Студопедия
Случайная страница | ТОМ-1 | ТОМ-2 | ТОМ-3
АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатика
ИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханика
ОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторика
СоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансы
ХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника

Инициатива и сообщество

Читайте также:
  1. Инициатива проведения референдума.
  2. Инициатива, постоянство и терпеливое усердие, невзирая на обстоятельства
  3. Как роковое сообщество
  4. Медицинское сообщество
  5. Международное сообщество
  6. Межрасовое сообщество

Это путешествие в глубины истории понадобилось нам для того, чтобы расставить по своим местам внешне незаметные движения, к рассмотрению которых мы сейчас и приступаем.

Велеречивость уже успела наложить свой отпечаток и на общностное дело. Оставим велеречивость для городских площадей и займемся человеческими ситуациями, которые, собственно, и интересуют нас. Мы не будем изучать историю «осознания» сообщества; слишком часто такое осознание питается иллюзиями и совсем необязательно следует за подлинными достижениями в общностной сфере. Мы не дадим обмануть себя видимостью быстрого роста числа общностных механизмов: господин Χ может иметь большие богатства и не обладать ничем. Если взять только видимую сторону дела, то сообщества еще никогда не были столь многочисленными и столь добротно определенными на бумаге: супружеская пара, семья, профессия, профсоюз, нация, избирательный список, партии, конфессии, не забудем также Европу, Общество национальной обороны и другие более мелкие объединения, в которых каждый из нас может получить членский билет, помеченный в соответствии с тем, что помимо всего прочего его владелец может поразвлекаться на рыбалке, поиграть в общие идеи, посмотреть на лошадиные бега.

Никогда еще не было так много обществ. Но никогда еще не было так мало сообществ.

По этому поводу можно было бы, наверное, и не сокрушаться, если бы зло шло сверху, если бы анархия была анархией сверхлюдей, беспорядком, царящим среди героических личностей. Но увы!

Быстрый рост числа ассоциаций свидетельствует о слабости их внутренних взаимосвязей. Дух всегда остается единством и простотой, а зло состоит из бесчисленных усложнений. Одним из самых замечательных интуитивных открытий Бергсона явился закон, говорящий о мгновенном распространении абсурда, который поражает человеческое создание, как только оно утрачивает духовность. В таком случае автоматически добытое богатство решительно стремится прикрыть собой органическое разложение. Вот так и возникают те внушительные организмы, которые все считают устойчивыми, но которые в один прекрасный день рушатся под тяжестью собственной массы.

Если сегодня мы захотим непосредственно изучить разложение того, что мы называем общностным, то вовсе не ницшеанский мир станет нам опорой. Это скорее будут общества, не имеющие собственного лица. Но как они могли бы обрести такое лицо? Каждая личность мало-помалу отвергла себя в пользу анонимного мира «on». Современный мир и есть такой всеобщий упадок, массовое обезличивание. Человек, постоянно пребывая в дремотном состоянии, не способен понять стоящие перед ним собственно человеческие задачи. Все то, что от него требовала непокорная, но столь обожаемая природа, все ее неразгаданные тайны и устремления человек перенес в сферу идеала, и теперь она уже не держит его в постоянном напряжении. Наука обещала ему укротить всех демонов, деньги рассеяли его страх, разрушили время, сделали ненужными его постоянные усилия. По мере того как все новые и новые бойцы получают доступ к плодам процветания, они бросают оружие, отказываются сражаться во имя истины, подчинять себе действительность, пускаться в приключения, принимать волевые решения, словом, отказываются от самих себя. Такое отступничество было зафиксировано с помощью особого безличностного языка: объективность, нейтральность, общие идеи, общее мнение. Особое безразличие господствует там, где мы приходим в противоречие с очевидным. Идеи, действия, характеры лишаются своего содержания и превращаются в своего рода человеческую протоплазму: время от времени какая-нибудь встряска приводит ее в движение, и тогда то, что в каждом из нас еще осталось от совести, воодушевляет нас, но это нисколько не мешает нам продолжать растворяться в мире «on».

