила.
‘Да уж! – подумал я – на кой вообще нужны эти границы. Достаточно просто убедительно и не моргая глазом врать, а тут уж можно и полторы тонны чистейшего героина в желудке провезти. Да что там полторы – тут крокодил можно провозить целыми поездами, набитыми до отказа барыгами’. Но сам слегка испугался полёта своей мысли – я, то ведь не был авантюристом и в тюрячку мне не особо хотелось. Хотя границы всё равно упразднить стоило бы – ибо кто хочет тот всегда через них, что угодно провезёт и проедет, невзирая ни на какие контроли. Как птицы, которых ни одна государственная граница не в состоянии остановить.
После получасового стояния в Хоробичах поезд двинул дальше в сторону юга и вглубь Украины.
И тут… о чудо!

Вместо хвалёного шансона с нечеловеческим лицом радиоволны внезапно выдали такую развесистую музыкальную клюкву, что душа сама захотела петь и плясать, а о необходимости одеть наушники я забыл напрочь. Какие-то отвязные ребята играли не менее отвязные украинские типа народные песни под аккомпанемент самоиграек и все на тему сельской свадьбы и горилки. Одна только песня чего стоила:

Трактор в полі дир-дир-дир
Про любов співає бригадир!
Трактор в полі дир-дир-дир
На весілля їде бригадир!

И слушая всё это, я радовался жизни, так как никогда не радовался и даже захотел от переполнившего меня позитива сплясать настоящий украинский гопак, но вовремя вспомнил, что танцевать я не умею и убоялся участи стать героем смешных видео на Ютубе в самый последний момент.
Но тупо приклеенная к моему лицу улыбка не отклеивалась настолько долго, что соседи по купе мигом заметили эту перемену.
- Саша, чего это ты такое с тобой? – спросила меня удивлённая тётя Валя.
- Да вот угораю с этих развесёлых песен про свадьбу и горилку и теперь вот в хорошем тонусе – говорю я, а в это время моё внутреннее я чуть ли не распирает от радости и оно чуть не орать готово: ‘Люди! Боже мой! Я наконец на Украине! Мать вашу за ногу, я в Украине, Украине, УКРАИНЕЭЭЭЭЭЭЭЭ!’
Впрочем, песни про родной колхоз, горилку и весілля под самоиграйку как-то быстро приелись из-за того, что слишком часто стали повторяться и после третьего их прослушивания я заново погрузился в музыкальный астрал и пока я погружался в него они совсем пропали с радиорадаров поезда, уступив место тишине.
Мы проехали Щорс, где тётя Валя нас окончательно покинула, пару полустанков, названия которых я позабыл и станцию Дочь, а впереди нас ждал Бахмач.
Бахмач меня обрадовал. Там на вокзале в отличие от Жлобина ничего не поменялось. Никакого евроремонта и бабки с пирожками и пирогами были на своих местах. Как и бабки со всем остальным съестным, что рождала украинская земля из своих недр – от арбузов до кукурузы.
‘Даа! – обрадовано подумал я – в этих местах уж точно в ближайшие 50 лет мало что поменяется и это даже круто и хорошо! Вот тут действительно чувствуешь, что вернулся на родину с большой буквы’.
А поезд продолжил свой путь по путям Украины, обойдённым электрификацией.

Вот я и дома.

Всю последующую ночь я упорно боролся со своим сном. В Дрезден-Сити мой поезд прибывал лишь в полпятого утра по киевскому времени, а перспектива проспать свою станцию, чтоб потом с самого Днепра катить на электричке обратно на неё же меня, особо не грела. К тому же мой ангел-хранитель Вадик Томишевский, у которого я должен был вписываться собирался меня встречать на платформе с отцом, а подвести их ну никак я не мог.
Потому я вооружился книгой На Дороге от Джека Керуака и повёл решительное контрнаступление на свой сон.
И пока под неяркий свет лампочки над моей полкой шло это сражение со сном, поезд выехал на электрифицированную трассу в Александрии, где дизель сменил электровоз, затем проехал Кременчуг с его водохранилищем и неторопливой поступью подъезжал к Пятихаткам.

- Саша, почему вы не спите? – спрашивает меня Людмила, не очень кстати проснувшаяся.
- Скоро моя станция, а я не хочу проспать! – честно сказал ей я.
- Поспите лучше. А то вы как зомби какой-то!

