Достоевский в творческой судьбе работы Федорова «Вопрос о братстве, или родстве.».

В данном параграфе излагается история работы Федорова в 1878-1881 гг. над ответом Достоевскому, впоследствии составившем основу главного сочинения философа «Вопрос о братстве, или родстве...». Анализ текста «Вопроса о братстве...», переписки Федорова и Петерсона 1878-1890-х годов, переписки Петерсона с Кожевниковым 1905-1906 гг. в период подготовки к печати I тома «Философии общего дела», а также писем В. С. Соловьева, дает основание утверждать, что наиболее ранние куски текста составляют во второй части федоровского сочинения параграфы 1-17 (I, 84-114), а также текст на странице 125, в третьей части параграфы 1-2а (I, 135-145). Четвертая часть работы, носящая подзаголовок «В чем наша задача?» (I, 228-303), по свидетельству Петерсона, с 1878-1881 гг. осталась практически без изменения. Самый текст ответа начинался со слов «Находясь чуть не тысячу лет, почти с самого возникновения России в постоянной борьбе с Исламом...» (I, 84). Все, что шло далее, оканчиваясь 17 параграфом, составляло «предисловие к проекту», после чего следовал основной текст.

В центр изложения своего учения Федоров поставил идею Троицы как образца истинного, благого единства. Отчасти это было связано с тем, что вопрос о братском единении людей по образу и подобию Божественного Триединства был центральным в рукописи Петерсона, и, вводя Достоевского в мир своих идей, Федоров начинал с того, что уже было известно писателю из предыдущих посланий, одновременно стараясь углубить его понимание. Однако дидактическая причина была далеко не единственной. Догмат о Троичности Божества и сам по себе был главной, опорной точкой воскресительного проекта. В парадоксальной для плоского, эвклидова ума логике Троичности выстраивал философ и учение о человеке, и теорию познания, и философию истории, и этику, и эстетику, и социальную философию.

В ответе Достоевскому Федоров формулировал основное положение активного христианства: «Все обязанности, налагаемые на нас учением о Триедином Боге, выражаются в одной заповеди, в заповеди о долге воскрешения» (I, 107). И в формулировке этого положения, и в других местах ответа Достоевскому он широко пользовался выражением самого писателя из письма к Петерсону: «долг воскресенья преждеживших предков» (30(I); 14), — как бы солидаризируясь с Достоевским, подтверждая его правоту и в то же время уточняя, углубляя его понимание своих идей: не воскресенья, а воскрешения. Отвечал философ и на главный вопрос Достоевского, какое же воскресение имеется в виду в его учении, мысленное, лишь в памяти, или действительное, реальное, телесное: «"Грядет час и ныне есть, егда мертвые услышат голос Сына Божия и, услышавши, оживут" (Иоан. 5, 25) — оживут, конечно, материально, видимо, осязаемо» (I, 111). Но, произнося это «оживут», Федоров имел в виду «всеобщее, все -личное воскрешение», которое есть «дело труда всего христианства, всех сил, всех способностей человека, т. е. соединенных науки, искусства и проч.» (I, 275). И подчеркивал, что такое воскрешение дает надежду роду людскому и на всеобщее спасение, тогда как «фатальная развязка» исторического процесса, совершаемая лишь волей и усилием Божества, делает ад неизбежным.

Дата добавления: 2015-07-26