Какого рода внутреннее единение может существовать в подобном хаосе? Растущее внутри целостности единообразие вовсе не стимулирует сближение между ее элементами; здесь существует так называемое «сближение», которое, как говорил Жозеф Прюдом{14}, осуществляется автоматически, — с помощью транспортных средств и средств массовой информации (или же агентствами специальной информации). Как достичь внутреннего единения между людьми? Особенно если все они похожи один на другого. Больше нет ближнего, существуют только подобные. Угрюмые пары, бредущие в обнимку, поскольку бездумно усвоили вульгарные привычки. Случайные компании, инстинктивно сплотившиеся под давлением обстоятельств или в соответствии с выполняемыми функциями, а не благодаря общим взглядам или сознательному выбору. Бесцветное, бесформенное скопище читателей «Пари суар», вечно куда-то спешащие толпы людей — обитателей больших городов. Одна лишь незначительная случайность соединяет и разъединяет их. Это — полная деградация человека, не имеющего внутреннего содержания, а потому неспособного на подлинную встречу с себе подобными.

Первый шаг к формированию личности — это осознание анонимности моей жизни. Соответственно первый шаг к формированию сообщества — это осознание безразличия собственной жизни: безразличия по отношению к другим, обособленности от других. Между личностью и сообществом существует неустранимая связь. Анонимный мир «on» находится ниже порога, который свидетельствует о появлении первых признаков сообщества.

В чистом виде этот мир встречается не так часто. Абсолютное безразличие характерно лишь для состояния безумия: все человеческое погибает в состоянии безразличия. Для появления «другого» требуется реальность иного качества.

На самом низком уровне «другой» является всего лишь отражением меня самого, благосклонным ко мне моим двойником. Самоудвоение — это вполне нормальный первичный факт. Человеческие проявления до такой степени пронизаны личностным началом, что каждое из них стремится стать второй личностью; их совокупность образует своего рода живую тень Я, которую оно наблюдает, о которой судит, а иногда и поддерживает; чаще же всего — это игра теней, связанных между собой различными отношениями: таково мое первое общество. В зависимости от той силы, какой наделила их жизнь, они могут сближать меня с людьми, а могут и обособлять от них, способны помогать мне или мешать.

В этой своей реальности теней они, подобно куртизанкам, не чувствуют себя уверенными. Истосковавшись по нормальной жизни, они бродят среди не существующих для меня людей, душу которых мне не удалось открыть. Они растворяются в них. Из-за невнимательности к тому, что происходит вовне, я не замечаю свершившегося подлога. Мне кажется, что я иду к другим людям, на деле же я иду к незнакомцам, в которых живут только мои призраки. Мне кажется, что я интересуюсь другим человеком, жалею его, замаливаю его грехи, а на самом деле я обращаюсь к своему другому Я, оплакиваю его или ободряю. Стоит ли напоминать об известной традиции французских моралистов{15}, напичканной такого рода нежностями в большей мере, чем это принято считать, о Ларошфуко, которого все выпускники средних школ принимают за старого ворчуна? Таким образом, каждый ищет вовне некоего соответствия тому, что наиболее дорого ему, что является его внутренним достоянием и называет такое соответствие своим другом. Значительная часть тех, кто поступает таким образом, в браке ищут «двойного» удовлетворения: они ищут живое существо, которое будет поддерживать все их суждения, соглашаться со всеми их действиями, оправдывать все их заблуждения, отказываться от собственного Я и не оказывать сопротивления, — это и будет то, что они назовут любовью. Если все происходит именно таким образом, если партнер оказывается слабовольным, то они удовлетворяются этим и хранят ему верность, ну а если один из партнеров проявит больше самостоятельности, если ему захочется чего-то большего, то при первом же столкновении или размолвке он идет прочь. Другие гонятся за теми же иллюзиями, объединяясь в партии. Социальная связь между ними — это желание нравиться.