Действительно – позиционная война со сном явно не способствовала уменьшению мешков под глазами, а коматозное состояние явно переходило в наступление. Но я не принял предложение Людмилы и геройски продолжил воевать со сновидениями.
Простояли мы в Пятихатках невероятно долго. Пока поезд стоял, я уже начал упаковывать всё, что осталось от моих вагонных трапез в сумку, и когда я покончил с этим, поезд двинулся дальше и я вышел с сумкой в тамбур.
Поезд набрал полный ход и проехал без остановки Вольногорск, а я в тамбуре наблюдал за звёздным небом и ночными пейзажами родной Днепропетровщины. А когда я не считал звёзды – нарциссично рассматривал себя в оконном отражении, из которого на меня смотрело нечто похожее на туриста, который казалось не едет на родину, а едет греть своё тучное тело в Турцию или в Египет.
Наконец показались вдалеке городские огоньки, смутные очертания ночного Днепра… и конечно же вырывавшееся из заводской трубы пламя.
‘Вот он, наконец, и Дрезден-Сити’ – подумал я радостно.
Поезд стал замедлять ход, света над путями стало больше, пассажиров в тамбуре прибавилось.
Наконец показались перрон и городской вокзал – вернее то, чем этот вокзал стал после евроремонта. Затем поезд окончательно остановился, проводница открыла дверь, и я выскочил из поезда на перрон вместе с остальными пассажирами и дорожной сумкой.
- О-о, Сашо-ок, здорово! – услышал я знакомый голос с ещё более узнаваемыми только нам, украинцам, интонациями, и обернулся налево.
Тот, кто меня звал был Вадиком Томишевским. Лучшим другом моего детства. Эх, сколько мы провели игр вместе, сколько раз он будучи старше меня всего лишь на один год, вправлял мне мозги одним своим словом и спасал от необдуманных поступков, к которым я частенько был склонен. Он даже не изменился внешне с тех пор – густые тёмные волосы, зачёсанные в разные стороны, зеленоватого цвета глаза, худощавое лицо, в котором читалась мудрость пожившей на свете и всё повидавшей собаки и только бородка напоминала о его теперешнем возрасте.
- Вадик, дружище, сколько лет, сколько зим! – негромко воскликнул я и, бросив сумку, обнял его.
Затем после дружеских объятий я снова водрузил сумку на плечо и спросил его:
- А где твой батя? Он же обещал быть с тобой вроде, не?
- Та батя передумал и заснул! Ну, давай пошли, нас уже такси ждёт!
Мы покинули платформу по подземному переходу, ведущему на вокзал Дрезден-Сити, а с вокзала направились на стоянку, где нас поджидало такси в виде незапомнившейся мне иномарки серого цвета, но с обязательными шашками на крыше. Как только мы сели, предварительно упаковав мою дорожную сумку в багажник, Вадик сказал таксисту куда ехать и мы поехали.
В предрассветном городе не было ни души, трамваи стояли в депо, автомобили редко выезжали на дорогу. Потому с Привокзальной площади мы быстро спустились по проспекту Ленина на площадь Освободителей, в прошлом бывшую Октябрьской площадью и оттуда дальше стали спускаться по проспекту Ленина.
- Ну шо, рассказывай как жизнь? – предложил Вадик
- Да как видишь, Вадик, без особых приключений.
- Доехал нормально?
- Да норм, как видишь
- Ну ладно, вижу, ты явно устал, пагхаварим дома!
Такси тем временем свернуло на улицу Долматова, которая в отличие от проспекта Ленина совсем плохо была освещена. Но в этой темноте я заметил, что бывший магазин Мясо-Овощи, побывший потом обычным продуктовым магазином внезапно стал магазином запчастей для автомобилей марки ГАЗ. ‘Странно – подумал я – в Питере газельвагены истребляют как класс во всех ипостасях, а тут газельвагены по необъяснимой причине живут и пахнут. Непорядок’.
Наконец такси свернуло на улицу Черняховского и на первом и самом ближнем повороте завернуло налево – в наш двор и остановилось у дома Вадика. Тот расплатился за нас обоих и мы пошли в дом.
Зайдя в подъезд – настолько девственно-чистый, что дверь даже не была оборудована кодовым замком – мы остановились на первом же этаже, где как раз и жили Томишевские. Вадик позвонил и дверь открыла его мама – тётя Даша. Я не сразу узнал её – с момента моего последнего приезда она сильно изменилась. Сильно поседела, золотых зубов и морщин у неё стало явно больше. Но это была всё та же тётя Даша – такая же радушная и добросердечная, как и всегда.
- Саша! – всплеснула она руками – как ты вырос, гхосподи! Дай я хоть на тебя посмотрю. О-о! Такой большой стал и не узнать!
- И вы всё та же, тётя Даша! – сделал я ей комплимент.
- Ну, давайте мальчики, заходите! Хоть поедите с дорогхи!
Мы зашли в квартиру. Квартира была такой же старомодной, какой всегда была с тех пор, как Томишевские перебрались сюда из брошенных общаг. Что-то советское было в ней и оттого навевало на меня умиление. В прихожей вокруг нас с Вадиком забегали, зашустрили несколько кошек и одна собака, в которой я сразу опознал пуделиху Абрикоску, правда сильно состарившуюся за время моего отсутствия. А ещё одна собака – пекинес Тимур куда-то подевался.
- Слушай, Вадик! – спросил я своего сердечного друга, когда снимал обувь – а где же Тимур?
- Та умер он давно – грустно сообщил мне Вадик – Старость не радость!
- Грустно! Такой был пёс угарный. И не лаял практически никогда, даже на соседских злых собак.
- Ну, Саш, его уже гход, как нету! Собаки ж они вообще долгха не живут.
- И не говори – грустно согласился я с ним. Как-то грустно всё равно было без него.
Я умылся в ванной и вскоре мы с Вадиком сидели в гостиной и уминали приготовленный тётей Дашей голубец. А тётя Даша спрашивала меня:

- Ну как добрался, Саш?

- Да без приключений, тёть Даш!
- Как там в Петербургхе погхода?
- Как всегда – тучи-дожди, тучи-дожди и никакого солнышка.

- Ой, мне б к вам в Ленингхрад! А то так уже эта жара достала – ещё немногхо и у меня сердце прихватит.

- Да вы ещё долго проживёте, тёть Даш! А я вот по настоящей жаре как раз соскучился.

- Ну, смотри, а то тут у нас такая жара сейчас, шо дальше невозможно!
Я пожал плечами и скорчил глупую улыбку и тётя Даша ушла. А мы с Вадиком продолжили разговоры за жизнь.
- Ну чем занимаешься по жизни, Сань? – спросил меня Вадик.
- Да так – отвечаю я – торгую шинами, дисками, аккумуляторами потихоньку в одном магазинчике.
- Много наторгховал?
- Да не особо. Но пока хватает на жизнь.
- А я вот – поступил в ДМК инженером – знаешь, который Днепровский металлургический комбинат.
- Та знаю – наше так сказать градооборазующее предприятие. Туда все дороги в городе, как в Рим ведут.
- Но знаешь, Сань, щас там такая шляпа идёт – начальство такое дурное, многхих поувольняли, кого-то сократили. Меня вон вообще в слесари перевели, так и батрачу там.
- Мндаа, плохи тут дела похоже.
- Да это ещё ничего. А вот ПХЗ, где твой батя и мой старик работали, так вообще закрыли.
Я удивился – в своё время Приднепровский Химический Завод был едва ли не вторым по значимости предприятием в городе после ДМК. Даже уборщицы в нашей школе носили на своих фартуках эмблему ПХЗ. И вот теперь этого завода нет.
- И гхаварят там полно радиации осталось – продолжил Вадик - круче чем в Чернобыле.
- Представляю сколько б мутантов в городе бы родилось, если б случилась на ПХЗ авария – усмехаюсь я сам себе.
Долго мы говорили и о политике, ругая наших президентов и политиков, о жизни и о том, как мы проведём время тут. Наконец Вадик спросил:
- Тебе включить телевизор?

- Почему бы и нет?

- Надеюсь ты нашу державну мову ещё понимаешь, Сань?