Удалось ли нам преодолеть собственное безразличие? Ни капельки. Индивид не желает отказываться от своей индивидуальности, придавая ей неоправданно большое значение. Не находя удовлетворения в собственном Я, он начинает жить за счет своего окружения, все больше и больше наделяя его своими чертами, чтобы иметь возможность видеть свое отражение в мире людей, чтобы, благодаря другому человеку, обеспечить себе безопасность, унять свои тревоги, преодолеть собственное одиночество, замаскированный нарциссизм, изобретательный конформизм, все, что угодно, только не подлинная сопричастность. Живя в бескрайнем анонимном мире и являясь обособившейся частью этого мира, индивид может иметь дело только с его отдельными фрагментами и всякого рода фальсификациями, никакие уловки не способны вырвать его из этой беспросветной пустоты.

Но вот наступает такой момент, когда притязания индивида, казалось бы, сходят на нет; это случается тогда, когда масса людей приходит в движение и говорит: наш брат такой-то. Мы — пролетарии. Мы — фашисты. Мы — ветераны. Мы — молодежь. Если для сообщества Мы становится тем, чем Я является для личности, то сообщество постигает себя как живой акт, освобождается от своих иллюзий и утверждает себя в реальности: несомненно, здесь мы имеем дело с первой ступенью сообщества. Мир «on» был неопределенным, мир «наш брат такой-то» создает свои нравы, привычки, ценности, чувства, даже свои вполне определенные идеалы. Мир «on» был довольно расплывчатым; мир «наш брат такой-то» обладает собственными границами и энергично утверждает себя в их пределах. Мир «on»— это мир покорности и безразличия, мир «наш брат такой-то» закален добровольной, а нередко героической и самоотверженной борьбой за общее дело.

Представим себе человека, который внедрился в подобный блок. Он в буквальном смысле живет коллективным возбуждением. Часто это не влечет за собою кардинального изменения его повседневной жизни. Однако характерно то, что сам он полагает, будто целиком посвятил себя общему делу. Случается даже, что самые безумные сразу же приносят свою жизнь в жертву общему делу, но все равно им не удается изменить ее. Не будем чрезмерно упрощать дело: в качестве примера мы берем крайние формы. Сообщества людей, которые провозглашают себя объединениями по принципу «наш брат такой-то особенный», не испытывают сильного коллективистского зуда, в них личности не опьянены идеей совместности, особенно в самом начале пути, когда они, по молодости, восстают против царящей всюду распущенности. Тем не менее они уже по свойственной им природе готовы поддаться гипнозу, им недостает сил противиться обезличиванию.

Возьмите, к примеру, партийца. Он раз и навсегда решил не иметь никаких других мыслей, кроме партийных, другого сознания и воли, кроме партийных. Он повторяет то, чему его учит партия, он оправдывает то, что оправдывает партия, он превращает себя в механизм, исполняющий ее инструкции. Насильственно провозглашенное «мы» не зовет его к личной свободе. Но оно помогает ему освободиться от тревог, избежать выбора и многих обязательств благодаря иллюзии коллективного действия. Выгода носит индивидуальный характер, что же касается издержек, они всегда на совести коллектива, подобно тому как это происходит в мире денег: каждый присваивает себе то, что придумали другие, хорошее берет себе («мы должны…»), а ошибки взваливает на плечи других («они должны были…»). Его совесть умиротворяется, произведя такие подсчеты, она создает себе зону безопасности, куда не проникают голоса несогласных и их требовательные призывы, которые привели бы ее в смятение, если бы она не держала их в узде.

Таким образом, сообщество на своей элементарной стадии выступает против личности. Индивид, услышавший зов сообщества, лишается спокойствия и умиротворенности. Тогда он стремится, если можно так сказать, стать на собственные ноги. Он идет на компромисс между чем-то великим, к которому он испытывает стремление, и спокойствием, которое он обожает. Его побеспокоили? Ну так что же, он отправляется в путь, но тот, кто ему навязался в попутчики, понесет его вещи. В конце концов, общественный транспорт тоже способен обеспечить комфорт ничуть не хуже того, что обеспечивает личный транспорт, поэтому он позволит себе сделать все, чтобы не брать билет, и, сверх того, в пульмановском вагоне ему будет кому излить свои великие чувства, заставив учащенно биться сердце своего соседа, пустившегося в опасное приключение. Но коллективный отъезд разрушает мир «on» ж в большей мере, чем отъезд индивидуальный. Агентство Кука{16} предлагает посетить пирамиды Хеопса. Агентство Кука предлагает посетить дикие леса. Агентство Кука предлагает посетить Ниагарский водопад. Вот и все, что касается приключений. Вскоре спадает и напряжение, вызванное отправкой. Спонтанные порывы, революционный пыл, как и сама жизнь, питаются только из глубинных истоков, а не пустой волей, не тщедушными потугами. Опьянение не заменяет потребность в таком питании. Оно поддерживает тело во время кризиса, но очень скоро однообразие и постоянная дремотность омертвляют его живую плоть. Поляризованный конформизм все равно остается конформизмом, таким же шатким, как и однородный конформизм. В лесу нередко можно наблюдать, как могучие, гигантские деревья рассыпаются в прах при первом порыве ветра.

Таким образом, сообщество не может возникнуть из совместной жизни спонтанно. Мы показали это на примере общества, представляющего собой блок, сколоченный по принципу «мы, наш брат такой-то». Но это подтверждается и примером обществ, имеющих более гибкий, более подвижный характер, таких, как различные товарищества или дружины. Но давайте оставим в стороне массовые организации с их безликим конформизмом. Обратимся к тем формированиям, в основе которых лежит богатая частная жизнь и которые не слишком многочисленны, так что эта частная жизнь способна воздействовать на каждого из их членов: рабочая бригада, спортивный клуб, солдаты в окопе, молодежное движение, кружок, дачники, класс, экипаж. Здесь все не так уж отдалены друг от друга, в пределах досягаемости находится и руководитель. Цель группы ясна уже тогда, когда она формулируется, люди создают ее сами и чувствуют это. Ее история переживается изо дня в день, здесь не питаются слухами, как это происходит в обществах «наш брат такой-то особенный». Противостояния, взаимообмен, взаимовлияния, разнообразие, уравновешенность, словом, сама жизнь, так хорошо знакомая обособленному индивиду, которую люди с радостью проживают все вместе.

Вот именно! Подобное эмоциональное возбуждение, возникающее благодаря духу общности, легко может породить иллюзию глубокой прочности. Обособление здесь представлялось бы как предательство. Нам кажется, что мы обрели новую жизнь только потому, что порвали с обособленностью. Для многих революционный акт завершается вхождением в группу, приобщением к живой «динамичной» группе. И группы начинают множиться в соответствии с капризами индивидов. В один прекрасный день мы вдруг удивляемся тому, что шум и возбуждение внезапно испаряются, не оставляя после себя никаких следов, и лишь два-три человека будут продолжать жить этим. Вероятно, так происходит потому, что (как ныне нередко случается) путают ажиотаж (болтовню, движение, возбуждение) с реальными сотрудничеством, углубленностью, общностью, одним словом, потому, что динамизм принимается за признак истинности или даже за самую реальность.

Товарищество, дух группы… мы далеки от того, чтобы с порога отвергать такие вещи в общностной жизни. Но все же будем брать их такими, какими они являются на самом деле: они — всего лишь подготовка к тому, чтобы «запустить машину», чтобы порвать с нашими привычками, изобрести другие привычки; это основа для создания определенной атмосферы: лишь при этом условии мы избежим просчетов и нам не придется испытать разочарование.

Все рассуждения приводят нас к одному выводу: невозможно достичь сообщества, игнорируя личность, основать сообщество на чем-либо ином, кроме прочно утвердившихся личностей. Мы следует за Я, или, точнее, поскольку они не возникают отдельно друг от друга. Мы вытекает из Я; Мы не может предшествовать Я. Мы, как и собственный фантазм личности — индивид, предшествует личности только по видимости. Свет откуда-то сзади освещает совместное движение Мы и. Я друг к другу, и они отбрасывают одну общую тень: размывание анонимности зависит от того, насколько ослаблены индивиды, насколько непрочны их колеблющиеся изменчивые силуэты; твердость коллективных воль внутри «Мы, наш брат такой-то» стимулирует эти «персональности», судорожно цепляющиеся за свое собственное Я, образуя наиболее значительные препятствия на пути развития Личности. Органическое Мы, Мы как духовная реальность, являющаяся результатом Я, возникает не из стирания личностей, а из их осуществления. На собственном опыте мы знаем, что только посредством самоуглубления каждый из нас приобретает способность предчувствовать и желать другого. И если для своего осуществления сообщество требует от каждого из своих членов самопожертвования и самоотверженности, оно тем самым вызывает в них самый что ни на есть личностный акт, а не гипнотическое самозабвение.