- Вадику! – с улыбкой сказал я – а навіщо мені забувати рідну мову, от скажи мені будь ласка!
- О! – удивился Вадик – не знал, шо ты ещё можешь по нашему шпрехать! Как ты нашу мову то не забыл.
- Да так – почитываю украиноязычные сайты порой и потому не забываю.
Вадик включил телевизор, стоявший в углу гостиной и передал пульт мне со словами:
- Выбирай всё шо хочешь! Ящик в твоём распоряжении!
Я стал клацать по каналам, с целью ознакомиться с содержанием современного украинского телевидения. Контент впрочем не сильно впечатлял – российские сериалы, Потап и Настя Каменских в перемешку с западной и русско-украинской попсой, чертовщина в стиле Ленин-Ожил-В-Мавзолее и Ванга-Что-то-Напророчила-И-Оно-Сбылось. Наконец я решил остановиться на украинских новостях. Ведущая на хорошем украинском языке, на котором наверняка даже в сёлах не очень то и говорят, рассказывала какая адская стоит на Украине жара, что даже рельсы от неё плавятся.
‘Странно – подумал я – почему только мой поезд в итоге с рельсов не сошёл?’
Дальше было уже не очень интересно – предстоящие выборы в Раду, Янукович где-то кого-то принял, колхозники где-то убрали урожай, где-то кто-то попался на взятке, где-то разбойное нападение. В общем, мёртвый сезон дошёл даже до телевидения.
Когда новости кончились, я почувствовал, что Морфей окончательно стал меня покорять и выключив телевизор, сказал Вадику:
- Наверное, мне пора уже спать!
- Ну, так давай в мою спальню! – предложил Вадик – А я в гхастинной посплю. Чувствуй себя тут как дома!
Вадик проводил меня по коридору, увешанному стиранным бельём в спальню, которая как раз была специально для меня была постелена, пожелал мне спокойной ночи и ушёл к себе спать. А я, раздевшись, лёг на кровать и укутавшись одеялом, окончательно отдался во власть всемогущего Морфея. И когда я уснул за окном рассвело и красное солнце начало озарять просыпающийся город.

Мой двор: сон и реальность.

И приснился мне мой двор…
Вот он я – 5-летний, белобрысый и худощавый играю с пацанами то ли в прятки, то ли в сифу, а то и в то и в другое одновременно…
…Я прячусь от своих преследователей в погребах, скрытых от внешнего мира деревьями, аккуратно подстриженными заборами из кустов, каменным забором детского садика и отчасти гаражами…
…Но как назло меня всё равно находят, хлопают по плечу так, что я от неожиданности вздрагиваю, и говорят мне:
- Ты - сифа!
И вот теперь я бегаю за другими мальчишками со двора и заражаю их сифой. И украинское солнышко освещает нам наши забавы…
…Ещё один флэшбек…
Мы играем с пацанами в войнушку. Как и во всех войнушках, в которые мы играем, а мы это – я, Вадик Томишевский, Гриша Кацапенко, Игорёк Смурый и маленький, но не по годам наглый Миша Байстрюк – так вот мы воюем в стиле ‘все против всех’. В войнушке мной из игрушечного пистолета убиты Игорёк и Гриша, но вот засада – меня из игрушечного пистолета подстреливает Байстрюк и я картинно падаю на траву, изображая Смерть…
…И снова флэшбек…
…Пользуясь турником в виде лесенки с двумя кольцами мы + Вячеслав Коробейчик и Вовка Михальчук играем в волейбол. Мы бросаем мяч то через турник, то сквозь кольца. А мне опять не везёт – пять раз я пропускаю мяч, а один раз получаю мячом по балде, за ротозейство.
И получаю нарекание от Гриши:
-Саня, ну шо ты за тормоз, ей-богху!
Но ведь главное не победа – главное – участие, не так ли?...
…Ещё флэшбек…
…Какие-то мелкие уродцы с соседних дворов повадились воровать с наших деревьев абрикосы. За что мы решаем их поколотить и в итоге после небольшого преследования, загоняем на каменный забор детского садика. Уродцы, пользуясь своим положением начинают нас дразнить матерно обзывать и кричать детские дразнилки. Гриша кидает в них семенем каштана, но промахивается, снова следуют высунутые языки и дразнилки. Кидает камешек в них Славка – тот же результат. Наконец очередь доходит до Гарика Смурого, он кидает в окопавшуюся на заборе белобрысую малявку камень и рассекает малявке подбородок. Малявка тут же в рёв:
- Аааааааааааааааа!
Мы радуемся победе, но не долго – на плач вражеского малявки тут же прибегает батя Игорька – типичный советский инженер конца 80-х-начала 90-х с типичными для того времени усами. Он заводит Гарика на погреба и сделав из неокрепшей веточки прут начинает сечь Гарика по тому месту, по которому и лупят обычно детей за дело и сопровождает это дело словами:
- Я сказал тебе – не бить детей!
- Ааааааааааааа! – только и находит, что ответить Гарик, у которого свой теперь черёд реветь от боли…
…Солнце заливает наш двор солнечным светом, прохожие всех возрастов идут через наш двор и проезжую часть нашего двора то в город, то обратно. За моим окном цветут зелёные каштаны, и всё в этом мире улыбается нам – его детям – даже тогда, когда наступает ночь и над двором загорается большой фонарь и не слышно ничего кроме смешанного шума поездов, заводов и самолётов, а так же сверчков, собак и кошек…
…Но вот – сон окончился и я просыпаюсь окончательно….

* * *

Проснувшись, я обнаружил в окне свет. Но этот солнечный свет был скорее вечерним, нежели утренним. На часах я с удивлением обнаружил, что сейчас 6 часов вечера по киевскому времени (я часы перевёл ещё в поезде) и пришлось мне встать с постели, прибраться и одеться.
- Ну, ни фига себе я поспал! – сказал я удивлённо сам себе.
Я вышел в коридор и, подчиняясь своему желанию выйти во двор, направился в прихожую за сандалиями.
- Доброе утро, Саш! – слышу я из гостиной голос тёти Даши – Ну как спалось?
- Да нормально вроде – сказал я ей и тут же спросил – Вы не против, если я прогуляюсь неподалёку.
- Да конечно, иди, гхоспаде, ну никто тебе здесь не мешает! – в этот момент в голосе тёти Даши явно читалась усталость.
Одетый в сандалии, бриджи и зелёное поло я вышел во двор. А выйдя немедленно испытал культурный шок не самого приятного свойства.
Мой родной дом, который располагался справа от того места, где я гостил на вписке конечно был ещё цел и не изменился практически никак за всё время моей жизни на планете. Это был всё тот же трёхэтажный сталинский дом на улице Черняховского с белыми барельефами в центре которых неизменно сияли красные звёзды под окнами вторых этажей. Двери только стали железными и с замком. Но вот каштаны нашей улицы, которые когда-то было видно из нашего окна теперь выглядели так словно в город пришла Вечная Осень – листья на них однажды пожелтели и больше никогда не опали, так и оставшись на своих ветках висеть круглый год – и зимой, и летом.
А слева от моего дома я увидел странную парочку – лысого мужика с пивным животиком, похожего на хозяина питерского магазина для неформалов Castle Rock и внешним видом и прикидом металлиста старой школы и не менее упитанную подругу, державшую в руках поводки, одетые на двух такс весьма стрёмных на вид. Ибо настолько уродливы были эти таксы, что казалось – то ли они выросли в Чернобыле, то ли они пали жертвами жестокого обращения с животными – коричневые шкурки собак практически полностью были покрыты белыми пятнами, а у одной собаки было бельмо на левом глазу, точь-в-точь, как у Мэрлина Мэнсона. И та собака, которая с бельмом, завидев меня, тут же принялась меня облаивать, но хозяйка на моё счастье тут же её одёрнула, извинившись передо мной.
Но дальше меня ожидал ещё больший культурный шок и опять в самом плохом смысле этого слова. Турника с кольцами больше не было, как не стало и практически всех атрибутов нормального дворового детства, включая любимые нами когда-то качели. Трава, никем давно не стриженная, выросла до размеров куста и на ней, даже в футбол стало невозможно нормально поиграть. Заброшен был и забор из кустов, принявший совсем запущенные очертания, абрикосовые деревья или засохли или были спилены, а столик, за которым мы бывало, и просто сидели, и в карты играли и ставили магнитолу с весёлой музыкой, был попросту выкорчеван и пушен на дрова и металлолом.
А самое дикое в увиденном – зачем-то посреди двора поставили гаражную ракушку, автодорожка к которой окончательно изуродовала наш дворик.
Я направился к погребам в надежде отыскать хоть что-то отдалённо напоминавшее мне мир моего детства, но, увы – не было больше и погребов. А те немногие погреба, которые остались теперь тихо умирали, проваливаясь под землю, которая пользуясь их заброшенностью, забирала своё обратно.
Но хуже всего было то, что произошло с детским садом, куда одно время водили меня, пока не перевели в другой детский садик, а потом и моего брата. Его здание, где одно время после нашего переезда располагалась почта, было разрушено так, словно случилась война и в него попала фугасная бомба.
Сильная душевная боль при виде такой картины пронзила мою и без того некрепкую нервную систему, на глаза выступили слёзы и от всё усиливающегося чувства утраты я шептал:

- Что вы сделали, твари?
Затем мой голос стал ещё громче:
- Что вы сделали?... Твари!
И наконец я окончательно отдался захлестнувшей меня истерике и со слезами на глазах я проорал:

- ЧТО ВЫ СДЕЛАЛИ С МОИМ САДИКОМ, ТВАРИ!
Долго и беззвучно рыдал я на остатках погребов от увиденного мной варварства. Никто не услышал меня и не увидел – и, слава богу, не хочу, чтоб меня видели слабым и беспомощным. Наконец я взял себя в руки и проследовал по каменным ступенькам с погребов на дорожку. По которой пошёл к дому Вадика Томишевского и сел около него на скамейку, приводя мысли в порядок. И тогда я в первый раз осознал, что мир моего детства окончательно и бесповоротно умер.
Через полчаса из магазина на проспекте Ленина вернулся Вадик с сумкой, груженной продуктами. Увидев меня, он сказал:
- Здоров, дружище! Как ты тут?
- Да вот! Сижу и охреневаю от того, что сотворили с нашим двором.
- Так уже давно тут так. С тех пор, как этот лось Груздев, что теперь в бывшей хате твоей бабушки живёт, решил тут гараж построить, всё пошло под откос.
- И неужели никто не вписался за наш двор? Даже турник и тот убрали?
- Да вмешивались, пытались, а толку? Да и на кой теперь эта детская площадка уже нужна, сам подумай Саш! Мы все давно выросли, а новых детей тут никто не завёл – старые соседи только недавно поумирали, а новые только недавно въехали.
- Остаётся только надеяться, что когда они заведут детей, всё станет по- старому.
На это Вадик ничего не ответил, и мы направились домой. Да и мне не хотелось уже разводить пустопорожнюю философию на тему ‘Как нам обустроить родную Горплощадку’.
Затем я отнёс винца Алисе Максимовне – единственной нашей старой соседке, которой удалось пережить стариков нашего двора и дожить до наших дней. Её квартира никогда не менялась за всю её жизнь. Все атрибуты советской квартиры, включая радиоточку, из которой вместо Маяка вещало на украинском сонное УР-1, типичные для той эры мебель, книжный шкаф и даже обои и занавески, не говоря уже о входной двери – всё это делало квартиру Алисы Максимовны последним бастионом Советского Союза, окружённого железными дверями новых хозяев, принадлежавших уже к другой эпохе и заменивших нас и бывших соседей и не желающего сдавать своих позиций. Алиса Максимовна по-украински расспрашивала меня о моих делах, делах родителей, нашей бабушки и рассказывала о себе, а я по-русски отвечал ей на все её вопросы и расспрашивал о ней, о судьбе наших бывших соседей, и так далее, и так далее, и так далее. В конце концов, мы с ней обнялись, она передала моим родным привет, и я вернулся в дом к Вадику.
И там за телевизором, пока Вадик сидел за компьютером, я составил в уме план того, чем я займусь в Дрезден-Сити, за то время пока нахожусь. А именно:
1) Встречусь со всеми остальными друзьями детства, которые ещё остались во дворе.
2) Съезжу к прабабке на могилу
3) Позагораю и накуплю лекарств для бабули
4) Встречусь с одноклассниками
5) Попробую заново построить отношения с Наташей Абросимовой – моей бывшей одноклассницей, с которой как мне кажется, у меня вполне бы случилась любовь, если б не переезд в Питер.
6) И конечно я наделаю много, много, много фоток для контакта.
Однако всё это потом, постепенно…
А завтра мы выезжаем с Вадиком и Гришей Кацапенко на Котлован.

Дата добавления: 2015-07-20