Постижение личности — это тяжкий труд, который не может осуществляться поточно. Вот почему опыт сообщества — это прежде всего опыт ближнего. Не человека (или же людей, даже ближнего) возлюби, как самого себя, а возлюби ближнего твоего, как самого себя, то есть отдайся ему так, как если бы ты при этом осуществлял собственную личность, иначе говоря, отдайся безмерно.

Такова ценность частной жизни: она состоит не в ограниченности, не в алчном устремлении к своим целям, не в рутинном использовании средств, а в том, чтобы стать единственным подлинным испытанием человека, которое позволит ему без всяких мистификаций работать над тем, что так или иначе навязывают ему обстоятельства, чтобы создать несколько сообществ по своему усмотрению и достичь в них своего самозавершения.

Твой ближний. То, что я называю своим Я, это всего лишь вместилище более или менее безличных своеобразий, точка их пересечения. Я начинаю становиться личностью только тогда, когда ощущаю внутреннее стремление, а затем нахожу принцип единения, когда я беру себя в руки и начинаю действовать в качестве Я. Я осуществляю себя как личность лишь с того момента, когда я отдаюсь ценностям, которые ведут меня к высотам, намного превосходящим меня самого. Подобно этому групповое Мы, «наш брат особ статья» является всего лишь вместилищем более или менее безличностных индивидуальностей. Оно начинает становиться общностным Мы лишь с того момента, когда каждый из его членов открывает для себя каждого другого члена как личность и начинает относиться к ней как таковой, постигать ее как таковую. Мы реализует себя как сообщество лишь с того момента, когда каждая из особенных личностей заботится в первую очередь о том, чтобы помочь всякой другой личности подняться над собой во имя особых ценностей ее собственного призвания, и сама начинает возвышаться вместе с каждой из них.

Оно образуется лишь путем движения от ближнего к ближнему, формируется вокруг каждой личности как ядра, которое тут же утрачивает свою прочность и как бы подгнивает, если хотя бы одна из личностей перестанет воздействовать на все сообщество. Таким образом формируется узкое общностное Мы из: «мы двое», «мы трое» и т. д. до бесконечности. Оно формируется как бы рядами: N+1, (Ν+!)+! и т. д., следуя принципу совокупности, который придает плодотворность каждому объединению не как отдельным числам, а посредством суммирования анонимных единиц. В каждой связи ближних универсальность сообщества проявляется плодотворнее, чем в общих идеях, которые определяют разновидности абстрактного соединения. Я учусь любви к людям, учась любви к моему другу. В противном случае я постигаю не сообщество, а его количественный состав, то есть то, насколько успешно идет набор в его члены.

Итак, обучение жизни в сообществе — это обучение восприятию ближнего как личности в его отношении к моей личности, что было когда-то удачно названо обучением общению с Ты[26].

Речь идет уже не о том, чтобы искать беспричинное удовольствие, предаваться развлечениям в рамках совместного бытия, что ведет к утрате собственного Я. Чуждые самим себе, безличностные индивиды еще радуются этому совместному бытию либо потому, что нашли друг друга, либо потому, что это позволяет им занять пустые души любопытством, раздражением, мелкими размолвками, отделяющими их друг от друга. Это такое же совместное бытие, как у воскресных парочек, то есть людей, имеющих каждый свои взгляды, присутствующих на скучных обедах в общественных местах, не прилагающих никаких усилий, не совершающих ничего необычного, довольствующихся тем, что есть, имеющих одни и те же рефлексы, одни и те же чувства: они заняты поисками приятелей. Совместное времяпрепровождение может быть и веселым, беседа может вестись с блеском, с остроумием, когда ни одно высказывание не бывает случайным, ни один вызов не остается без ответа. Это уже ловкие игры, заранее продуманное построение отношений с другим, поиск партнера.

Мы этих объединений всегда остается Мы других. Каждый в нем отделен от самого себя, а Мы как бы отчуждено от себя. Каждый располагает другим как своего рода вместилищем, находящимся перед ним, из которого он что-то черпает, что-то отбрасывает, внутри которого он ведет свои игры, совершает прогулки. Другой все еще остается для него третьим лицом, некоторым Он, то есть вещью, которую можно заменить, которая не обладает самоценностью: солдат в строю, налогоплательщик для политика, флиртующая женщина. Это еще слабо сказано, ибо выражение «третье лицо» — это бессмыслица. Слова «третье лицо» не могут относиться к личности. Есть первое лицо, второе лицо и безличное. «Идет дождь», «должно быть, от меня что-то скрывают»: неопределенная природа, человеческий тип, не имеющий своего лица (лживое существо, недоверчивый человек, неверный), но все это как бы сквозь призму персоналистской философии, когда я взираю на себя, как бы отделившись от своего Я, которое судит и включается в действие, имея перед собой то Я, которое соглашается на это и отвергает себя. Ну а если кто-то ищет противоречия в высших сферах, то напомним, что Третья Личность в Троице — это не грамматическая фигура, а живая субстанциальная связь Первой Личности со Второй, нескончаемое и вместе с тем достигшее совершенства общение.

Другой превращается в элемент сообщества с того момента, когда становится для какой-то другой личности второй личностью, то есть когда он желаем ею как первая личность во взаимоотношениях с нею. Я открываю для себя человека, когда он внезапно предстает передо мною как Ты. Tu quoque, fili{17}. Враждебные, неизвестные, чужие друг другу люди… и вдруг один из них обретает лицо. Tu quoque! В совершенном духовном сообществе этот возглас звучал бы на каждом перекрестке. Третье лицо было бы устранено из него. Вы, то есть сообщество, мыслимое коллективным, вне Я, без Я, вряд ли было бы возможным (в нем считалось бы неприемлемым употребление формы Вы как выражения вежливости, свидетельствующего о том, что между личностями существует социальное противодействие, что их разделяют присущие им особые черты). Остались бы только Я, Ты и Мы, гармонизирующее бесконечное разнообразие этих Я и Ты и объединяющее их между собой.

Философия третьего лица называется пантеизмом, или философией чистой имманентности. В персоналистском сообществе имманентность является взаимопроникновением личностей, которые продолжают оставаться Я и Ты; она всегда предполагает их некоторую разделенность, уединенность, таинственность их сердец. В уникальном случае отношения сотворенной личности к абсолютному Ты (Бог — это тоже уникальная отдаленность) называется трансценденцией.

Отношение Я к Ты — это любовь, благодаря которой моя личность как бы отделяется от себя и начинает жить в «другом», продолжая в то же время быть собою и нести в себе любовь. Любовь является единством сообщества, подобно тому как призвание является единством личности. Она не добавляется к сообществу потом как некое излишество, без любви сообщества просто не было бы. Сделаем еще один шаг вперед: без любви и личностям не стать личностями. Чем более чужды мне другие, тем более чужд я самому себе. Все человечество представляет собою огромный заговор любви, в который вовлечен каждый из его членов. Но ему иногда еще недостает заговорщиков.

Не следует путать любовь и подделку под любовь. Любовь — это не согласие, не услужливость, не благосклонность: мы все знакомы с этими полными гармонии отношениями, которые быстро оборачиваются посредственностью. Услужливость — дело индивидов. Любовь стоит выше индивида, она нацелена на личность, взывая к ней по ту сторону случайных связей и несущественных различий, которые могут быть привлекательными, но век их недолог. Любящий не требует от любимого, чтобы он был его рупором, чтобы он утешал или развлекал его; он требует, чтобы тот, не сравнивая себя ни с кем другим, оставался самим собою и вызывал бы к себе ни с чем не сравнимое чувство любви.

Вся история человеческой сопричастности — это взаимодействие любви и случайности. На низшем уровне я вижу самых обычных игроков с их хоровым пением, которое они принимают за подлинное искусство, с их капризами, значение которых они раздувают до небес. Несколько выше стоят подлинные персональности, не знающие, что такое самоотверженность; они сталкиваются друг с другом, поскольку не способны пойти на уступки и благоговейно лелеют свои индивидуальные качества. Наконец, на самой высокой ступени стоит любовь, победившая случайность. Это — мир Верности. В противоположность дешевым подделкам под нее, Верность не несет с собой гарантий и удобств, не дает ощущения радости и хорошего настроения. Верность — это нескончаемое испытание временем тех двоих, которые решили создать сообщество, это шаг за шагом созидаемое личностное Мы, которое материя мгновенно расщепляет на безликие атомы, стремясь направить высвобожденную таким образом энергию на сплочение в анонимное множество. Но Верность постоянно изобретает новые пути. Она не овладевает будущим с помощью насилия. Она является последовательной и добровольной деятельностью, цель которой находится за пределами времени, и ей некогда размениваться по мелочам. Она имеет место только в том мире, который верит в вечное и стремится к совершенству по ту сторону преходящих удовольствий; она сама способна быть только вечной; разрастаться вширь она может, но может ли она отрицать себя, не отрицая тем самым и меня?

Становится очевидным, что, если бы не несовершенства языка, было бы излишним даже говорить о персоналистской и общностной философии. Тот, кто ищет себя в одиночку, становится маньяком или сумасшедшим; а тот, кто ищет сообщество вне личностей, сообщество, состоящее только из индивидов или только из «персональностей», находит лишь тиранию и беспорядок. Сообщество не только не нивелирует личность, прививая ей конформизм. Сообщество вообще может возникнуть только при условии разрушения любого конформизма.

Связь личности с сообществом настолько органична, что по поводу подлинных сообществ можно сказать[27]: они на самом деле, а не только по внешнему виду являются коллективными личностями, личностями личностей. Все, что мы сказали о личности, можно сказать и о сообществе. Сообщество не является суммой индивидов, число которых увеличивается, подобно тому как личность не является суммой живущих внутри нас образов, которые угнетают ее. Точно так же, как основой личности не является ни самодовольство, ни впечатлительность, сообщество не основывается на общих чувствах, стремлениях, достижениях, ни просто на течении совместной жизни, хотя и питается ими; оно не основывается также на совместной воле, осознающей себя как таковую: оно основывается на ценностях, которые превосходят его и которые оно воплощает. Его члены могут только частично осознавать эти ценности, а следовательно, и их глубочайшую реальность: но оно действует как личность даже вопреки им, как и вопреки индивиду приводит к единству его разрозненные, не согласованные друг с другом деяния.

Таким образом, в конечном итоге всякое сообщество стремится стать личностью. В несовершенных обществах эта тенденция существует в искаженном виде; порой они стремятся выдать себя за коллективные индивидуальности, которые создают множество препятствий для подлинных коллективных личностей; порой, совершая незаметный, но опасный поворот, они стремятся стать воплощением одной-единственной индивидуальности в лице одного из его членов, которая наделяется мистическими чертами целого сообщества.

Большое число людей, прожив жизнь, так и не познали, что такое подлинная сопричастность. Среди оставшихся лишь два-три человека осуществляют себя в качестве коллективных личностей. Подлинная любовь, подлинная семья, подлинная дружба до конца дней своих — сколько людей достигают их? Все же остальные принимают за сообщество более или менее безличный конгломерат, именуемый обществом.

Никогда не лишним будет сказать, что социальное начало, отделенное таким образом от сообщества, не является духовной ценностью. Точно так же обстоит дело с индивидом или «персональностью». Нередко резкой критике подвергалось то, что между человеком публичным и человеком частным существует разрыв. Но в том качестве, в котором они обычно мыслятся, они представляют собою две уродливые разновидности. Частный человек буржуазного образца — это замкнувшаяся в себе индивидуальность, скрытная, нечистоплотная, это частная жизнь, в основе которой лежит не любовь, а отказ уступить другому: частное — это то, к чему заказана дорога другим. Публичный человек создан по той же мерке, это — выставленная напоказ индивидуальность, ей свойственно позерство, она готова идти на обман и компромиссы с теми, кто строит себя по такому же образцу, она стремится избегать беспокойств и не берет на себя никаких обязательств; это человек, слабый по отношению к себе, слабый по отношению к другому, внутренне ограниченный, но имеющий непомерные претензии и, чтобы обладать хоть каким-либо весом, делающий вместе со всеми одни и те же социальные жесты.

Социальное и публичное отличаются от общностного тем, что они все более и более отделяют человека от него самого. Это был мой друг, но вот его заносит куда-то и он отдаляется, не только от меня, но и от других. Однако в нем еще остается какая-то тайна, что-то непостижимое, что-то такое, что я любил в нем, что все время ждет его, пока он носится неизвестно где и без умолку болтает; но вернется ли он обратно?

Подлинные сообщества, напротив, сближают человека с самим собою, вдохновляют и преобразуют его.

Помимо обществ, к которым я принадлежу, существуют еще и другие. Все. Человечество.

Не будем строить иллюзий на этот счет. Быть может, лишь тот человек, который достаточно глубоко проник в Бога, испытывает потребность и способен любить всех людей, но опять-таки только в Боге, тех, кого он знает, и тех, кого он не знает, каждого ради него самого, вопреки ему самому. Хватит красноречия. Я не люблю все человечество. Я не тружусь ради человечества. Я люблю всего нескольких людей, но подобный опыт оказывается настолько богат, что благодаря ему я чувствую себя обязанным каждому ближнему, который может повстречаться на моем пути. Это как бы надежда на любовь, вера в ее животворную силу. Со всем остальным я тесно связан телесно: только физическое присутствие приводит в движение человеческое присутствие, но и его не всегда достаточно для этого. Немногие люди обладают чувством человечества, человеколюбие — удел немногих. А сколько людей остаются глухими к нищете и страданиям других: 30 миллионов безработных, землетрясение в Японии, 10 000 погибших — сообщают газеты; но вот проходит пять минут и они уже перебрасываются шуточками с соседом.

Впрочем, чтобы любить реальность, не требуется никакой статистики. Зачем обманывать себя речами? Каким образом Бог сможет обратить внимание на меня среди этих миллиардов людей? — говорила добрая женщина. Мудрость отвечает ей: Бог не считает людей. Вот та капелька крови, которую я пролил ради тебя. У одного отца семейства спросили: «Сколько у вас детей?» Он колеблется, а затем начинает считать на пальцах: «Сколько же: Пьер, Анжела, Жанина, Жан-Филипп, Ален, Мария. Должно быть шесть».

Личность, которую я люблю, — это универсум, но мне не известны все его земли, не все его призывы я слышу. Однако я всюду чувствую неоспоримую сопричастность, хотя остается множество неизвестных, тайных мест. Достаточно уже того, чтобы мы знали, что в любой момент все может открыться, чтобы не ставить под вопрос первичную сопричастность. То же самое можно сказать и о человеческой сопричастности. Я познаю ее на опыте только вместе со своими близкими или, но уже в более расплывчатом виде, — в несовершенных коллективных личностях: моя профессия, моя страна. Ко всему остальному я просто испытываю доверие.

Я стремлюсь к тому, чтобы не поддаваться магии слов, не надеяться на чей-то радушный протекционизм: чтобы быть человеком, требуется гораздо меньше красноречия и гораздо больше великодушия.


Дата добавления: 2015-07-18; просмотров: 77 | Нарушение авторских прав


Читайте в этой же книге: По ту сторону кризиса | Отделить духовное от реакционного | Лики Иуды | Акт веры | Революционное требование | Предательство активистов | Реабилитация материального мира | Реабилитация сообщества | Духовный реализм | Персоналистская революция |
<== предыдущая страница | следующая страница ==>
Общностная революция| Ступени сообщества

mybiblioteka.su - 2015-2024 год. (0.013 сек.)